Текст книги "Париж в августе. Убитый Моцарт"

Автор книги: Рене Фалле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Можно?

– Как хочешь.

Вот растяпа, уронил приемник, который, запрыгав по ступенькам, докатился до вымощенного плитками пола и замолчал.

– Я в отчаянии.

– Неважно. Это приемник Брюно. И нужен он только, чтобы узнавать биржевые новости.

Уилфрид обнял Нэнси.

– Мне жаль вас, Омер.

– Почему, мадам Эйдер?

– Зовите меня Кароль.

– Почему, милая Кароль?

– Потому что однажды вы покончите жизнь самоубийством.

– Я бы очень хотел, но это невозможно.

– Почему?

– Потому что это уже сделано.

– Вы в плену своих парадоксов. Вы в них потеряетесь. Чем вы занимаетесь в жизни?

– Убиваю себя. Я убиваю себя, а для вас повторю, что я – очень крупный хирург-стоматолог. Да, корчеватель зубов. Я ненавижу зубы. Я бы хотел жить в мире птиц. Вы, Кароль, красивая, даже несмотря на то, что у вас есть зубы. Очень красивая.

– Потому что я – шестая.

– Шестая?

– Здесь пять очень молодых и чрезвычайно милых девушек. И, к тому же, еще одна женщина, не предусмотренная программой. Вот, может быть, почему я этим вечером оказалась красавицей.

Она почувствовала, как ей в спину впились ногти Омера.

– Вы спали с Уилфридом, мадам Эйдер?

– Нет.

– Нет?

– Совершенно верно.

– Если бы это было так, я первым бы оценил все остроумие такой необычной ситуации. Но вы дурачите меня, вы оба, потому что он такой же мистификатор.

– Омер, ваши ногти.

– Как бы я хотел иметь возможность убить вас. Но, увы, результатом этого невинного развлечения будут тюремные стены.

– А что такое для вас тюрьма?

– О, моя любовь, это значит потерять свое тело, а я еще очень хочу погулять с его помощью. А вы нет?

– Не прижимайте меня так сильно. Если вам у себя на груди нужно непременно чувствовать живое существо, позовите Нэнси или Люси.

– Мадам Эйдер, я охотно послал бы анонимное письмо мсье Эйдеру.

Она отшатнулась от него, едва заметная улыбка пробежала по ее губам:

– Да, вы можете это сделать.

– Я опасное создание, Кароль. Я – ядовитое растение, поганка, мухомор.

– Вы хвастаетесь, Омер. Вы самый обычный человек, немножко неудачник.

Он спокойно прижал ее к себе, укусил прядь волос на затылке.

– Как жарко, – пожаловался кто-то.

– В самом деле, этот камин просто невозможен.

Уилфрид и Фрэнк беседовали, сидя за столом, заставленным бутылками. Лелио горланил заупокойную мессу, вытянувшись на столе, как в гробу и поставив по бокам свечи. Девушки танцевали босиком. Брюно ел оливки, стараясь выплевывать косточки как можно дальше.

Все вышли на улицу. Ночь была на редкость мягкой и ясной. Лунный свет окрашивал молчаливый сад в голубые тона. Статуя 1900 года взирала на приближающуюся толпу пустыми зрачками. Посреди крошечного бассейна, распускаясь, как цветок, булькал фонтанчик. Этот величавый покой покорил их, и все улеглись на траву с чувством благодарности за такую возможность. Фрэнк зарылся в траву лицом. На колокольне отбили время: два часа.

– Вот интересно, есть ли Бог? – спросила Нэнси, переворачиваясь на спину и глядя на звезды.

Фрэнк приподнял голову:

– Ну вот, начинается глупый женский разговор.

– Если бы его не было, – ответила Эдвидж, – тебя не было бы здесь.

– А я, я все равно была бы здесь! – заявила Валери.

– Что вы об этом думаете, Уилфрид? – спросила Нэнси.

Уилфрид, сидя на траве в нескольких шагах от Кароль, внимательно посмотрел на звезды:

– Его нет.

– Вы в этом уверены?

– Нет.

– Ну и?

– Подождите! Он существует. Но это одно и то же.

– С вами нельзя поговорить серьезно. Есть у кого-нибудь сигареты?

– Держи.

– А мне бы хотелось, чтобы он был, – снова подала голос Нэнси. – Когда он увидит меня, он захочет меня как женщину. Я стану его женой. Его женушкой. И ничьей, только его.

– Ничьей, только его! – рассмеялся Фрэнк.

– Вот именно. Я никогда не изменю Богу.

– Послушайте ее, нет, вы только послушайте ее! Эта девица хочет заняться любовью с Богом!

– А почему нет? Разве он не мужчина?

– Это не мужчина, идиотка, это Бог.

– Ну и что, в самом деле! Я не дура. Хоть Иисус и Бог, но он – мужчина. Он носил кальсоны.

Все загоготали. Омер приподнялся на локте:

– Смеетесь? Великолепно! Смеетесь над кем-то или над чем-то?

– Над Богом. Нэнси хочет переспать с ним.

– А он что, не хочет? Он здорово загордился, этот мсье.

Лелио, изображая императора, завернулся в какую-то занавеску. Все пили. Шампанское. Виски. Без разбора. Омер подполз к Кароль и целовал ей руку. Пробило три часа…

– Пожалуй, я пойду к мессе, – вздохнула Валери…

Потом пробило четыре часа. Ночь становилась светлей. Эдвидж спала у подножия статуи.

– Кто из нас умрет первым? – задал вопрос в пространство Омер. Он выставил палец перед носом – выбираю имя наугад.

Палец указал на спящую Эдвидж.

– Ты!

– Почему она? – поинтересовалась Кароль, потихоньку отодвигаясь от Омера.

– Потому что она спит, душа моя, потому что она спит, и потому что умереть – значит, заснуть, заснуть – умереть, и так до бесконечности.

– Это уж совсем не смешно, – запротестовала Люси. – Так не веселятся. Вы нам уже надоели с Богом и со смертью. У меня когда-то были знакомые молодые люди, которые смеялись не переставая.

– Интересно посмотреть, может, они до сих пор смеются. Вот бы я удивился, – съязвил Фрэнк, поднимая голову.

Вдалеке, на дворе фермы, зарокотал трактор. Фрэнк потянулся, прошелся по траве.

– Уилфрид, не хотите ли прогуляться со мной немножко?

Уилфрид бросил вопросительный взгляд на Кароль: может ли он оставить ее один на один с Омером. Она прошептала:

– Идите, Уилфрид.

Он догнал Фрэнка. В полном молчании они дошли до приоткрытых ворот. Фрэнк прошел в них. Уилфрид заметил, что на них висит замок.

– Пойдемте по этой дороге. Здесь мы никого не встретим. Светать только начало, а я в рассветах знаю толк.

Уилфрид шел за ним следом. Ему доставляло удовольствие идти по гравию.

– Вы знаете, куда ведет эта дорога?

– Нет.

– Я тоже не знаю. Вы мне нравитесь, Уилфрид. Именно вам я хочу сказать, что ухожу. Да, я ухожу, вот так, пешком. Такое случается. Настал момент, когда они заставили меня ужаснуться. Это – дети.

– Все мы дети. Все мы примитивны и все обречены на смерть.

– Я знаю. О, до этого я был с ними заодно. Они были нужны мне для того, чтобы жить, так же, как я был нужен им. Все марионетки послушны своим нитям.

– Фрэнк, один писатель сказал, что в каждом человеке живет убитый Моцарт.

– Он так сказал, чтобы их утешить. Не было никогда убитого Моцарта. Это стало бы известно. Не верьте этим людям, Уилфрид. Они опишут вам кого угодно, начиная с цвета волос и заканчивая шнурками его ботинок. А кто угодно – это не только бакенбарды или голубые глаза. Это в конце концов химическая реакция, способная начаться от одного прикосновения, от парфюмерного запаха, от взгляда, от некоего состояния атмосферы.

Они оба закурили. Фрэнк прикрыл глаза и невесело продолжал:

– Я вырос в деревушке, Уилфрид. Запахи поля и хлева, только они одни меня и успокаивают. Я понимаю, что это странно, но лай цепной собаки, сидящей у свой конуры, рассеивает мою тоску. Она растворяется, как сахар в пузатом кофейнике в цветочек, в котором варится кофе в самом уголке печки. И запах этого кофе вьется вдоль изгороди. Я вхожу на ферму. У меня такое впечатление, что я вхожу. Обычно мне всегда кажется, что я откуда-то выхожу. Я им говорю: «Продайте мне молока, яиц, ветчины и налейте тарелку бульона». Сопливый и грязный мальчишка смотрит на меня. Это я. Я был таким. На стене висят часы. Какой-то старик прячет усмешку в усах, желтых от табака. Я им чужой, но они говорят на моем языке. А теперь скажите мне, Уилфрид, правда ли, что я сумасшедший.

– Я пойду с вами до этой фермы. Где она?

– Повсюду.

– Куда вы пойдете потом?

– Буду бродить весь день. Постою у колодца, у коровы. Посмотрю на все, что за пределами двора. А вечером сяду в поезд. Жена и дети ждут меня.

Омер схватил Кароль за руку:

– Хотите вернемся? Уже совсем рассвело, вовсю поют жаворонки. И вы, все, тоже идите. Зашторьте окна. Мы настолько безобразны, что солнечный свет тут же уничтожит нас.

Они оглядели дом. Повсюду хаос, как после побоища. Лелио встал в позу оратора и изрек:

– Dulcia linquimus arva!

– Что еще он несет? – спросила Эдвидж.

Фотография Эдвидж. Матрона, лет шестидесяти восьми, в туфлях без каблуков. Два глаза. Две груди. Она умрет первой, да. Эта женщина, родившаяся под знаком Водолея, сядет в черный самолет. У нее на левом плече родинка и прекрасные зубы. Ее улыбка навсегда запечатлится в чьей-то памяти. В чьей?

Лелио поднял ее и укусил в шею:

– Я сказал: «Мы теряем наших дорогих подружек».

– Подружек?

– Подружек.

– Фрэнк уехал, – сообщил Брюно Омеру.

– Он просто смешон с этими внезапными отъездами. Ему надо мчаться еще быстрее, чтобы убежать от самого себя.

– Уилфрид с ним.

– Уилфрид вернется. Он-то знает, что от себя уйти невозможно.

Они закрыли все окна и ставни. Выпили еще раз в полном молчании. Потом Кароль поднялась в свою комнату. Только она повернула ключ в замочной скважине, как вдруг дверь медленно открылась.

– Уходите, Омер.

– Нет, мадам Эйдер. Я пришел получить остальное. Вы живете на этом свете для того, чтобы обманывать, вы с лихвой доказали это. Обманите также и Уилфрида. Обманите, душа моя. Обманите, любовь моя. Вы – на верном пути, из всех грехов у предательства сохранился пока еще наилучший вкус.

Улыбаясь, он шел прямо на нее. Кароль судорожно сглотнула.

– Посмотрим, Кароль. Будьте благоразумны. Позже вы пожалеете о том, что отвергли то, что мы будем называть глубочайшим почтением. Доказательства такого почтения будут встречаться все реже.

– Мерзавец, – выдавила из себя Кароль.

– Да нет, моя дорогая. Это не то. Вы рассчитываете надолго удержать Уилфрида? Вы никого не сможете больше удержать. Ничего больше вам не принадлежит. Ловите все на лету, неважно кого и неважно что. Завтра – целлюлит, завтра – седина, а послезавтра – смерть.

Кароль занесла руку для пощечины. Он ухватил ее за запястье и с силой впился в ее губы. Она отбивалась. Он так сильно сдавил ее руку, что она закричала от боли.

– Омер.

Брюно, неожиданно серьезный, стоял на пороге комнаты.

– Оставь ее, Омер.

– Не суйся не в свое дело…

– Это мое дело. Если ты не оставишь ее, я набью тебе морду.

– Ты что, свихнулся, а?

– Выходи отсюда.

Омер отступил.

– Ты заплатишь мне за это, Брюно.

– Да нет, нет. Ты просто плохо переносишь алкоголь, вот и все. Доброй ночи, мадам. Или доброго утра.

Она услышала их шаги по коридору и осторожно закрыла дверь. Наконец она смогла разрыдаться, стоя неподвижно, прижавшись лбом к зеркальному шкафу.

Омер в бешенстве поволок Эдвидж и Черную Молли в свою комнату. Лелио сгреб смертельно пьяную Люси и понес в свою.

– Выпьем по последней? – предложил Брюно Нэнси и Валери. Они поджидали возвращения Уилфрида. Розовые щеки Брюно обвисли.

– Твои щеки похожи на уши спаниеля, – прыснула со смеху Валери.

– Пошла к черту.

Ему было грустно. Больше всего на свете он боялся окончаний праздников, угасания огней. Уилфрид даже вздрогнул от удивления, увидев около пустых стаканов это молчаливое, поникшее трио.

– А где остальные?

– В кроватях.

– А Кароль?

– В кровати, – проворчал Брюно, – одна.

– А вы?

– Здесь. Немножко попиваем. Но я ухожу. Ты идешь, Нэнси?

Уилфрид машинально посмотрел на Валери. Она улыбнулась и потупила глаза.

Чуть позже он отодвинулся от ее тела. Валери лежала неподвижно, уперев глаза в потолок, закинув руки за голову.

Фрэнк торопливо шел под палящим солнцем.

Его разбудила Кароль. Уилфрид почувствовал прикосновение ее руки. Валери рядом уже не было.

– Она только что ушла, – сказала Кароль. – Я выжидала этот момент, чтобы поговорить с вами.

– Поговорить со мной? – зевнул он.

– Да. По-моему, они сейчас собираются уезжать. Нам нужно уехать тоже.

– Непременно. Я уже это говорил. Как только они про нас узнают, обязательно найдется кто-нибудь, мужчина или женщина, кто проболтается.

– Скорее всего мужчина. Омер.

– Почему он?

– Потому что.

Уилфрид понял и задумался.

– Если это так, то вы правы. Он способен на это.

– Способен? Он просто чудовище!

– Он очень воспитанный человек. Чрезвычайно застенчивый. Чтобы побороть свою застенчивость, он и стал таким, как есть.

– Брюно тоже разыгрывает из себя кого-то.

– Брюно – это совсем другое дело.

– Они просто больные люди.

– Пока нет. Но они не отказались бы.

– Омер нас выдаст.

– Это более чем вероятно. Хотя бы из-за верности своему имиджу. А может, немного, и из-за личного оскорбления, которое вы нанесли ему. Малейшее сопротивление лишает его рассудка.

– Вы меня обвиняете?

– Вы делаете то, что вам хочется, Кароль.

– Вряд ли можно меня обвинять, если я на четвертый день после смерти Норберта…

– Я никогда не осуждаю других, напоминаю вам об этом. Я не принадлежу к этому разряду людей.

Поддавшись горьким воспоминаниям, она грызла ногти, не замечая этого.

– Ваши ногти, Кароль!

– Ой, спасибо.

Внимание ее переключилось на эту неожиданную неприятность. Через некоторое время она тихо сказала:

– Нам нужно уехать на поезде, Уилфрид. О машине сейчас, наверное, оповестили всех.

Он глубоко задумался. Она не решалась отвлечь его.

– Они все спят? – спросил он наконец.

– Их не слышно.

– Ладно. Я не люблю поезда. Уезжаем, как только я оденусь.

– Куда мы поедем, Уилфрид?

– К морю. У меня по этому поводу есть идея. Она только что пришла мне в голову, хотя додуматься до этого следовало бы раньше. Выйдите, Кароль, я быстро. Не хочу, чтобы они проснулись.

Оставшись один, он оделся. Выйдя в коридор, он услышал шум воды, доносящийся из ванной комнаты. Он подошел к двери.

– Кто там?

– Это я, Валери. Залезай ко мне. Я покажу тебе кое-что.

– Я это уже видел.

– Фу, гадкий.

– Подожди минутку, я сейчас приду.

Омер был в отвратительном настроении, Брюно – мрачнее черной тучи, Лелио жаловался на головную боль.

– Кого мы ждем? – взорвался Омер.

– Люси. Она держит голову под краном.

– Эдвидж, сходи, приведи ее. И быстро. Мне завтра на работу. Коренной зуб одного ювелира ждет меня. Не такой гнилой, как его хозяин, но на пределе.

– Ты не пришел в ванну, – шепотом напомнила Валери Уилфриду.

– Я забыл.

– Не очень-то ты вежлив.

Она посчитала нужным надуться, потом отказалась от этой затеи, увидев полное равнодушие Уилфрида. Омер обратился к нему:

– Вы остаетесь здесь, вдвоем?

– Если ты позволишь, еще дня на два-три.

– Я ни в чем не могу отказать такой милой влюбленной парочке. Пожалуйста, я благословляю вас и желаю счастья.

– Спасибо, Омер, – безмятежным голоском поблагодарила Кароль.

– Мое войско, вперед! Уже пять часов!

Они вывалились на лужайку перед домом. Появилась Люси, бледная, поддерживаемая Эдвидж.

– Ей плохо, Омер.

– Ну все, моя дорогая мадам Эйдер, до свидания. Передайте мужу привет от меня. Пока, Уилфрид.

Они обменялись крепким рукопожатием. Первым в свою «лянчу» влез Лелио. Нэнси – рядом с ним. Валери прыгнула в «триумф» к Брюно, пока Эдвидж заталкивала Люси на заднее сиденье «шкоды» к Омеру.

Омер открыл дверцу машины и стоял, выжидая. Уилфрид решил, что он хочет что-то сказать, и подошел к нему.

– Скажи на милость, какая удача, что Фрэнк отправился пешком. Ехать впятером в машине пятьсот километров – вряд ли о таком путешествии можно мечтать.

– Бог наградил женщин способностью сжиматься.

Лелио, потеряв терпение, решил поторопить и два раза нажал на клаксон. К его искреннему удивлению никаких звуков не последовало. Он попробовал снова. Ничего. Он опустил стекло и крикнул:

– Сигнал больше не работает!

– Для Италии это кошмар. Но здесь без этого можно обойтись. Выезжай и дай мне дорогу.

«Триумф» Брюно уже разворачивался. Омер уселся в свою машину. Лелио повернул ключ зажигания. Мотор молчал. Лелио, все больше теряя терпение, не переставая крутил ключ в замке, но все напрасно.

– Ну что, – рявкнул Омер, – это называется итальянская машина?

– Да ладно, ладно, ничего!

– Ты хоть ключ в зажигание вставил?

Разъяренный Лелио всплеснул руками:

– Вот спасибо!

– Не трать зря силы, – вмешался Уилфрид. – У тебя сел аккумулятор.

«Триумф» тоже остановился. Ошеломленный Лелио вылез из своей машины.

– Это невозможно. Как раз для обратной дороги я купил новый.

– Ну, я не знаю. Открой капот.

Лелио открыл капот. Из остальных двух машин вылезли недовольные непредвиденной заминкой пассажиры. Все столпились вокруг машины, наклонились к мотору, упершись руками в колени, и в полной растерянности хлопали глазами.

– Это не смешно, – проворчал Лелио. – Если придется заряжать аккумулятор, то для этого потребуется целая ночь. Я смогу уехать только завтра.

– Садись к нам, – предложила Эдвидж.

– Ты думаешь, эта машина рассчитана на шестерых? – возмутился Омер.

Уткнувшись носом в самый аккумулятор, Лелио причитал:

– Ничего я здесь не понимаю, ничего. Совершенно не разбираюсь в технике.

– Разряженный аккумулятор – это разряженный аккумулятор, – изрек Уилфрид. – Даже если бы ты был механиком, и тогда ничего не смог бы с этим поделать.

Они все разом прекратили это бесполезное созерцание. Омер покусал губы, потом обратился к Кароль и к Уилфриду:

– Есть один выход. Поскольку вы остаетесь здесь еще на несколько дней, одолжите ему свой «мерседес». Вы тут почините его «лянчу», вернетесь на ней и получите свою машину обратно.

Он сладко улыбнулся.

– Что вы скажете на это, дорогая Кароль? Судьба Лелио – в ваших белоснежных ручках. Он водит машину, как Бог, но Библия пока умалчивает об этом. Он ни в коем случае не разобьет ваш «мерседес».

Кароль посмотрела на Уилфрида, который моргнул ей в знак согласия.

– Если это вам необходимо…

– О, мадам, спасибо! – вскричал Лелио и с небывалым жаром героя-любовника рухнул перед Кароль на колени, чтобы прикоснуться губами к кончикам ее пальчиков. Он и не мечтал о большем удовольствии, как сидеть за рулем 300-го «мерседеса», который тут же и вывел из гаража.

– Вы найдете меня у Сморна, вы его знаете, около собора.

– Я знал это место, – ответил Уилфрид. – Однажды они подменили документы на два автомобиля.

– В путь! – скомандовал Омер. Пригнув голову, он уселся на свое водительское место.

– Буду рад иметь удовольствие вновь увидеть вас, Кароль. И тогда всё удовольствие будет моим.

Один за другим взревели моторы, и Кароль с Уилфридом увидели, как машины, одна за другой, исчезли в конце аллеи. Уилфрид усмехнулся:

– И если полиция разыскивает 300-й «мерседес», вот, пожалуйста, прекрасный экземпляр с парочкой на борту и с бесконечными протестами. А нам это поможет выиграть время, что просто необходимо.

Капот «лянчи» был еще открыт. Уилфрид наклонился над ним и снова подсоединил проводки, идущие к аккумулятору.

– Неисправность устранена, Кароль. Стоило мне только бросить беглый взгляд на эту штуковину.

Он захлопнул крышку капота и проворчал, повернувшись к Кароль спиной:

– Я высажу вас на ближайшем вокзале. Теперь нам нужно расстаться.

Она побледнела:

– Нам расстаться?

– Да, Кароль. Это наиболее благоразумное решение.

– Я не хочу…

– Будьте рассудительны. Полиция разыскивает пару. Если дальше мы будем поврозь, – значит, пары уже нет. Когда они отпустят Лелио и Нэнси, опасность рикошетом полетит в нашу сторону.

На Кароль жалко было смотреть.

– Я не могу, – все твердила она.

– Да почему?

– Я не могу остаться одной, – всхлипнула она. – Одна я не смогу больше сопротивляться. В таком случае я лучше пойду в первый попавшийся полицейский участок.

Уилфрид продолжал настаивать:

– Да я же не толкаю вас в пропасть, Кароль. Мы встретимся на побережье. Я вспомнил, что моряки провозят контрабандой в трюмах сигареты. Я им подарю машину, они спрячут ее в трюме и продадут где-нибудь. В обмен за эту услугу они переправят нас в Марокко, в Танжер.

– Нет, Уилфрид, я хочу уехать с вами. Если вы бросите меня, у меня не хватит смелости, я потеряюсь.

Уилфрид даже изменился в лице.

– Кароль, вы говорите, как маленький ребенок. Это смешно.

– Смешно, потому что я давно уже не ребенок. Я знаю, что я теперь старуха.

Она заплакала жалобно, тоскливо. Но Уилфрида любые слезы способны были вывести из себя.

– Кароль, вы просто идиотка и из-за своей глупости готовы все подвергнуть опасности. Но я не пойду на поводу ваших капризов. В последний раз спрашиваю: вы согласны с моим предложением?

– Нет!

– Замечательно. Я уезжаю без вас. Окажите такую любезность, идите в полицейский участок не раньше завтрашнего утра.

Он уселся за руль. Подождал, пока перестанут дрожать руки, потом включил зажигание.

– Садитесь, Кароль. Вы не сможете дойти пешком до вокзала.

Она не ответила. Сидя на верхней ступеньке лестницы, она все плакала, даже не пряча лицо.

– Как хотите!

Автомобильные шины зашуршали по гравию.

Кароль осталась одна. Гробовая тишина плавно опустилась на нее с самой верхушки неба, как хищная птица, как ястреб. Солнце жгло белокурый затылок. Она внимательно смотрела на муравья, который воздвигал муравейник, отгораживая себя от этой женщины.

– С меня довольно. Бросайте меня в тюрьму, только дайте похоронить мужа. Да, я одна. Вы не можете понять, насколько это страшно. Я могла бы пойти за ним на край земли, только бы не быть одной.

Она не плакала больше. Ее кожа, ее сердце теперь были суше, чем цементный пол крыльца. Упало яблоко, сорвавшись с ветки, и от этого внезапного шума Кароль вскрикнула.

Она услышала шум мотора, сначала очень далеко, потом очень близко. В конце аллеи показалась «лянча». Подъехав ближе, машина резко затормозила. Уилфрид пристально посмотрел на Кароль.

– Забирайте свою сумку, поедем вместе.

– Почему вдруг, Уилфрид?

– Замолчите и идите.

Он наклонился, открывая перед ней дверцу машины.

– Кароль?

– Да?

– Закройте дверь на ключ и положите его под голубую керамическую вазу. Все должно остаться в порядке.

И все-таки он обратил внимание, что на ней очаровательное платье цвета сухих листьев.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 

СРЕДИ ЛЮДЕЙ

Они ехали молча. Уилфрид курил. Кароль, держа карту автомобильных дорог на коленях, изредка нарушала молчание, указывая повороты на проселочные дороги. Они решили, что такой маршрут будет безопаснее. Неслышно опустился вечер, бросая вокруг себя, как попало, мазки из полутонов, как на картинах Моне. Для многих людей этот час очень неприятный. В сумерках в воздухе витают невысказанная тоска и затаенный панический страх. Этот час был словно напичкан невыразимыми предчувствиями. Наконец, чтобы разрушить это колдовство, Кароль прошептала:

– Не люблю я это время суток. Оно угнетает меня.

Уилфрид не ответил. Она продолжала, разговаривая сама с собой:

– Можно дать голову на отсечение, что в этот час среди нас блуждают чьи-то души.

Уилфрид хохотнул:

– С той поры как только стали философствовать по поводу этих самых душ, уже можно было бы выяснить о чьих душах идет речь. Один биолог сказал: «Если бы существовало бессмертие души, следовало бы предположить, что такой же бессмертной душой обладают и инфузории, живущие в кишечнике лягушки». Я, например, считаю, что сегодняшним вечером шляются как раз души этих инфузорий.

Кароль его не слушала. Ей было достаточно того, что их голоса разбили лед молчания. Она задала еще один вопрос, только для того, чтобы Уилфрид снова не замкнулся в своих мыслях:

– Танжер. Уилфрид, почему Танжер?

– Да просто. Предложите что-нибудь другое.

– Это какая-то авантюра…

«Идиотская», – подумала она, но не осмелилась произнести это вслух. Улитка уже почти освоилась, приклеившись к другой скале. Он угадал ее мысли. «Ну да, авантюра. Кино». А вслух буркнул сварливо:

– Да. Предложите что-нибудь другое.

Потом добавил сердито:

– Вы свободны. Вы всегда можете отказаться от этой глупости. Ваше присутствие ничего не упрощает, как раз наоборот.

– Вы настолько ненавидите меня, Уилфрид?

– Да не в этом дело. Это же не романтическое путешествие, моя крошка. Это – побег.

Нервно крутанув руль, он срезал поворот и, ворча, закурил новую сигарету:

– Интересно, а как мухи? Существуют ли мухи, которые умирают от старости? Что им приходится делать, чтобы все так же уворачиваться от паутины?

– Они улетают в Танжер.

Уилфрид никак на это не отреагировал. Он уже совершил глупость, когда вернулся за ней. Жалость – отвратительный недостаток. Жалость всегда наказуема.

– На каком языке говорят в Танжере?

– На всех.

– Чем вы рассчитываете там заняться?

– Все равно чем. Буду шофером. Полицейским. Продавцом орехов. Я выкручусь, – усмехнулся он. – И когда достигну прочного положения, вызову к себе сына.

– А я, Уилфрид?

«Я, да я. От нее только это и услышишь. Ты. А ты станешь проституткой. В твоем распоряжении есть еще несколько лет. И если не будешь расточительной, то позже, сможешь купить какой-нибудь бар, как показывают в кино».

– Вы, Кароль? Вы снова выйдете замуж. Замужняя женщина – это неплохое ремесло. Если бы Норберт умер обычной смертью, вы бы за него получили страховку, так ведь?

Немного задетая таким вопросом, она вздохнула:

– Да, я думаю.

– Какая удача для прокурора! Я так и вижу эту картину. Они убили его вовсе не потому, как вы полагаете, а из-за денег!

Кароль изо всех сил сдерживала слезы. Он по-дружески похлопал ее по спине:

– Ну, ну, Кароль. Вы – красивы. Красивая женщина всегда найдет выход.

Она почти закричала:

– Я не хочу ни с кем спать. Я – не Валери!

Он искренне рассмеялся:

– Бедняга, Кароль! Кто вам сказал, что надо с кем-то спать? Неужели я, мужчина, должен объяснять вам, что нет совершенно никакой необходимости ложиться в постель? Держу пари, что Омер никогда не забудет ваших черных глаз. Отказывайте. Даже давайте пощечины. Нужно, чтобы мужчины были без ума от вас, бредили вами. Вы выйдете замуж за самого безумно влюбленного, за самого богатого, за самого приятного. Это мой добрый дружеский совет. Эх, если бы я был на вашем месте!

– Вы были бы сорокалетней женщиной.

– Несчастная Кароль, опять эти ваши сорок лет! Но в глазах того замечательного безумно-богато-симпатичного вам едва исполнится тридцать. Двадцать пять. Двадцать. Он вас любит. И ничто не заставит его отказаться от своей идефикс. Он захочет окольцевать вас, как голубку, чтобы быть уверенным, что вы не улетите от него. И только после этой необходимой процедуры он засомневается в правильности своего поступка. Слишком поздно! Союз скреплен печатью!

– Но я-то не люблю его! – продолжала упираться Кароль.

Уилфрид воспользовался прямым отрезком дороги, чтобы на секунду отпустить руль и воздеть руки к небу:

– Ах, ну вот, вы слишком многого хотите! Если вам нужно журавля в небе, поезжайте в Фатиму, в Лурд^[11]!

– Я люблю Норберта.

Он снова вскинул руки, потом, вздохнув, тяжело уронил их на руль:

– Это делает вам честь.

Ночь расстилалась по дороге. На каком сеновале потягивался бесконечно счастливый Фрэнк, инженер-электронщик? Какой дом моделей, а может и чайная, ожидали Валери?

Вспышкой фар «лянча» пронзила какую-то тележку. Ее хозяин – крестьянин, кое-как ковыляя, брел к своим вечерним удовольствиям: к тарелке супа и телевизору, брел к своему ровному, как ладонь, будущему.

Кароль опустила противосолнечный козырек. В зеркальце, на его обратной стороне, она смогла, несмотря на сумрак, разглядеть свое отражение. Вы красивы. Они еще говорят это. О, эта женщина еще красива! Красивая женщина всегда найдет выход. Всегда. Доколе это «всегда» будет длиться, до завтра, до послезавтра, до после-послезавтра? Вы красивы. Да. Но для кого? Для себя? Нет, для кого-то, для какого-то мужчины. Уилфрид прав. В глазах мужчины я могла бы показаться и тридцатилетней. И двадцатипятилетней. И двадцатилетней. Норберт умер. Не надо больше любить Норберта. Если ты будешь его любить, Кароль, именно он и убьет тебя. Прощай, Норберт, я тороплюсь. Сыплется песок в песочных часах. Щелк – перескочила стрелка на приборной доске. Песок, часы. Прощай, Норберт, я спешу. Ты меня задерживаешь. Вы красивы. А ты, ты заставляешь меня плакать, от этого опухают глаза. Тебе теперь хочется, чтобы я оставалась безобразной, а я – красивая.

В маленьком зеркальце потемнело. Уилфрид остановился в деревне.

– Отдохнем здесь, я принесу вам сандвичи и пиво.

Она смотрела, как он идет к кафе. Он ее успокаивал. Он ее защищал. Кароль удивилась, что она вот так думает о другой, еще возможной жизни. Благодаря ему. Без него она увязла бы в отчаянии, как зерно в земле. И это зерно погибло бы без воды.

Она не отрывала от него благодарного взгляда, пока он шел обратно к машине, с пакетом под мышкой. Она была ему признательна за то, что он уступил ей. Пусть уступил из дружеского расположения, жалости, вежливости, внимания к жене своего друга, ей не было до этого никакого дела. По крайней мере, она не была брошена на произвол судьбы.

Уилфрид сел на свое место и передал ей пакет. Двое мальчишек разглядывали их машину.

Опять дорога, узкая, извилистая, ныряющая вверх-вниз. Стрелка спидометра, укорачивая ее, показывает 130, 140, 100. Это бегство, очертя голову, от безликого врага пьянило их, как какое-то, неведомое ранее диковинное вино. Им казалось, что у них больше нет причин ни для того, чтобы бежать, ни для того, чтобы остаться. Они убегали, просто, чтобы бежать. Машина ехала вперед. А они ей повиновались.

Уилфрид снял ногу с педали газа, проглотил сандвич, отхлебнул пива, закурил. И тут же машина вновь набрала прежнюю скорость.

Было уже десять часов вечера. Через час они доедут до нужного места. Уилфрид рассчитывал узнать там, где находятся эти спекулянты сигаретами. А что, если их там не будет? Что, если они в плавании? Что, если они откажутся? Он даже изменился в лице. Кажется, он сделал все от него зависящее. И в тюрьме ему не за что будет корить себя. В камере для обвиняемых он, с полным правом, может кричать: «Да, мы сбежали! Сразу же, как только смогли это сделать! И мы правильно поступили, доказательства…» Он скрипнул зубами. Кароль забеспокоилась:

– Что с вами, Уилфрид? Вы напряжены, как струна.

– Я спорю сам с собой. Вот и все, я спорю с собой.

Он сосредоточил все свои мысли на дороге. В конце ее – надежда. Либо ничего. Ему не хотелось слушать радио. Разве теперь имеет значение, сделают какое-нибудь сообщение или нет. Их ищут, а они убегают. Это – простое правило спортивной игры. А он даже исключил из этой игры арбитров. Ему не нужны судьи. Толпа не любит судей. И он тоже. Уилфрид нажал на газ. Он убегает. Он исчезает.

Он понял, что Кароль испугалась. Показания спидометра начали снижаться: 140, 120, 100. К Кароль вернулось ровное дыхание.

– Вы совсем ничего не ели, Кароль.

– Нет.

– И не пили тоже.

– Я не хочу пить. И потом…

Он мысленно закончил ее фразу: «…от пива полнеют». Очень мило. Горлица. Кузнечик. Побег, траур, напряжение, отсрочка от ареста – и при всем при этом она не хочет полнеть. Лягушка. Он улыбнулся.

– Почему вы смеетесь?

– Вы очень забавны.

Она тоже улыбнулась.