Текст книги "Прах и безмолвие"

Автор книги: Реджинальд Хилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Часть вторая

Адам:

 
Ах, что наделал я? Вот стыд!
Дурной совет – источник зла!
Ах, Ева, ведь всему виною ты,
Меня к грехопаденью привела.
 

Мистерии.

Падение человека (йоркский цикл)

14 февраля

Уважаемый мистер Дэлзиел!

Хочу извиниться перед Вами. Я была не права, пытаясь навязать свои проблемы незнакомому человеку, пусть даже выслеживающему тех, кто совершает дурные поступки. Поэтому, пожалуйста, примите мои извинения и забудьте о том, что я вообще Вам писала.

На случай, если у Вас зародились какие-то сомнения, сообщаю, что я вовсе не передумала насчет самоубийства. Просто в следующий раз, когда мне понадобится кто-то, кому можно безболезненно и безбоязненно рассказать о своих чувствах, я буду звонить по телефону, по которому узнают точное время. Возможно, это неплохая идея. Время – наш злейший враг! Стоит оглянуться назад – и почти наяву увидишь последний счастливый миг в твоей жизни. Но если пытаешься заглянуть в будущее, то даже и представить не сможешь, на что будет похоже счастье, ожидающее впереди. Пытаешься постичь, отчего так происходит в этом мире, где люди неустанно причиняют боль самим себе, и видишь лишь бессмысленные мгновения прошлого, накапливающиеся у тебя за спиной. Возможно, смысл в том, чтобы считать эти мгновения. Может быть, лучшее, что я могу сделать, – это сидеть и слушать время по телефону, отсчитывая секунды до тех пор, пока не досчитаю до того магического числа, когда счет наконец прекратится.

Я становлюсь невыносимой, а я не хочу оставить в Вашей душе неприятный осадок, хотя я уверена, что одна пинта пива легко смоет его. Я пишу это письмо в День Святого Валентина, день всех влюбленных. Но, вероятно, Вы получите его только в День Святой Юлианны, о которой мне известно только то, что ее призванием было оставаться девственницей и что у нее однажды была длинная беседа с дьяволом. Вы бы что предпочли? Глупый вопрос. Может, Вы и отличаетесь чем-то от других мужчин, но не настолько! А посему забудьте Юлианну. И меня тоже забудьте.

Прощайте, Ваша Валентина.

Глава 1

Возвращение Питера Паско на службу не явилось столь триумфальным, как это представлялось ему в мечтах. Первое, что он увидел, была груда песка на месте его персональной стоянки. Какую-то долю секунды, слишком короткую, чтобы ее можно было измерить, но достаточно длинную для того, чтобы израсходовать парочку нервных клеток в организме, Паско потратил на то, чтобы прочесть чисто символическую надпись на стоянке. Но в голове у него уже успело отложиться, что эта сторона стоянки стала полностью непригодной для парковки из-за бетонных блоков, арматуры, мешков с цементом и раствора.

Позади раздался нетерпеливый гудок. Сигналил водитель старенького голубого пикапа, проседавшего на обеих полуосях. Паско вылез из машины и окинул взглядом открывшуюся перед ним картину. Раньше здесь была стена, отделявшая полицейскую автостоянку от старого сада, прилегавшего к зданию суда присяжных. Еще была узенькая аллейка среди густого кустарника и надоевший всем каштан, что вечно перевешивался через стену и своим липким соком пачкал автомобили, неосмотрительно поставленные достаточно близко от него. Теперь на месте всего этого простиралась пустыня из новенького бетона, из которого торчали по всему периметру недостроенные конструкции.

Гудок пикапа превратился в сирену. Паско подошел к машине. Стекло окна водителя резко опустилось, и показалась огненно-рыжая, с проседью голова. На машине было написано: «Свайн и Стринджер, строительные работы, „Москоу-Фарм“, Куртуаит, т.: 33x09».

– Ну давай, поезжай, – буркнул рыжеволосый, – может, тебе делать нечего, а я спешу на работу.

– Правда? Я инспектор Паско. А вы, если не ошибаюсь, мистер Свайн?

– Как раз ошибаетесь, – сказал человек в пикапе, очевидно, не придав никакого значения чину Паско. – Я Арни Стринджер.

– И что же здесь происходит, мистер Стринджер?

– А здесь строятся новые гаражи для сыскной полиции, вы что же, не знаете? Где ж вы раньше-то были? – потребовал ответа Стринджер.

– Отсюда не видать, – сказал Паско. – Между прочим, вы выбрали не лучшее время для уличных работ.

Недели две стояла необыкновенно теплая для этого сезона погода, но все же в воздухе веяло зимой.

– Если вы, мусора, своей болтовней не будете отвлекать меня от дела, может, мы и закончим до первого снега.

По всей видимости, мистер Стринджер закончил ту же школу этикета, что и Дэлзиел.

Приятно было почувствовать себя снова на службе.

Поставив машину на общественную стоянку, Паско вошел в участок через главный вход, как это делали обыкновенные граждане. Вестибюль был пуст, не считая одинокой фигуры дежурного, который настороженно оглядел появившегося в дверях Паско. Инспектор глубоко вздохнул. Он не ждал, конечно, что шеф полиции под аплодисменты коллег будет приветствовать его на пороге с медалью за трудовые достижения, а журналисты бросятся к нему в надежде взять интервью. Но Паско не мог отделаться от чувства, что три месяца, потраченные на то, чтобы вылечить ногу, принесенную в жертву служебному долгу, давали ему право на несколько более оживленный прием.

– Привет, Гектор, – сказал он.

Констебль Гектор был одним из самых надежных людей во всем Центральном Йоркшире. Он всегда все делал не так. Он по очереди побывал участковым, патрульным, полицейским по связям со школой, служащим отдела криминалистики и нигде долго не задерживался. Теперь он проверял пропуска при входе в участок.

– Доброе утро, сэр, – сказал Гектор с гримасой, которая означала не то повышенную бдительность, не то просто была реакцией на вкус авторучки, которую он не вынул изо рта, даже спрашивая: – Чем могу быть полезен?

Паско в отчаянии посмотрел на его слюнявый, в чернилах рот и снова вспомнил о праве на пенсию. В первые недели болезни, лежа в больнице, он серьезно подумывал об отставке не только потому, что не очень-то верил в посулы хирурга о почти полном выздоровлении, но и потому, что в долгие серые больничные ночи ему казалось, что судьба его брака с Элли зависит от того, уйдет ли он из полиции. Он даже дошел до того, что завел об этом разговор с Элли, конечно, не как о способе сохранить семью, а как о естественном последствии своей травмы. Она слушала его со спокойным выражением лица, которое он поначалу принял за одобрение, но потом прервала его лепет о зеленых лужайках на гражданке, заявив:

– Ну ты же знаешь, что я с ним не спала.

Глупо было бы спрашивать с непонимающим видом: «С кем?»

– Я никогда и не думал, что спала, – сказал он.

– Да? Почему это? – обиделась жена.

– Потому что иначе ты бы мне все рассказала.

Она обдумала его слова, а потом согласилась.

– Да, рассказала бы. Знаешь, это ужасно, когда супруги не доверяют друг другу и вынуждены лгать.

Они говорили о молодом горняке, погибшем в катастрофе, когда Паско повредил ногу, и с которым у Элли были близкие и сложные отношения.

– Но ведь не это главное, – сказал Паско. – Мы с тобой оказались по разные стороны, а я вовсе не хотел этого.

– Нет, не думаю. На разных флангах одной стороны. Не на противоположных сторонах.

– Но ведь это еще хуже. Так я даже не смогу заглянуть тебе в глаза.

– Если хочешь иметь возможность заглянуть мне в глаза, прекрати ныть про уход на пенсию и начинай работать над своей ногой.

Спустя какое-то время к нему пришел Дэлзиел.

– Элли сказала мне, что ты подумываешь об отставке, – сказал он.

– Правда?

– Что ты на меня пялишься, будто тебе клизму вставили? Она не хочет, чтобы ты уходил на пенсию.

– Она сама тебе об этом сказала?

Дэлзиел запихнул себе в рот горсть виноградин. Интересно, не так ли в точности выглядел Бахус? Надо бы разослать такую картинку в лучшие музеи мира.

– Ни хрена она мне не говорила, – ответил Дэлзиел с полным ртом. – Но она же не сказала мне, что мечтает о твоей отставке, мало, что ли? У тебя здесь шоколадки нет?

– Нет. Так про Элли… Я думал… – Он замолчал, потому что не хотел говорить по душам с Дэлзиелом. О многом мог бы, но только не о своем браке.

– Ты думал, она спит и видит тебя на гражданке. Так оно и есть. Но ей это нужно не для нее. Она хочет, чтобы ты сам решился на это, парень. Они все так – им мало, что их просто любят. Им еще надо, чтобы они были непременно правы! Слушай, что у тебя друзья такие жмоты, не могут конфетку принести, что ли?

– От шоколада толстеют, – сказал Паско, поддерживая эмбарго, наложенное Элли на шоколад.

– Вот досада. А я люблю шоколад. Ну в общем, ты эту идею об отставке брось. Тебя к тому же ждет повышение. Они там просто выжидают, потому что не уверены, что ты и дальше будешь тянуть эту лямку. Ну ладно, мне пора. Ой, чуть не забыл. Я тебе бутылку лимонада принес.

Он подмигнул и поставил бутылку около кровати на тумбочку. Поскольку Дэлзиел впервые в жизни оставил, уходя, непочатую бутылку, Паско поверил, что там лимонад, и чуть не поперхнулся, сделав огромный глоток чистого виски.

Он пил тогда в палате медленно, задумчиво. Но единственное решение, которое он принял после еще одной серой больничной ночи, было следующее: никогда не принимать решений лежа на спине.

И вот теперь он стоял на ногах и думал о том, что, в конце концов, на спине лежать не так уж и плохо.

– Констебль Гектор, – тихо сказал он: – Я здесь работаю. Инспектор уголовного розыска Паско. Помните меня?

Для памяти Гектора и минута была слишком большим отрезком времени, а уж три месяца – настоящая вечность.

«Сейчас он попросит предъявить удостоверение», – подумал Паско. Но, к счастью, в это мгновение появился сержант Брумфилд, главный охранник.

– Мистер Паско, рад снова видеть вас на работе! – воскликнул он, протягивая руку для приветствия.

– Спасибо, Джордж, – чуть ли не со слезами на глазах ответил Паско. – Я уж было подумал, все меня давно забыли.

– Ну что вы! Ой, вы знаете, что мистер Дэлзиел вчера ночью сам, один поймал убийцу? Он говорит, что преступники так были уверены в том, что их поймают, что специально пригласили представителя уголовного розыска. Всегда он так!

Сержант захихикал и скрылся в цокольной части здания, а Паско, все еще чувствуя на себе озадаченный взгляд Гектора, двинулся вверх по лестнице. Он прихватил с собой палку, считая глупым отказываться от нее, пока не почувствовал себя готовым к этому. Но, поднимаясь по лестнице, Паско понял, что преувеличивает необходимость палки – и совершенно ясно почему. «Я же пытаюсь напомнить всем вокруг, что я раненый герой! – изумился он. – Я же щеголяю своими шрамами, поскольку мне не оказали должного приема и поскольку Толстый Энди задумал пропихнуть меня вверх по служебной лестнице!»

Почувствовав отвращение к самому себе, он закинул палку на плечо и попытался легко взбежать по нескольким оставшимся ступенькам, поскользнулся и чуть не упал. Чья-то могучая рука подхватила его.

– Похоже, ты хочешь еще месяца три здесь не появляться, – заметил сержант Уилд. – Но для этого есть пути и попроще. Добро пожаловать домой!

Людей с такой внешностью, как у Уилда, наверное, немало скопилось у ворот Рая после изгнания оттуда человека. Но на этом грубом лице Паско прочел искреннее сочувствие и радушие.

– Спасибо, Уилди. Я вот стараюсь убедиться, что еще на что-то способен.

– Ну, если хочешь чудесного исцеления, пойди прикоснись к Плащанице Господней. Ты уже слышал про вчерашнюю удачу?

– Да, Брумфилд мне намекнул.

– Здесь ты услышишь больше, чем просто намеки.

Дэлзиел разговаривал в это время по телефону, но, увидев их, оживленно замахал руками, приглашая войти.

– Не мог рискнуть пустить все это на самотек, сэр, – говорил Дэлзиел. – Он мог бы смыться, или дело кончилось бы тем, что мы оказались бы на осадном положении, связаны по рукам и ногам, знаете, кучи репортеров, улицы все запружены, не пройти, не проехать!

Оба вошедших почувствовали себя полными ничтожествами.

– В десять часов? Спасибо, сэр. Конечно, это меня устроит. И я прослежу за тем, чтобы эти типы все равно не останавливали работу.

Он положил трубку.

– Доброе утро, сэр, – сказал Паско. – Насколько я понимаю, с поздравлениями все в порядке.

– Надеюсь, – самодовольно заявил Дэлзиел, – хотя Отчаянный Дэн мучается сомнениями. Не знает, похлопать меня по плечу или надрать задницу. Но в любом случае, ему придется встать на какой-нибудь ящик, чтобы дотянуться.

Он имел в виду Дэна Тримбла, начальника полиции города, который, хоть и был мелковат по полицейским меркам, на карлика вовсе не походил.

– Мучается сомнениями? Почему?

– Ты, парень, давненько не занимался следственной работой, сделался не наблюдателен. Ты что, не заметил, что все вокруг выглядит как полигон для испытания бомб? – Дэлзиел встал и посмотрел в окно. – Эта идея целиком и полностью принадлежит Дэну. Часть его великого плана модернизации. Говорят, он устроил так, чтобы судью застукали с каким-то мальчишкой, и его честь был вынужден расстаться со своим садом. Неизвестно, чем самому Дэну пришлось пожертвовать, чтобы эти крутые ублюдки из муниципального управления согласились финансировать его затею. Проблема в том, что, если работы не закончат в марте, то деньги-то в марте наверняка закончатся! Поэтому Дэн поначалу был готов расцеловать меня и тут же вручить медаль, но, услышав, кого я арестовал, решил подождать.

– И кого же, сэр? – спросил Паско.

– Свайна. Филипа Свайна. Того самого парня, чья фирма производит здесь строительные работы. Или не производит, что уже вполне возможно.

Он открыл окно, высунулся в него по пояс и заорал:

– Эй, вы! Что вы там, бездельники, делаете? У вас что, замедленные съемки? Если бы у фараона Хеопса были такие строители, мы бы сейчас любовались одноэтажными пирамидками.

Он закрыл окно и сказал:

– Придется мне постараться, чтобы они продолжали работать. Во всяком случае, до тех пор пока я не получу с Дэна то, что с него причитается сегодня. Он тебя тоже хочет видеть, Питер. Ровно в девять тридцать.

– Да? – протянул Питер, с надеждой и тревогой в голосе одновременно.

– Да. Богом клянусь, я рад тебя видеть здесь снова. Мы тут зашиваемся в последние две недели, и я тебе на стол подкинул немножко работенки, чтобы тебе легче было войти в колею.

У Паско екнуло сердце. «Немножко работенки» Дэлзиела на языке любого другого человека означало неподъемную кучу.

– Так что же все-таки произошло вчера ночью? – спросил он, чтобы переменить тему.

– Да так, ерунда. Случайно увидел, как этот парень, Свайн, вдребезги разнес голову своей жене. Все это было в соседнем доме, и я зашел, разоружил его и обоих притащил сюда…

– Обоих? Что, и тело тоже?

– Ты что, рехнулся? Там был еще этот, второй, Уотерсон его фамилия. Это в его доме происходило. Он там в штаны наложил со страху, ни говорить, ни двигаться не мог. Наш врач только взглянул на него, вколол ему какое-то снадобье и тут же отправил в изолятор. А мы со Свайном немножко поболтали. Он мне наврал с три короба, а через час я уже спал сном праведника. Вот так, по-простому мы все тут делали, пока тебя с нами не было. Но теперь ты вернулся и снова начнешь нам усложнять жизнь.

– Я постараюсь больше не усложнять, сэр, но я до сих пор не вполне понимаю, что же произошло на самом деле. Этот Свайн…

– Никудышная работа. Такие, как он, только свою бабу ублажать умеют, – сказал Дэлзиел.

– Вы были знакомы раньше?

– Нет. Видел его пару раз до этого случая, но есть люди, которых можно с первого взгляда раскусить, – мрачно заметил Дэлзиел. – Мое дело было обеспечить его веревкой, а повесится он на ней сам. Вот, посмотри на его показания и поймешь, о чем я толкую.

Он бросил Паско через стол ксерокс показаний, и тот начал читать.

«Я делаю это заявление по своей собственной воле. Меня поставили в известность, что я могу не писать того, о чем не хочу сообщать, и что все, нижеизложенное мною, может рассматриваться как показания.

Подписано мною: Филип Свайн.

Мое имя Филип Кейт Свайн. Я проживаю по адресу: „Москоу-Фарм“, Куртуайт, Центральный Йоркшир. Я являюсь совладельцем строительной фирмы „Свайн и Стринджер“, с местонахождением по указанному выше адресу. Мне тридцать восемь лет.

Некоторое время назад Грегори Уотерсон, проживающий по адресу: Хэмблтон-роуд, 18, заказал моей компании переоборудовать его чердак в студию для занятий живописью. За время проведения работ он несколько раз заходил ко мне в офис, благодаря чему познакомился с моей супругой, Гейл. Я заметил, что они очень подружились, но все мысли о том, что их отношения могут зайти дальше, гнал прочь по двум причинам. Во-первых, я не желал ссориться с Гейл, так как поведение моей жены в последнее время стало все более непредсказуемым; у нее наблюдались то припадки черной меланхолии, то периоды почти маниакальной оживленности. Когда у нее было плохое настроение, она иногда заговаривала со мной о самоубийстве, а конкретнее – о том, чтобы разнести себе голову. Я хотел сводить ее к врачу, но, будучи американкой, моя жена отказывалась обращаться к английским врачам, считая, что их оборудование и подход к больным находится на уровне средневековья. Однако она обещала мне сходить к американскому врачу, как только вернется в Штаты. Это и есть другая причина, по которой я воздерживался от комментариев по поводу Уотерсона. Я знал, что Гейл скоро собиралась поехать в Калифорнию.

В начале прошлого лета умер ее отец, с которым она была очень близка, и мне кажется, что с тех пор у нее и начались эти припадки отчаяния. А известие о том, что, когда она уехала в Англию после похорон отца, здоровье ее матери сильно ухудшилось, усугубило ситуацию. Думаю, она обвиняла мать в смерти отца и не слишком сдерживалась, чтобы скрыть от нее свои чувства, а потому начала испытывать угрызения совести, когда мать заболела. Впрочем, это всего лишь мои дилетантские наблюдения. Наверняка же я знаю только, что ее душевное состояние было очень нестабильным и что ее поездка в Лос-Анджелес могла помочь ей, так как дала бы возможность, во-первых, выяснить отношения с матерью, а во-вторых, показаться семейному врачу.

Она должна была уехать 8 февраля. Я предложил довезти ее до Хитроу на машине, но, несмотря на теплую погоду, она сказала, что боится гололеда на дорогах и поедет в аэропорт на электричке. Она отказалась от моего предложения проводить ее, ссылаясь на то, что она знает, как много у меня работы; а когда я попытался настаивать, раздраженно спросила, неужели я думаю, что она не в состоянии сама доехать до аэропорта. Тогда я перестал настаивать и действительно пошел в воскресенье утром на стройку, пользуясь тем, что стояла подходящая для проведения работ погода. Я даже не был дома, когда она уезжала. И потому перестал волноваться, только когда она позвонила, как я думал, из Лос-Анджелеса сказать, что добралась нормально.

С тех пор я ничего о ней не слышал, кроме того, что пару раз ей звонила какая-то женщина. Когда же я сказал, что Гейл сейчас нет в Англии, она издала возглас недоверия и повесила трубку. Потом, сегодня вечером, она опять позвонила. Я уверен, что это была та же самая женщина. У нее был молодой голос, и она говорила с йоркширским акцентом, правда, не очень сильным. Женщина спросила, неужели я все еще верю, что Гейл в Америке. Я ответил: „Конечно“. А она сказала, что я ошибаюсь и что, если я хочу увидеть Гейл, мне надо пойти на Хэмблтон-роуд, 18, и повесила трубку.

Я тут же позвонил матери Гейл в Лос-Анджелес. Я поговорил с ее прислугой-сиделкой, которую моя теща наняла в связи со своей болезнью. Сиделка сказала мне, что Гейл вообще не приезжала, но что они получили от нее телеграмму с сообщением, что она заехала повидать своих друзей на Восточном побережье и даст знать, как только определится день ее приезда. Никто этому не удивился, потому что Гейл вообще всегда была страшно импульсивной натурой. Я не стал объяснять причину моего звонка и попросил прислугу-сиделку ничего не говорить моей теще, миссис Делгадо, потому что не хотел ее волновать. Но сам я очень встревожился, и единственное, что мне пришло в голову, – это пойти на Хэмблтон-роуд.

Я приехал в 10.30 вечера. Свет в доме горел, но мистер Уотерсон довольно долго не открывал дверь. Когда же он увидел меня, то сначала смутился, а потом сказал: „Вы все знаете, не так ли?“ И раз он так сказал, я уже все знал.

Как ни странно, я даже не рассердился, возможно из-за ощущения, что он испытал облегчение, увидев меня. Он продолжал: „Вам лучше войти в дом“. А я спросил: „Где она?“ Он ответил: „Наверху, но только не вбегайте туда. Она в очень странном настроении“. Я спросил, что он хочет этим сказать, а он ответил, что она напилась и говорит о самоубийстве. Я пробормотал что-то вроде: „А она этим и тебя достает? Вот счастье-то тебе привалило“. А он спросил: „Вы хотите сказать, с ней такое и раньше случалось? Ну, слава Богу. А то я совсем в штаны наложил, когда увидел этот пистолет. Он у нее правда заряжен?“

Упоминание о пистолете меня прямо-таки сразило. Я знал, что у Гейл были пистолеты, но полагал, что они хранятся в Йоркском „Клубе владельцев оружия“, членом которого Гейл являлась. Заметив мою реакцию, Уотерсон опять разволновался. Это была странная ситуация. Мы должны были бы вцепиться друг другу в глотку, а вместо этого нас, по крайней мере временно, объединила тревога за Гейл.

Мы вместе поднялись наверх. Возможно, это была наша ошибка, потому что, когда Гейл увидела нас, она начала смеяться и кричать что-то о том, что все никчемные мужчины в ее жизни вечно держатся друг друга, а единственный настоящий мужчина из всех, кого она знала, мертв. Она была пьяна и сидела голая на постели. В руках у нее был этот револьвер. Я попросил ее отдать его мне. Она засмеялась и приставила его к подбородку. Я сказал ей, чтобы она не делала глупостей. Эти слова были не самыми подходящими в данном случае, но я не мог придумать ничего другого. А она смеялась все громче и громче, и я увидел, как ее пальцы нажимают на спуск. И тогда я бросился к ней, чтобы схватить оружие.

Я не могу точно описать, что произошло потом. Помню только, что револьвер выстрелил, и я стоял, держа его в руке, а Гейл лежала поперек кровати с разнесенной вдребезги головой. А некоторое время спустя, не знаю точно, через сколько минут, в комнату вошел мистер Дэлзиел.

Этот ужасный случай сделал меня несчастным на всю жизнь. Я любил свою жену и уверен, что только страшное чувство вины, мучившее ее все время после смерти отца, заставило ее искать утешения в супружеской неверности. И я знаю, что, несмотря ни на что, мы могли бы все уладить.

Подписано мною: Филип Свайн».

– Ну, что ты на это скажешь? – спросил Дэлзиел.

– Я не знаю, все это так… странно, – ответил Паско.

– Конечно, чертовски странно! Все сказки всегда звучат странно! Чего он до сих пор не знает, так это, что я видел этот револьвер у него в руке до того, как раздался выстрел. А когда мы получим версию мистера Грегори Уотерсона, мы будем иметь два показания против одного, и он у меня не выкрутится!

Банальность сценария происшедшего показалась Паско очевидной. Но он не хотел портить Дэлзиелу праздник, а потому постарался выдавить из себя улыбку, как бы поздравляя своего шефа. Получилось, видимо, неубедительно, потому что Дэлзиел сказал:

– Ты не переменился, парень, а? А точнее, за те недели, пока ты валялся там в постели и ни хрена не делал, ты стал еще хуже. Что тебе сейчас нужно, так это хорошенькое дельце, которое тебя вылечит окончательно. И у меня есть одно такое. Хулиганствующие футбольные болельщики.

Он самодовольно посмотрел на Паско, который в свою очередь взглянул на босса с изумлением. У больших клубов в Западном и Южном Йоркшире были свои фанаты, но единственная профессиональная команда в Центральном Йоркшире уже долгие годы болталась в низших лигах и редко являлась причиной серьезных беспорядков.

– Я не слышал ни о каких безобразиях, – возразил Паско. – И в любом случае наведение порядка на стадионах не мое дело, этим не занимается уголовный розыск.

– А убийства – твое дело, – мрачно изрек Дэлзиел. – В позапрошлую субботу один парнишка исчез, когда возвращался в Питерборо из Лондона, куда ездил к своей девчонке. На следующее утро его нашли со сломанной шеей на набережной около Хантингтона.

– Это очень печально, но нас-то не больно касается?

– Придержи коней, а? Наша футбольная команда «Сити» играла в Северном Лондоне в этот самый день, и поступило множество жалоб на поведение фанатов «Сити» в поезде, в котором, скорее всего, и ехал погибший парень.

– Но он же ездил к своей девушке, а не на матч. С какой стати фанаты пристали бы именно к нему?

– Да этим кретинам мог не понравиться цвет его глаз, – заявил Дэлзиел. – А скорее всего, им не понравился цвет его шарфа – ярко-синий. Какой-то пижон в Кембриджшире подметил, что это был цвет формы противников «Сити» в тот день. Может, дело и не в этом, но я не раз слышал, что наши чокнутые болельщики собираются объединяться, поэтому лучше их уже сейчас прижать, а не ждать, пока они как следует организуются. Я прав?

– Думаю, да, – нерешительно промямлил Паско. Не очень-то привлекало его это дело. Он взглянул на Уилда в поисках сочувствия, но Дэлзиел расценил этот взгляд как попытку спихнуть задание на другого.

– Не удастся перепоручить, парень. Сержанта мы сейчас тоже делом займем. Ты как в качестве сиделки, Уилди? Господи, при виде тебя я бы со страху живо со смертного одра вскочил! Так почему бы тебе не сходить в изолятор взять показания у этого слабонервного Уотерсона? А я бы потом испортил вруну Свай ну аппетит. Нет, лучше я подожду, пока он пообедает, и устрою ему несварение желудка. Зачем нам опаздывать к открытию «Черного быка» Это совсем ни к чему, особенно когда предстоит обмыть такое дело.

– Вы хотите сказать, что приглашаете отметить успешное задержание? – спросил Паско, стараясь не выдать своего удивления.

– Ты что, рехнулся? – возмутился Дэлзиел, который не отличался привычкой угощать своих подчиненных. – Пускай Отчаянный Дэн мне за это бутылку поставит. Нет, Питер, это тебе придется раскошелиться. Конечно, если ты все не испортишь, когда шеф вызовет тебя к себе.

Уилл раньше Паско понял смысл шутки.

– Здорово, сэр! – широко улыбаясь, сказал он и пожал Паско руку. А Дэлзиел продолжал в том же духе:

– Да, и еще вот что. Когда будешь сообщать Элли радостную новость, напомни ей, что тебе надо еще пару лет проработать, чтобы получить прибавку к пенсии. А теперь отвали, иди зарабатывай зарплату главного инспектора!