Текст книги "Голубые цветочки"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

XIV

В третий раз все расхохотались от чистого сердца, когда форейтор кончил изливать свои чувства в таких словах:

– И конь добавил: «Ты, верно, ушам своим не веришь, а?»

Один лишь Пешедраль, крайне обеспокоенный, сохранял серьезность.

– Что верно, то верно, – продолжал форейтор, – я и впрямь своим ушам не поверил, вот почему я сбежал оттуда, и вот я здесь и, хоть убейте, не собираюсь возвращаться в эту чертову конюшню. Эй, трактирщик, подай-ка мне кувшин кларета, чтоб мозги на место встали!

– И не подумаю, – сказал трактирщик, – ты и так уже нализался.

– Черт подери, да я трезв как стеклышко. Сходи в конюшню, глянь сам!

– Боже меня упаси! Да чей же это конь-то?

– Мой, – заявил герцог.

Все повернулись к нему.

– И он действительно говорит. А кроме того, умеет читать. В настоящее время, например, он читает «Путешествие юного Анахарсиса по Греции», и оно ему очень нравится. Трактирщик, подай же кувшин кларета господину форейтору, – он и в самом деле не пьян.

Эта короткая речь была встречена одобрительным шепотом; люди говорили друг другу: какой остроумный человек!

– А ты зря перепугался, – сказал герцог Пешедралю. – Гляди, как мало им нужно, чтобы развеселиться. Знаешь, в один прекрасный день кто-то наконец скажет: во Франции смех убивает. Вот форейтор – он уже почти убит. Но, надо сказать, Сфен ведет себя весьма неосторожно, он не умеет держать язык за зубами.

– А что, если полицейские ищейки начнут расследовать это дело?

– Пф! В лучшем случае это будет местный кюре, не больше.

Тем временем служанка принесла пулярку, с которой оба путешественника расправились без всякого труда, так же как с последующими блюдами полегче, с сырами и сладостями на десерт. А еще они осушили несколько кувшинов кларета, после чего отправились на боковую и тотчас заснули, сморенные усталостью и сытной трапезой.

Лали и Сидролен замигали, когда зажегся свет, и вышли из кинотеатра слегка ошарашенные.

– Выпьем по стаканчику, а потом домой, – предложил Сидролен.

Лали согласилась.

– Люблю фильмы плаща и шпаги, – сказал Сидролен.

– Вы думаете? – спросила Лали.

– Я не думаю, я уверен.

– Нет, я хотела сказать: вы думаете, это был фильм плаща и шпаги?

– Конечно. Если мне это не приснилось.

– Мне-то кажется, что это был вестерн. Но у меня тоже такое впечатление, будто я спала.

– А, может, стоит вернуться и проверить, что там показывали?

И они вернулись к кинотеатру. Афиши и фотографии повествовали о борьбе Спартака и Франкенштейна против Геракла и Дракулы.

– Наверное, это программа на будущую неделю, – предположила Лали.

– А бог его знает, – ответил Сидролен. – Во всяком случае, вы как будто рассказали мне сон. Хотя вы и против их пересказа.

– Жаль, если так.

– Ладно, пошли выпьем.

Бистро на углу уже опустело, официанты сдвигали столики. Посетителям осталась лишь стойка, у которой они стойко выпили стоя настойки.

– Нет, мне здесь не нравится, – сказал Сидролен. – Пошли-ка на «Ковчег».

– А почему вы назвала баржу «Ковчегом»? – спросила Лали.

– Да именно потому, что на ней нет ни одного животного, – ответил Сидролен.

– Не поняла.

– Н-да, эта шутка действительно не сразу доходит. Ну, скажем так: когда я ее купил, она уже так называлась.

– Дорого купили?

– Да не так чтобы очень.

– А знаете, она мне нравится, ваша посудина. Признаться, я очень довольна, что сменяла мюзик-холл на место домотравительницы. Спасибо мсье Альберу за добрый совет.

– Как же он вас уговорил?

– Хорошим пинком. Вот уж, можно сказать, он вам преданный друг.

– Надеюсь, он не слишком поусердствовал?

– Ну… нельзя сказать, чтобы он поленился… впрочем, я оказалась понятливой.

– Значит, не жалеете о своем мюзик-холле?

– Я же вам сказала: мне нравится ваша посудина.

– А что ж вы в мюзик-холле-то собирались делать?

– Хотела стать стрип-герл. Я ведь неплохо танцую, ну и фигурка у меня ничего себе, а еще я хотела петь, но мсье Альбер посчитал, что все это без толку.

– И что же, у вас намечались ангажементы?

– Да, но я никак не могла выбрать между этой… как её… Занзеби и республикой Козерога, – сами понимаете, такие дальние страны! Нет, мне больше нравится жить на сорок девятой широте. Северной, конечно.

– Я гляжу, вы и в географии поднаторели.

– А как же: я ведь готовилась к этим дальним путешествиям. Жалко, что ваша баржа не на ходу.

– Да, ее с места не сдвинешь. Разве что на буксире.

– Ну что ж, маленький буксирчик, – это ведь, наверно, не так уж дорого?

– И все-таки мне не по карману.

– Ладно, будем считать, что я ничего не говорила.

Некоторое время они шагали молча, потом их обогнала группа великовозрастных бойскаутов. Один из них остановился и спросил:

– Кэмпинг?

Сидролен жестом показал, что нужно идти прямо, никуда не сворачивая.

Тот жестом показал, что благодарит за указание.

Великовозрастные бойскауты продолжили свой путь в ускоренном темпе.

– Их еще полно здесь, – сказал Сидролен, – а ведь уже осень. Вот ведь настырные! – скоро даже зимой будут сюда наезжать, собьются в кучу и станут спать прямо под снегом.

– А что вы делаете, когда баржу заносит снегом?

– Да просто сгребаю его и – плюх в воду! Иногда и летом вода покрывается чем-то белым вроде снега, но это не снег, а какой-то налет, он похож на мыльную пену или мокрую вату; эту дрянь приносит сверху, там уаттомобильный завод. Я так думаю, они там моют свои колымаги перед тем, как спихнуть их клиентам. Вот мы и пришли.

Сидролен вытащил из почтового ящика фонарик и обследовал загородку.

– Ничего не написано, – сказала Лали, – вы ведь небось надписи ищете?

– Да.

– Значит, это не в первый раз?

– Нет. Чуть ли не каждый день.

– Кто ж это хулиганит?

– Не знаю. Осторожно, не расквасьте физиономию, тут скользко.

– Вы должны как-нибудь ночью спрятаться, подстеречь этого типа и, когда он появится, задать ему хорошую взбучку; кстати, узнаете, кто он такой.

– Осторожно, не сверзитесь в воду. Ну вот мы и дома.

– А куда это вы намылились?

– Пойду возьму укропную настойку, минералку и пару стаканов.

– А я на что? Это уж мое дело, а вы садитесь.

– Ладно, – сказал Сидролен. – Выключатель справа.

– Знаю.

Сидролен уселся. На палубе вспыхнули лампочки.

– Свежо становится, – сказал он Лали, когда та вернулась с укропной настойкой, минералкой и стаканами. – Я надеюсь, вы не собираетесь торчать на палубе всю ночь?

– Наденьте каскетку. И еще один пуловер.

– А вы что же не пьете?

– Терпеть не могу укропную настойку.

– Конечно, это старомодно, я признаю. Ну, выпейте чего-нибудь другого.

– Нет, спасибо. Мне и так хорошо.

Лали поглядела, как Сидролен наливает себе, и вернулась к прежней теме.

– Значит, вы боитесь провести ночь на улице, чтобы подстеречь этого гада?

– Да нет, не боюсь, просто предпочитаю спать.

– И видеть сны.

– Вот-вот, и видеть сны.

– Ну раз так, ладно! – я сама его подстерегу.

– И сами вправите ему мозги? А вдруг он не один, а с дружками?

– У вас нет револьвера? или карабина?

– Нет-нет, никакого оружия на борту не держу.

И Сидролен так взволновался, что снова налил себе укропной настойки.

– Вы слишком много пьете, – заметила Лали.

– Все мне это говорят.

Лали опять вернулась к прежней теме:

– Я спрячусь, и когда этот тип – или эти типы – начнут малевать свои гадости, я завою страшным голосом, чтобы нагнать на них страху. Я даже могу простыню на голову накинуть. После такого «они» уже больше не вернутся. Или «он» не вернется. Мое такое мнение, что это один человек. Интересно, с чего это он так взъелся на вас?

– Не знаю, – ответил Сидролен бесстрастно, – понятия не имею.

– Но ведь должна же быть какая-то причина! – не унималась Лали.

– Надеюсь, вы не верите тому, что там написано? Я не убийца. И не ублюдок. Ничего похожего. Ничем не провинился. И все же мне пришлось два года отсидеть в КПЗ. А потом они признали, что я невиновен. Я думал, на том дело и кончится. Но не тут-то было, теперь вот появился этот тип со своей мазней, как я выражаюсь, или со своими гадостями, как вы выражаетесь… Надо сказать, мне нравится малярничать, а поскольку дел у меня немного, я этим и занимаюсь помаленьку. Зато моя загородка всегда выкрашена лучше всех на этой пристани. Я вам все рассказываю, хотя, в общем-то, мало об этом думаю. Меня это не трогает. Во всяком случае, не очень.

– И вам не интересно узнать, что он из себя представляет, этот тип?

– Ничуть.

– И все-таки вы должны были бы поинтересоваться.

Сидролен делает вид, будто глубоко размышляет, потом, выдержав долгую паузу, спрашивает:

– Значит, вам хочется, чтобы я провел ночь на улице?

– Похоже, что тот тип трахался на кушетке и каждый раз трахался башкой об спинку, – замечает Лали.

– В общем, идеи у вас неплохие.

Сидролен встал и пошел за одеялом. Он прихватил с собой также бутылку рома, электрический фонарик и палку от метлы – единственное оружие, которое имел в своем распоряжении, если не считать опасно заточенных кухонных ножей.

Снарядившись таким образом, он спрятался, следуя указаниям Лали.

И крикнул ей:

– Гасите свет на палубе!

Что она и сделала.

Сидролен знал один подходящий уголок для засады – там он и расположился, закутавшись в одеяло. Выпил глоток рома и не замедлил крепко уснуть.

Пешедраль подскочил от испуга, когда Сфен шепнул ему на ухо:

– Хозяин идет!

Новоиспеченный виконт де Прикармань дремал под сенью пышнолиственного древа, а рядом с ним оба коня выискивали лакомые травки и прекраснейшим образом стерегли самих себя. Герцог же несколько часов как растворился в природе; теперь он внезапно материализовался, держа в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.

– Ну вот, дело сделано! – крикнул герцог еще издали.

– Вы закончили? – учтиво спросил Пешедраль, когда его господин подошел поближе.

– Все, дело в шляпе. Завтра отправляемся в Монтиньяк. Тут один малый порассказал мне много интересного об этом местечке. А пока вернемся в Плазак!

И он сел на Сфена, на Стефа же сел Пешедраль, ведя за собою в поводу одолженного у трактирщика мула, нагруженного тяжкой поклажей.

Караван двигался быстро, и Сфен не был расположен к беседе. Под конец герцог даже удивился его неразговорчивости.

– Отчего это, славный мой Демо, – спросил он, – мы сегодня так молчаливы?

– Признаться откровенно, мессир, – ответил Сфен, – я немного скучаю по нашему замку и частенько думаю: когда ж завижу я родной конюшни стены, – мой отчий кров, любезный сердцу Сфена?!

– Увы! – отвечал герцог, – ничем не могу помочь твоей печали. У меня нет никакого желания отдать себя в руки королевской стражи, а кроме того, я еще не завершил свои работы в этом районе.

– Ну вот, так я и думал, – вздохнул Сфен, – что мы не скоро вернемся в родные пенаты.

– Ты явно страдаешь от ностальгии, – заметил Стеф, которого немногословие товарища подстегнуло к болтовне.

– Ностальгия? – удивился Сфен. – Это слово мне неизвестно.

– Оно появилось в обиходе сравнительно недавно, – сказал Стеф наставительно. – И происходит от греческих слов «ностос», что означает «тоска», и «альгос», что на том же языке значит «возвращение». Следовательно, термин этот вполне приложим к твоему случаю.

– А к твоему случаю приложим термин «логоррея», – парировал Сфен.

– Логоррея? – удивился Стеф. – Это слово мне неизвестно.

– Еще бы! – сказал Сфен. – Я его только что придумал. Оно происходит от греческих слов «реос», то есть бессвязная речь, и…

– Ясно, ясно! – прервал его Стеф. – Я тебя понял.

– А ты уверен, что понял правильно? – хихикнул Сфен.

Тут кони принялись препираться, и перебранка их длилась до самого Плазака. В таверне «Золотое солнце», где герцог остановился под именем господина Эго[60]60
  Ego – я (лат.).


[Закрыть], сидел какой-то священник, осушая кружку за кружкой и беседуя с трактирщиком о политике. Оба целиком и полностью стояли за немедленные реформы, но обоих немного беспокоило превращение Генеральных Штатов в Учредительное Собрание и отставка Неккера.

– Трактирщик! – крикнул господин Эго, входя в залу, где находились оба вышеописанных гражданина, – ты бы лучше приготовил ужин, чем вести диспуты о современной истории. Месье, – добавил он, обращаясь к священнику, – я вас не знаю.

И добавил, обращаясь к трактирщику:

– Я умираю от жажды, подай-ка холодного вина.

Как только хозяин нырнул в погреб, герцог воскликнул:

– Случайно ли вы здесь, аббат, или же шпионите за мной?

– Господин герцог…

– Месье Эго!

– Ах, вот как, вы желаете…

– Говорю вам, зовите меня месье Эго!

– Месье Эго, я привез вам хорошие новости.

– Сильно сомневаюсь, но это доказывает одно: ты обнаружил мое местонахождение. Какой дьявол тебе помог?

– О, я мог бы ответить вам, благочестиво солгав…

– Не трудись!

– …но я скажу вам правду: молодой Прикармань писал письма своей маме.

– Ах он бездельник! Ах он предатель! Да я ему уши с корнем выдерну!

– О, вы не имеете права наказывать его за сыновнюю любовь. Прошу вашего снисхождения и милости, как мы испросили у Его Величества снисхождения и милости для вас.

– Кто это «мы»?

– Монсеньор Биротон, который нынче заседает в Учредительном Собрании…

– Это еще что за Учредительная чертовщина?

– Так переименовали себя Генеральные Штаты. И ваше присутствие безотлагательно требуется в Париже. В рядах знати очень не хватает делегата от округа д’Ож, а кроме того, Его Величество желает простить вас лично: в конце концов вы всего-навсего защищали свою честь. Но при одном условии…

– Ах, при условии!

– Оно не столь уж обременительно: при условии, что вы займете свое место в Учредительном Собрании.

– Ну, нет, на это не рассчитывайте. Сейчас у меня других дел хватает.

– Можно узнать, каких?

Тут появился трактирщик с несколькими кувшинами вина.

– Оставь нас, трактирщик! – приказал ему господин Это, – ты видишь, я исповедуюсь. Вернись к своим кастрюлям и приготовь нам шикарный ужин, сегодня я угощаю господина аббата.

Трактирщик исчез, но вместо него вошел Пешедраль. Он только что кончил заниматься лошадьми и прибирать тяжелую поклажу. Он воскликнул:

– Господин аббат!

От изумления он никак не мог прийти в себя.

– А ну-ка, поди сюда, бездельник! Предатель! – загремел господин Эго. – Так-то можно тебе доверять? Да я тебе сейчас такую порку задам!

И он поднялся, готовясь исполнить свою угрозу.

– А что я такого сделал? – завизжал Пешедраль, пятясь к двери.

– Ты мог с головой выдать меня королевской страже.

– Ничего не понимаю. Что я такого сделал?

– Ты писал графине де Прикармань!

– Ну и что из этого? Господин герцог, что плохого в том, что я писал своей мамочке?

– И вдобавок он зовет меня господином герцогом!

Герцогские руки уже потянулись к пешедралевым ушам, когда аббат Рифент вскричал:

– Пощадите его, месье Эго! Пощадите этого юного левита[61]61
  Левит – служитель храма, жрец в древнеиудейской религии.


[Закрыть]! Поверьте, графиня строго блюла тайну!

– Чего не скажешь о ее сыночке!

– Не будем больше об этом!

– Нет, будем! – упрямился герцог.

– Нет, не будем! – властно перебил его аббат Рифент, – и давайте вернемся к нашим баранам, а вернее, к вашим планам.

– Ладно уж, – сказал господин Эго Пешедралю, – садись да промочи горло этим вот вином кларетом, но только запомни на будущее, что я ненавижу предателей.

– Ну, если писать маме письма – предательство, – вскричал Пешедраль в порыве раскаяния, – то я больше никогда не буду!

– Это мы еще поглядим, – сказал господин Эго и спросил аббата Рифента, – какие такие планы?

– Да ваши, ваши, месье Эго!

– Ага! Тут я вам приготовил хорошенький сюрприз! Но сперва расскажите-ка мне о моей супруге Руссуле.

Аббат Рифент выложил новости о герцогине, каковые новости оказались весьма скверными, ибо названная дама скончалась от полного упадка сил через месяц после гибели Прикарманя. Сообщив это грустное известие, аббат встал, дабы сотворить короткую молитву. Каковую молитву герцог и Пешедраль завершили словом «аминь».

Потом все трое обильно и роскошно поужинали и, будучи сильно усталыми, бух в постель – и заснули.

XV

Сидролен открыл один глаз: утро еще не наступило. Он открыл оба глаза: была еще ночь. Он вздрогнул, что навело его на мысль глотнуть рома, потом взглянул на набережную: никого, если говорить о прохожих. Лишь изредка по шоссе быстро проезжал уаттомобиль. Спустя какое-то время Сидролен понял, что если даже по тротуару и шли прохожие, темнота все равно не позволяла разглядеть их. Он снова вздрогнул и выпил еще глоток рома.

Тихонько встав, он беззвучно подкрался к загородке, внезапно зажег электрический фонарь и описал им широкую траекторию. В поле видимости никого не оказалось. Он подошел еще ближе, пытаясь разглядеть, не намазюкал ли трусливый аноним свои оскорбительные надписи тайком: но нет, трусливый аноним не приходил этой ночью и, может быть, уже не придет.

– Жаль, – прошептал Сидролен, – мог бы выспаться по-человечески.

Он обернулся: ему почудилось, будто кто-то ходит по тротуару рядом с достроенным, но еще не заселенным домом. Сидролен направил туда свой фонарь, но тот был слишком слаб, чтобы осветить предполагаемый силуэт. Фары проезжавшего мимо уаттомобиля оказались сильнее, и Сидролен смог убедиться, что силуэт не представляет для него никакого интереса.

Погасив фонарь, он сделал несколько шагов.

– Вот что, – сказал он вполголоса, – пойду-ка я погляжу на туристическую турбазу для туристов, – интересно, как она выглядит ночью, перед рассветом.

Он подождал еще немного, но ни один прохожий так и не появился. Обозрев горизонт, Сидролен действительно не увидел никаких прохожих. Тогда он продолжил свой маршрут и вскоре прибыл по назначению. Спокойный, примолкший, угомонившийся туристский народец мирно почивал – кто в автоприцепе, кто в палатке, а кто, наверное, и в спальном мешке, но не под открытым небом, так как небо было покрыто тучами, а под таким, какое Бог послал.

Однако вскоре Бог разверз это самое небо, и пошел дождь – осенний, холодный и частый.

– Вот дерьмо! – сказал Сидролен, – я же вымокну, как пес!

– Заходите погреться, месье.

Это благородное предложение исходило от сторожа туристической турбазы для туристов.

Сидролен подскочил от неожиданности. Сторож продолжал:

– Я, так же как и вы, решил совершить небольшую ночную прогулку, но теперь, раз уж пошел дождь, иду к себе. А вы только что бормотали, что боитесь промокнуть, как пес.

– Вы очень любезны, – сказал Сидролен и проследовал за сторожем в его будку.

Сторож зажег ночник и жестом пригласил Сидролена сесть. Он принялся набивать трубку, попутно рассеянно роняя изречения типа «вот и осень… народишко разбегается… скоро ни одной собаки не останется… одни автоманьяки да еще эти земноводные фанатики-юннатики»; потом, когда ему удалось наконец пережечь часть своего табака на золу, он внезапно сказал:

– А ведь я вас знаю, вот оно как! Каждую вторую неделю месяца я работаю днем и тогда вижу вас. Вы приходите поглазеть на наших клиентов, будто здесь зоопарк. Не пойму, что в них интересного. Уж поверьте мне, ровным счетом ничего. Вот я гляжу на вас и думаю (ибо я думаю, месье, да-да, я думаю!): ба! вот еще один, которому делать не хрена в этой жизни. Я часто гляжу, как вы полеживаете да дремлете в шезлонге у себя на барже, и думаю (вы небось посчитаете, месье, будто я хочу изобразить дело так, что я непрерывно думаю, но это правда, я думаю куда больше, чем обычно в среднем думают люди, я все время думаю): ба! вот еще один, которому хрен есть чем заняться на этом свете. Или же к вас вижу за столиком на палубе, когда вы наливаетесь укропной настойкой, и тогда я думаю (вы сочтете, будто я преувеличиваю, но я должен все-таки вам признаться, хотя минуту назад поскромничал, что это чистейшая правда: я никогда не перестаю думать), так вот, я думаю: ба! еще один, который злоупотребляет.

– Меня частенько в этом упрекают, – сказал Сидролен.

– Ваша дочь, наверное. Та, что вышла замуж за гортранспортиста. Ну и как она, счастлива?

– Не знаю, я ее не видел с тех пор. Разве только издали.

– Вас не удивляет, что я так хорошо знаю ваше семейство?

– У меня еще две дочери.

– Не больно-то часто они навещают вас.

– Да так, время от времени.

Констатация этого факта как будто погрузила сторожа в раздумье.

Сидролен продолжал:

– Ну а как вы нашли мою новую домотравительницу?

– Да я ее почти что и не видел. Разве только издали. И тогда я подумал…

Тут сторож запнулся.

Сидролен подбодрил его:

– Не бойтесь, говорите. Что же вы подумали?

Сторож с утомленным видом потряс головой.

– Я подумал…

– Ну-ну?

– Ах, месье, если бы вы знали, как это утомительно – думать! При вашем образе жизни вы – на мой взгляд – не должны слишком страдать от этой пытки, но я, месье, повторяю вам, я никогда не даю роздыха моему серому веществу, даже когда иду в санузел. Вы даже представить себе не можете… Какой вихрь мыслей!

– А сны вы видите? – спросил Сидролен.

– Никогда, месье. Этого я не могу себе позволить. Ведь нужно же мне когда-нибудь и отдыхать!

– А вот я вижу много снов, – сказал Сидролен. – Надо сказать, интересное это занятие – видеть сны.

– Не знаю. Ничего не могу сказать вам по этому поводу.

– Например, многосерийный сон. Встанешь утром, припомнишь его, а на следующую ночь он продолжается. Так что получается одна длинная сплошная история.

– Месье, я глух к вашим словам.

– И вот так я прожил во сне жизнь во времена Людовика Святого…

– Ах, этого… сына Бланки Кастильской…

– …Людовика XI…

– …с человеком в клетке…

– …Людовика XIII…

– …с тремя мушкетерами…

– …Людовика XVI…

– …на гильотину!..

– …нет-нет, пока я остановился лишь на первых заседаниях Учредительного Собрания. Если бы мне не вздумалось сегодня совершить эту ночную прогулку, я, быть может, доспался бы и до Четырнадцатого июля.

– Месье, во мне ваши речи ровно ничего не пробуждают.

– Хотите, я расскажу вам мой последний сон?

– Простите, если я извинюсь, но спрошу: не кажется ли вам неприличным рассказывать свои сны?

– Вот так же думает и моя домотравительница. Она, знаете ли, тоже думает.

– О месье, я не мешаю думать другим, если они, конечно, на это способны.

– Ну так как же… насчет моей домотравительницы?

– Поскольку вы настаиваете, месье, то вот что я подумал, и подумал в вопросительной форме (я не знаю, в курсе ли вы, месье, но мысль может быть и вопросительной), – так вот, я подумал: где это он ее выкопал, эту особу?

– Да на тротуаре, который вел от Бретани к Занзибару, а то и в Республику Козерога.

– Весьма дальние края. Если я правильно понял…

– Вы правильно поняли.

– … то вы совершили доброе дело.

– И оно длится уже целые сутки.

– Поживем, увидим.

Сторож вытряхнул пепел из трубки на пол и добавил:

– Эту поговорку не я придумал, но она ясно выражает то, что хочет выразить.

Сидролен поглядел в окно.

– Дождь-то кончился, – сказал он. – Пойду к себе. Спасибо за гостеприёмство.

– Не за что, – ответил сторож, вновь набивая трубку. – Простите, если я извинюсь, но, может быть, вы позволите мне не провожать вас?

– Позволю, – сказал Сидролен, вставая.

Открыв дверь, он оглядел землю, превратившуюся в сплошную топь, и сказал сторожу:

– Ваши клиенты небось вымокли, как собаки.

– Им это нравится, – ответил сторож, запаляя табак, набитый в трубку, сделанную из верескового корня, добытого в Сен-Клод, расположенном в горном массиве Юра при слиянии Такона и Бьенны, впадающей в Эн.

– Вы думаете? – рассеянно спросил Сидролен.

– Я часто думал (надеюсь, месье, вы признаете, что я не употребляю глагол «думать» кстати и некстати), – так вот, я часто думал, говорю я, что если бы им не нравилась непогода в тех или иных ее проявлениях, будь то грозы или засуха, ливни или сирокко, мороз или жара, словом, если бы они, продолжаю я, не любили все это, то наверняка устраивали бы свои турбазы где-нибудь в пещерах, которые природа как будто специально создала для этих целей, поскольку они нашли бы там себе убежище, где поддерживается, что зимой, что летом, не говоря уж о промежуточных периодах типа весны или осени, – итак, где поддерживается, заканчиваю я, в высшей степени ровная температура, чем мудро пользовались наши доисторические предки, которые, как это известно каждому и наверняка известно вам, месье, – итак, которые, добавлю я в качестве заключения, – которые, стало быть, сделали эти пещеры своим любимым местом жительства.

– В этом пункте не все сходятся, – миролюбиво заметил Сидролен. – Теперь специалисты считают, что доисторические люди не обязательно были троглодитами.

– Ишь, какой вы ученый!

– Да, я читал про это в газетах.

– Образование… ох, месье, вот видите, что значит образование! Выучишь что-нибудь в школе, выучишь с трудом, даже с большим трудом, а потом, двадцать лет спустя или даже раньше, куда что подевалось! – все изменилось, все наши знания развеялись в прах, так стоило ли стараться?! Вот почему я предпочитаю думать, нежели учиться.

– Ну, пожалуй, надо идти, – сказал Сидролен.

И, прикрывая за собой дверь, добавил:

– Еще раз спасибо!

Оказавшись на улице, он зевнул, и его пробрала дрожь.

– По-моему, я схватил простуду, – сказал он вполголоса.

Дверь будки отворилась. Сторож крикнул:

– Что вы сказали?

– Пойду сварю себе грог, – крикнул в ответ Сидролен.

– Вы слишком много пьете! – крикнул сторож.

– Заткнитесь там! – крикнули на многих иностранных языках несостоявшиеся троглодиты – кто из автоприцепа, кто из палатки, а кто и из спального мешка, иначе говоря, из луж, где они мирно плавали в этих спальных мешках.

Сидролен с трудом перебрался через зловонную топь, отрезавшую будку сторожа от выхода с турбазы. Выйдя на тротуар, он зашагал быстрым шагом – но не настолько, однако, быстрым, чтобы не угодить под новый ливень. Подойдя к «Ковчегу», он забыл поглядеть, не испачкана ли перегородка свежими надписями. То и дело плюхаясь в зловонную грязь, он подобрал одеяло и бутылку рома, брошенные под кустом, за которым он нес ночную вахту, но оставил на месте палку от метлы.

Его трясло все сильнее и сильнее. Благополучно одолев мостки, он проглотил множество порошков разного цвета, перемежая их глотками рома. Потом улегся в постель. На улице занимался весьма среднего качества рассвет.

Покончив со своей мессой и выйдя из церкви, аббат Рифент встретил поджидающего его герцога.

– Сейчас позавтракаем и тотчас же отправимся в путь, – сказал герцог тоном, не терпящим возражений.

Аббат взглянул на солнце – июльское солнце, уже довольно высоко поднявшееся над горизонтом.

– Вы боитесь жары? – спросил герцог. – Не беспокойтесь: там, куда я вас везу, будет прохладно. К столу!

– Какова сегодняшняя увеселительная программа? – спросил мимоходом Сфен у Пешедраля, который ретиво кинулся к столу.

– Будем прогуливать аббата, – ответил Пешедраль и нырнул в таверну.

– Надеюсь, не на моей спине, – вздохнул Стеф. – У меня нет никакого желания беседовать с аббатом: он такой отъявленный спорщик – спит и видит, как бы посадить вас в лужу.

– Ты всегда можешь сбросить его в эту самую лужу, – посоветовал Сфен.

Стеф щелк-и-смолк. Сфен чих-и-стих.

Младший конюх из таверны, никчемный бездельник, подвел и привязал рядом с ними хозяйского мула; мул был уже взнуздан. Как только парень ушел, Сфен сказал Стефу:

– Вот видишь, нечего было расстраиваться заранее!

– Кто тебе сказал, что этот мул не предназначен Пешедралю? А мне достанется кюре.

– Слушай, ты мне действуешь на нервы! Принимай жизнь такой, какая она есть. А поскандалить всегда успеешь.

– Все равно меня тошнит при одной мысли о том, что на меня взгромоздится священник. Ох, вот уж не везет так не везет! Что ты хочешь, – не могу я смирить свой нрав, ты ведь меня знаешь.

Мул с восхищением внимал им, – сам он владел лишь несколькими словами на лимузенском диалекте и не хотел позориться перед столь блестящими знатоками классического лангдойля[62]62
  Лангдойль – диалект северной части Франции.


[Закрыть]. Обед, без сомнения, оказался чересчур обильным, ибо прошло не менее двух часов, прежде чем герцог, паж и аббат сели наконец в седло и – прощайте, милые друзья!

Проехав почти два лье, они спешились в чистом поле. Лошади и мул были поручены Пешедралю, который тут же развалился под деревом.

– Дальше мы пойдем пешком, – объявил герцог.

– А что это у вас в руках? – осведомился аббат.

– Фонарь.

– Фонарь – средь бела дня?

– Пока это мой маленький секрет.

Озадаченный аббат благоразумно воздержался от расспросов по поводу веревки, которую герцог также прихватил с собой.

Они шли через поля, через луга, через леса, через пустоши, через вересковые заросли. Аббат недовольно ворчал и, будучи мало расположен к созерцанию природы, на все корки бранил Жан-Жака Руссо, крапиву и чертополох, а попутно обдирал ноги о камни, число которых возрастало с каждым туазом. Потом пришлось одолевать довольно крутой склон, и наконец запыхавшийся аббат Рифент догнал герцога возле какой-то расщелины в скале.

– Ну а теперь, аббат, – сказал герцог, с трудом подавляя довольный смешок, – смотрите, что вы сейчас увидите.

– Ох, господин герцог, – кисло-сладким тоном отозвался Рифент, – вот уж прогулка, которой я никак не одобряю.

– Войдем, – сказал герцог.

Аббат поглядел вокруг.

– Туда, – сказал герцог, указав на щель.

И он начал протискиваться в узкий лаз.

Аббат круто развернулся и поспешил назад, к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке.

– Эй, вы! – заорал герцог, – а ну-ка вернитесь!

Аббат остановился. Он услышал громовой хохот герцога.

– Уж вы не боитесь ли? – крикнул ему герцог.

Обернувшись, аббат видит герцога, уже наполовину скрывшегося в щели. Аббат находит это зрелище скорее комичным, нежели пугающим. Он кричит в ответ:

– Господин герцог, вам надлежало бы занимать свое место на скамье Генеральных Штатов, а не валять дурака в Перигоре.

Герцог вновь хохочет. Аббат исправляет один пункт в своей речи:

– Я хотел сказать, на скамье Учредительного Собрания.

И он опять поворачивает назад, по направлению к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке; видя это, герцог выкарабкивается из щели, ставит наземь фонарь и бежит вслед за аббатом. Невзирая на тучность, он без труда нагоняет его, хватает за шиворот и за штаны и водворяет на прежнее место. И вот они опять стоят перед расщелиной в скале.

– Так бесцеремонно обращаться с духовной особой! – верещит запыхавшийся аббат. – Этого я вам никогда не прощу, господин герцог.

– А нас никто не видел, – спокойно парирует герцог, – и я никому не расскажу. Давайте лезьте!

– Вы намерены убить меня? – восклицает Рифент.

Герцог опять хохочет.

– Ах, как же я не подумал раньше! – лепечет аббат. – Именно так: он хочет меня убить! Он хочет меня убить!

Герцог добродушно спрашивает:

– Да за каким чертом ты мне сдался – кончать тебя?

– Наверное, чтобы я не выдал вашего убежища.

– Ну, хватит, Рифент, успокойтесь, не собираюсь я вас убивать. Забудем на минуту современные дрязги и обратимся к нашему прошлому, а может быть, даже и к богословию. Следуйте за мной!