Текст книги "Голубые цветочки"

Автор книги: Раймон Кено

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Потом он воскликнул:

– Послушайте, что мне пришло в голову: если мы так или иначе помешаем вашему писуну писать, то что же вы будете тогда замазывать? Ведь без такого дела вы почувствуете себя совсем неприкаянным.

– Я учту, – говорит Сидролен. – Я это учту.

– Ну ладно, жребий брошен, andiamo[69]69
  Пошли! (ит.).


[Закрыть]! – как говорил Тимолео Тимолей. Пешедраль, ты осмелился перебить меня, но я тебя прощаю. Следуй за мной, и давай покажем месье Сидролену, на что мы способны. Чао! – как говорил все тот же Тимолео Тимолей.

И они выходят.

– Собираетесь их дожидаться? – спрашивает Лали.

– Так будет приличнее, – отвечает Сидролен.

Лали гасит сигарету, собирает карты в футляр и заворачивает его в зеленую скатерку. Потом встает и говорит:

– Что это за люди, хотела бы я знать.

Сидролен пожимает плечами. Потом отвечает:

– Это нас не касается.

Лали возражает:

– Ну, это не ответ. И потом, наоборот, это вас касается.

Сидролен говорит:

– Мне иногда чудится, будто я видел их во сне.

– Это ничего не проясняет.

– О, просто у меня такое ощущение.

– Вам лучше знать. Я – и сны… ничего общего!

На пороге Лали еще раз спрашивает:

– Значит, будете их ждать?

– Да, придется, – говорит Сидролен.

Лали выходит.

Сидролен разворачивает зеленую скатерку и достает карты. Он принимается раскладывать пасьянс.

Вновь появляется Лали.

– Ну а лошади? – спрашивает она.

– Что «лошади»?

– Странные истории творятся с этими лошадьми.

– Еще более странные, чем вы думаете, Лали. Одна из этих лошадей – говорящая. Я сам слышал, как она говорит.

– И что же она рассказывает?

– Она было выругалась, но я не стал задерживаться и дослушивать ее.

– А вы не во сне ли это увидели?

– О, в моих снах лошади говорят очень часто, и ничего странного в этом нет.

Лали опять садится. И говорит:

– Подожду-ка я вместе с вами.

Она берет карты и спрашивает:

– Сыграем?

– Неплохая мысль, – спокойно говорит Сидролен.

И они проиграли до самой зари.

XIX

На рассвете там, снаружи, поднялся гвалт.

– Застукали голубчика! – сказала Лали.

Сидролен ничего не ответил.

Гвалт усилился, к нему присоединились всевозможные ругательства, оскорблятельства и проклятельства.

– Большой шухер в лавочке! – констатировала Лали.

Гвалт приближался; наконец дверь распахнулась, какой-то человек влетел в нее и рухнул прямо на стол, очистив его от карт, скатерти, стаканов, бутылки и пепельницы. Зашвырнув свою жертву внутрь, герцог и Пешедраль заботливо и крепко заперли за собою дверь. Человек восстановил было вертикальное положение, но тут же должен был сесть, силою принужденный к тому обоими своими противниками.

– Вот так! – сказал довольный герцог. – Неплохая работенка?

– Я протестую! – завопил пойманный. – Это похищение! Это консьержнаппинг! Нет, консьержехищение! На помощь! На выручку! Это ошибка, ужасная ошибка! Я хотел застукать тех, кто пачкает вашу загородку, а эти типы навалились на меня! Может, они-то на ней и пишут!

– Ах ты, гнусный клеветник! – вскричал герцог и, размахнувшись, отвесил крикуну оплеуху.

– Караул! Позор! Рецидив! Оскорбление личности! Послушайте, месье, вы-то меня знаете!

Сидролен говорит герцогу и его конюшему приспешнику-виконту:

– Сядьте, пожалуйста, давайте послушаем объяснения этого господина, я его и в самом деле знаю.

Затем он обращается к консьержу, он же бывший сторож туристической турбазы для туристов:

– Месье, я и правда знаю вас в лицо, но мне неизвестно ваше имя.

– Луи-Антуан-Бенуа-Альбер-Леопольд-Антуан-Нестор-Шарль-Эмиль Ла-Баланс.

– Длинновато, – замечает Сидролен.

– А почему у вас там два Антуана? – спрашивает герцог.

– Один раз в честь отца, второй – в честь деда. Что касается длины, то обычно всё это сокращается до Ла-Баланс-бис.

– А еще покороче нельзя? – спрашивает Сидролен.

– Вообще-то меня зовут Лабаль.

– Так вот, месье Лабаль… – начинает Сидролен.

– Оставьте Лабаля в покое, так будет совсем коротко.

– Ну так вот, месье…

– А по какому праву вы меня допрашиваете, месье Сидролен?

– Дайте ему в ухо, – вполголоса советует герцог.

– Нет у меня никаких прав, – говорит Сидролен, – а вы имеете полное право не отвечать мне.

– И он им воспользуется, – вставляет герцог.

– Ладно, – говорит Лабаль, – при таких условиях я согласен рассказать вам свою историю.

– Ах ты, Боже мой, историю! – говорит герцог в сторону.

– Это краткая, но потрясающая история.

Лабаль перевел дух, собрался с духом и повел свою речь в таких словах:

– Имя, которое я ношу, господа, обрекло меня на необыкновенную судьбу. Баланс, как вам известно, свойствен весам, иначе говоря, символу правосудия, и всю свою жизнь я стремился способствовать его торжеству на земле, – разумеется, в меру своих слабых сил. И если общество наделило меня столь знаменательным именем, то природа, со своей стороны, одарила меня серым веществом головного мозга необычайной активности, и я уже с младых ногтей отчетливо понял, что официальное правосудие – это не что иное, как звук пустой, и дал себе клятву компенсировать своими личными усилиями упадок и ничтожество государственных судебных органов. Таким образом, я сам, лично, укокошил от трехсот до четырехсот человек, приговоренных, по моему мнению, к чересчур мягкому наказанию; если эта цифра удивляет вас, то я вам признаюсь, что меня интересуют лишь самые тяжкие преступления, и единственной контрмерой против судебных ошибок я считаю смертную казнь. Не беспокойтесь, – я действую лишь после того, как долго обдумываю интересующий меня случай. Вот это, господа, как раз и отличает меня от обыкновенных судей: я думаю. А мысль – это тяжкое бремя, господа, тяжкое бремя, всю тяжесть которого вам невозможно даже оценить, но на эту тему я не собираюсь сейчас распространяться, поскольку однажды вечером уже обсудил ее с месье Сидроленом. Как бы то ни было, я нанялся – по причинам, которые вас не касаются и которые долго объяснять, – я нанялся, повторяю, ночным сторожем на туристическую турбазу для туристов и, возвращаясь домой на рассвете, часто замечал оскорбительные надписи на загородке отрезка набережной перед баржой, на борту коей вы нынче находитесь, да и я сам также нахожусь, правда, против воли. Упорство, с которым возобновлялись эти надписи, навело меня на мысль – а вы, верно, уже убедились, что, когда я говорю «мысль», я не употребляю это слово всуе – итак, оно навело меня, повторяю, на мысль, что их автор, быть может, такой же борец за правосудие, как и я сам, то есть в некотором роде мой конкурент. И это мне не понравилось. Если все пожелают вершить правосудие на свой лад, начнется такая нераздериха, что только держись; я считаю себя единственным квалифицированным специалистом в этой области. Итак, я провел небольшое расследование и узнал о ваших прошлых неприятностях, месье Сидролен, и о тяжкой несправедливости, жертвою коей вы стали. Невинный человек два года проводит в КПЗ! Тем более гнусным показалось мне преследование, которому вы подвергаетесь ныне. Желая разоблачить негодяя, что донимает вас своей неоправданно-жестокой местью, я нанялся консьержем в дом, строящийся по ту сторону шоссе. И каждую ночь я подстерегал его, но так никого и не обнаружил. Как вдруг сегодня я увидел две подозрительные тени. Их было двое, я – один. И все же я отважно приблизился к месту их действий – без сомнения, преступных. Это был первый срыв в моей карьере, ибо в результате я сам угодил к вам в руки. Ну а касательно моей невиновности в вопросе о надписях, она, как мне кажется, вполне подтверждается тем фактом, что при мне не обнаружено никаких приспособлений для живописных, письменных, а равно и гравировальных работ.

Он смолк, и тут все услышали ровное похрапывание герцога д’Ож, который мирно заснул в самом начале повествования.

Сидролен почесал затылок. Он увидел, что Пешедраль не спит, а всего лишь дремлет, и спросил его, правда ли, будто у их пленника не оказалось при себе никаких приспособлений для живописных, письменных, а равно и гравировальных работ.

Пешедраль, с трудом продрав глаза, ответил:

– Этот человек сказал правду.

– Стало быть, обвиняемый невиновен, – заключил Сидролен.

– Ну это еще как посмотреть!

– Мадемуазель не согласна? – вызывающе спросил Лабаль.

– Нет, – ответила Лали. – Все, что вы здесь наплели, доказывает, как дважды два, что вы заступник хреновый, правосудец фиговый, Монте-Кристо ерундовый, Зорро дерьмовый, Робин Гуд трухлявый, завистник гунявый, пачкун слюнявый, маньяк мозглявый, – одним словом, патентованный экзальтированный антисидроленист!

– Мадемуазель, – спокойно возразил Лабаль, – позвольте мне сообщить вам, что вы рассуждаете, как полная бестолочь, не видите дальше собственного носа и совершенно не умеете пользоваться своим серым веществом. Пораскиньте мозгами хоть на минутку, – я намеренно не говорю «подумайте», это слово вас скорее всего напугает, – я прошу всего лишь пораскинуть мозгами. Я даже не требую, чтобы вы раскинули карты, что для вас куда привычнее, – ведь мне известно, что юные девицы чаще увлекаются…

– И ты его спокойно слушаешь! – говорит Лали Сидролену. – На твоем месте я бы ему морду в кровь разбила. Если бы герцог не спал, он бы уж давно заткнул пасть этому гаду.

– Но он спит! – заявил Лабаль. – А я продолжаю: пораскиньте мозгами, мадемуазель! Ну, стал бы я рассказывать вам всю свою жизнь – достойную, впрочем, лишь восхищения! – будь я виновником этого маниакального преследования? Ведь это же абсурд! Поверьте, мадемуазель, я – стопроцентный сидроленист.

Лали не отвечает.

– Месье Лабаль, – говорит Сидролен, – прошу вас извинить моих гостей, они были движимы самыми благородными побуждениями.

– Я буду великолепен и великодушен, как Эрнани! – заявляет Лабаль. – Я стану выше этого.

– Интересно будет поглядеть, – говорит Лали.

– Привет! – восклицает графиня, входя в кубрик.

– Бе-е-е! – вторит ей Фелица.

– Вы позволите мне удалиться? – спрашивает Лабаль.

И он исчезает.

– А завтрак еще не готов? – осведомляется пешедралева мамаша.

Вопрос, однако, задан столь любезным тоном, что Лали даже не на что обидеться. Графиня продолжает:

– Кто был этот господин? Тот, кого хотели поймать?

– Вышла ошибка, – говорит Сидролен.

Графиня воздерживается от комментариев, чтобы не смущать сон своего сына, в свою очередь заснувшего; впрочем, учуяв запах жареных свиных сосисок, все быстренько открыли глаза.

– Ах, какое приятное пробуждение! – возгласил герцог. – Какое аппетитное явление! Поистине, щедрая награда для таких рыцарей, как мы! А куда же подевался наш мошенник? Я так понимаю, месье Сидролен, что вы, невзирая на свои мирные помыслы, все же швырнули его в реку, предварительно утяжелив несколькими слитками свинца?

– Нет, – отвечает Сидролен. – Я его отпустил.

– Ну, будет мне наука, как совершать благородные поступки! – вскричал возмущенный герцог.

– Поступок оказался скверным, – спокойно ответил Сидролен. – Этот человек не имел никакого отношения к ругательным надписям.

– Провели Сидролена, как последнего простофилю, – заметила Лали.

– Нисколько не сомневаюсь, – подтвердил герцог, – впрочем, теперь наплевать. Предоставляю вам малярничать, сколько влезет, месье! Предоставляю вам малярничать, сколько влезет!

Тем не менее за весь день Сидролену так и не представился случай помалярничать; к тому же, как и накануне, он весь день не видел своих гостей. Вернулись они лишь после ужина. Сидролен играл в карты с Лали. Лали, играя в карты, курила.

Герцог и Пешедраль сели рядом и налили себе укропной настойки. Графиня и Фелица прямиком отправились по каютам.

– Все в порядке? – вежливо спросил Сидролен.

– А у вас? – оживленно спросил герцог. – Как там наша мазня?

– Сегодня чисто.

– Понятно. Ну а мы нынче ударились в архитектуру: решили доставить удовольствие его (жест) маме и прошвырнулись по всем что ни на есть церквухам подряд; сдохнуть можно, сколько их понастроили здесь, в столице!

– А вы случайно не антиклерикал, господин герцог? – спросил Сидролен.

– Архиантиклерикал! Только, ради Бога, не величайте меня господином герцогом! Теперь, когда мы познакомились покороче, можете звать меня запросто: Жоакен.

– А с какой стати мне звать вас Жоакеном?

– Да потому что это мое имя.

– И мое тоже, – ответил Сидролен. – Не представляю, как это я буду звать сам себя, обращаясь к чужому человеку.

– Чужой да княжой! – беззлобно отпарировал герцог. – Ладно, раз уж мы оба Жоакены, зови меня Олендом, – это мое второе имя.

– И мое тоже.

– Ну, ничего, у меня в запасе еще пять: Анастаз Кре…

– …пиньен Еме…

– …рик Hop…

– …бер.

– В таком случае, – вскричал герцог, совсем развеселившись, – вернемся к отправной точке: зовите меня д’Ож… или нет, лучше Джо, а я вас буду звать Сид.

– Мне больше нравится Сидролен, – сказал Сидролен.

– Ладно, пусть будет Сидролен, коль Сидроленом быть желаешь, но тогда я стану обращаться к тебе на «ты».

– Я не против.

– И ты тоже обращайся ко мне на «ты», – добавил герцог, щедро плеснув себе укропной настойки.

– Хорошо, буду обращаться к вам на «ты».

– Так вот, Сидролен, – продолжал герцог весьма повышенным тоном, – т-т-ты меня не уважаешь! Я п-п-понял это нынче утром, когда румяная заря осветила б-б-бегство нашего пленника. Стоило трудиться, сказал я себе, и всю ночь студить себе задницу, стараясь угодить нашему хозяину, чтобы потом названный хозяин повел себя, как глупая стыдливая недотрога; однако Сфен разъяснил мне, что ты, в конце концов, лучше меня разбираешься в этих делах и, возможно, имел веские причины отпустить этого типа, чью физиономию я, хоть убей, никак не могу припомнить. Будь я на твоем месте, мне бы не понравилось его соседство. А засим – доброй ночи!

Вслед за этим внезапным заявлением он встал, что незамедлительно проделал и Пешедраль, но тут вмешалась Лали:

– А кто этот месье Сфен, что отпускает вам замечания по его (жест) адресу?

– Это не месье, это конь, – ответил герцог.

– Ваш конь делает замечания?

– По этому поводу, – продолжил Жоакен, оставив без внимания последний вопрос, – у меня тоже есть одно замечание. Я обнаружил, что французы с их ска#чками тоже стали алхимиками.

Ни Лали, ни Сидролен даже глазом не моргнули, и еще менее того – Пешедраль.

– Да-да, – подтвердил герцог, – они все надеются извлечь золото из лошадей. Ну-с, теперь и вправду доброй ночи!

И он исчез, хотя тут же появился снова.

– Мое замечание наверняка показалось вам странным. Я признаю, что оно и в самом деле оригинально: не все то золото, что из коня.

И он вновь исчез; его удалявшийся хохот наконец затих вдали.

– Посидите с нами еще, – сказала Лали Пешедралю, который не успел исчезнуть вместе с герцогом.

– Не могу. Я должен помочь герцогу стащить сапоги.

– Да на нем нет сапог!

– О нет, есть – виртуальные.

– А ваши лошади тоже носят сапоги?

– Виртуальные? Конечно!

Вдали послышался продолжительный рев.

– Вот, слышите? – воскликнул Пешедраль. – Герцог гневается.

И он поспешно исчез.

– Ладно, – сказала Лали, – пойду-ка и я снимать свои виртуальные сапоги.

– А я еще посижу, – сказал Сидролен.

Оставшись один, он разложил пасьянс. Затем потушил свет.

Текут минуты, в тишине только и слышно, как по бульвару шныряют лунатики-уаттомобили.

Потом вдруг раздается дикий шум, крики и даже, кажется, ругательства. Дверь кубрика распахивается, вспыхивает свет, и Лабаль зашвыривает внутрь человека, которого он застиг за писанием оскорбительных надписей на загородке. Человек садится, переводит дух и наливает себе укропной настойки. Прибегает вскочившая с постели Лали в поспешно накинутом халате. Все прочие обитатели баржи спят глубоким сном. Они теперь всегда спят глубоким сном – с тех самых пор, как перестали или почти перестали видеть сны.

Прибежавшая Лали видит Сидролена, который наливает себе укропной настойки. Лабаль уселся и молчит, вид у него озадаченный до крайности.

Лали в замешательстве, она не знает, что спросить.

Сидролен пьет свою укропную настойку, потом обращается к консьержу:

– Надеюсь, вы не простудились, поджидая меня. Вы заслужили стаканчик укропной настойки.

И с бледной улыбкой говорит Лали:

– Месье – опытный сыщик.

Лали садится.

– Хотелось бы мне знать, – говорит Лабаль, – что вы теперь будете делать. Я, конечно, понимаю: меня это не касается, но поскольку, ввиду недавних событий, ответственность моя неизмеримо возросла, вы должны признать, что я имею право задать подобный вопрос себе, а также и вам.

Сидролен не отвечает, и Лабаль добавляет:

– В общем-то, вы можете продолжать в том же духе.

И добавляет еще:

– Теперь-то уж я следить за вами не стану. Миссия моя выполнена, и я могу подать в отставку с должности консьержа и покинуть ваш квартал в поисках новых приключений.

Он поворачивается к Лали и заканчивает:

– Я не желаю месье Сидролену никакого зла, но после того небольшого инцидента мне, естественно, хотелось доказать свою полную и непреложную невиновность. Месье Сидролен может считать, что ему еще очень и очень повезло, что я не укокошил его за подобное издевательство над людьми и надо мной… Нет, мерси за любезность, я никогда не пью укропную настойку. А теперь позвольте мне удалиться.

– Сделайте милость, и побыстрей, – отвечает Лали.

Лабаль выходит, аккуратно прикрыв за собою двери кубрика.

– Пойду спать, – говорит Лали.

– Да-да, – откликается Сидролен, – доброй ночи.

Лали выходит, аккуратно прикрыв за собою двери кубрика. Когда на рассвете герцог заглядывает в кубрик, чтобы поглядеть, не готов ли завтрак, он обнаруживает там Сидролена, подремывающего над своим стаканом.

– Ку-ку! – кричит герцог. – Уже встал или еще не ложился? А невеста небось почивает? Интересно, остались ли сосиски в холодильнике? Что-то погоду на дождь тянет.

Появляется Пешедраль.

– Готовь завтрак, – приказывает ему герцог. – Я голоден, как волк.

– А лошади, господин герцог?

– Да, верно.

Пешедраль идет обихаживать лошадей. Герцог садится против Сидролена.

– Придется ждать пробуждения невесты. Что бы мне пока на зуб положить? Нет, только не укропную настойку, слишком рано. Тем более что твоя настойка – не первый сорт, хоть и зовется «Белой лошадью». Она и в подметки не годится той, что я гоню по рецепту моего алхимика Тимолео Тимолея. Вот, кстати, еще одна связь между алхимией и лошадью. Лошалхимия. Ничего себе словцо, а? Хотя нет, не фонтан. Когда-то у меня бывали и удачнее… раньше… в старину…

И герцог зевнул во весь рот.

– Черт возьми, Сид, что-то ты нынче неразговорчив!

– Хочу сообщить вам новость.

– Мы, что ж, больше не на «ты»?

– …тебе сообщить.

– Слушаю.

– Консьерж из дома напротив изловил типа, который малевал на загородке.

– Настоящего?

– Настоящего.

Герцог оглушительно расхохотался и вымолвил лишь несколько минут спустя:

– Значит, застукал он тебя?

– Ну да.

– Подумаешь, какая важность!

– Да нет, кажется, это важно.

– Не может же он помешать тебе малевать и замалевывать надписи, коли тебе это по душе.

– Меня не он волнует.

– Что-то она долго не встает нынче утром, – заметил герцог.

– Не знаю, – сказал Сидролен.

– Ну раз так, – заявил герцог, – пойду-ка прогуляю лошадей; мы позавтракаем в городе. Например, в «Кривобокой сирене». Передай нашим дамам, чтобы шли туда.

– Непременно передам, – сказал Сидролен.

И герцог вышел, громко хлопнув по рассеянности дверью кубрика.

XX

Сидролен слегка прибрал в кубрике. Потом он вышел на палубу. Графиня и Фелица потребовали на завтрак сосисок; но в соответствии с инструкциями герцога, дамы получили указание отправляться в «Кривобокую сирену» и послушно удалились. Ровно через шестнадцать минут после их ухода на палубе появилась Лали. Она несла чемодан.

– Прощайте, – сказала Лали.

И, поставив свою ношу наземь, протянула Сидролену руку.

Из чего Сидролен вынужден был заключить, что Лали покидает его; желая облечь свое открытие в слова, он спросил:

– Вы уезжаете?

– Как видите.

– У вас есть серьезные причины для отъезда?

– Я не люблю психов.

– Кого вы имеете в виду?

– Я к вам так привязалась! Думала, вас и вправду преследуют.

И она расплакалась.

– Ну-ну, не надо, – сказал Сидролен. – Вы на меня очень сердитесь?

– Ага, – всхлипнула Лали. – Вы насмеялись надо мной.

– Да ни над кем я не насмеялся. Просто придумал себе такое занятие. Все-таки какое-то развлечение в жизни, – развлечение, и ничего больше.

– Свихнуться надо, чтобы делать такие вещи.

– Но все же это лучше, чем просиживать штаны в бистро.

– И, кстати, вы слишком много пьете.

– Да разве я когда-нибудь бываю пьян?

– Чтобы малевать такие гадости, надо набраться укропной настойки по самое горлышко. Оскорблять самого себя! Почему бы уж вам заодно не расхаживать с голым задом, людям на смех?!

– Это не мой жанр, – ответил Сидролен. – И потом, вы, я думаю, путаете разные вещи.

– Какие еще вещи?! Опять вы собираетесь спорить по пустякам.

И она заплакала еще горше.

– Ну-ну, не надо, – сказал Сидролен. – Никогда себе не прощу, что так огорчил вас.

– Нашли время любезничать!

Лали осушила платочком влажные щеки и энергично высморкалась.

– Я ухожу, – добавила она, поднимая чемодан.

– Что же вы собираетесь делать? – спросил Сидролен. – Опять пойдете к месье Альберу? Станете искать работу? Или вернетесь домой?

– Вам-то какое дело, раз я исчезаю из вашей жизни?!

Эти слова вызвали у самой же Лали новый приступ рыданий – таких бурных, что ей пришлось опять поставить наземь чемодан.

– Ну, раз это вас так расстраивает, не исчезайте из нее! – сказал Сидролен.

– Если это все, что вы можете мне сказать…

Она опять утерла слезы, подхватила чемодан, повторила свое «прощайте» и удалилась твердым шагом. Сидролен смотрел, как она взбирается по косогору, распахивает дверцу загородки и уходит.

Лали зашла выпить кофе в бистро на углу. Парочки на террасе целовались взасос и энергично обжимались, перед тем как отправиться на работу. Это зрелище подвигло Лали на пролитие новых слез, которые она украдкой подбирала платком. Внутри, в бистро, алхимики, вооруженные пинцетами и карандашами, колдовали над программой скачек. Среди них толокся и давешний борец за справедливость. Лали поспешила выпить кофе и удалиться.

На вокзале, где Лали некогда повстречала мсье Альбера, она сдала чемодан в камеру хранения и пошла выпить вторую чашку кофе, дабы за это время прояснить для себя, хоть самую малость, сложившуюся ситуацию. Она села на террасе пивной – просторной террасе с кучей посетителей, кучей официантов и кучей метрдотелей. По тротуару сновали кучи прохожих, по шоссе катили кучи уаттомобилей. Мимо террасы бегал орущий продавец с кучей газет, какая-то дама-алхимичка звонила в колокольчик, пытаясь сбыть кучу лотерейных билетов.

Лали – подавленная, растерянная – сидит там добрый час, а еще точнее, час четыре минуты; потом вдруг вскакивает на ноги, поспешно расплачивается, бежит к автобусу и доезжает до «Хмель-бара», по-прежнему старающегося выглядеть так же, как все соседние бары. Она входит и садится. Зал пуст: ни клиентов, ни хозяина. Открытый люк свидетельствует о том, что этот последний, верно, занят в погребе, но чем именно? Пользуясь одиночеством, Лали тихонько плачет.

Внезапно на уровне пола появляется полувысокая, полусплющенная каскетка из потертого сукна в черно-белую клеточку. Лали утирает гляделки и то, что под ними, платком, который уже хоть выжимай, а из подземелья тем временем медленно поднимается кратковышеописанный головной убор. За ним возникает и голова, а следом все остальное, от плеч до подошв шлепанцев, полудлинных-полукоротких шлепанцев из потертого сукна в черно-белую клеточку. Когда все это убирает трап, оно поворачивается на тридцать семь градусов, в результате какового маневра замечает юное создание, безрадостно созерцающее в зеркале отражение репродукции «Умирающего Геракла» кисти Сэмюэла-Финли-Бриза Морзе.

– Чего надо? – осведомляется хозяин. – Здесь одиноких дамочек не обслуживают. Вы что это себе воображаете?

– Я жду мсье Альбера, – говорит заискивающе Лали.

– Альбера… какого еще мсье Альбера? Вы думаете, я знаю по имени всех своих клиентов?

И он обводит зал взглядом, свидетельствующим о размахе своего заведения – размахе, о коем красноречиво свидетельствует царящее в данный момент безлюдье. Лали настаивает:

– Ну, как же, вы должны знать! Мсье Альбер… вспомните, – мсье Альбер! Я к нему не с претензиями, мне просто нужно с ним поговорить. Я хочу его дождаться.

Онезифор приподнимает каскетку и скребет темя с такой энергией, что челюсти у него периодически размыкаются и смыкаются, пропуская – в первом случае – следующие слова:

– Ах, да… мсье Альбер… если это тот… кого вы ищете… так он в тюряге.

– Не может быть!

– Похож я на вруна?

И он угрожающе надвигает каскетку на лоб.

– Вот уж не везет, так не везет, – шепчет Лали.

– Да таких Альберов, всех цветов и размеров, на каждом углу навалом, коли тебе надо устроить свои дела.

– Нет, ему я доверяла.

И Лали опять заливается слезами. Онезифор старается утешить ее.

– Перекрой фонтан, хватит воду лить, – говорит он. – Теперь ты своего мсье Альбера долгонько не увидишь. Очень даже долгонько. Так что кончай сырость разводить… утрись…

Лали с трагическим видом встает и выходит, тщательно прикрыв за собой дверь, в то время как хозяин ударяется в слезы у себя за стойкой.

И вот бредет Лали своей дорогой, которую и дорогой-то не назовешь, поскольку она никуда не ведет, хотя кругом не лес дремучий, – бредет наугад, хорошо еще что не унесенная ветром, ибо дует ветер, стоит ноябрь месяц и даже идет дождь, а Лали все бредет и бредет под этим дождем, в конце концов вымокнув до нитки, так что ей приходится зайти в подворотню, и по лицу ее стекают капли – не то дождя, не то слез.

– Ого! – восклицает графиня, – здорово же вас намочило!

– Бе-е-е! – вторит ей Фелица.

Лали изумленно таращится на них.

– Что-нибудь не ладится? – спрашивает графиня. – Вы на нас вылупились так, будто мы с того света явились. Эй, да вы нас узнаете ли?

– Здравствуйте, мадам, – говорит Лали не слишком компрометирующим тоном.

– Привет! – отвечает графиня.

– Бе-е-е! – вторит ей Фелица.

– А мы прячемся от дождя, – объясняет графиня. – Как только хоть немного развиднеется, рванем к нашей тачке, она там (жест), на углу. Поехали вместе с нами! Мы уговорились обедать вместе с Жожо и Пепе. Составьте нам компанию. Мы тут наладились в ресторан-люкс, – он трехзвездный, но заслуживает целого созвездия. Так что уж поверьте, мы там за столом не соскучимся, правда, Фелица?

– Бе-е-е! – отвечает Фелица, и по подбородку у нее текут слюнки.

– Ну вот, дождь как будто стихает. Пошли?

– Нет, спасибо, мадам, – шепчет Лали.

– Ну-ну, пошли, не упрямьтесь!

И она тащит Лали за руку. Фелица семенит сзади.

– Но если вы обедаете с нами, кто же ему-то приготовит жратву? – спрашивает герцог, когда они встречаются в сверхзвездном супер-люксе.

– Я ему больше готовить не собираюсь, – говорит Лали. – Только не я. Больше никогда. Я уезжаю. Между нами все кончено.

И она начинает рыдать самым жалостным образом.

– Ну нет, только не это! – вскричал герцог, – не вздумайте портить нам обед!

– Расскажите, что с вами случилось, – отважно попросил шепотом Пешедраль.

– Не люблю психов, – проговорила Лали сквозь слезы.

– Кого это вы имеете в виду? – спрашивает герцог.

– Сидролена, – отвечает, сморкаясь, Лали, – знаете, ведь это он сам…

– Знаю, знаю, – говорит раздраженно герцог. – Ну и что с того?!

– Это ненормально! – заявляет Лали.

Ответ вызывает у герцога улыбку, и он продолжает диалог в таких словах:

– Вы питаете к нему слабость?

– Питала.

– Да вы же его просто-напросто любите.

– Ага, любила.

– А разве это было нормально?

Лали удивленно молчит. Герцог продолжает:

– И, пари держу, вы его любите до сих пор.

Лали не отвечает.

– Что, разве не правда?

– Правда.

– А разве это нормально?

Лали не находится с ответом.

– Вот видите, – заключает герцог. – На свете нет ничего вполне нормального.

И он добавляет:

– Так что после обеда возвращайтесь-ка домой и помиритесь с Сидроленом. Обещаете?

– Ага, – шепчет Лали.

И герцог повернулся к графине со словами:

– Вот видите, не так уж это трудно.

Затем он хлопнул в ладоши и возгласил:

– Метрдотель! Мы откроем обед свиными колбасами, затем, метрдотель, мы продолжим обед свиными колбасками, а завершим мы обед, метрдотель, сладостями – не свиными, но иными, – с винными и не винными напитками. Вот что я называю хорошо составленным меню. И плевать мне на икру и прочие москверности! Эй, подать сюда шампанского!

Итак, они вдоволь полакомились свиными колбасами, свиными колбасками и иными, не свиными, яствами, орошая их винными и не винными напитками. Однако Лали не терпелось вернуться на баржу. После кофе, пока герцог приступал к девятой бутылке шампанского, она незаметно улизнула.

Обе лошади были привязаны на улице, прямо под табличкой с запрещением парковаться. Увидев их, прохожие на несколько мгновений превращались в зевак, а потом вновь обретали свою обычную пешеходную природу. Группка полицейских вяло обсуждала проблему. Всего этого было явно недостаточно, чтобы образовать толпу. Лали не стала задерживаться, – она была едва знакома со Сфеном и Стефом. Позволив себе роскошь взять такси, она остановила его перед бистро на углу, чтобы купить сигарет. Несколько парочек все так же прилежно совершенствовали технику засоса, а алхимики терпеливо дожидались того мига, когда маленький черный аппаратик одобрит технику их дистилляций.

Лали вышла из бистро; проходя по бульвару на набережной, она еще издали завидела толпу, а, подойдя ближе, разглядела полицейские фургоны и пожарные машины.

– Мать твою!.. – сказала она вполголоса. – Что еще там стряслось?

– Строящийся дом рухнул, – сообщил прохожий, шедший ей навстречу. – Он, конечно, был не заселен именно потому, что строился. Там находился один только консьерж. Его как раз сейчас выкапывают из-под обломков. Вас заинтересовало мое разъяснение?

– Слабо, – ответила Лали.

– Ну, на вас не угодишь! – бросил прохожий и с оскорбленным видом удалился.

Бульвар был перегорожен.

– Я там живу, – сказала Лали. – Вон на той барже.

Ее пропустили.

Лали ищет Сидролена. Но Сидролена на барже нет. Лали садится в кубрике, закуривает сигарету, стелет на стол зеленую скатерку и принимается раскладывать пасьянс. А Сидролен тем временем торчит на набережной в толпе зевак. Возле дома кипит работа: расчищают шоссе, пытаются извлечь из-под развалин консьержа, снимают для кино– и фотохроники. Поскольку начинает темнеть, военные подвозят прожекторы. Это весьма великодушно с их стороны, но прожекторы уже не нужны. Наконец из-под обломков извлекают нечто – это труп Ла-Баланса в весьма плачевном состоянии. Его увозят – так же скрытно, как и быстро. Шоссе расчищено, движение восстановлено, зеваки рассасываются в поисках других зрелищ, вновь проходят прохожие – по-прежнему редкие, но теперь еще и ночные. Полицейские, пожарные и военные тоже уходят в ночь.