Текст книги "Кандагарский излом"
Автор книги: Райдо Витич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
– Я буду думать, как его вывести из-под удара. И нервы, эмоции тут не помогут – помешают. И постараюсь верить хоть кому-то, иначе все теряет смысл.
– Нюанс: вы служака, мужчина, я женщина, и кем бы вы меня ни считали – среднестатистическая провинциалка, а не агент Моссада. За мной никого, за вами очень компетентные органы, толпа единомышленников, друзей, доступ в любую организацию, к любой спецтехнике и так далее. Вы машина для убийств, вас превратили в робота, пропустив через мясорубку человеческих жизней, и поэтому у вас нет нервов, нет эмоций, чувств – голый расчет. А я мать! Поняли вы?! Мать! Та, которой вы отправляли убитых сыновей! Писали похоронки! Долг?! Да, долг – замечательно! Но этот долг из воинского превратился в личный! А мой ребенок никому лично не должен. И почему, почему я должна отдавать самое ценное, ради чего я жила и живу, единственное, что у меня есть в угоду личных интересов дебилов, дуболомов?!
Я разнервничалась и, кажется, слишком разоткровенничалась. Мне стало душно и рванула ворот куртки, кофты – к черту все, к черту!..
– Говоришь, не служила?
– У меня есть глаза и уши! А еще вилка для стряхивания лапши с них – опыт!
– Допустим. Но вернемся к теме. На что ты готова пойти, чтоб спасти дорогого тебе человека?
– На все, – стиснула я зубы. Возврат в прошлое меня доконал. Я поплыла, почувствовав дурноту и слабость. Но – кыш!.. Все потом. Сейчас главное, чтоб киллер купился, и тогда у меня появится реальный шанс его убрать – тепленького, голенького, беззащитного. А что еще нужно мужчине от женщины? Тело и больше ничего.
– Даже отдать себя?
– Ага.
И даже сделать вид, что верю, что ради этого ты выпустишь из поля зрения мою дочь.
Я выжидательно уставилась на мужчину: давай же, решай. Останавливай машину, раздевайся…
– А что дальше?
Он покосился на меня, и я осела, отвернулась, растерявшись. В его глазах была печаль, боль и желание. Нет, он не возьмет меня, хоть и хочет. Я четко это поняла, как и остальное – он относится к тем, кому важно не только тело. Романтик… с большой дороги.
Давно я не встречала подобный тип людей, и самое паршивое, что ему нужно было затесаться в ряды подонков-убийц. Как же совмещаются его принцип и работа?
Жизнь. Она порой и не такой ералаш устраивает…
Мне стало грустно: впервые после Павла я встретила мужчину, которого, наверное, смогла бы полюбить. Он тоже был Павлом и был симпатичен мне – уж не знаю, чем, возможно, одним своим именем. А может, его имя и глаза и играют со мной злую шутку?
– Мне жаль, что вы киллер, – призналась искренне.
– А что было бы, если б я им не был? – спросил мужчина тихо, словно боясь спугнуть минуту откровения.
Как он почувствовал, что я не лгу? Что за провидец?
– Какой смысл думать о том, чего не могло или могло бы быть, если есть то, что есть? – Мне было до слез жаль его, себя, Лялю, Павлика, того, что было, того, что могло бы быть, но не будет.
– Ты когда-нибудь любила?
Самое время об этом говорить! Было б лето, остановились бы, ромашек нарвали, погадали, подумала с желчью:
– А ты?
– Люблю.
Даже так?
– Как же ты можешь убивать и любить? Я вообще не понимаю, как ты мог связаться с подонками? У тебя есть принципы, стержень и… ради денег…
– А если ради жизни?
– Подожди, кто-то из твоих близких, любимых в беде, так?
Мужчина чуть заметно кивнул.
Я закрыла глаза, почувствовав облегчение – это все меняет, ставит на свои места и дает нам с Лялей реальный шанс.
– Тебе нужны деньги? Органы?
Он молчал.
– Скажи, что тебе нужно, и мы сообразим вместе.
– У меня уже есть – ты. Это все, что мне было нужно.
– А Ляля? – Ну скажи, что она не нужна, скажи!..
– Я еще думаю.
«И есть шанс передумать», – кивнула я, принимая.
– Спасибо за откровенность.
– Не за что. Все просто – ты сказала правду, я ответил тем же.
– Тогда скажи, как я могу спасти Лялю?
– Расскажи о ней.
– Что?
– Всё. Кто ее отец?
– Человек, мужчина. Мы давно расстались с ним.
– Как его звали?
Вопрос. Что ответить? По паспорту Ляля – Павловна.
– Павел.
– Тезка? Что, не сложилось?
Я долго молчала, разглядывая мглу за окном, а потом сказала:
– Он погиб.
– Как?
– Какая разница? – сглотнула ком в горле. Мне было больно ковыряться в старой ране, которая несмотря на все усилия, на прошедшие годы, так и не закрылась.
– Ответь.
– Как погибают? Был и нет…
– Ты говоришь, словно погибла вместе с ним.
– Так и есть.
– Неужели настолько сильно любила?
– Я жила им. – Впрочем, кому я говорю? Зачем? Что на меня нашло?
– Как его фамилия?
Вот это уж точно тебе ни к чему.
– Иванов.
– Твоя дочь остается в раскладе.
– Хорошо!.. Его фамилия Шлыков.
Мужчина внимательно посмотрел на меня:
– Он знал о ребенке?
Что ты лезешь в душу?
– Нет, но я уверена, он был бы рад, узнай о дочери.
Мужчина кивнул:
– Мне нужна твоя дочь.
Мне не понравилась двусмысленность заявления:
– Но я же сказала, я ответила!
– Молодец.
Я зажмурилась, прикрыла глаза ладонями: Господи, с кем я разговариваю, с кем откровенничаю?! Кого наделила нимбом и крылышками?!
– Извини, ты не оставляешь мне выбора. Мне придется убить тебя, – предупредила честно.
– Не сможешь. И бессмысленно.
– Намекаешь, что вас много и руки длинные – достанете в любом уголке страны?
– Да. Теперь тебе точно не уйти.
Я промолчала: посмотрим.
Отвернулась и вдруг подумала: а с каких таких заслуг тридцатилетнему мужчине дают звание подполковника? Это же как браво служить надо… Возможно? Если выполнять особо важные и сложные задания с блеском, всего себя отдать службе Отечеству. Он, конечно, сможет, характер подходящий, но как тогда успел семью завести? Или не завел, и речь вел о маме, братике, семье сестры, о невесте? И офицеру спецслужб не найти двадцать тысяч долларов, не наскрести по сусекам друзей и знакомых? Ну, может быть, верю хоть и процентов на восемьдесят.
Вляпываться с высокоидейной идеологией в криминал, рисковать погонами? Да-а… Скорее всего, он фальшивый федерал.
И хорошо бы так – к ФСБ и спецназу я относилась более тепло и не хотела терять уважения, веры, что там-то уж точно свои, братья, настоящие ребята, а то и вовсе ничего не останется святого.
Но в голове крутились навязчивые мысли и идеи. А если ему действительно нужны я и Ляля, но как заложники, а не доноры? Конечно, бред, но не более, чем вся эта ситуация.
А если он действительно федерал и правда подполковник?
А если ему нужна я, именно как Изабелла Томас? Что я о ней знаю? С кем она пересекалась, с кем водила знакомства? Может, из ее старой жизни всплыли знакомцы и спешат предъявить счета? И не нужны им мои органы, нужна жизнь, а дочь всего лишь возможность удержать меня в повиновении?
Муть какая! Какую рыбку в ней поймаешь?
У меня начала болеть голова, стало душно и тошно. Выдыхаюсь. Сдают нервы, здоровье и выдержка летят к чертям.
Я приоткрыла окно, чтоб вдохнуть свежего воздуха. Мороз обжег легкие и немного привел меня в себя.
– Когда все закончится?
– Не знаю, но мне, как и тебе, не терпится поставить точку.
– Что мешает?
– Ты.
– Что мне сделать? Застрелиться?
– Это ты можешь, – процедил с непонятной мне злостью. – А как же твоя дочь? Пусть сама разбирается? Живет, как может, как получится? Со старой теткой?
– Нет… вы же обещали, что не тронете ее.
– Когда я такое обещал? Нет, Изабелла Томас, я еще обязательно встречусь с ней. И ты нас познакомишь.
– Нет…
– Да!
Он злился, и я не могла взять в толк – почему? Я вообще ничего не понимала. Меня достала эта игра в кошки-мышки, я словно ехала с призраком, и он изощренно издевался надо мной, намеренно давя на больное, путая и пугая.
– Что я вам сделала? Что я вам сделала?!
– Что?
Мужчина резко нажал на тормоз, останавливая машину, снял зеркало и подал мне, буквально впихнул в руку и заставил посмотреть в него:
– Вот что ты мне сделала!
На меня смотрела изможденная бледная женщина с кругами под глазами. Я долго смотрела в них и не узнавала себя. А из восклицания киллера сделала лишь один вывод – он недоволен моим нездоровым видом.
– Я здорова, я в норме, – заявила, беря себя в руки.
Он забрал зеркало, вернул его на место и тихо спросил:
– Ты когда-нибудь говорила правду?
– Да.
– Когда?
– В той жизни…
Мы долго молчали. Он, облокотившись на рулевое колесо, смотрел в лобовое стекло на снежную пыль, что кружила по дороге, я смотрела в окно и не видела ничего, потому что боялась увидеть.
Я не могла смотреть на Павла, потому что именно он виделся мне в облике киллера. Мое сердце, казалось, перестало биться, в мыслях ничего не было, и только слезы – непрошеные, ненужные – катились по щекам.
Наверное, я подошла к той черте, за которой начинается страна забвения. Невидимая преграда меж миром живых и мертвых стерлась, пропуская живых к мертвым, а мертвых к живым. Призрак пришел за мной. Пора? Давно. За ним хоть куда – в ад, в пекло, на сковороду для жарки грешников… Если б не Ляля.
– Зачем вы шантажируете меня дочерью? Что вам она?
– Опять на вы? Дистанция? Чтоб не запачкаться? – Мужчина откинулся на спинку сиденья и, повернув ко мне голову, хмуро уставился на меня. – Да, я убивал, и убивал намеренно, и убил бы снова. Мне не стыдно, потому что я убивал подонков. А ты? Чего стыдишься ты? Разве ты не убила бы, случись повернуть время вспять? Уверен – нажала бы на курок вновь.
На что он намекает? Что может знать?
Как больно, как горько на душе…
– Я никогда, никого не убивала! Я спросила вас о дочери! – отчеканила.
– Ты жила, значит, не могла не убивать – мысленно, словами, делом…
– Я не жила.
Он думал с минуту, щуря глаз:
– И давно умерла?
Откуда столько боли и понимания в голосе? Откуда тоска просочилась во взгляд?
– Вместе с ним.
Наверное, я сошла с ума, раз откровенничаю с ним. Но разве можно ответить ложью на искренность? И как солгать, глядя в глаза, которые помнят каждый уголок моей души. И так хочется прижаться к груди и прошептать хоть раз еще в своей жизни: Павлик…
Слезы, невольные гости, навернулись на глаза, и мужчина протянул руки, чтоб смахнуть их со щеки. Боже, сколько нежности в простейшем жесте:
– «Ты стоишь на распутье, а Христос на распятье, он за нас принял наши грехи и проклятья. Выбирая войну, ты умножишь потери: никого ты не любишь, никому ты не веришь…» – пропел хриплым шепотом, вглядываясь в мое лицо, словно пытаясь запомнить его, и влезть в душу, на самое донышко, туда, где ничего нет, кроме жаркого солнца Кандагара. И Павлика, живого, живущего, любимого до дрожи, до потери себя самой в его глазах, руках, любви, такой же чистой, как он сам. И нет грязи, нет боли и подлости, и еще жива вера и надежда рядом, с тобой, и есть друзья, есть будущее. С ним, только с ним и для него…
Что он делает со мной? Что дуло у виска по сравнению с его пониманием, нежностью, непонятной мне и волнующей. Она, его нежность, словно бур в открытой ране.
Кто сказал, что старые раны не болят и не ноют, что время лечит и все проходит?
Неправда: то, что было живо, живет, пока жив ты.
– Вы иезуит! – качнула я головой, рванув ворот кофты, и открыла дверцу машины.
– Куда?
– На свежий воздух, прочь от вас!
– Сядь на место.
– Оставьте меня! – Мне нужно было бежать от него, я не могла оставаться рядом и была близка к истерике, когда выскажу все, не думая, не таясь. И буду трясти его за ворот куртки и кричать, как полоумная: «Где ты был все эти годы? Где ты был, Павел?!»
– Сядь и успокойся!
Это был жесткий приказ. Сталь в его голосе отрезвила меня, напомнив, кто передо мной. Я осела, присмирев, а мужчина нажал кнопку автоматической блокировки дверей и включил магнитолу. Чертов меломан! Нет, не классику и не рэп, а бардов, моих любимых Гейнца и Данилова, словно в насмешку, изощренно издеваясь. Ему явно хотелось залезть мне в душу, и он преуспел, расцарапав ее сердечным дуэтом замечательных музыкантов и собственным откровением:
– Человек, который прошел войну, чахнет в мирное время. Его психика дает трещину и меняет угол зрения на привычные для обывателя вещи. Нехватка адреналина рождает тоску и депрессию, и каждый борется с этим по-разному. Кто спивается, кто умирает, не найдя себе место. Я вернулся в строй, ты – ушла в себя, отдалась рутине, начала чахнуть и мечтать о смерти. С ней тебе привычнее, чем с жизнью. Ты настолько труслива?
Я?! Сказала бы я тебе…
– Понятия не имею, о чем вы.
– Конечно. А то я не встречал таких, не знаю, как они кончали. Пацаны возвращались из Афгана, и кто спивался, не в силах сжиться с новым статусом, с другой, абсолютно непонятной им жизнью, кто возвращался на войну, в привычное им состояние ежеминутного риска, устраивая схватки с любым – не своим. Они звали смерть, что не досталась им в свою пору… Я пил. Пил почти год, но водка не брала, а душе становилось все хуже. Я не видел смысла жить, не понимал, зачем дышу.
– Зачем вы мне это говорите?
– А тебе не интересно? – покосился на меня.
– Что вы – очень, – заверила, поглядывая на темную кромку леса у дороги. Он кивнул, не скрывая скепсиса, и все же продолжил:
– Потом я пошел искать забывшую меня смерть и понял: искать ее не надо, она сама тебя найдет. Нужно искать смысл, чтоб жить.
– Намекаете? На что?
– Подумай, голова у тебя работает.
– Не настолько хорошо. Вы значительно подкосили мой умственный потенциал.
– Наоборот, вернул его в привычное состояние.
Загадка за загадкой. Надоело уже голову ломать.
– Скажите прямо, что вам надо?
Он молчал с минуту и сказал:
– Давай спать.
– Что?!
– Спать. Ты устала, я тоже. Отдохнем пару часов, и в путь.
Меня невольно передернуло от намека. Доигралась в раскрепощенную женщину…
– Отдыхайте, я посижу. Разбужу вас, когда скажете.
Он молча откинул свое сиденье и мое.
Что делать? Возмутиться? Забиться в угол, устроить истерику, как девственница? Закричать: «насилуют»? Фыр-р-р!
Был бы повод и было бы кому кричать. Мужчина с невозмутимой физиономией лег, сунув руки в карманы куртки, и прикрыл веки. Типа – сплю. Гамлет! А мне Офелию изобразить? Ничего роль, но не для меня.
Я раздраженная и обеспокоенная села, нахохлившись, вытянула ноги, в задумчивости косясь на мужчину: правда, будет спать? И мне верить? Угу: ресницы-то дрогнули, глаза приоткрылись. Следит, гад!
Только я устроилась удобнее, как пожалела о том.
– Ты какой секс предпочитаешь? – спросил мужчина.
– Бесконтактный! – буркнула я.
– А я наоборот, – бросил киллер, как будто речь шла о чем-то незначительном, и подтянул меня к себе, обнял, прижимая к груди. Ну почему бы и нет? В верхней одежде, отчего б рядом не полежать? Тем более, что моя рука оказалась близка к наплечной кобуре киллера. Одно движение и…
Он только пошевелился, пытаясь погладить мои волосы рукой, как я резко выхватила его беретту и, сев, наставила на него, целясь прямо в лоб. Киллер не пошевелился, лежал и смотрел на меня совсем не так, как должен был. Ни беспокойства, ни злости – печаль и нежность уживались в его глазах с вниманием и немым вопросом – что дальше?
Как тут выстрелишь…
И вдруг полилось из динамиков, пронзая болью, лишая последних сил для финального выстрела. И пошли мурашки по телу, забила дрожь, скручивая душу в жгут, наполнились глаза невольными слезами:
Черная трава выжженного поля,
Стынет на губах медный привкус крови.
В небе вместо звезд догорают всполохи ракеты
Где-то посреди прохлады лета.
Дождь… Шел четвертый час затяжного боя.
Мало было нас, да осталось двое
Бывших пацанов, в молодой беспечности когда-то
Избегавших райвоенкомата…
В личные дела вложены повестки.
Каждого ждала не жена – невеста.
Страх отогнала и считала дни до возвращенья,
Только не похож был на ученье бой…
Бросили со скал, с дальнего уступа.
Драться здесь тоска, а не драться глупо.
Мы в горах – десант, а они – не первую неделю,
Каждый камень тщательно прицелен…
«Павлик!» – взвыла душа. Пистолет дрогнул, ушел вниз. Я обессилено сникла, скрючилась от невыносимой боли, по сравнению с которой любая физическая – ласка. И со слезами на глазах слушала песню о том, кого я любила и люблю. О гибели его и меня в один миг, в один день. Вот только он там, а я здесь, и рядом его двойник, который дан мне во искушение, чтобы я предала вновь. Нет, любимый, я не предам тебя…
Киллер сел, но не для того, чтоб отобрать пистолет, а чтобы успокоить. Прижал к себе, обнял. Так мы и сидели в обнимку, словно брат с сестрой, чуть покачиваясь в горьких тактах и словах песни, в горечи мыслей теряя себя, сегодняшний день – вспоминая прошлое: каждый – свое.
«Двое нас, и две чеки гранаты, кольца обручальные солдата»…
– Мой муж погиб вот так же. Бросили на камни… Если ты был там, если это хоть что-то значит для тебя, ты не тронешь меня, – прошептала я, надеясь, что он правильно поймет.
– А как же «рота любовников»? – спросил тихо.
– Солгала. Я любила его, понимаешь? Люблю…
Что я делаю, кому признаюсь в сокровенном? Есть ли сердце у этого человека?
Конечно, есть, не может не быть… брат?
– Ты некрофилка? – улыбнулся он, и мне стало противно самой себя – наивная дурочка, ничему меня жизнь не научила… Я презрительно скривилась, глядя в лицо того, кто может смеяться в ответ на признание, попрать святое для любого нормального человека, осквернить память погибшего. Нет, он не был своим, он не ведал братства обожженных войной, тех, кто гнил и погибал в Афгане, делился одной папиросой на двоих, пятерых, а заодно патронами и мечтами. И смертью. И жизнью.
Я направила оружие в живот насмешника, но рука мужчины успела зажать мое запястье, отстраняя оружие:
– Предохранитель, – прошептал, глядя мне в глаза с каким-то жутким, больным и выжидательным прищуром. Испугал? Нет, дурочку нашел – а то я не посмотрела, снят предохранитель или нет.
– Угу, – бросила, отворачиваясь и делая вид, что сдаюсь. Но как только он немного ослабил хватку и внимание, дернула его на себя, направляя пистолет ему в бок.
Увы, силы неравны. Мужчина оказался сильней и, зажав мою руку, развернул ее ко мне, направляя ствол в мою грудь, и замер, чем сильно меня разозлил. Я ждала, что он наконец спустит курок и все закончится, но он лишь смотрел мне в глаза, словно тоже чего-то ожидал, и была в них такая лютая тоска, что впору было пожалеть его, погладить по голове.
Но я не стану.
– А теперь нажми курок. Научить, как? – прошипела в лицо, жалея, что не могу большего – пристрелить его, например. Он не испугался, не растерялся – смотрел и явно жалел меня. – С таким взглядом не убивают, с таким взглядом милостыню подают. Так подай, нажми курок! Нет?
– Нет, – он приставил пистолет к моему виску, дернув руку. – Так лучше, знакомо, да? А теперь жми! Распишись в собственном бессилии, наплюй на родных! Тебе будет больно миг, а им всю оставшуюся жизнь!
О чем он говорит? Откуда столько ярости и боли в его голосе?
А может, сомневается, думает, блефую? Жаль, сил не хватит справиться с ним и повернуть оружие, но ладно.
Я разозлилась и нажала на курок. Сухой щелчок и тишина. Минута, другая – глаза в глаза, и слов нет, и мыслей – пелена, прострация, сквозь которую с трудом пробирается понимание – меня разыгрывают!
Его рука отпустила мою.
Я вытащила обойму из пистолета – пуста.
Что это такое?
Что за…?! – уставилась опять на киллера. Хоть бы пошевелился, вздохнул, моргнул, возмутился! А он только разглядывал меня и молчал.
– Что это значит? Как это понимать?
– Заряженное оружие и ты – вещи не совместимые.
Я осела на свое сиденье и, не глядя, уронила пистолет ему на руку. Щелчок – обойма вошла на место.
– Кто ты?
Молчание. Беретта ушла в кобуру под мышку.
– Ответьте! По какому праву вы украли меня, везете Бог знает куда, шантажируете дочерью, ведете себя, как террорист?! Зачем топчете душу?! Кто вы такой?! Что вам надо?!.. Отдайте телефон. Сейчас же! Ну! – протянула ладонь, требуя вернуть собственность. А что еще я могу, а что еще придет в голову?
Мужчина посмотрел на меня, как на ребенка:
– Скажешь, как закончится истерика?
– Истерика?.. – У меня не было слов от возмущения. А потом дошло – как же я забыла?! – Ты же садист.
– Не больше, чем ты.
– А кто? Как все это называется?! Курьер? Доставка «живого товара»?.. Ну, да, зачем тебе оружие? Обученный, накачанный. Профи. Руками убьешь, любыми подручными средствами…
– Да, но не тебя. Я не киллер, и ты это знаешь.
– А кто?
– Подумай.
Я думала. Я честно думала минут пять, хмуро разглядывая мужчину, а потом спросила:
– Сколько тебе лет?
– Сорок.
Шутит? Я могла ошибиться на два года, но на десять?
Пластика лица?
– Включи свет.
– Зачем?
– Включи!
Он включил. Я уставилась в его лицо, пристально разглядывая каждую черточку. Я и боялась, и мечтала найти то, что ищу. Но чудес не бывает. И дело не в том, что у Павлика не было шрама над бровью, мелких точечных рубцов, идущих от уха к шее – у него был другой нос, другой подбородок.
Я качнула головой, умиляясь самой себе – откуда же столько романтических иллюзий?
Мне срочно требовался глоток свежего воздуха.
– Открой дверцу.
– Зачем?
– Открой!
На удивление, он послушался.
Я вышла из машины. Сгребла ладонью снег и умыла лицо, прогоняя последние ненужные эмоции, и поняла что к чему. Постояла, глотая морозный, пробирающий до костей воздух, и вернулась в машину. Сейчас я вам устрою!
– Что, герой-любовник? Как же ты, подполковник, на такую аферу согласился? Маруся – женщина с фантазией, но ты-то? На что купился? Гонорар? Острые ощущения?..
Мужчина вернул сиденья в нормальное положение и завел машину. Она плавно тронулась с места.
– Куда? А как же потрахаться? Ты же за это получил деньги? А красивый спектакль! Я в восторге, незабываемые ощущения! Ты по сценарию нашей фантазерки должен был постепенно проникнуться жалостью к своей жертве, обаять, влюбить, превратившись из зверя в домашнее животное?
Он молчал, и это меня бесило, мысль же о Марусе просто выводила из себя – я бы сейчас с удовольствием придушила подружку! Подарочек она мне сделала! Встряхнула старушку! Да я чуть не умерла от страха!! Веселушка-проказница, ее польскую пани маму! Сваха! Да я поседела за двое суток!
Озабоченная! И ведь хватило на такое ума!
– Нет, мы куда едем? Алло?! Где обаяние и бездна вашего шарма? Сводить с ума не надо, это в том отделении было. Успешно, надо отметить. Так за мной еще никто не ухаживал!.. Как насчет финала?! Вы ж меня влюбить в себя должны – начинайте!
Напряжение последних суток схлынуло, и я заработала шикарную эйфорию, которая, ударив в голову, звала на подвиги. Тем более я понимала – после нее меня уже не собрать. Финиш.
Ну спасибо, подруга!..
А ведь, правда, искренне – спасибо.
И глубоко вздохнув, прикрыла ладонью глаза, и подумала: ни один разумный человек, не то что профессионал, не станет участвовать в подобной истории, если не будет крупно заинтересован. Значит, еще не все закончилось, и этот самый интерес может всплыть в любую минуту. А еще я поняла, что нужно иметь значительный крен в голове, чтоб выдать такое, со знанием дела наступая мне на «мозоль» – для этого нужно пройти и пережить то же, что пережила и прошла я.
Мне стало стыдно, что я позволила себе расслабиться и выплеснуть эмоции.
– Извини, – сбавила тон почти до шепота.
– Ничего.
– Я просто в шоке и… не знаю даже, что сказать.
– Говори, что думаешь, не стесняйся.
Его спокойствие и понимание еще больше растревожили меня:
– Извините. Честное слово, я не хотела вас оскорбить, но мне и в голову не приходило… Маруся года три уже одержима идеей познакомить меня с мужчиной, но так далеко она еще не заходила. А если серьезно, она действительно вам заплатила?
– Нет.
– А как нашла? Вы-то зачем согласились? У вас, по-моему, не должно возникать проблем с женщинами …если, конечно, вы не будете знакомиться с ними так, как со мной. Не каждая сможет пережить подобный экстрим, уверяю вас.
– У меня проблемы с одной женщиной. С тобой.
– Правда, понравилась?
– Мало.
– Влюбились? – не поверила.
– Только это интересует? А куда мы едем – нет?
– На дачи ФСБ, – махнула я рукой. Мужчина усмехнулся и посмотрел на меня:
– А говорила, не знаешь дороги.
– Не знаю, просто сопоставила направление с картой.
– Карта неверная.
– Почему?
– Нет здесь дач ФСБ, слухи.
– А что есть?
– Увидишь.
– Опять пугаете?
– Получается? – Он смеялся и не скрывал этого.
– Знаете, я очень рада, что вы не киллер. Но все равно хочу заметить: вы – садист. Зачем вы издевались надо мной? Биографию выучили, дочерью шантажировали, интересовались ею. Девочка-то при чем?
– Я отвечу на этот вопрос позже.
– Почему?
– Потому что эту тему я не хочу обсуждать в машине. Скоро мы будем на месте, там и поговорим.
Я согласно кивнула, а сама насторожилась – как бы мне еще одну каверзу не устроили, больно мягкий голос у мужчины стал – убаюкивающий, успокаивающий. Или это меня слабость одолевает, дремота? Немудрено после стольких переживаний. Вот только нельзя мне сейчас расслабляться, мало ли что опять протеже Полонской в голову придет? Да и слишком странная ситуация, замысловатая, и знакомец – тот еще ухажер. С таким лучше ухо востро держать, а то успокоишься и уже навеки.
– А все закончилось?
– Почти.
– У вас еще есть сюрпризы для меня?
– Плохих нет, не беспокойся. Поспи.
– С тобой?
– Давай на ты?
– Хорошо, давай. Далеко еще ехать?
– Часа четыре.
– Не устал?
– Устал. Но от другого.
– Отчего же?
– А ты отчего выглядела усталой в Питере? Утомилась выгонять дочь на учебу в другой город, подальше от себя.
Я непроизвольно выгнула бровь: он следил за мной с Питера? Знает про то, о чем могла догадаться лишь Полонская и догадалась? Вот и доказательство ее причастности к интермедии.
А этот-то? Любовь, не иначе – скрыла усмешку: расскажи мне сказку на ночь, я поверю.
– Маруся не таилась от тебя. Как вы нашли друг друга? Давно?
– Я знаю ее мужа, Гарик в Афгане служил.
– И ты с ним?
– В госпитале вместе лежали.
– Ясно теперь – обоих контузило и с тех пор в себя не пришли? А я при чем?
Он промолчал. Хорошо, у меня вопросов много, задам другой:
– Так ты за мной с Питера следил? Зачем?
– Не следил – увидел. Перестань вымучивать вопросы. Я все расскажу позже, а сейчас тебе лучше поспать.
– Не хочу. Ты меня сна лишил. Совсем.
– Неправда. У тебя глаза слипаются.
– Естественно…
– Вот и отдыхай, восстанавливайся. Я никуда не исчезну.
Мне заплакать или порадоваться?
И какая забота!
– Совсем недавно чуть не убил, а теперь «отдыхай». Заслужила? – проворчала я, впрочем, не держа зла на мужчину – странный он, слабо сказано, и методы знакомства те еще, но видно и я не вполне адекватна, раз адекватно их восприняла. Как же нас изломало-то, брат?
– Мне не доставляло удовольствие вводить тебя в шок, но это нужно было сделать.
– Кому? Тебе?
– У человека во время шока, стрессовой ситуации высвобождаются резервные силы организма. Он выживает даже тогда, когда по всем канонам выжить не может. По себе знаю. Медики называют это чудом. А на деле – норма. Вспомни Афган, болеть было некогда, потому что цель была – выжить.
Великий психотерапевт… нет, шокотерапевт. Только от такой терапии ласты завернуть не долго. Нет, нашел оправдание своим изощренным издевательствам! Спаситель. Русская народная забава – дыба да топор?
Нет, он чокнутый. Такой же ненормальный, как и я. Оба мы психи. Вот парочка?!
А Полонская? Вот уж кто в самых буйных моих фантазиях не тянул на экстремалку-оригиналку!
Мир, точно, сошел с ума и катится к чертям.
– Какой Афган? И с чего мне выживать? Я не умираю, если, конечно, ты не поможешь.
– Я помогу тебе жить.
Как-то зловеще это звучит – слишком самоуверенно. А еще мне до нервного тика надоели намеки и хождения вокруг да около.
– У меня такое чувство, что ты знаешь обо мне то, чего не знаю я.
– Так и есть. Ты до сих пор живешь в прошлом, былыми событиями, а тело в настоящем. Психику в итоге клинит, что, естественно, и случилось не только с тобой. Опасность, стресс – ты в норме, чувствуешь себя живой, тишина, покой – теряешься, чего-то не хватает, начинаешь депрессировать, тосковать, как безрукий о потерянной руке, как пилот, списанный на землю, о небе.
– Ничего ты не понимаешь, не знаешь, – упрямо заявила я и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Нечего мне в душу лезть. – Психолог!
Мужчина улыбнулся и посмотрел на меня так, будто я сказала чушь.
Но это-то понятно, не понятно другое – откуда он взялся и кто такой? Меня очень нервировало его сходство с Павлом, заставляло мучиться в догадках и плавать в бесплодных иллюзиях: а если это, правда, Павлик? Чудом выживший, нашедший меня? От этих мыслей и больно, и сладко, но боль слишком сильная, а сладость с горчинкой несбыточных надежд.
Конечно, чудеса случаются, но не со мной, не в моей жизни.
«Жаль…» – не сдержала вздоха.
И почувствовала, как рука мужчины накрыла мою, чуть сжала ладонь:
– Самое плохое позади, теперь все будет хорошо, поверь.
Интересно, о чем он? Что вообще думает?
И отчего так хочется ему поверить? Первому после Павлика, единственному за прошедшие шестнадцать лет. Насколько же меня покалечило, если могу симпатизировать лишь такому же искалеченному, ненормальному с нормальной точки зрения?
ГЛАВА 7
Павел, Олеся, Кандагар
Он ругал сержанта – забурели братья-славяне, распоясались, салабонов «строят», как падишахи евнухов. А те только из учебки, пороха не нюхали, зеленые – и по сути, и по цвету лиц…
Чендряков щурился, кривил губы, выслушивая старлея, и было видно, что не впрок нотация. Влетело сержанту в одно ухо, в другое вылетело.
– Хорош подчиненных строить, Паша, глянь лучше туда, – толкнул в плечо друга Женя Левитин, кивнул в сторону бетонной площадки, а там…
Шлыков забыл о чем говорил. Он вообще все забыл. Бывает же такое! – удивлялся потом сам себе, а тогда ничего не думал, только смотрел: две девочки-малышки волосы поправляют, что ветер от поднявшейся вверх «вертушки» разметал. Одна руки на груди сложила, настороженно на столпившихся бойцов поглядывая. И видно, грозной хочет выглядеть, да в глазах испуг, неуверенность и на щеках румянец. А вторая по головам обалдевших мужчин пробежала и в небо уставилась огромными синими глазами. От этих глаз у Павла что-то внутри дрогнуло и сухо в горле стало. И понимал: надо бы отвернуться, а то стоит дурень дурнем, на девчонку таращится, а вроде офицер, вроде не мальчик озабоченный, а не мог – как прилип насмерть. Женька спас, толкнул опять в плечо:
– Пошли знакомиться.
Шлыков бы с радостью, но как прикинул, что говорить что-то надо будет, а он, как сейчас, дар речи потеряет, только синеглазку увидит, и будет, как дебил последний, мычать да смотреть, рот разинув, так головой мотнул:
– Нет, дел много.
– Ну, смотри, мое дело предложить… сержанта дашь? Шустрый он у тебя, сгодится.
– Бери, – буркнул.
– Чендряков, слышал? Девушкам в модуле помочь и на стол что организовать. Приказ ясен?
