Текст книги "Знак Бесконечности"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

 – Ой, Сашка, он же убьет тебя! – испугалась Юля, сообразив, о чем Катя толкует. Саша отвернулась: нового она не узнала, но меж тюрьмой и ножом выбрала последнее. Часов уж пять как.

– Зачем ты наркоту-то смыла? – озадачилась Катя.

– А что мне ее под подушку положить? Или вместо икон пристроить?

– В милицию отнести!

– О-о! Ну, конечно! Совсем, что ли, Шпаликова? – возмутилась Юля.

– А что?

– А то! Нет, где умная, а где такое загнет, словно в ЗПР классе училась!

Катя с минуту хмурила брови, рассматривая подругу, как гаубица ворону, и повернулась к Саше:

– Я у тебя ночевать остаюсь!

– Это еще зачем? – не столько озадачилась, сколько приуныла Видеич.

– Ох, и гостеприимная ты, Маргоша. Для охраны!

– А завтра я! – вызвалась повеселевшая Юля.

– Угу. Вот Костику-то радость: не одну – двух прирезать, – ядовитым тоном парировала Саша. – Правда, он вряд ли заметит, сколько нас здесь будет.

Подруги сникли, в глазах Кати еще плескалось упрямство, но здравомыслие победило.

Еще час они с тем же успехом обсуждали всевозможные идеи, промыли кости каждой известной особи и в конце заявили, что у Саши круто наведенная порча, от которой она и страдает. Видеич скромно кивнула и, не мечтая перечить, и к ужасу своему, услышала единодушное постановление: с утра вся троица бежит в храм, а потом к Катиной знакомой гадалке, чтоб, значит, остановить процесс разрушения жизни молодой, красивой и весьма перспективной особы.

Саша хлопнула ресницами и уже открыла рот, чтоб высказать свое мнение на сей счет, но, встретившись с предостерегающим взглядом Шпаликовой и непримиримым Юли, мгновенно передумала и кивнула с умным видом. У нее еще оставалась слабая надежда, что завтра Катя, как обычно, проспит, а Юля забудет. С этой мыслью она, наконец, проводила подруг и, дойдя до кровати, рухнула на одеяло и нервно рассмеялась: ‘порча’…

К утру она все-таки задремала. Ей мерещились фиалковые глаза, вздыбленные кони и еще какая-то ерунда.

Г Л А В А 1 3

– Что это? Что это такое?! – Бритта с брезгливостью и непониманием рассматривала грубое полотно, на котором лежало ее нежное тело. А потом обвела взглядом убогую обстановку и села, закричав от возмущения:

– О-о! Дьявол! Кто?! Как?!

В комнату вплыла женщина и встала у кровати.

 – Кто ты такая?!

– Не хотите ли одеться, герцогиня? – надменный взгляд, надменный вид и голос, полный пренебрежения.

Бритгитту подкинуло с кровати в желании залепить пощечину этой простолюдинке.

– Морхара.

Бритта притихла, мгновенно совладав с собой. Морхара. Ведьма. И весьма искусная в своем ремесле, если верить слухам. Глупо ссориться с таким человеком, еще глупее не использовать нечаянное знакомство в собственных целях.

Женщина встала:

– А кто я, ты знаешь. Принеси одежду и расскажи, как я здесь очутилась.

Старуха даже не пошевелилась, лишь в фиалковых глазах появилась снисходительная улыбка. Бритте это не понравилось, но выразиться она не успела – в комнате появилась молоденькая симпатичная особа с платьем на руках. Она помогла одеться и тщательно расправила складки на юбке госпожи, выказывая всяческое почтение. Бритта косилась на Морхару и делала вид, что занята собственным туалетом.

– Принеси мне гребенку, – милостиво кивнула девушке и повернулась к ведьме, гордо вскинув подбородок:

– Ты колдунья?

– Как вам угодно.

– Угодно! Как я оказалась здесь?

– Упали с лошади.

– Я?! Я прекрасная наездница!

– Лошадь скинула вас на камни.

Бритта попыталась вспомнить, нахмурилась и хотела уже, как она обычно делает в раздумьях, накрутить локон на палец, а локонов не было. Лицо женщины исказилось сначала от непонимания, испуга, а потом от ужаса и ярости:

– Кто?! Кто посмел?!! – она была вне себя от гнева и возмущения.

– Ваши волосы продлили вам жизнь.

Пальцы герцогини нащупали ранку на виске, и она замерла, осознав, что чудом осталась жива. Дьявол, эта ведьма и, правда, мастерица!

– Что ж,…о-о-о! – голос еще дрожал, волосы было жалко до слез, но ведьма заплатит за них. С лихвой заплатит. – Я желаю…

– Поговорить. Прошу на воздух, госпожа, – красивая рука, которой могла гордиться любая самая знатная дама, указала на выход.

– Ты знаешь о чем? – конечно, знает. Ведьма! Ничего, Бритта использует ее, а потом заставит заплатить за все разом, как Дезидерию: за высокомерие и гордячество, за пренебрежение к своей особе, за насмешки и наглый тон, за возмутительно – насмешливый взгляд.

Женщина прошла к выходу.

Марина смотрела им вслед. Бабушка и заносчивая красавица герцогиня уже скрылись в пролеске. Минут пять ходьбы и они окажутся на том месте, что бабушка величает – ‘портал’. Что это такое Марина не знала, а бабушка не объясняла, но девушке представлялось, что это нечто неуютное, мрачное и нехорошее. Самое место для их гостьи.

Девушка повернулась и пошла в дом – надо поставить тесто.

Пышноволосый мужчины с горящими глазами фанатика, с завыванием совал ей в нос объемный крест: Молись! Молись!...лись!

– Кыш, придурок! – отмахнулась она и открыла глаза. Кто-то звонил в дверь. Взгляд упал на циферблат – 7. 05.

‘Девочки не проспали!’ – с ужасом констатировала она и зажмурилась, закрывшись одеялом с головой. Звонки продолжались.

Нет, конечно, можно притвориться, что никого нет дома, и полежать еще под канонаду рвущихся в квартиру. Часа два. Катя настырная. Юля терпеливая. И обе – обидчивые.

Пришлось открывать.

На пороге стоял Константин Викторович Видеич и мило улыбался – оскалом голодного аллигатора.

Несколько секунд Саша была в ступоре, а потом попыталась захлопнуть дверь. Неудачно. Костик плавно, но решительно перетек в квартиру и хлопнул дверь спиной, широко разведя руки:

– Здравствуй, жена любимая!

С полминуты они, застыв, смотрели друг на друга. Костик понял, что ему не рады, сунул руки в карманы брюк и стер улыбочку с лица, а Саша сделала полшага вправо, к трюмо. Конечно, дотянуться до телефона и вызвать милицию он ей не даст, но тубус со снаряжением за зеркалом может его переубедить. Слабый аргумент, но более увесистых на обозримой территории не было, а кухня далеко, и мечтать о пестике, мясорубке, ножах и прочей прелести не стоит.

– ‘Прошла любовь, завяли помидоры, и тапки жмут, и нам не по пути,’ – продекламировал мужчина и отлип от двери.

Саша делала еще полшага.

– Ладно, досадно, но ладно, – голос Костика был тягучим, как воздух перед грозой. Вообще-то с хорошим он и не ходил… Еще полшага.

– А вот зачем ты, сука, ФСБэшников на меня натравила?!

Саша наморщила лоб, подгоняя слипшиеся от страха извилины. Они выдали лишь одно – действуй! Она качнулась к зеркалу, выхватила тубус и увидела, как нож с коротким, широким лезвием пошел на нее. Какая-то доля секунды и он вошел бы в диафрагму. Воздух закачался, загустел и поплыл, приглушая крик, полный боли и ужаса. Еще секунда и серые, холодные и безжалостные глаза Костика растворились в мелькающих разноцветных полосах. Сашу закружило засасывая в мерцающую синеву.

Сутки прошли плодотворно и вечером сегодняшнего дня Видеича возьмут с поличным. Все оказалось еще проще, чем предполагал Максим.

Он шел домой, чтоб выпить чая и поесть перед работой. Заодно показаться матери…

‘Не ври. Себе-то – не ври. Сашу ты увидеть хочешь, вот и идешь домой’.

Малевин начал подниматься по последнему пролету к своей квартире.

Ступень, вторая. Взгляд невольно стремился к дверям прямо перед ним. Сашиным дверям.

Третья ступень. Что-то не так. Макс замешкался: двери девушки были неплотно закрыты. В грудь, как змея, прокрался холод нехорошего предчувствия. Ведь ничего не могло случиться, ничего!

Четвертая ступень.

Забыла закрыть и только. Это просто нервы шалят, капитан.

Пятая ступень, шестая. У него возникло чувство, что он вновь ступает по каменистой насыпи около Ачхой-Мортана или Шали.

Седьмая ступень. Шаги стали неслышными, мышцы напряглись, острый взгляд охватил площадку, рука автоматически вынула пистолет из подмышечной кобуры.

Последние ступени. Взгляд вниз и вверх, в подъездные пролеты. Плавное движение к двери. Где-то на пятом этаже послышался незначительный шум. Соседи встали. А за дверями Саши тихо. Слишком тихо. Спит?

Максим осторожно толкнул дверь, она скрипнула и отворилась, открывая взору коридор. Пустой. Одно движение и спина прилипла к двери, стало видно комнату девушки. И саму девушку…

Саша лежала у входа, широко распахнутыми глазами глядя в стену. И не видя ничего. Не могла видеть. В грудине торчал нож с самодельной рукояткой. Живот – сплошная ножевая рана. И кровь – от края до края небольшого коридорного пространства.

Рука с пистолетом дрогнула и ушла вниз. Максим смотрел на девушку и ничего не чувствовал кроме отупения и ноющей, свербящей боли то ли в груди, то ли в голове. А может, это заболела душа?

Максим сел на край трюмо, спиной к убитой и рванул узкий ворот водолазки – его душило вина напополам с бедой. Пиджак стал тесным, воздух тяжелым, наполненным запахом ее крови. Он долго сидел, тупо разглядывая деревянную поверхность входной двери, и не мог шевелиться. Его словно придавило. Сколько раз он терял друзей и товарищей, близких знакомых и совсем незнакомых? Но все они были бойцы. Это была их профессия – умирать. Они знали за что. И он знал.

А за что умерла Саша?

Минуты не шли, ползли, словно не желая.

Максим сунул пистолет под мышку, не глядя взял телефон и снял трубку – номер был ясен:

– Убийство. Вернадского 34 – 24.

– Кто говорит?

– Капитан ФСБ Малевин.

– Вам придется…

– Жду.

И опять тишина. Вязкая, раскалывающая уши. Пустота внутри и чувство горечи во рту.

Хлопок подъездной двери, дробь шагов и хихиканье:

– Спорю, не ждет.

– Помяни мое слово – час ломиться будем.

– А придется проснуться – я же встала. Нет, Кать, чего в такую рань-то?

– Служба с восьми, и так опаздываем…

Максим посмотрел на девушек, словно на инопланетянок.

– Максик! Ты чего здесь сидишь? – защебетала блондинка и уже шагнула к двери, желая пройти. А брюнетка замешкалась, не мигая, смотрела в глаза парня и бледнела. Кате не нужны были слова, она видела почерневшее лицо Максима, сжатые кулаки и понимала, что на службу Саша не пойдет. Уже никогда. Она качнулась и прислонилась к стене, со слабой надеждой взирая на Юлю.

Та хотела войти, но парень вдруг встал и закрыл собой вход.

– Ты чего, Макс? – неуверенно спросила она, повернулась к подруге, ища помощи и разъяснений, но лишь растерялась еще больше – Катя вжалась в стену и была похожа на закостеневшую мумию.

– Вы чего? – возмутилась Юля и попыталась оттолкнуть парня с дороги,– пусти!

Катя шагнула к ней то ли помочь, то ли отговорить и Макс чуть качнулся, прислоняясь к косяку, но руку не убрал. Минуту царила тишина и вдруг взорвалась истошными криками Юли. Еще через минуту обе бились в истерике. Макс будто прирос к косяку и не мог оторваться – помочь им, успокоить. Он лишь смотрел – губы слиплись, а в голове не было ни одного утешительного слова.

Галина Анатольевна, вылетевшая на вопли, растерянно хлопнула ресницами и уже открыла рот, чтоб поинтересоваться у сына – что происходит, но лишь испуганно прикрыла его ладонью и качнулась обратно в квартиру.

– Забери их, мам. Напои чем-нибудь, – глухо попросил сын. Та закивала и с помощью еще одной выскочившей соседки втащила девушек в квартиру.

Милицейский ГАЗик прибыл через десять минут.

О случившемся Вайсберг узнал через сутки, за двадцать минут до назначенной скандинавом встречи. Голос осведомителя давно смолк в трубке, а Артур Львович все стоял у окна, держа ее у уха, и смотрел, как первый снег укрывает землю. Ноябрь…

Вскоре он направлялся в гостиницу в центре города, прямо в номер Петрова Юрия Викторовича. Правда, с таким же успехом он мог быть и Виктором Юрьевичем, и Петром Викторовичем…

Господин Лойкэ изволил обедать. На журнальном столике красовались омары, икра и бутылка дорогого марочного вина. Увидев посетителя, он лишь на секунду оторвался от трапезы, чтоб одарить того равнодушным взглядом.

Вайсберг не стал его торопить, молча сел напротив, закинув полы светлого плаща на колени, а на стол положил пистолет с глушителем. Для аппетита.

Лойкэ прищурился, разглядывая оружие, и вытерев салфеткой рот, откинулся на спинку кресла:

– ‘Гюрза’. Я надеялся на более изящный вариант: ‘Лазерейм’, ‘Ругер’, ‘Колибри’ системы Пипера.

– Я консервативен. Могу предложить ‘Кобру’. Еще один пистолет лег на стол.

– И чем я обязан подобной демонстрации?

– Мне нужны ответы на образовавшиеся вопросы.

– Зачем же выбирать столь противоестественный способ их получения?

– Думаю, иначе вы не ответите.

– Зря. Ответы зависят не от продемонстрированного арсенала или приложенной силы, а от вопросов.

– Тогда не будем затягивать встречу – вопрос первый: почему вы выбрали именно меня для исполнения заказа?

Лойкэ закинул ногу на ногу и со скучающим видом уставился на собеседника:

– А заказ уже выполнен?

– Ответ за ответ.

– Qui pro quo …– в задумчивости протянул он и замолчал на минуту, щуря глаз на собеседника. – Только не говорите мне, что вас опередили…

– А я и не спешил.

Скандинав переменился в лице и как пружина выскочил из кресла, нервно заходил по комнате, бросая злобные взгляды на меланхоличную физиономию Вайсберга. Минутный марафон закончился у кресла Артура Львовича. Лойкэ навис, вперив в него свои глазки, от которых можно было спокойно прикурить сигарету:

– Вы!! Жалкий человечек! – выдохнул он в лицо. – Как вы могли провалить такое простое дело?! Вы?!! Вы не получите ни цента!

– Оставьте гонорар себе на чай, – с презрением кинул Вайсберг, одарив того не менее впечатляющим взглядом.

 – Ах, вот как… Значит вам все известно, – по лицу скандинава пробежала судорога, но через пару секунд оно вновь стало бесстрастным. Он вернулся на свое место и вздохнул.– Жаль, интересная была игра, хоть я не привык проигрывать… А кто ее убил? Муж-наркоман?

– Зачем вам нужен был я? – упрямо спросил Вайсберг.

– Я хотел переписать финал, – протянул мужчина тихо, обращаясь скорей к себе, чем к собеседнику напротив. По его лицу блуждала тень кипучей умственной деятельности. Вайсбергу начала надоедать беседа. Он поднял ‘Гюрзу’ и установил лазерный прицел на лбу оппонента.

– Перестаньте, – поморщился Лойкэ и отмахнулся, словно не глушитель смотрел ему в лицо, а рогалик с маком. Артур Львович еще не встречался с подобной реакцией, хоть и видел немало в своей жизни и глупцов, и хитрецов; и сильных, и трусливых. Одни молили, другие презрительно кривились, третьи чуть бледнели и замыкались, четвертые начинали дрожать и говорить, как заведенные, но ни один не выказывал столь явное наплевательство на лазерный прицел.

– Не слышу ответа, – поторопил его Вайсберг.

– Он вам известен…А вы уверены, что она мертва? Именно она?

– Послушайте, вы!! – мужчина повысил голос на октаву, не сдержав эмоций. – Время ваших вопросов и указаний закончилось!

– Еще нет, – пышные локоны легкомысленно качнулись, и вдруг скандинав сорвался, грохнув кулаками о подлокотники. – Какого черта?! Ну, что вы смотрите на меня?! Вам нужно было убить ее! Вам! И все бы закончилось, а так ничья. Вы уверены, что она мертва?

– Да! – в надменное лицо полетели фотографии и бумаги. Мужчина подобрал каждый лист и стал жадно просматривать, вглядываясь в искаженное смертью лицо, словно в шедевры гениального художника, вчитываясь в каждую строчку как в изысканное эссе. На Вайсберга он не обращал внимания, будто забыл о нем.

– У нее был сифилис? – хохотнул он. Это вывело Артура Львовича из себя, и он не стал перечить порыву души – приставил ствол ко лбу насмешника. Тот скривился, рассматривая сталь, но даже не пошевелился, только бросил нервирующим Вайсберг пренебрежением:

– Перестаньте бравировать оружием. Спустите курок и успокойтесь, – и опять углубился в документы.

Артуру Львовичу он серьезно надоел и, решив, что переживет отсутствие ответов, если этот отморозок перестанет ерничать, спустил курок.

Хлопок и аккуратная дырочка в элегантном лбу не произвела должного эффекта, вопреки ожиданиям и всем законам мирозданья. Скандинав лишь глянул на мужчину, как на полоумного, укоризненно качнул головой и потрогал отверстие:

– Все или будет контрольный выстрел? – спросил равнодушно.

Вайсберг разучился говорить. И, кажется, двигаться. А еще, ему было очень трудно объяснить овладевшие им чувства.

– Сядьте, – снисходительно кивнул ему Лойкэ и оттер кровь, сочащуюся из отверстия. – Идиот, испортили мне вид…

Артур Львович на негнущихся ногах проследовал в кресло, рухнул в него и уставился на мужчину, как на брата Франкенштейна. Через пару минут его осенило:

– Локки?

– Хвала вашей проницательности, – скривился тот и приложил салфетку ко лбу, – минут бы на пять раньше. Я, между прочим, представился достаточно ясно, в отличие от вас! Нужно было израсходовать пулю и испортить мне вид, чтоб удостовериться?!

– Представьте…да, – Вайсберг с трудом узнал свой голос. Он попытался взять себя в руки и принять фантастичность событий за реальный факт. В конце концов, в жизни всегда есть место мистике…

– Слава Одану, вы не какой-нибудь неврастеник. Хоть и не могу сказать, что с вами приятно было общаться, – он со значением притронулся к ране.

Вайсберг усиленно’складывал мозаику’

– Одан это Один?

– Естественно. Он. Отец. Остальное тоже пояснить или уже догадались? Правильно – отец породил, отец и уничтожит. Ну-у, не в прямом, конечно, смысле.

– А зачем?... Она…значит, она … Почему сейчас?

– Смена времен. Финал. Мы чистим ряды под занавес. Она в принципе не должна была появляться, жить, но она несет в себе кровь небожителей – ее трудно было вычислить, нельзя убить как обычную особь. Но надо. Она последняя. Гордитесь – ваша дочь была последней из тех, в ком текла кровь великого Одина. Из людей. Жаль, конечно, что не вы убили ее, тогда бы род человеческий прекратил свое существование, а так, придется немного взять на размножение…

– Перестаньте врать.

Локки пару секунд смотрел на него и усмехнулся:

– Хорошо. Вы правы – это ложь. Вся фишка в том, что если б ее убили вы, отец, то уже сегодня наступила бы новая эра человечества и наша власть возродилась, а с ней и сила. Ах, какие были времена, а потом вы забыли нас. Неблагодарные.

– Не я убил ее.

– Поэтому человечество проживет еще полгода.

И до Вайсберга, наконец, стал доходить смысл. Нет, он еще не видел полной картины, но интуитивно чувствовал, что прав:

– Конец света. Последняя капля в чаше терпения – самый низкий из грехов, смертный для всех – отец убивает дочь, ту, в чей крови течет кровь богов. Но ее убил наркоман и конец света, в который раз?...Откладывается. Потому, что жив еще один.

– Бис! – Лойкэ снисходительно улыбнулся.

– Остальных уже нет, но этот и есть – последний. И умереть он должен сам, – предположил мужчина и по тому, как хищно сверкнули глаза божка, понял, что попал в цель. – Естественно, вы ведь не можете убивать своих, иначе…

Нет, он не знал ответа, но очень хотел знать, а вот блефовать умел мастерски. Локки повелся, как мальчишка, и к радости Вайсберга закончил фразу за него:

– Вам не откажешь в уме и прозорливости… Иначе человечки останутся без богов.

– А вам бы не хотелось.

– Естественно.

– Естественно, – кивнул Артур Львович с пониманием: занятная получилась встреча. – А как же конец света?

– Будет. И мы будем, и кое-кто из вас останется. Все по стандартному сюжету, но позже. Вот этого и жаль.

– Ясно. Хотелось бы вернуть былую славу прямо сейчас и навсегда. Должны же вы с кем-то играть, за счет кого-то жить?

– Конечно. В старые, добрые времена от этой раны во лбу через минуту не осталось бы и следа, а теперь, – бог вздохнул и с обидой посмотрел на человека. – Придется дней десять сверкать отверстием. Какое хамство!

– Да уж, – Вайсберг вынул свое тело из кресла и, кивнув Локки, направился к двери. – Желаю выздоравливать.

– И вам не хворать, Александр Владимирович.

Зря он это сказал. Последний ‘пазл’ встал на место. Вайсберг тщательно спрятал догадку от проказливого божка и шагнул за порог.

Г Л А В А 1 4

Макса грызла тоска, как гиена тушку зебры.

– Ох, ты, боженька! Что ж это делается?! Такая молодая, красивая! Ой, да за что же?! Ироды! Да как же можно-то? Ведь и не видела ничего, Господи! Ни деток, ни родных, всеми кинутая… – завывала мать, попивая корвалол и начисто забыв, что совсем недавно Саша была для нее хуже ворога.

Эти стенания еще больше усугубляли состояние Максима. Ему хотелось рявкнуть на женщину: ‘Замолчи!’ Но не было сил. Он сидел на кухне, хмуро разглядывая свои тапочки, а мать крутилась вокруг, переходя от завывания к увещеваниям и обратно, не оставляла его не на минуту.

– Вот ведь сиротиночка! Мать-то мачехой оказалась. – Все девочки хлопотали, подруженьки Сашенькины. Помочь бы надо, соседи все ж, не по-человечьи в горе отворачиваться. Я с Марией Семеновной говорила, деньги на венок собираем, от соседей. Да на поминки, как-нибудь…Ты как, Максимушка? Почернел вон весь…Ну, что ж ты сердце-то мне рвешь?!

Максим даже не шевелился: перед глазами носки тапок с бордовым рисунком, а в голове мысль – там, за стеной стоит гроб. И в нем Саша…Костика посадили, а ее – положили.

Вайсберг нерешительно застыл во дворе дома – скоро вынос тела. Две машины, народа немного, в основном молодые: однокурсники Саши, коллеги, знакомые. Артур качнулся и двинулся в подъезд. В квартире, как и положено – тихо, только скорбный шепот старух в углу на диване, да приглушенные всхлипы – на кухне. Блондинка плачет. Подруга. А вот еще одна – большеглазая женщина нервно курила, поглядывая на блондинку.

Вайсберг прошел в комнату, положил огромный букет роз в гроб и встретился с удивленным, подозрительным взглядом пожилой женщины, впившейся пальцами в плечо парня. Макс – понял Артур. Тот даже не смотрел по сторонам, а если б посмотрел – вряд ли что увидел. Лицо свело – камень, а взгляд только на покойницу. Он гладил ее лицо и, видимо, вел мысленный диалог.

Вайсберг постоял, рассматривая лицо дочери, и понял, что еще минута, он, как этот здоровый парень, начнет мысленный диалог и скатится в слезливые сантименты. Нельзя, дело еще не закончено. Но горло уже сдавили оставленные в юности чувства и эмоции. ‘Прости, девочка. За все прости, особенно за то, чего не было. Я обещаю тебе, что разберусь, распутаю это дело, и все будет… путем’, – пообещал он Саше и, нежно поцеловав в холодный лоб, вышел.

На губах еще долго лежала горечь этого поцелуя – первого и последнего на его родительской стезе.

– А-а-а-я-я-у-у-у-а-а-о-о-о-у, – Саша выла, как турбина самолета, идущего на посадку. Глаза зажмурены, ладонь на подвздошной области, из которой, она уверена, должен торчать нож и литься кровь.

– Может, хватит? – раздался чей-то голос, немного строгий, немного насмешливый.

Саша закрыла рот и приоткрыла один глаз – на нее смотрели очень редкие по цвету глаза – фиалковые.

Саша открыла второй глаз – напротив шагах в пяти от нее стояла пожилая, но весьма приятная женщина в старинной одежде, опираясь руками на трость из темного дерева.

Смерть Саша представляла немного иначе. И чертей. И ангелов. А вот природа вокруг иначе чем райской называться не могла – безлюдные холмы, поросшие душистой травой, и лес, как в сказке, с неведомой растительностью и деревьями-великанами. И тишина, прерываемая лишь шорохом листьев и отдаленным пением птиц. И воздух, что ‘Отвертка’, но дышала она естественным путем и над землей не парила, как подобает усопшей душе, а крепко сидела на ней, всем задом. Это смущало, и в ту самую, усопшую душу начали прокрадываться сомнения в преждевременной кончине.

К тому же было больно, а мертвые, как известно, не только не потеют, но и не болеют.

Однако оторвать сведенную судорогой ладонь от грудины она побоялась, тем более смотреть – что там, под ней. И шевелиться не решалась. Вращала глазами, оглядываясь, и чувствовала себя космонавтом, вышедшим в околоорбитальное пространство.

Наконец она решилась отнять ладонь от диафрагмы и посмотреть на рану.

Ой-ё-ё-о-у-у…А?

Ни раны, ни крови и боль все тише и ненастоящая, а словно фантомная. Но это хоть и озадачивало, но не столько, сколько темно-зеленый бархат вместо шелкового китайского халатика с бежевыми лилиями.

Девушка вскочила и начала крутиться как котенок, играющий со своим хвостом, в попытке разглядеть диковинный наряд. Потом с тем же недоумением посмотрела на собственные руки – пальцы в перстнях со здоровенными камнями, плотно облегающие рукава в складку, а по внешней стороне прорези, застегнутые на изумрудные пуговки, в которые выглядывало что-то белое.

‘Я сплю. Конечно! Я сплю. И Костик приснился, и нож, и это все ’, – подумала она и почти убедила себя, как кто-то фыркнул под ухом, и трость женщины пребольно постучала по лбу.

– Феноменально! А более ценные мысли в эту голову забредают?

Девушка поморщилась, потирая лоб. Больно! А стало еще больней – женщина одним движением сорвала пластырь с виска.

– А-у-у!

Саша рухнула, зажмурившись от боли, и тут поняла – она не спит. Констатировала, что состояние ее умственного и психического здоровья оставляет желать лучшего. А физического – семимильными шагами двигается в сторону диагноза – медвежья болезнь – внутри все дрожало и от волнения, и от естественного испуга. Что же происходит?

Она открыла глаза и уставилась на траву перед собой. По тонкому стебельку ползла зеленая букашка. Рука явственно ощущала ранку на виске. И было еще больно. И тело тесно облегало это неудобное и тяжелое платье с богатой отделкой…Бред! Что же это еще? А может? Ну, нет, вот этого точно быть не может…И все-таки…может, она переместилась во времени? Судя по одежде, далеко назад.

– Не прошло и получаса, как верная догадка побеспокоила твои извилины, – скрипнул голос, в котором ясно слышались и недовольство, и ирония. – Правда, за это время я уже состариться успела.

Саша покосилась на странную женщину, поднялась и чуть отстранилась, чтоб ретивая гражданка не достала ее тростью повторно. ‘Надо бы задать пару вопросов, но вот беда – в резерве ни одного’, – подумала, поглаживая бархат на животе.

– Нравится?

– Нет, красиво, но неудобно, лучше джинсы и футболка.

– Придется привыкнуть.

– Почему? – и забыла, что хотела уточнить. До нее дошло, что женщина разговаривает с ней, не открывая рта. Минута ступора сменилась сначала недоверием, потом изумлением, от которого волосы медленно, но верно встали, как шерсть на хребте испуганной кошки, и закончилось все глубочайшим унынием. ‘Я сошла с ума’, – решила Саша и снова хлопнулась на траву и уставилась перед собой, пытаясь свыкнуться со скорбным диагнозом ‘маниакально– галлюциногенный синдром’. Правильно ей подруги говорили – работать надо меньше, а есть и спать – чаще. Женщина закатила глаза к небу и тяжело вздохнула:

– Банально. Ну, удиви меня еще раз, – попросила с мольбой. Так же, не открывая рта.

– Это не честно, – обиделась Саша и надула губы: в конце концов, психбольным все можно – и капризничать тоже.

– А если еще раз тростью по лбу? – ехидно прищурилась старушка, и девушка, мгновенно вскочив, отпрыгнула на пару шагов:

– Не надо! Я уже прониклась …и если можно, телепатию тоже не надо. Неприятно, знаете, когда в ваших мозгах копаются. У человека и так немного личного. А вы…колдунья, да?

– Ведьма, – вняла женщина, ответив обычным способом. Это несказанно обрадовало Сашу:

– Замечательно! А это вы, да? – обвела рукой окрестности. – Сюда – меня. Ясно. Здорово. Порталы, да? Временные ямы, там, перемещения, э-э-э – параллельные миры, пространственные дыры…

‘Что же еще?’ – наморщила лоб девушка, пытаясь вспомнить всю ту чушь, что читала на эту тему.

– Не напрягайся. ‘Пространственные дыры’ – ох, потомки! – качнула головой женщина. – Делать больше нечего, как по ним лазить! Представь, сколько сил и средств нужно приложить, чтоб доставить тебя? Они ведь открываются в строго определенном месте в строго определенное время и ведут в строго определенный район. Я похожа на идиотку, которая будет это все вычислять?

–Э-э-э, нет, – Саша скромно потупилась. По ее мнению, на идиоток они были похожи обе.

– Все проще, Алекс, всегда все проще. Это люди сложности любят, а я незатейлива в выборе средств.

– А вы меня во времени переместили или …в месте?

– И в том, и в другом.

Саша нервно хохотнула:

– Да? И где я?

– Какая разница? Главное, далеко от убийцы.

– Это от Костика?

Женщина поморщилась:

– Что за имя? От него, избранничка.

– Спасибо, – девушка даже отвесила поясной поклон: все-таки спасительница ее. Способ, конечно…действительно, незатейлив. Но жизнь прекрасна. Час, другой, Костик уйдет, и она сможет вернуться…

– Нет. Придется тебе здесь пожить, пока там все не утрясется и, – женщина хихикнула, – новый портал не откроется…

– Здесь?!

– Пойдем, – женщина кивнула в сторону леса и, не обращая внимания на состояние девушки, которая просто растеряла весь алфавит от известий, не спеша пошагала вниз по холму.

– Стойте! Подождите, – неожиданно нагрянул дар речи и ноги вспомнили, как ходить – еще бы, выбор-то не велик: оставаться неизвестно где или идти хоть куда-то, хоть и с ведьмой, которая, кстати, ее единственная надежда вернуться домой.

Если все это не галлюцинация…

Саша минуту смотрела вслед удаляющейся женщине и рванула за ней:

 – Послушайте, так нельзя. Я…я не хочу здесь! Я даже не знаю, где? Черт! – платье весило не меньше тонны и липло к ногам, мешая движению. Пришлось поднять его, чтоб не запнуться. Поднимать пришлось много, и она от души выдала тираду по поводу фасона и изготовителей с применением изысканных ругательств. Правда, шепотом, из уважения к странной тетеньке. Но она услышала:

– Я тоже не в восторге от этой одежды, Алекс, но такова мода. Согласись, будет странно, если ты явишься к мужу в кроссовках и спортивном костюме.

– К кому?! – Саша потеряла подол платья вместе с уважением к ‘мадам’ и встала, не желая больше идти. Ее возмущению не было предела, и, забыв о культуре общения с пожилыми и подточенными маразмом людьми, девушка высказала все, что думает о ситуации и ее производителе, в частности, и дальнейшем развитии в целом. Причем громко и не двусмысленно.

Ведьма слушала ее минуту, щуря фиалковый глаз, и, развернувшись, бодро пошагала одной ей известным маршрутом. Саша собрала все свои силы, чтоб совладать с бушующими в груди чувствами – на это ушло не меньше десяти минут, за которые силуэт женщины стал еле различим в лесной гуще. Пришлось поднимать платье до ушей и давать марафон на короткую дистанцию, внимательно поглядывая под ноги. В лесу, похоже, не убирали со времен динозавров. За время бега Саша вновь обрела хорошее воспитание и решила объясниться в новь, но как и подобает цивилизованному человеку – вежливо. Она преградила женщине дорогу и умоляюще уставилась на нее: