Текст книги "Игры с призраком. Кон первый."

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– На ее поведении. Не так она себя ведет и разговаривает не так, как раньше.

– А как она разговаривала раньше?

– Она правду говорила, не врала, не фальшивила, не играла!

– Уверен?

– А вы? – обозлился парень. Вот тебе – хотел как лучше, а получилось как всегда. Сидит как дурак, объяснить что-то пытается, а король с ним как с мальчишкой, словно он анекдот ему рассказывает, а тема-то не смешная, если допустить мысль, что он прав, то выходит…

Кирилла в дрожь бросило, побледнел, всерьез задумавшись над своим предположением.

От Ричарда это не укрылось, уставился подозрительно:

– Некрасиво отвечать вопросом на вопрос, молодой человек. Рассказывай!

– Она никогда не прикрывалась другими для достижения своей цели. Не она это! Анжина не может так поступать!

– Понятно, – криво усмехнулся король и, бросив салфетку, встал. – И тебе отставку дали. Крис значит…

– Я не о том.

– А я о том. У меня к тебе просьба – ты пока оставь свои догадки при себе, хорошо? – Ричард встал и покинул беседку, даже не взглянув на Кирилла.

Тот посмотрел ему в спину и подумал, что нет глупее и опаснее занятия, чем лезть в отношения супругов со своими измышлениями.

Король шел по аллее, желая увидеть жену, и обдумывал услышанное: `Неужели Кирилл прав? Я ведь сам думал так же, пока не услышал ее, не почувствовал. Миг всего и опять тишина. Что же происходит?

Он еще не видел Анжину, но услышав ее беззаботный смех, раздающийся за кустами акации, припустил на звук, свернул за кусты и увидел очаровательную картинку: его друг, достопочтимый граф Ферийский, сияя, как начищенный ботинок, вальяжно развалившись в кресле, сыпал остротами, а королева, благосклонно кивая и кокетливо поводя оголенными плечиками, заливисто смеялась и довольно щурилась. Меж ними стояла ненужная шахматная доска с расставленными фигурками. Невдалеке маячили охранники, стараясь максимально слиться с окружающей средой: фонтанами, скамейками, цветами и прочей растительностью.

Ричард моментально разозлился и, нацепив на лицо маску надменности, сверкая глазами, направился к парочке с твердым намерением – разрушить эту идиллию. Он даже знал – как. Клокотавшая в душе ярость слепила разум, а руки желали близко пообщаться с физиономией друга. Зря он его отпустил.

Король нарочно медленно подошел, навис над шахматной доской и, чуть склонившись над ней, повернул голову к жене:

– Здравствуй, милая! – прошипел он со зловещей улыбкой голодного вампира.

Анжина подавилась смехом, в ужасе уставилась на него и отпрянула. На лице выступило явное желание испариться. Ричард накрыл ее плечо ладонью, чтоб она не вздумала сбежать, и повернулся к графу:

– Развлекаешь?

Крис пошарил взглядом вокруг, словно искал шапку-невидимку или сапоги скороходы, но не обнаружив ни того, ни другого, напрягся и промолчал.

– Молчишь? Что так? Не желаешь развлечь меня?

– Конечно, Рич, присоединяйся.

– Спасибо! – ядовито процедил король.

– Ричард, перестань! – занервничала королева, чувствуя нависшую угрозу.

– Почему? – с самым невинным видом поинтересовался король, заглядывая ей в лицо.

– Ты ведешь себя, как шут!

– Ах, извини, я забыл, что эта должность уже занята… – Ричард нехорошо улыбнулся, повернувшись к Войстеру, – графом Феррийским.

Крис нахмурился и начал подниматься, придумывая на ходу достойный ответ, но не успел, король просто оттолкнул его пятерней в лицо, заставив вернуться в кресло.

– Не смей! Не смей! – вскочив, закричала Анжина.

– Моя отважная и честная женушка готова встать на защиту своего любовника и прикрыть его грудью?

Королева задохнулась от возмущения и гордо вскинула подбородок:

– Как ты смеешь?!

– Я еще твой муж, милая. Интересно, чем тебе это сонно-апатичное существо по нраву? – выгнул бровь король.

– Прекрати! Сейчас же прекрати паясничать! Ты пугаешь меня до смерти! Посмотри, в кого ты превратился? Кидаешься на всех! Я пожалуюсь Илжи!

– Не будь ребенком, – презрительно скривился Ричард. – Я о-очень `боюсь' твоего брата. Ты не объяснишь мне – с каких это пор он стал твоей опорой и защитой? Сколько доверительности, тепла. Сейчас всплакну от умиления… Только вот нет Илжи, был да весь вышел… на Хиласпи, к жене отдыхать улетел и тебя как обычно бросил!

– Ненавижу тебя! – выдохнула Анжина, губы задрожали, в глазах появились слезы бессилия.

– В последнее время ты много плачешь, милая. Невроз?

Анжина дернулась и, поджав губы, резко развернулась и рванула прочь.

Ричард пристально смотрел ей в спину и пытался уловить ее эмоции, но ничего не чувствовал. Все, что мучило его, клокотало и бередило, принадлежало его душе, а эта рыдающая женщина со своими чувствами и мыслями не находила в ней места. Она была чужой, ненужной… Может быть, она права, и с ним не все в порядке? С ним – не с ней.

Ревность, обида, злость топили его разум, толкая на необдуманные поступки, и расширяли пропасть непонимания меж ними.

Ричард тряхнул волосами.

Он не замечал презрительного взгляда графа, который в ту минуту хотел лишь одного – встряхнуть Его Величество так, чтоб тот рассыпался, испепелить, уничтожить за свое унижение и беспомощность, за тревогу и мучившую совесть, за слезы Анжины, за страх. За то, что тот еще на что-то надеялся, за то, что мучил их одним своим присутствием, за то, что мешал, не понимал и не желал понимать – для него все кончено!

Ричард мазнул по лицу Криса пустым взглядом и, развернувшись, побрел в свои покои. Он чувствовал себя бесконечно уставшим, вымотанным и опустошенным. Он не желал никого видеть, слышать, знать. Сильный человек в короткие сроки превратился в никчемную рухлядь в умелых руках безответной любви, ревности и отверженности и мечтал вернуться в то время, когда он был непробиваем для этих изуверских игр.

Г Л А В А 1 7

Халена сидела на лавке у терема и, блаженно улыбаясь, поглядывала округ. На скуле cправа красовался внушительный кровоподтек, ладонь туго стянута полотном – порезвились вчерась, однако. Славко да Горузд удружили, приложили малость в запале, ухори.

Халена лукаво улыбнулась, вспомнив виновато-расстроенные физиономию рыжего Славко, молодец! Славно ей науку преподали – в другой раз не замешкается. Случись серьезный бой, никто не пожалеет, недосуг. Не увернется – сама виновата – привет прародителям! Правильно Гарузд молвил:

– Вертче будь!

Из-за угла Миролюб вынырнул, плюхнулся на лавку рядышком, холщовый мешочек меж собой и Халеной положил:

– Бери.

– Что это? – вытянула она шею, заглядывая внутрь.

– Семечки.

Девушка взяла горсть, принюхалась: теплые, крупные семечки пахли солнцем, ветром и летом.

– А как их есть? – озадачилась.

Миролюб чуть шелухой не подавился, покосился на девушку недоверчиво: чего выкомуривает? Вздохнул:

– Вота, – показал, – на зуб его уложишь – кусаешь, нутряное в брюхо, шелуху на волю, – сплюнул остатки на землю.

– Насорим, – протянула Халена, с осуждением проследив за полетом шелухи.

– И чего?

– Нехорошо.

Парень плечами пожал – что плохого?

Девушка с сомнением посмотрела на зажатые в горсти семечки – есть хотелось, а вечерять когда – одному богу ведомо.

Миряне к празднику готовились, все девки да бабы у святилища собирались с Устиньей да старой Хангой во главе. Большой фуршет намечался во славу Солнцеворота, самая макушка лета пришла, для мирян праздник великий. Не работали нынче и не ратились, из сундуков новые наряды доставали, обряжались, столы у святилища стелили красном, снедь метали да дрова к кострам готовили.

`А время к четырем ближе – до ужина, как до Белыни пешком'– вздохнула Халена и неумело разгрызла первую семечку, шелуху на лавку положила, рядом.

Миролюб покосился – чего удумала? Но промолчал – его дело предложить, ее дело бавиться, и закашлялся – Гневомира узрил. Несло того по улочке, как скаженного, аж подпрыгивал: лик грозен, кудри в сторону. По всему видать, сердит не в меру.

'В аккурат в праздник с дозору возвернуться! Эко подвезло-то! Настроение таперича попортит, как пить дать! А то и с лавки погонит. У-у-у, побратим выискался! – сверкнул глазами Миролюб.

А Гневомир к ним подошел, брови свел сердито, руки в бока и ну, сопеть недовольно, Халене на нервы действовать, а на Миролюба только зыркнул и яки не узрел: пусто, мол, на лавке!

Тьфу!

Халена посмотрела на обтянутые кожаными штанами ноги, выросшие перед ней, и начала поднимать голову, через минуту затылок лег на спину, а глаза, наконец, встретились с ликом побратима. Ох, и здоров!

– Знать, сестрица, без мово ведому ратиться вздумалось?! – гаркнул Гневомир.

Пара ворон от его ору с крыши грохнулась и, недовольно каркнув, рванула ввысь. Халена поморщилась и заметила ехидно:

– Это вместо – здравствуй, очень рад видеть, как дела?

– Чаво?! – опешил парень.

– Того! Что кричишь? Глухих вроде нет. Садись, отдохни. Как дозорилось? – на лавку кивнула. Тот моргнул растерянно и плюхнулся на предложенное место, оттеснив Миролюба.

– Семечки будешь? – предложила Халена, глядя на его недовольную физиономию.

– Чаво?!

– Семечки! Чаво', – гаркнула в ответ девушка, передразнив и подумала: 'Чем их интересно в дозоре потчуют? Мухоморами и беленой?

– Семечки лузгаете? Этот приволок? – засопел Гневомир и Миролюба `теплым` взглядом одарил.

Тот глаза в сторону отвел: свяжись со скаженным, когда серчает – кости по двору не соберешь, мигом раскатает, скорый на расправу. И чего, спрашивается, надобно?

– Ну-у-у, – протянул.

– Ну! А где был, когда ейный лик разукрашивали, а?! Почто не осадил?!

– Не твово ума дело! Где надобно, там и был! Не дитё, сама ведает, что деит!

– Она-то ведает?! А энти – ухари, лешак их побери?! А ты?! – закипел Гневомир.

– Что ж ты кричишь? – поморщилась Халена, никак в толк взять не могла – что его так разбирает?

– Чаво?! Таво! Нет меня в городище – в тереме сиди! Семечки вон лузгай, а то сечу ей подавай! Вона лик, как изукрасили – побавилась, ратница?! К отцу возвернуться вздумала?!

– Осади! – прошипел Миролюб.

– Да хватит вам! – повысила голос Халена и на побратима уставилась. – Что завелся? Кричишь, как медведь пчелами покусанный. Ну, приложились молодцы малость – с тобой не бывает? Подумаешь, синяк заработала. Правильно – наука будет. Вот уж действительно – повод для криков! Да и какое тебе, собственно, дело? Отец родной? Может, я тебе с той миской каши свои гены подарила?

Гневомир растерялся от такой отповеди, смотрел во все глаза, хмурился, понять пытаясь – чего она разошлась? Он же об ей печется, о сохранности значит.

– Без меня ратиться не след, заломают, – буркнул.

– Ты в дозор меня брал? Не заломали тебя? А я почему тебя в тереме дожидаться должна? Ну, ты и придумал, умник. А случись что серьезное – тоже тебя ждать? Вы, мол, подождите, господа-недруги, пока Гневомир явится, а там, как он скажет, так тому и быть… Да?!

– Что городишь-то? Лютичи далече, чего им здеся? – не понял Гневомир.

– Причем тут лютичи? – нахмурилась девушка.

– Так вороги.

– А-а-а, понятно! А больше, значит, недругов у вас нет? Остальные, если пожаловать вздумают, обязательно предупредительную петицию пришлют, место и время сечи назначат?

Парни переглянулись – ну, сказанула!

– Кому ж окромя лютичей веред учинять вздумается? Округ свои, а те далече, за Белынью, – глубокомысленно заметил Миролюб.

– Остальные – в друзьях значатся? – заинтересовалась Халена.

– Ну… упредили б.

– Прошлый год лютичи ургунов полонили – никто не упредил, – встрял Гневомир.

– Так те с росками украйничают, а они пришлые, сам ведаешь, с безмирья явились. Ихний князь с лютичами давно сговорился, горцам вередит. Сам, поди, кого полонить ищет, алчный без меры, чего взять с них? Терема из камня…

– На торжище по весне баяли, что Ровна под себя земли гребет, рывничан потеснил, гургулам вередит да и шулеги ропщут, – заговорщицким шепотом поведал Гневомир.

Халена бровь вскинула:

– Кто это?

– Аймаки. По Белыни стоят, у самой уремы, к Вышате ближе. Бают, роски с лютичами сговор имают неправый, супротив всех племен неправду чинят, смуту сеют.

– А нам чаво? – Гневомир семечки из мешка сгробастал на Миролюба насмешливо уставился. – Там места богатые, кони вона какие – тонконогие игриливые, быстрые как ветер, а шерсть у горцев, что пух – легкая, светлая и теплая. Как не позариться? Роски земли чужие бажат, вота и сговариваются, знает Ровна куды лезет. Одним поди ж не по силам

– Подождите, – насторожилась девушка. – Ровна князь росков? А у лютичей кто?

– Азбар шагловитый.

Халена встала, ногой шелуху отгребла, палочку взяла и давай чертить что-то:

– Вот Белынь, так?

– Ну..– протянул Гневомир переглянувшись с сотоварищем – чего им воительница головы морочит?

– А вы где?

– Тута! – ткнул перстом Миролюб, семечки в мешок кинув.

– Получается, меж Белынью и вами еще кто-то есть? Кто?

– Любавичи.

– А здесь? Здесь? – тыкала вокруг Халена.

– Поляничи, венеды, почихеды, беличи, степняки, а там куделы, ручане, хаголы, росичи…

– Подожди, – девушка вычерчивала на земле отрезки, где по ее разумению располагались соседские племена, чтоб представить картину в целом. Импровизированная карта причудливым рисунком ложилась на притоптанную землю. – А где Вышата?

– Тута, – ткнул носком сапога Гневомир, внимательно следя за манипуляциями девушки. – Горцы там и гургулы, по уреме – рывничи, дале холмогоры.

– А лютичи и роски?

– Вота.

– Это что получается? Роски да лютичи у Вышаты, считай, уже всех притеснили?

– Ну-у-у, – почесал затылок Гневомир.

– Вот тебе и `ну! До вас-то недалеко осталось.

– Тута аще тьма аймаков: улеги, вегры, слехи, агры, холмогоры опять же.

Халена старательно вычертила каждое племя и выпрямилась, вздохнув – не радовала картинка:

– В прошлый раз они здесь же располагались?

– Энто когда лютичи пожаловали? Ну.

– Да не `ну', а прискорбно! Племен, говоришь, много? А толку? В прошлый раз достали, вздумается вновь – без труда возьмут.

– Ну, уж! Тогда их любавичи пропустили и нас не упредили, а нонче Любодар свято клялся упредить. Брат он Мирославу, родный.

– Где ж он тогда был?

– Так тогда отец Мирослава – Гневред веред учинил да боги его за то наказали – помер в повалуше яки пес смердящий, как жил бесславно, так и к Моране в терем попал. А с Любодаром у нас сговор и с Маликом – князем поляничей. Любодар аще со Светогором сговорился, тот княжит у венедов, а тот с беличами. Ежели чего – упредят нас.

– А их кто упредит?

– Это как получится.

– Плохо получится. О-очень! Вас всех взять за пару месяцев можно, только память о племенах останется. Вы же каждый за себя – значит, сами по себе, значит слабые, незащищенные. Пусти на вас со стороны степняков и со стороны Вышаты, да с Белыни войско покрепче – и привет!

– Какой такой привет? – вытянулось лицо у Гневомира.

– Полный! Всем! Если роски с лютичами сговорились – не к добру это. Им только и осталось степняков ваших подговорить, и тогда возьмут вас всех легко, без особого напряжения, и ума много для того не надо.

– Роски от скудости да недоумия с лютичами сговариваются, а степнякам недосуг. Чего им здеся? Сроду не захаживали, – скривился презрительно Миролюб.

– А если?

– Любавичи да поляничи подмогнут.

– А если не помогут? Не успеют или передумают? Если на них самих нападут?

– Мы подмогнем.

– А другим?

– Сами пущай! – вставил Гневомир.

– Вот-вот, – недовольно качнула головой Халена. – А много ли их?

– Ну, с тьму будет.

– Это сколько? – озадачилась девушка, но по лицам поняла – доходчивей не объяснят, и рукой махнула. – Неважно. Важно, что поляжет ваша тьма просто так, а могла с умом, если все вместе будете. У вас вон один городок человек семьсот, не больше.

– Чего один-то? Вехи вона за лесом и Кудесня за купальней.

– Да? – удивилась девушка. – Не знала. Сколько же там воинов?

– С полтьмы в кажном будет.

– А сколько лютичей?

– Кто ж их считать будет? – переглянулись парни и замерли – на крыльце князь стоял и сверху на них поглядывал. Халена на парней посмотрела: что примолкли? И тоже Мирослава увидела. Нахмурилась, соображая – давно ли стоит? Не принял ли разговор за крамолу или выведывание? Ишь, хмурится не добро, знать, серчает, опять Халена не туда своим носом полезла.

– Пойду я, – тихо молвил Миролюб и зашагал со двора.

Гневомир в спину сотоварища глянул, потом на князя, поклонился:

– Здрав будь, княже. Ну, тожа пойду, дела… – и потопал.

`Что за привычка у них, чуть что – сразу в сторону. Побратимы тоже мне! – вздохнула Халена и ногой карту затерла.

Мирослав плечами повел, спустился молча, по лицу не поймешь – что думает.

И зашагал по улице.

К вечеру, когда темнеть начало, все городище у святилища собралось. Девушки стайкой сбились у кострищ, переглядывались, рдея румянцем, те, кто посмелей, молодцев оглядывал, себе под стать выискивая.

Звенел их смех над поляной, зазывал. Дружники поодаль стояли, не дичась, молодкам подмигивали, улыбались. Грудь колесом, плечи саженные, рубахи новые – женихались. Пожилые да малые у столов вертелись – уставляли снедью: грибы, лепешки, караваи, кувшины с простоквашей да саломатой, пироги, овощи, мяса вдоволь.

Дивилась Халена на столпотворенье, за спиной Гневомир да Миролюб стояли, свысока на всех поглядывали, ни на шаг от девушки не отходили. Побратим ей рубаху принес с красивой зеленой вышивкой по рукавам и вороту, ладно ей она пришлась, а Миролюба презент отдать пришлось – очень красивая, с затейливым рисунком – словно разноцветье по подолу разбросано. Только в ту рубаху, как минимум три Халены вошло б.

Недовольный остался Миролюб, хмурился, на Гневомира поглядывая, а тот сиял, гордость не скрывая – его рубаху вздела, знать, его крепче ценит!

У трех валунов – богов мирян стояли Ханга и Мирослав. Лица торжественные, серьезные, бровью округ не вели, ждали, когда гомон смолкнет. Повисла тишина. Купала в зеленой, как трава, рубахе передал князю факел, тот и запалил четыре разложенных по сторонам от истуканов кострища. Вспыхнул огонь мгновенно – постарались, дрова сухие натаскали.

К Ханге Устинья подошла, корзину с поклоном подала. Та в ответ склонилась и пошла от костра к костру по часовой стрелке да в каждый кидала: в первый – цветы, во второй – ягоды да грибы, в третий – зерна, в четвертый – молоко вылила.

– Что она делает? – тихо спросила Халена у Гневомира, с удивлением наблюдая за старухой.

– Дары Солнцевороту приносит, – шепотом ответил тот, чуть склоняясь к девушке, – чтоб год урожайный был да стынь не одолевала, чтоб морось не набегала да весна поранее пришла.

– И что, помогает?

– Как же, боги ведают, что их чтят, и обид не чинят. В один год осенний костер затух, так морось замучила, почитай, все городище перехворало, а нынче гляди – все ладно, знатный год будет, не серчает Солнцеворот, дары принял, ишь как справно огонь пышет.

Поляна светом до краев залилась. Полыхали костры жарко. Высоко огонь в небо искры кидал, отсвечивает сполохами на лицах мирян, играет красным заревом на силуэте Ханги. Села ведунья посередине, меж кострищ на низкую лавку, за спиной истуканы каменные серыми тенями высятся. На одном, самом высоком, венок из цветов. На том, что справа – джид навешан. К тому, что слева, копье приставлено, лики вырезаны причудливые, не поймешь: то ли сердятся божки, то ли выселятся; то ли женский образ, то ли мужской.

Потянулись к кострам миряне, подходили, кланялись в пояс, кидали в огонь, кто с шепотками да мольбой, кто отходил после, к столу двигался, а кто-то к Ханге приближался, уже ей в пояс, как кострищу, поклон клал, на колено вставал. Ведунья ладонь к темени прикладывала, говорила что-то и отпускала. Одни словно светлее лицами становились, на других будто хмарь нападала, и никто меж собой не говорил, молча все, и в очередь, с почтеньем к старице и с уважением к другим. Однако Халена заметила, что в большинстве своем девчата к Ханге в очередь стоят, молодки да пара молодцев всего-то.

– Зачем им Ханга? – спросила она у Гневомира.

– Знамо зачем, – хмыкнул тот насмешливо. – Суженного девчата ворожат, что им еще-то надобно, одно на уме – молодца привабить, да чтоб справный попался, и ликом, и статью видный, да хорошо б еще и подворье не самое худое было, родня б здрава была, маманя не серчала, отец не злобился, любому не супротивничал. Дитяти чтоб крепкие народились. Все, почитай.

– Да, что ж еще? – улыбнулась Халена. – А Ханга знает, что их ждет или предполагает?

– Ведунья она, ей все ведомо и воля богов, и мысли смертных, – серьезно ответил Гневомир.

Халена посмотрела на отрешенный лик ведуньи и поверила, сердце трепыхнулось в надежде, забилось сильней: может, знает женщина кто она? И он – тот синеглазый.

Неудобно было в ряд с девицами вставать, вроде дружница она, а княжьим воинам ерундой заниматься не по чину, насмех еще поднимут, но увидев Славко, решилась. Ему можно, почему ж ей тогда нельзя? В конце концов, ее пол никто не отменял – девка она, а узнать свое прошлое не зазорно, а вот не знать – стыдно.

Халена решительно шагнула к кострищам, за спиной Славко пристроилась.

Гневомир только крякнул досадливо: богиня, а туда же! Еще б на ромашке поворожила, воительница! И на Миролюба глянул пытливо: ты-то, мол, что мерекаешь?

Тот, ежели что и думал – при себе держал, бровью не повел, пошла к Ханге, знать так тому и быть, и следом шагнул. Гневомир того не ожидал, растерялся, округ взглядом обвел – видали, дескать, что деиться? Хмыкнул и за Миролюбом встал – не отставать же. Да и знать ему не меньше девок хотелось. Был у него один вопрос важный, желание и уж такое тайное, что казалось и от самого себя в секрете держит. И не ведал, что было б зеркало, он бы это желание у себя на лице прочитал со всеми знаками препинания, безошибочно.

Миролюб недовольно покосился на сотоварища и вздохнул: вопрос у них, по всему видать, один на двоих.

Только, как ответ поровну делить станут?

Мирослав глянул на Халену и дружников, чуть качнул головой укоризненно да за стол сел: пора и пир начинать, кому ворожить охота – его дело, а праздник своим чередом идти должен, алабор для того и надобен. Ему хоть ворожи, хоть нет, вся жизнь уже сворожена, не переворожишь, а что гридни воспрошать бажат и без Ханги ясно – на лицах писано. Почитай, каждый неоженок на Халену косится, кто не таясь, а кто словно невзначай, смущаясь и робея.

Неладно то, девчата вон как захорошели с весны, в самый цвет вошли, сговаривать пора, по осени б избы новые покрыли, срубы-то вон сколь отстаиваются, пора б и в дело, было б место для молодых, а к следующему лету, глядишь, и дитё народилось, племени прибыток…

Эх, Солнцеяр, почто дщерь свою к нам послал? Морок один, душе смута, девка-то со всех сторон ладная, а не подступишься! Вот и смута на сердце великая, маята – углядеть бы. Оно, конечно, бережат ее побратимы крепко, да и охальников скверных в аймаке не сыщется, по чести живут миряне, но спокою все одно – нет. Норовиста девка, шалая, горяча не в меру, что кострище Солнцеворотово. Бередит лик ее душу, глазища по ночам блазнятся… А думал – стар уже, видать, приспело и ему женихаться, только где ж смертную под стать Халене сыскать? Вот ведь и не думал, а задела…

Халена к Ханге, робея, шагнула, на колено, как другие встала, та ежели и удивилась, то виду не подала, глянула пронзительно и вздохнула то ли с сожалением, то ли с укоризной:

– Тебе-то что надобно?

У той вопросов много да все в кучу сбились от волнения, смешались, в горле сухо стало и по спине холодок пополз, только и вымолвила:

– Не помню ничего…глаза синие. Кто он? Почему?…

– Ишь ты, – прищурилась женщина недоверчиво. – Не надобно тебе того знать, вместе вам боле не бывать. Судьба твоя здесь княжить, почести ждут великие…

– Не нужны мне почести, Ханга, про него скажи, – качнула головой девушка.

– Шальная ты, глупая. Его Морана караулит, а тебе жить.

– Морана? Богиня смерти? – недоверчиво переспросила Халена, сердце зашлось от тревоги и волнения. – Он умрет? Значит, он не плод моей фантазии, а живой человек?

– Суженый твой, живой что ни на есть.

– А причем тут Морана?

– Уж тебе ли не знать? Она за тобой, почитай, с рождения ходит, токмо здесь ей тебя не взять, вот и живи.

– А он?!

– Возьмет она его.

– Нет! – Халена качнулась от этой вести, и помнить она его не помнила, и имени не ведала, а мысль, что случится беда с синеглазым, как стрела в сердце вошла, пронзила, горем душу до краев наполнила. – Как же так?..

– Так боги порешили.

– Боги?! – вскинулась девушка, глаза что сталь. – Не верю! Наверняка есть какой-нибудь способ предупредить его, исправить, изменить, уберечь? Ты ведь – ведунья.

Отпрянула Ханга, нахмурилась:

– Стара я с богами спорить.

– Но можешь?

Ведунья молчала с минуту, сверлила девушку странным взглядом– то ли сердилась, то ли жалела, наконец, кивнула нехотя:

– Могу, но плата за то непомерная, по себе знаю.

– Все равно помоги!

– Да знаешь ли ты, что просишь? – наклонилась женщина к Халене, в глаза пристально глянула и сердито вздохнула. – Глупая… Здесь бы любой была, закняжила.

– Нет, нет! Ему помоги!

– Будь по-твоему, дщерь Солнцеярова, помогу, – после минутного молчания сказала ведунья. – Но прежде, послушай: ты тем и себе, и ему судьбу поменяешь, а как оно будет – богам ведомо. Одно скажу – его спасешь, но для себя потеряешь, а смерть его с тебя спрашивать станет.

– Я согласна! – и секунды не думала Халена. Ханга головой укоризненно качнула, вытащила из-за пазухи мешочек кожаный на веревке, развязала и извлекла из него две склянки маленькие словно игрушечные – одна темная, вторая светлая, протянула:

– Темную изопьешь – его в ту же ночь узришь, как наяву, а поутру судьбы ваши навеки изменятся – жить он будет да тебя боле не признает, не услышит, а ты Моране за то дань платить станешь горькую, жуткую…Но ежели поутру из светлой изопьешь, все как должно останется, не повернуть. Он уйдет, да ты останешься, и горе тебя не коснется, Морана не найдет, им насытится. Думай, девонька, крепко – стоит ли он того, чтоб ты муки принимала? Не стоит – поверь.

– Не нам судить, – ответила Халена и пузырьки в ладони зажала – не отберешь.

– Жаль мне тебя, ежели б в другой день пришла – не упросила б… Сердце у тебя большое, а ум что волос – короток. Судьба у мужей такая, за род свой голову складывать, а бабья доля– род длить.

– А я слышала, что цена жизни одинакова и для мужчины, и для женщины. У каждого она одна. И неважно чем платишь, важно – на что ее тратишь, – Халена поднялась с колена и низко поклонилась. – Спасибо!

– А я б благодарить поостереглась, – задумчиво заметила Ханга, глядя ей в спину.

Девушка подождала побратимов, поглядывая на склянки в руке, быстро те управились, минут десять на двоих, и по всему было видно – не рады гридни, что за посестрой к Ханге встали. Лица потерянные, взгляды смурные, Гневомир словно со смертью встретился – белый весь.

– Плохое сказала? – спросила девушка.

– Так…За стол пошли, – даже не глянул на нее побратим и заспешил к столу.

Халену меж собой усадили – справа Миролюб, слева Гневомир и, словно сговорившись, за одним кувшином потянулись. Гневомир первым поспел, налил до краев в глиняные кружки пахучую густую, как мед, золотистую жидкость, на посестру глянул:

– Здрава будь на многие лета! – и выпил до дна, рукавом утерся, кус мяса да лепешку себе в миску кинул. Миролюб грустно на него поглядел, потом на Халену и кивнул:

– Будь здрава! – выпил и крякнул.

Халена принюхалась, с опаской поглядывая на жидкость. Запах знатный, травный, острый шел, на вкус попробовала – что компот с мятой, и выпила до дна – вкусно!

У костров молодежь вовсю веселилась, хороводы водила. Девушки в венках из колокольчиков да ромашек песни пели, протяжные, пищал надрывно какой-то музыкальный инструмент, смех, разговоры. Халена смотрела на веселье и сильней сжимала склянки в кулаке, решаясь, веря и не веря словам ведуньи, а звуки `пищалки' и смех не в радость были, в тоску загоняли.

– А что, Халена Солнцеяровна, не пойти ли и нам в хоровод? – щербато улыбнулся сидящий напротив рыжий парень, плечи расправил, осанку молодецкую выказывая, а лицо открытое, бесхитростное, конопушками усыпанное. Мальчик совсем.

Девушка удивленно бровь вскинула, но рта открыть не успела, побратим влез. Уставился исподлобья на Братилу, словно валуном придавил, спросил недобро:

– Боле ничё те не надобно?

– А чего? – растерялся парень. – Я ж по-людски, без умыслу…

– Вота и ступай!

– Не задирайся, пущай веселятся, – разливая медовуху, вставил сидящий рядом с парнишкой Вельигор, видный мужчина лет 30.

Сосед его, Горузд, темноволосый гридень, снисходительно улыбаясь и покручивая пышные усы, лукаво щурился, внимательно поглядывая на парней и девушку.

– Недосуг ей! – буркнул Гневомир недовольно.

– Что девицу неволишь? Молода она, чтоб у твоих портов просиживать, да и ты ей чай не указ, сама решит, что ей по сердцу.

– Вот и я говорю… – обрадовался Братило заступничеству старшего.

– Осади, сказал! – сверкнул глазами Гневомир.

Парнишка сник, насупился, но связываться не стал, вылез из-за стола к кострам пошел. Девчат много, цветник, одно слово, было из-за чего с Гневомиром собачиться, совсем сказился вотлак, на людей кидается.

– Ты белены что ли отведал? – спросила Халена у побратима. – Я сама говорить умею, без переводчиков обойдусь.

– Не по чину княжьему человеку хороводиться, гридень ты, не девка на выданье!

– Да ты что?! – ехидно скривилась девушка, раздражаясь. – То-то, я смотрю, гридни отплясывают – мираж, да? Со зрением что-то?

– Их дело!

– А не серчай ты на него, Халена Солнцеяровна, – встрял Горузд, отсалютовав девушке глиняной кружкой. – Давай за деда твово изопьем, Солнцеворота. Знатный ноне год обещает светлый бог! Чтоб так тому и быть!

Девушка хмуро глянула на мужичка, кружку взяла…

– Не пей боле, свалит! – влез опять побратим. Халена дернулась, уставилась зло на него, кружку на столешницу с треском опустила и зашипела:

– Оставь меня в покое, `нянюшка'! Я девочка большая, сама как-нибудь разберусь.

– Ты к медовухе не приучена, да и хлипка, в голову вдарит и к завтрему не очухаешься!

Халена сморщилась, но спорить не стала. Разжала ладонь, светлую склянку в карман брюк сунула, у темной сургуч на горлышке сковырнула и вылила в себя ее содержимое без раздумий – будь что будет! Синие глаза Гневомира душу ей бередили, не давая забыть другие, почти такие же, но родные, от которых и укор в радость.

Выпила и чуть не задохнулась, горло обожгло, перехватило, а во рту, словно костер вспыхнул. Жидкость в склянке крепче спирта оказалась, ядреная, горько пряная, отдающая мускатом и чем-то неимоверно противным, как столетником с лимонной коркой. Халена поспешно схватила кружку с медовухой и хлебнула, желая избавиться от этого привкуса. В голове зашумело и звенело тоненько, как хрусталь, и вдруг лопнуло, рассыпалось на мелкие осколки, мелкими звездочками поплыло перед глазами, туманя лица сотрапезников. Побратим хмуро посмотрел на нее и вздохнул: