Текст книги "999-й штрафбат. Смертники восточного фронта"

Автор книги: Расс Шнайдер

Соавторы: Хайнц Конзалик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)

Вскоре им на пути попались мертвые тела, и они застыли на месте. Фрайтаг без сил рухнул на землю, молча, без стонов. Шрадер присел рядом с ним на корточки, а потом вытянулся на снегу. Фрайтаг тяжело дышал, жадно хватая ртом воздух. Он приподнялся на здоровой руке, полусидя–полулежа. Лечь плоско он не мог, тотчас давала о себе знать мучительная боль в плече. На какой–то миг ему удалось принять лежачее положение, медленно, словно он с предельной осторожностью укладывал на снег каждую часть тела по отдельности. Перекатившись на спину, он устремил взгляд в небо. Изо рта у него, словно крошечные галактики, вырывались облачка пара. Шрадер ощупал первого мертвеца в потрепанной форме – тот уже окоченел как камень, – после чего отполз дальше.

Весь их путь через город был отмечен мертвыми телами. За городом, в снежной пустыне до сих пор никаких тел не было, и это настораживало. Их ночное зрение обострилось до такой степени, что теперь они могли различить на головах убитых каски или шапки горных стрелков. Посреди тел стоял подбитый бронетранспортер, и еще один, чуть дальше.

Шрадер не понял, что это останки солдат из отряда Трибукайта, тех самых, что неделю назад пробивались к ним на помощь. Ему вообще не пришло в голову никаких мыслей. Кто знает, эти мертвецы могли валяться здесь уже несколько месяцев.

Впрочем, найти что угодно посреди этого снежного безмолвия само по себе было тяжким испытанием для его нервов. Пустота и тьма по–своему успокаивали, служили единственной защитой. Увиденное поразило Шрадера и на сознательном, и на бессознательном уровне. Из этого жуткого зрелища он сделал вывод, что поблизости нет ни одной живой души. Затем он набрался мужества, подошел к первому бронетранспортеру и направил внутрь дуло автомата. В распахнутую дверь он увидел то, что и ожидал увидеть, вернее, скорее различил мысленным взором. Его «дружно поприветствовали» изуродованные тела погибших.

Он ощупал самое первое, что свешивалось наружу – твердое, как камень или сталь, из которой был сделан корпус боевой машины. Шрадер крадучись обошел машину и заглянул в кабину водителя, после чего вернулся к Фрайтагу.

Парню требовался дополнительный отдых. Силы почти оставили его. Ощущение было такое, будто он был вынужден задерживать дыхание на протяжении километра, и теперь лежал и жадно хватал ртом воздух, пытаясь сдержать рвущиеся наружу стоны, словно те могли облегчить ему дыхание. Шрадер сказал ему, что живых здесь никого нет, и тогда Фрайтаг простонал – тихо, еле слышно, но простонал.

– Не торопись, – сказал ему Шрадер, как уже говорил не один десяток раз. – Все идет как надо, приятель. Уж если ты прошел первую половину пути, то пройдешь и вторую.

Фрайтаг по–прежнему лежал на спине, глядя в небо. От вида усыпанной звездами бездны у него закружилась голова.

– Помоги мне сесть, – попросил он Шрадера и протянул здоровую руку. Шрадер поднялся и подтянул его в сидячее положение, после чего сам сел с ним рядом.

– Хочу курить, – сказал Фрайтаг.

Шрадер кивнул.

– Это поможет тебе отдышаться, – сказал он спустя какое–то время.

– По крайней мере, не повредит, – произнес Фрайтаг.

– Что бы ты предпочел, пулю или сигарету? – в шутку спросил его Шрадер.

– Пулю, – ответил Фрайтаг.

– Не дури.

– Можно подумать, ты сам не знаешь, – сказал Фрайтаг.

У каждого имелась заначка из нескольких сигарет. И ни один из двоих не смог бы сказать, почему не выкурил их перед бегством из цитадели. Желание курить тогда было столь сильным, что они выкурили их одна за другой, оставив на всякий случай лишь пару–тройку. Впрочем, зачем, уж если курить, то все до конца. Потому что соблазн был велик, и ничего хорошего от него не жди. Шрадер страдал от него не меньше, чем Фрайтаг. Он представил себе, как докуривает последнюю сигарету, и ему стоило немалых усилий выбросить эту картинку из головы.

– Сколько осталось до рассвета? – спросил Фрайтаг.

– Еще долго. Часа два–три.

Фрайтаг помолчал, а потом философски заметил:

– Не так уж и долго.

– Может, долго, а может, недолго. Главное, скажи мне, как будешь готов идти дальше.

Почему–то Фрайтага эти его слова задели, и он подумал, что бы такое сказать в ответ. Однако сказать даже несколько слов – это зря растратить силы, которые и без того на исходе. Ему казалось, что было бы куда лучше, если бы Шрадер пошел дальше один, без него. Он знал, что дойдет и сам, в этом не приходится сомневаться, даже если будет идти чертовски медленно, даже если ему придется прятаться от врага в дневное время. По крайней мере, тогда ему не придется думать про Шрадера, а Шрадеру не придется думать про него.

И вместе с тем он не хотел бы, чтобы Шрадер оставил его.

– Еще пару минут, – ответил он, чувствуя, как его вновь берет в свои тиски страх. Если честно, он не знал, сколько еще сможет пройти.

Шрадер тем временем снова впал в уныние. У него при себе имелись часы. Еще не было и четырех утра, но он не знал точно, когда начинает светать. Давно хотел уточнить, но так и не удосужился. И вот теперь он натужно пытался вспомнить, ведь должен знать, черт побери, должен. В семь? Или все–таки в восемь? А может, даже позже. Ведь сейчас зима. Он представил себе цитадель, как он просыпается, стряхивает с себя неглубокий сон, вглядываясь в серый, предрассветный полумрак. Или же он долгой зимней ночью несет дозор на стене, вглядываясь в восточный край неба, когда тот начнет розоветь, и сверяет по часам время.

Он не сомневался, что знает время рассвета, но вспомнить, как ни старался, не смог. В любом случае, долго они вряд ли протянут, подумал Шрадер. Не только Фрайтаг, но и он сам скоро выбьется из сил или же утратит бдительность, и тогда его ждет смерть. Пусть не сегодня, а через несколько недель или месяцев. Потому что, как ни странно, в этой их теперешней ситуации – в отличие от серого, зыбкого будущего – он был уверен, что они дойдут, что доберутся до своих. Более того, после ужаса, пережитого ими посреди изрытого воронками поля, все оказалось не так страшно, не так тяжело, как он себе представлял.

Шрадер заморгал, заставляя себя вернуться к реальности. Да–да, где–то между семью и восемью часами. Хотя какая разница? Как только небо на востоке начнет сереть, они сами поймут, что светает.

Из задумчивости его вывел треск ожесточенной перестрелки. И хотя автоматные очереди доносились издалека, в темноте они звучали громко и резко; к тому же было видно, где это.

Они оба заговорили одновременно и негромко. Затем переглянулись и вновь устремили взгляды в ту сторону, где кипел бой.

На юго–запад от них, примерно в той стороне, где проходила дорога на Ново–Сокольники.

– Они нарвались на русских, – неожиданно громко произнес Фрайтаг.

Шрадер продолжал следить за боем. В основном до них доносились автоматные очереди, но время от времени громко ухали пушки, и тогда небо озарялось ослепительными вспышками. Шрадер сделал вывод, что артобстрел ведется из двух разных точек.

– Нет, по–моему, это на наших позициях. Откуда у Трибукайта тяжелая артиллерия? Думаю, это русские ведут огонь по группе Волера.

Фрайтаг стряхнул с себя оцепенение и теперь возбужденно вглядывался во всполохи на горизонте.

Нет, это действительно говорили пушки – пушки, которые поливали ответным огнем другие артиллерийские орудия. В этом не было никаких сомнений.

– Может, это Трибукайт пытается пробиться, – предположил Фрайтаг. – Может, они оказались в ловушке между русскими и своими.

Шрадер задумался. Поначалу ему казалось, что Трибукайт со своим отрядом не мог пройти так далеко. Но теперь его мучили сомнения. Он посмотрел на часы. Что ж, может, они и дошли. Если двигаться быстро, они вполне могли успеть.

Они с Фрайтагом продолжали наблюдать, и в этих яростных вспышках света им виделась свобода. Они следили за ними жадно, хотя и с опаской. Казалось, вспышки озаряли небо совсем рядом, но он знал, что на самом деле до места сражения довольно далеко. Два или три километра как минимум. А может, и больше. И если двигаться прямо в их направлении…

Но нет, лучше этого не делать. Потому что тогда они придут прямо к месту боя. Им придется добираться до своих окольным путем.

– Черт, нам нужно поторопиться.

– Я готов, – ответил Фрайтаг.

– Нет, не сию минуту. Нас могут заметить. Черт, это надо же!

– Никто нас не увидит. Мы слишком далеко.

– Нет, – отрезал Шрадер.

Фрайтаг был готов вновь двинуться в путь. И чем раньше, тем лучше, ведь в противном случае его начали бы вновь одолевать сомнения в собственных силах. Он сжал зубы, чувствуя, как сквозь них прорывается дыхание. К глазам подкатили слезы, и он зажмурился.

А когда снова открыл глаза, то, к собственному удивлению, впервые увидел перед собой подбитый бронетранспортер, высвеченный дальней вспышкой огня. Повсюду на снегу валялись тела убитых. Шрадер также смотрел на них в немом изумлении – их оказалось гораздо больше, чем он мог себе представить. В ослепительных сполохах их жуткие позы вырисовывались со всей четкостью: неестественно вывернутые конечности, снятая с черепов кожа и тому подобные ужасы. По всей видимости – омерзительные последствия рукопашного боя или взрывов гранат. Что именно, в конвульсивных вспышках света понять было невозможно.

Фрайтаг смотрел на изуродованный взрывом бронетранспортер. Впрочем, судя по всему, одним только взрывом здесь не обошлось, потому что если бы он призадумался, то наверняка пришел бы к выводу, что русские сняли с машины и унесли собой колеса, пулемет, мотор и все то, что не было окончательно уничтожено взрывом. В результате от бронетранспортера остался лишь скелет. Он увидел головы мертвецов, торчащие из кузова. И хотя он знал, что эти люди мертвы, все равно испугался. Во вспышках света они казались ему живыми, они смотрели прямо ему в глаза. У одного из них голова раздулась, как арбуз, зубы же были оскалены в жуткой усмешке. Казалось, он тоже, как и он со Шрадером, с замиранием сердца следит за сражением.

Боже, ну и урод, подумал Фрайтаг, хотя вряд ли отдавал себе отчет в том, что хотел этим сказать. Им начинала овладевать паника.

– Они еще могут стрелять так всю ночь, – крикнул ему Шрадер.

– Тише, не кричи. Вдруг нас услышат? Черт, может, ты и прав.

В душе он надеялся, что перестрелка вот–вот утихнет, с нетерпением ждал этого момента. Но бой не утихал.

– Ну ладно, уговорил, давай выбираться отсюда. Помоги мне подняться.

Когда они вышли к краю леса, было еще темно. Чтобы не выдать себя стонами, Фрайтаг теперь жевал новый лоскут. Жевал размеренно и ритмично, а пожевав какое–то время, на пару минут вынимал изо рта, чтобы перевести дыхание. После чего вновь клал тряпицу в рот и принимался жевать. Это отвлекало, и тогда он начинал машинально переставлять ноги.

Его мучения затягивались и, главное, с каждой минутой давали о себе знать все больше и больше.

Черт, что там такое с его легкими, вновь и вновь задавался он вопросом. От отчаяния и боли ему хотелось выкрикнуть его во весь голос. Он с самого начала отнесся к травме по–философски, дал себе слово, что стерпит, преодолеет любые трудности, хотя и отдавал себе отчет в том, что, возможно, это будет нелегко. Но тогда ему казалось, что травма пустячная. Откуда ему было знать, что на самом деле все окажется гораздо серьезнее?

Они вышли к краю леса. Уже что–то. Наконец они преодолели снежную пустыню. Ощущение было такое, что чего–то они все же достигли.

Они двинулись через лес, однако уже через несколько минут сделали остановку, чтобы передохнуть.

Какое–то время назад они наткнулись на русских. Еще на равнине. Грохот боя вдали слегка поутих, хотя время от времени небо продолжали освещать вспышки, гремели взрывы, а иногда посреди тишины в небо взмывали ракеты, правда, с большого расстояния они казались лишь тусклыми точками. Но этого оказалось достаточно, чтобы разглядеть на фоне ночного неба силуэты русских минометов.

Какое–то время они ждали, прислушиваясь, не смея поднять головы. И еще принюхивались. Пахло жженым кордитом, бензином, машинным маслом, конским навозом. Обоняние сделалось настолько тонким, что ноздри улавливали любой запах. Приглушенное расстоянием, до их слуха также доносились конское ржание – видимо, где–то была устроена коновязь – и человеческие голоса – спокойные, хотя и слегка усталые. А еще звуки, какие бывают, когда люди заняты каждый своим делом: кто–то что–то грузил на машину, кто–то что–то уронил в снег.

Они буквально видели перед собой этих людей, пребывавших в уверенности, что им ничто не угрожает. Голоса простые, усталые, порывы ветра доносили их сюда, отчего казалось, что они звучат совсем рядом. Но даже если это так, часовые наверняка стоят на посту. И если здесь поблизости русские, то на каком–то расстоянии от них будут другие, еще одна батарея, еще один отряд пехоты. Похоже, они дошли до конца пустыни и теперь вернулись в обитаемый мир.

Их тотчас охватило внутреннее напряжение, причем куда более сильное, нежели тогда, посреди поля с воронками. Такого они еще ни разу не чувствовали. Но они продолжали лежать на снегу, слыша, как колотятся их сердца, как все сильнее и сильнее напрягаются их нервы, как их тела утрачивают последнюю упругость. От напряжения им хотелось кричать или хотя бы представить себе, что они кричат, лишь бы только стряхнуть с себя эти давящие тиски страха, раз и навсегда покончить с этим кошмаром. Русские скоро придут сюда, возьмут их в плен, уведут с собой, и неизвестно, какая судьба, какие мучения ждут их.

Они лежали, боясь пошелохнуться, опасаясь, что батарея может в любую минуту открыть огонь, и тогда их заметят. Вдалеке все еще громыхала артиллерийская дуэль, и, по их мнению, батарея, на которую они набрели, вот–вот присоединится к ней. Но ничего не произошло. Пушки русских продолжали молчать. Шрадер с Фрайтагом ждали, не зная, что делать им дальше. Шрадер весь превратился в слух, надеясь уловить характерные звуки, когда батарею готовят к очередному залпу. Впрочем, он не мог с уверенностью сказать, что именно слышит. Неожиданно прогремел первый залп.

Вспышка света была столь ослепительна, что они ощутили себя едва ли не голыми. Они тотчас зарылись головами в снег, открыли рты и прикрыли ладонями уши. Ударная волна была подобна молоту, и Фрайтаг даже беззвучно заплакал от боли.

Как только приступ глухоты прошел, Шрадер явственно услышал, как русские заряжают свои минометы. Мгновение – и прогремел очередной залп.

Стрельба продолжалась минут десять, может, больше, может, меньше – трудно сказать. После чего пушки умолкли. В наступившей тишине голоса казались гораздо громче. А может, русские, также оглушенные залпами своих орудий, теперь кричали друг другу. И уже точно куда громче раздавался сейчас лязг металла.

Шрадер с Фрайтагом по–прежнему ждали. Когда они только–только увидели на фоне далеких всполохов силуэты русских минометов, то решили, что русские близко. Увы, то была иллюзия, обман зрения, перемещающий предметы в пространстве, особенно в темноте. Потому что пока шла стрельба, когда небо то и дело освещали ослепительные вспышки огня, они поняли, что находятся гораздо ближе к батарее, чем им первоначально показалось. Они как будто перенеслись ближе, на расстояние всего нескольких десятков метров. Они смотрели то на русские минометы, то озирались по сторонам, то даже обернулись назад, и предательский внутренний голос нашептывал им, что нет, не на отдельных русских солдат набрели они в темноте, а угодили в самую их гущу. Шрадер то и дело оглядывался через плечо в темноту. Впрочем, то же самое делал и Фрайтаг, пока боль не стала столь нестерпима, что он просто уперся лбом в снег и лишь краем глаза поглядывал на лежащего рядом Шрадера.

Наконец вновь стало темно, но им по–прежнему казалось, что их видно как на ладони, отчего они ощутили себя настолько беспомощными, что были готовы махнуть на свою дальнейшую судьбу рукой – мол, будь что будет. Впрочем, отчаяние вскоре отпустило их, и они отползли назад. Они не стали пытаться обойти русских стороной, а двинулись назад – туда, откуда пришли. Шрадер внимательно наблюдал за вспышками других батарей, что располагались чуть в стороне от первой. Преодолев несколько сот метров, они вновь оказались посреди белой пустыни, которую с таким трудом преодолели, и лишь потом поползли в обход, описывая широкую дугу. Двигаться, соблюдая меры предосторожности, было трудно. Оба чертовски устали и выбились из сил, однако упорно продолжали двигаться вперед. Теперь они как никогда опасались вновь набрести на русских.

Поэтому когда они вновь подошли к лесу, то посчитали это подарком судьбы. Какое–то время они отдыхали среди деревьев – лежали недвижимо, словно покойники в снегу, который здесь, в лесу, был гораздо глубже, чем на равнине.

– Мы никогда не доберемся до своих, – произнес Фрайтаг.

– Доберемся, – возразил Шрадер.

Он был рад, что, наконец, вокруг них деревья. Ни о чем другом, кроме как об этом, он не думал. Правда, и он теперь оставил всякую надежду дойти до своих позиций до наступления утра. Но в лесу пережить этот печальный факт было как–то легче.

Об этом он и сказал Фрайтагу. Того охватило странное безразличие, словно он все больше и больше погружался в мертвящую усталость. Кстати, в ней ему было даже уютнее. Боже мой, думал он, боже мой. Как ни странно, он перестал переживать по поводу того, что из–за него они не дойдут до своих до рассвета, заплутают и не дойдут, и все по его вине.

Теперь же его это больше не волновало. Наступит день, ну и что из этого? Шрадер сам так сказал. Вот и он, Фрайтаг, последует его примеру. В лесу они в безопасности, это главное. А все остальное – неважно.

В лесу снег был глубже. Он белой ватой лежал на ветках деревьев, высился сугробами между стволов и в кустарнике. Фрайтаг лежал на спине, положив голову на занесенный снегом ствол поваленного дерева. Если закрыть глаза, то ощущение было такое, будто лежишь в постели. Его клонило в сон. Впрочем, Шрадера тоже. Это была их вторая зима в России. К этому моменту их тела уже привыкли к холодам, и они знали, что даже если уснут, то насмерть все равно не замерзнут.

По крайней мере, так им казалось. Однако тревога, что по–прежнему жила в них, не давала погрузиться в глубокий сон. Ведь разве уснешь, не будучи на все сто уверенным, что проснешься. И они просто клевали носом, дремали.

Сказать по правде, именно эта мысль пришла в голову Фрайтагу, отозвавшись тугим узлом страха где–то в кишках, прежде чем он, наконец, позволил сонливости взять над собой верх.

Шрадер заговорил с ним, схватил за лицо и слегка потряс ему голову. Фрайтаг что–то промычал, и тогда Шрадер отпустил его. В конце концов, ничего страшного не произойдет, если парень немного вздремнет.

Разве это мороз по сравнению с теми лютыми холодами, которые они пережили в прошлом году? По крайней мере, он так думал.

Шрадер сидел, подтянув к подбородку колени и положив на них руки, и тупо смотрел прямо перед собой в кромешную тьму, что окружала их со всех сторон. Здесь, в лесу, белая равнина, которую они только что пересекли, представлялась ему морем света. Он смотрел перед собой, а иногда, подперев лоб ладонями, – вниз, на землю, впрочем, такую же темную, между своих сапог. Вернее, не сапог, а русских валенок, которые в данный момент он засунул в невысокий сугроб, и это почему–то дарило ему ощущение поддержки, устойчивости. Так было удобнее. Он прислонился спиной к дереву, потому что так тоже было удобнее, и сидел, устремив взгляд в никуда.

Какое–то время в голове у него не было ни единой мысли, и это тоже пошло ему на пользу. Словно он решил дать ей отдохнуть от дум и планов дальнейших действий.

Затем он посмотрел вверх, туда, где между ветвями елей мерцали звезды. Сами силуэты деревьев вырисовывались на фоне неба столь же четко и резко, как недавно руины города. В отдельных местах звезды что–то загораживало, причем тень эта постоянно перемещалась по небу. Ага, значит, оно снова затягивается тучами. Что ж, оно даже к лучшему.

В результате Шрадер вновь задумался об их с Фрайтагом положении.

Он отломал ветку, стряхнул с нее снег, воткнул в землю между валенками и впился в нее взглядом, хотя на самом деле в темноте ее не было видно. Зато он чувствовал ее левым валенком. Почему–то это помогло ему сосредоточиться. Левый валенок – это запад. Правый – восток. Север – перед ним. Юг – у него за спиной.

Ветка – это группа Волера, она пришла с юго–запада. Солдаты Волера наверняка, выйдя за передовые позиции, совершили нечто вроде рывка к окраинам города. И вот теперь все это перед ним – ветка, рывок к черте города – рядом с его левой ногой.

Два–три километра, думал он. Преодолев это расстояние, они выйдут лишь к передовым отрядам группы Волера, где–то к юго–востоку отсюда. Если судить по тому, чему они стали свидетелями ночью, вся эта местность просто кишит врагом. Кто знает, возможно, к данному моменту неприятель сумел отбросить солдат Волера назад.

Что представляют собой позиции других частей, он не знал. Еще тогда, в цитадели, Трибукайт вкратце набросал им положение вещей, однако донесения от этих частей, помимо группы Волера, поступали нерегулярно и были отрывочными. По идее, их позиции должны пролегать к западу отсюда, возможно, всего в полутора километрах, однако предположить что–то конкретное по этому поводу он затруднялся.

Как затруднялся и предположить что–то конкретное относительно леса, в котором они сейчас спрятались. Шрадер помнил, что на карте были обозначены леса, даже с названиями, однако большая их часть была разбросана то там, то здесь и не имела названий. Например, лес, в котором они сейчас находились. Он не мог вспомнить его на карте и потому не имел возможности сориентироваться относительно того или иного объекта. Впрочем, он не слишком и напрягал свою память. Господи, сколько раз им пришлось пересекать эту лесистую местность в течение предыдущего года – зимой, несколько раз весной, летом и осенью!

Им ни разу не повстречался один, большой, настоящий лес, а только редкие перелески и чахлый кустарник, в которых было нетрудно заблудиться. Он вспомнил, как они часами шли маршем через пустынные равнины и топи, вроде той белой пустыни, которую они пересекли сегодняшней ночью. Потом вдруг откуда ни возьмись на горизонте возникал лес, иногда не один, а сразу несколько, и тогда они направлялись к нему и входили под его сумрачные своды, и спустя какое–то время лес начинал казаться им таким же бесконечным, как до этого открытая равнина.

А потом неожиданно лес кончался, и они снова оказывались на голой равнине или же посреди кишащих комарами болот. За болотами вновь маячил очередной лес. Однако по мере того, как они подходили ближе, леса росли у них прямо на глазах. Стоило же войти в их чащу, как они вырастали до гигантских размеров – мрачные, зловещие, заваленные буреломом.

И вот сейчас Шрадер сидел и вспоминал их. Ему вспомнилась одна прошлогодняя операция на дороге, что вела в Велиж. Им было поручено провести зачистку Каменковского леса. Впрочем, название было важно лишь тогда, когда тот или иной лес становился для них боевой задачей, лишь тогда, когда в нем погибали бойцы.

Но чаще лес оставался безымянным.

Та операция под Велижем. И еще одна, осенью, после того как Манштейна отозвали на юг, и им пришлось покинуть основные позиции и в течение нескольких недель наводить порядок в тылу, после чего их окончательно перевели в Великие Луки.

Вот почему ему казалось, что он знает эти леса. Впрочем, если это как–то и помогало, то лишь понять одну печальную истину: использовать их в качестве ориентиров, если они хотят выйти к своим, – гиблое дело.

Тогда зачем же он тратит драгоценное время на размышления об этих никчемных лесах? Шрадер не знал и тем не менее испытывал внутреннее удовлетворение от того, что сумел мысленно дать оценку местности, пусть даже и не до конца точную.

Потом он вспомнил самое главное – если этот лес будет тянуться и дальше, то они смогут идти по нему даже днем, и их никто не увидит. А вот застань их заря на равнине, так им пришлось бы залечь и, не поднимая головы, ждать на морозе или пытаться ползком преодолеть расстояние, пока вновь не станет темно. По густому лесу они могут идти даже днем.

Главное – идти и идти. Рано или поздно они выйдут к своим. Если, конечно, им повезет. Потому что русских в этой местности мало. Но даже если те и успели закрепиться на своих позициях, значит, им с Фрайтагом придется пробиваться, несмотря ни на что.

Неожиданно его охватило возбуждение. Он потянулся и потряс Фрайтага. Тот медленно приподнялся, весь в снегу.

– Ну, как ты?

– Мне снился сон.

– Тебе лучше?

– Вроде бы да, – ответил Фрайтаг и попытался встать на ноги.

Это удалось ему без посторонней помощи. Правда, боль была адская. Однако если подумать, то это общее впечатление, потому что в конкретных местах она была вполне терпимой. По крайней мере, дышать ему стало легче.

– Тогда вперед.

– Через лес?

– Нет, пока нет. Потому что в темноте так недолго и заблудиться. А если ты будешь постоянно спотыкаться, то быстрее выбьешься из сил. Главное, двигаться вдоль опушки, пока не рассветет.

– Ну, хорошо, – согласился Фрайтаг.

Они двинулись вдоль края леса, как им казалось, в юго–западном направлении. Шрадер искал глазами на небе знакомые созвездия, которые сумел различить, еще когда они шли по равнине, созвездия, названия которых были ему неизвестны, однако он запомнил их конфигурацию. Увы, небо почти полностью успело затянуться облаками, и он не сумел обнаружить нужных ему небесных подсказок. И тем не менее они продолжали двигаться вперед, механически, по инерции, передвигали ноги вдоль края леса. Похоже, что до рассвета осталось совсем немного, однако какое–то время они продолжали брести по снегу в кромешной тьме. Слева, а иногда и позади них, они могли различить неяркое свечение на другой стороне небосклона – это горели Великие Луки.

Вскоре до них вновь донесся рокот моторов. Ага, значит, где–то поблизости проходит дорога на Ново–Сокольники или просто какая–то дорога. Они испугались, не дай бог нарваться на русский патруль, зорко стерегущий окраины леса. До рассвета осталось совсем чуть–чуть. Они вновь углубились в лес и какое–то время отдыхали, пока окончательно не рассвело.

Оба слегка вздремнули – то просыпаясь, то вновь погружаясь в дремоту. Им даже успели присниться какие–то обрывочные сны, которые были, однако, неотличимы от реальности даже после того, как они открыли глаза. Скорее не сны даже, а воспоминания о реальных событиях. Шрадер открыл глаза и удивился, что еще темно. Господи, ну когда же кончится эта бесконечная ночь! Он вспомнил, как Фрайтаг с криком исчез в одной из воронок и там так и остался. Он вспомнил, как все они как безумные пытались выбраться, унести ноги с этого смертоносного поля, как небо освещали вспышки ракет и всполохи взрывов, как Фрайтаг остался где–то позади и его истошный крики потонули в грохоте сражения.

Глаза его были широко раскрыты, и сон показался ему неотличимым от яви. Сознание его работало странно, словно для него не существовало резких границ между реальностью и сном, и до Шрадера не сразу дошло, что Фрайтаг здесь, рядом с ним, вон он, свернулся калачиком в снегу, прижался к нему спиной и спит. Шрадер чувствовал, как Фрайтаг упирается ему в бок, и все равно на всякий случай протянул руку и потрогал его, словно хотел убедиться, что это не наваждение. Он по–прежнему еще не стряхнул с себя сон и все, что происходило в этом сне. Впрочем, это ничуть его не удивило, как будто он одновременно существовал в двух параллельных мирах, в одном из которых его приятель был жив, а в другом – погиб. Он задумался по этому поводу, хотя и не видел в этом ничего странного, потому что знал, что на самом деле это ровным счетом ничего не значит, что он просто устал и, вообще, не та ситуация, чтобы чему–то удивляться.

Погруженный в собственный мир сновидений, Фрайтаг вспомнил, как оказался погребен заживо в том же самом доме, что и Кордтс. Что моментально отозвалось мучительной болью в грудной клетке и легких. А все потому, что его вместе с Кордтсом придавило всей этой грудой балок и кирпичей. Значит, вот как все произошло. Он словно прозрел. И хотя это был ужас, понимание того, как все случилось, принесло ему облегчение, помогло отрешиться от этого ужаса, воспарить, начать медленно удаляться прочь.

Как только рассвело, они встали и посмотрели друг на друга. Дыхание каждого поднималось вверх облачком пара. Шрадер почувствовал, что отдохнул, однако его терзал жуткий голод. Господи, перекусить бы! Увы, никакой еды у них с собой не было. Однако, не считая пустого желудка, он был бодр и полон сил. Фрайтаг также слегка взбодрился. Наверно, причиной этому – мороз, но ему действительно стало лучше. Рассвет. Утро. Новый день, и они оба по–прежнему живы. И, главное, у них есть силы идти дальше.

Полагая, что находятся в безопасности, они закурили.

Они курили и смотрели друг на друга, а также по сторонам. В течение нескольких минут им казалось, что утром все возможно, куда более возможно, нежели ночью. Главное, идти вперед, и рано или поздно они выйдут к своим.

Шрадер ожидал увидеть на небе тучи, но те успели уплыть куда–то, и небо вновь прояснилось. В ясном, морозном воздухе густые, укутанные снегом леса, казалось, хранили какую–то тайну. Небо было пронзительно голубым, и все вокруг казалось до боли прекрасным. Сейчас, когда оба были бодры и полны сил, они словно прозрели, неожиданно обнаружили вокруг себя красоту. И теперь обводили этот лес, это небо, этот снег восторженным взглядом, курили, вдыхали морозный воздух.

Затем, сориентировавшись по солнцу на востоке и чуть углубившись в лес, снова двинулись в путь – на запад. Если идти прямо, весь день солнце будет следовать за ними по южному небосклону. Главное, сделал для себя вывод Шрадер, следить за тем, чтобы солнце всегда было слева от них. Небо было ясным, так что сделать это будет легко.

А вот сама ходьба через лес с каждой минутой давалась все труднее и труднее. Деревья росли ближе друг к другу, ветви пригнулись под тяжестью снега почти до земли. Сама же земля была завалена валежником, который копился здесь не одну сотню лет. Но они, полагаясь на внутреннее чутье, вернее, выискивая глазами крошечные лоскутки открытого пространства между деревьями, продолжали упорно идти вперед – отклоняясь то в одну, то в другую сторону, петляя между деревьями. Шрадер постоянно проверял, чтобы солнце осталось слева. Или же, если они двигались прямо навстречу дневному светилу, это означало, что они отклонились к югу, и тогда они искали глазами очередную прогалину, которая вновь поможет им повернуть на запад, с тем чтобы солнце вновь было слева от них.