Текст книги "999-й штрафбат. Смертники восточного фронта"

Автор книги: Расс Шнайдер

Соавторы: Хайнц Конзалик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 51 страниц)

Так им удавалось в целом выдерживать заданный курс, хотя время от времени они и сбивались с него в ту или иную сторону. Точно так же течет река, чье русло извивается то влево, то вправо. Воздух был чист и прозрачен, что моментально бросалось в глаза после затхлого воздуха цитадели, в котором витал запах смерти. Снег облетел с верхушек елей, и теперь, на фоне пронзительной голубизны неба, те казались ярко–зелеными. А вот ближе к земле, где мохнатые ветви были припорошены снегом, тот искрился мириадами крошечных солнц. Но, несмотря на эту ослепительную красоту, повсюду, поглощая все вокруг, царили пустота и безмолвие. Между деревьями, среди валежника, среди сугробов не было ни души, лишь только они двое, что дарило ощущение невидимости, словно на самом деле они существовали в совершенно ином мире. Впрочем, перенестись в этот мир было несложно – достаточно было протянуть руку и что–то потрогать.

Но движение требовало усилий. Вскоре оба уже проклинали лесную чащобу, сначала молча, каждый про себя, а потом, уже не стесняясь друг друга, вслух. Они продолжали надеяться, что рано или поздно лес поредеет, превратится в нечто вроде парка и идти по нему станет легче. Однако лес, похоже, не собирался редеть, и к ним в душу постепенно закралось подозрение, что они двигаются в никуда. Шрадера это обстоятельство не слишком удручало, если понадобится, он был в силах продираться сквозь лес целый день, но ведь дело–то даже не в нем самом. Он все больше волновался, окажется ли это по силам Фрайтагу.

Фрайтаг едва передвигал ноги. К тому же он вечно натыкался на что–то – на стволы елей, на низко нависшие над землей ветки, вечно обо что–то спотыкался. Впрочем, спотыкались оба, но для Фрайтага каждый шаг отдавался во всем теле резкой болью. Он надеялся, что сможет ее терпеть, однако боль постоянно напоминала о себе, словно хотела вырваться из него наружу, отнимала остатки сил, наполняла члены свинцовым изнеможением. И хотя он не хотел останавливаться, остановки тем не менее делать приходилось, причем все чаще и чаще.

Он то и дело постанывал – это были тихие, сдавленные стоны, словно он сам себе тихонько жаловался на боль, – и пытался дышать ровно и спокойно. Его правая рука безжизненно болталась в импровизированной повязке, свисавшей с его шеи. При каждом шаге эта повязка раскачивалась, а вместе с ней и рука, то и дело ударяясь ему в грудь. Как и прошлой ночью, он все так же продолжал жевать лоскут, однако делал это уже без прежнего омерзения. Хуже всего было то, что ему не хватало воздуха. Фрайтаг жадно хватал его ртом, хотя каждый вдох отзывался болью в грудной клетке. Он брел вперед и неслышно плакал. Слезы катились по его щекам, но он замечал их лишь тогда, когда влага начинала раздражать, и тогда он смахивал ее здоровой рукой. Шрадер прекрасно видел, с каким трудом ему дается идти вперед. Но Фрайтаг не жаловался, не ныл, словно жалобы были запечатаны где–то внутри него. Шрадер не представлял себе и десятой доли его страданий. Но Фрайтаг был молод и полон решимости идти вперед, пока не свалится. Ведь вот уже несколько часов у него не оставалось ничего, кроме этой решимости.

Солнце двигалось своим извечным курсом по небосклону. Наступил полдень. Солнечный диск висел на небе как раз слева от них. Шрадер посмотрел на часы. Он подумал, а не устроить ли привал, потому что полдень, однако вслух ничего не сказал, и они двинули дальше. Они уже отдыхали несколько раз, так что следующий привал можно устроить чуть позже.

Наконец лес слегка поредел. Ели потеснились, уступив место белоствольным березам, кустарнику, чахлой болотной растительности. Эти деревья были не так высоки, как ели, их голые ветви тоньше, их было легче разводить в стороны. Шрадер подумал, что будь сейчас лето, им пришлось бы продираться сквозь колючую чащу. К счастью, сейчас все они голые.

Вскоре эти скудные заросли уступили место торчавшим на солнце камышам. Старые, сухие стебли резко выделялись на фоне белизны, впрочем, как и все вокруг. Шрадер уставишся на них, уставился перед собой. Из камышей вылетела какая–то болотная птица, и, покружив, опустилась на куст. Он наблюдал за ней со смешанными чувствами – слишком устал, чтобы изумиться этому проявлению жизни, хотя это было первое живое существо, какое попалось ему на глаза за многие месяцы.

– Смотри, птичка, – пробормотал он, обращаясь к Фрайтагу.

Фрайтаг тоже заметил, как она выпорхнула из камышей. Правда, от боли у него уже давно двоилось в глазах, так что окружающий мир плыл вокруг него размытыми пятнами. Морозный воздух, взбодривший его ранним утром, к этому времени превратился в дополнительный источник боли. При каждом вздохе ощущение было такое, будто в горле застревают комья льда, протолкнуть которые дальше в легкие можно лишь с великим трудом. Фрайтаг умолк то ли от боли, то ли по другой причине, слышно было лишь надрывное дыхание. Он смотрел на болотную птичку, но перед глазами у него плыло. Тогда он прищурился и просто посмотрел перед собой. Он давно тупо брел вперед, погруженный в собственные мысли, в упрямый самообман, который, пусть временно, помогал бороться с усталостью. Он постоянно напоминал себе, что с ногами у него все в порядке, что они способны шагать дальше, что они в состоянии нести на себе груз верхней части его тела. Ведь способны же ноги ломовой лошади тащить тяжкий груз, наваленный на телегу! С такими мыслями он и брел вперед. Порой он погружался в полубессознательное состояние и уже плохо понимал, где находится, и лишь силуэт Шрадера, шагавшего впереди, напоминал ему, где он. Он ощущал все то, что обычно ощущает больной человек, когда пытается не отстать от здорового, – зависть, смутные приступы истерии, благодарность, злость, причем одно было неотделимо от другого. Все эти чувства владели им одновременно, обволакивали его словно туманом, который он пытался не замечать, вернее, был не в состоянии сфокусировать на нем взгляд, как, впрочем, и на всем другом, что его окружало.

Все чаще и чаще его посещало желание, чтобы его оставили одного, потому что так для него будет лучше. И вместе с тем перспектива быть брошенным наполняла его страхом.

Они двинулись через камыши и вскоре вышли к небольшому, припорошенному снегом болотцу. Открытое пространство, отмеченное то там, то здесь белесой порослью камышей, слегка покачивающихся на ветру. Шрадеру бросились в глаза следы каких–то небольших животных. Фрайтаг не увидел ничего.

Как же перебраться на ту сторону? В обход – как минимум четыреста метров. Так, может, стоит рискнуть, двинуться вперед прямиком, как и шли?

Голова Шрадера словно сделалась свинцовой, отягощенная думами о том, что ему делать дальше. Ни о чем другом думать он не хотел, гнал от себя любые мысли. Он ступил ногой на заснеженную поверхность болота и почти двинулся дальше, упрямо отказываясь задуматься о том, что, возможно, на многие километры вокруг здесь нет ни единой живой души. Но уже в следующий миг замер на месте, охваченный страхом. Эх ты, трус, мысленно обругал он самого себя, нет даже не мысленно, а шепотом, поэтому и не услышал собственных слов. Чего же ты испугался? Живо вперед, нечего трусить, тем более сейчас.

Фрайтаг к этому времени сделался чем–то вроде заложника его движений – это единственное, на что он оставался способен. Он тупо направился вслед за Шрадером и, когда тот остановился, наткнулся на его спину. Ноги его подкашивались, он слегка перегнулся и описал полукруг; опасаясь, что вот–вот сядет в снег. Он понял, в чем проблема, понял, почему Шрадер остановился, однако вслух сказать ничего не смог. Он просто будет во всем следовать примеру Шрадера – до тех пор, пока силы окончательно не оставят его. Какое–то время Шрадер разглядывал берега пруда, затем сделал несколько шагов назад, обернулся и взял Фрайтага за руку.

Они прошли назад через камыши к поросшей редким кустарником прогалине и, вновь углубившись в лес, двинулись в обход озера. Теперь они шли вперед с предельной осторожностью. Фрайтаг несколько раз вплотную подходил к Шрадеру и, ища опоры, упирался лбом ему в спину.

Наконец стало понятно, что обойти болото им не удастся. Оно не кончалось. Правда, оно сделалось уже и теперь напоминало нечто вроде протоки, однако тянулось дальше, покуда хватал глаз. А дальше, похоже, протока расширялась вновь, и начиналось новое, куда больших размеров болото. Заросли камышей там были гуще, зато никаких деревьев. Впрочем, Шрадер с Фрайтагом не столько видели это второе озеро, сколько ощущали его внутренним чувством, словно оно отражалось в бескрайней синеве неба над их головами.

Проход с обеих сторон загораживали камыши, правда, слишком редкие, чтобы служить для них укрытием. А между тем местом, где они сейчас стояли, и другим берегом протянулось открытое пространство в несколько десятков метров.

Фрайтаг стоял, тупо глядя вперед остекленевшим взглядом. Он боялся, что Шрадер все же двинется в обход, и неизвестно, куда этот окольный путь заведет их в конце концов. При этой мысли его тотчас охватил ужас.

– Это слишком далеко, – прошептал он, словно Шрадер мог его услышать. Он снова уткнулся лбом ему в спину. Шрадер услышал. Кстати, он и сам подумал то же самое. Ему просто не хотелось идти туда. Он знал, что это неверное направление.

– Давай пройдем еще, посмотрим, что там дальше, – ответил он, не уточняя, какое направление имеет в виду. Взгляд его был устремлен на другую сторону заснеженной протоки, от которой их отделяли несколько десятков метров.

– Я пойду первым. А как только перейду на ту сторону, ты тоже перейдешь ко мне.

– Нет, давай первым пойду я, – возразил Фрайтаг. – У тебя с собой автомат.

– Ну, хорошо, – согласился Шрадер. Первый, второй – невелика разница.

И, вытянув здоровую руку вперед, словно камыши могли служить ему опорой, Фрайтаг двинулся через протоку. Шрадер следил за ним, стиснув зубы. Почему–то его охватила злость, словно он услышал, как окружавшая их пустота смеется и издевается над ними, выпивая из него последние остатки сил. Усилием воли он попытался взять себя в руки и слегка успокоился. Посмотрев на Фрайтага, он невольно поймал себя на том, каким жалким кажется парень с расстояния, и вместе с тем не мог не восхититься его мужеством. Переключился на природу. Вот так всегда, подумал он о лесах и болотах. Кажется, что они тянутся бесконечно до того самого момента, пока вдруг не выйдешь из них, и, главное, никогда не знаешь, когда они закончатся. Он уже утратил всякое представление о том, сколько километров они прошли, равно как и не представлял себе, сколько еще предстоит пройти. От одной только мысли, что путь им еще предстоит долгий, его охватывала бессильная ярость. Царившее вокруг безмолвие, нарушаемое лишь порывами ветра, эти негромкие стоны елей сопровождали их на протяжении всего дня. И вот теперь ему захотелось услышать что–то другое, перестрелку, дальний грохот разрывов, что угодно, лишь бы понять, что эта дорога их куда–то привела. Он смотрел на Фрайтага, который, с трудом переставляя ноги, брел по снегу, хотя тот был не так уж и глубок. А еще он поймал себя на том, что глазами следит за тенью Фрайтага, за этим длинным темным карандашом, что пролег через снег в лучах низкого предзакатного солнца.

Вскоре Фрайтаг исчез в лесу на той стороне, и Шрадер двинулся через озеро. Бредя через заснеженное пространство, он обратил внимание на оставленные Фрайтагом следы. Впрочем, за ним самим тоже тянулась цепочка следов. Чертово шоссе! Подумать только! Прошагать весь день и ни разу не подумать о том, что есть шоссе! Кстати, и вчера тоже. Он удрученно покачал головой.

Они двинулись дальше. Спустя какое–то время лес вновь сделался гуще, превратившись в непролазную чащобу из заснеженных ветвей и такого же заснеженного валежника, преодолевать которую обоим было уже не по силам. Шрадер тоже устал, не меньше, чем Фрайтаг. Зимний день был коротким и уже начал клониться к вечеру. Правда, им он не показался таким уж коротким. Для двух солдат, которые пытались найти путь через дикую чащу, он тянулся подобно вечности.

Впечатление было такое, будто они бредут бесконечно – утром, днем, вечером, и каждая часть суток несет в себе свой, только ей свойственный свет. Более того, она сама по себе тянется дольше иного дня, словно часы наделены способностью растягиваться по своему усмотрению, и сам пройденный путь казался гораздо дольше, чем был на самом деле. И хотя для них ощущение это было на редкость реальным, солнце продолжало двигаться своим курсом, а зимний день был столь же мимолетным, как и любой зимний день, и вот уже дело шло к вечеру, постепенно сгущались сумерки, удлинялись тени. Похоже, на сегодня хватит, свою долю страданий они получили сполна. Они сделали остановку на небольшой прогалине шириной всего в несколько метров – ее трудно даже было назвать поляной.

Фрайтаг уже был на грани потери сознания и, когда до него дошло, что им предстоит провести в лесу еще одну ночь, перестал бороться с усталостью и целиком отдался в ее объятия и дал волю слезам. Впрочем, он уже несколько часов с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться, хотя, если задуматься, зачем, стало ли бы ему от этого лучше? Вряд ли. Впрочем, он не знал. Но теперь, в конце еще одного дня, он сдался, сложил оружие. В голове у него звучал безумный гул голосов или это просто гудели кровеносные сосуды? Ему хотелось выговориться, разом избавиться от всего, что накопилось в душе, но он продолжал недвижимо сидеть на месте, измученный бесконечной ходьбой так, что говорить уже не было сил.

Шрадер присел рядом с ним, что–то сказал, ухватив Фрайтага за затылок, легонько похлопал, пригладил грязные волосы.

– С тобой, парень, все в порядке. Отдохни, и вот увидишь, тебе станет легче. Ты молодчина, Фрайтаг, я тобой горжусь.

– Да, – вяло отозвался тот и покивал головой. Взгляд его был все тот же, невидящий, отрешенный.

Шрадер мог поклясться, что видит точки, что пляшут у Фрайтага перед глазами.

– Дай я на тебя гляну, – сказал он.

Фрайтаг кивнул.

Шрадер осторожно убрал пустой рукав шинели и стащил правую ее половину с плеча Фрайтага. На кителе кровь запеклась коркой, плохо отличимой от корки пота и грязи. Какие–то пятна. Шрадер расстегнул на Фрайтаге гимнастерку и слегка оттянул в сторону воротник, чтобы стало видно плечо. Фрайтаг поморщился. Однако усталость и изнеможение притупили боль, и он не стал жаловаться вслух, а продолжал тупо смотреть на деревья, окружавшие их прогалину. Ему казалось, что он способен стерпеть все, что угодно, лишь бы только не идти дальше.

Под гимнастеркой была нижняя рубашка, вернее, сразу несколько – потных, грязных, перемазанных кровью. Пятна пота были еще влажные и дурно пахли. Шрадер представлял себе, что с ним такое – под тонкой тканью пальцы его нащупали выпирающие кости. Когда же он попробовал оттянуть воротник чуть больше, Фрайтаг задрожал, хотя, подобно раненой лошади или псу, не издал ни звука, а лишь широко раскрыл глаза.

– Я сейчас немного разрежу на тебе воротник, – сказал Шрадер.

– Только не это, – запротестовал Фрайтаг. – С нижними рубашками мне легче. Если ты их разрежешь, гимнастерка натрет мне шею, и тогда будет еще больнее.

Он произнес слова спокойно и рассудительно, словно к нему на мгновение вернулась способность рассуждать здраво. Шрадер на секунду задумался, хотя уже наполовину вытащил штык из ножен в складках шинели. Фрайтаг посмотрел ему в глаза.

– Ну ладно, давай, потрогай, если хочешь. Оно не так уж и страшно.

Фрайтаг потянулся здоровой рукой, которая по–прежнему была в рукаве, и потрогал пальцами уродливые шишки, чтобы показать Шрадеру, что ему не больно.

Шрадер положил штык на колени и, протянув руку, осторожно ощупал кость под тонкой тканью нижней рубашки. Ключица переломана надвое буквой V над самыми ребрами. Фрайтаг поморщился, раздувая ноздри. Поморщился и Шрадер. Затем опустил руку чуть ниже и провел парню вдоль позвоночника, нащупывая лопатку. Ощущение было такое, будто щупаешь треснутый кафель. Фрайтаг издал сдавленный стон.

– Конечно, больно, – произнес Шрадер. – Еще бы не болеть!

Фрайтаг тихонько выдохнул.

– Какая разница! – возразил он. – Ты лучше проверь мои ребра. Это тебе не помешает.

– Ты, главное, расслабься.

– Хорошо, уговорил. Немного приподними рубашку. Только ничего не трогай и не пытайся отрезать.

Шрадер задрал на парне несколько слоев грязных рубах и взглянул на белую кожу, которая уже давно не видела солнечных лучей. К этому времени тени деревьев уже сделались длиннее, и видно ему было плохо. И хотя было еще довольно светло, но Шрадер целый день смотрел на ослепительно–белый снег, и потому потребовалось несколько секунд, прежде чем его глаза что–то увидели в черно–белой гамме. Под лопаткой у Фрайтага вдоль ребер виднелось темное пятно. Шрадер поморгал, чтобы лучше его рассмотреть. Это был кровоподтек – местами синий, местаами пожелтевший. Он пощупал ребра, не сломаны ли. Фрайтаг уверял, что ребра у него в порядке. Шрадер провел по ним пальцами, но никаких переломов не нащупал.

– Больно? – спросил он.

– Нет, – ответил Фрайтаг. Он лгал. Просто когда он сидел, то боль почти не чувствовалась. – Давай, если хочешь, шлепни там пару раз. Ха–ха.

Он поморщился, но не от боли, а от того, что был вынужден говорить, издавать какие–то звуки.

Шрадер не знал, что и думать. Он нагнулся ниже и принюхался – вдруг у парня начинается гангрена. Впрочем, какая может быть гангрена при травме грудной клетки, напомнил он себе. И хотя то же самое ему подсказывал здравый смысл, все–таки его терзали сомнения. Никакого запаха его нос не уловил, ничего, кроме пота и морозного воздуха. Он бережно вернул рубашку на место.

Похоже, у парня заражение крови от сломанной лопатки или какой–то внутренней травмы.

– Дай я взгляну еще разок, только на этот раз мне придется немного разрезать рубашку.

– Какая разница, врача с нами ведь все равно нет.

– И все равно, давай я посмотрю. Потом я дам тебе лоскут, чтобы тебе не натирало шею.

– Ладно, уговорил, – вздохнул Фрайтаг.

Они разговаривали друг с другом со странной смесью нежности и взаимной ненависти, усталости, раздражения и страха.

Шрадер, один за другим, надрезал воротники нижних рубашек. Острие штыка было довольно острым, однако делать это осторожно получалось с трудом. Плоская часть лезвия то и дело стукалась о кость, и Фрайтаг негромко охал. В конце концов, терпение Шрадера лопнуло, и он одним рывком оторвал воротник.

– Ну, все, теперь ты, главное, сиди спокойно.

Фрайтаг жадно хватал ртом воздух. Он как можно сильнее зажмурился. По щекам его, словно градины, катились слезы, катились, оставляя после себя новые влажные полосы между старыми, что уже успели просохнуть.

– Черт, ну и ну! Вот это картинка!

Фрайтаг повернул голову в надежде увидеть, что там такое, однако разве собственное плечо толком разглядишь? Продолжая лить слезы, он приподнял подбородок и тупо уставился в чернеющие деревья.

– Ну, как, удовлетворил свое любопытство? – спросил он у Шрадера.

Тот пощупал раздувшееся, красно–фиолетовое плечо. Кожа была натянута поверх раздробленной кости, словно палатка. Здесь явно не обошлось без инфекции, однако как далеко она зашла, сказать было трудно. Шрадер попытался нащупать под кожей гной, вздутия, жидкость, для чего нажал чуть сильнее, а сам тем временем следил за реакцией Фрайтага – вскрикнет тот или нет. Фрайтаг же еще сильнее зажмурился, однако не издал ни звука. Затем снова открыл глаза и сквозь завесу слез вновь уставился в лесную чащу. Дышал он ровно, но сипло.

– Ну, хорошо, смотрю, ты у меня парень твердый. Кажется, я это тебе уже говорил.

– Точно, – согласился Фрайтаг, согласился равнодушным шепотом, по–прежнему тупо глядя в пространство.

Шрадер смотрел на белую кожу грудной клетки, как та то вздымается, то опадает, на белый живот, который тоже то вздымался, то опадал, после чего вернул полы рубашек на место. Затем он потянулся, чтобы помочь Фрайтагу вновь засунуть больную руку в перевязь, застегнуть на нем гимнастерку и шинель, но Фрайтаг попросил на минуту оставить его в покое и не трогать.

Тогда Шрадер взял штык и вытащил полу своей собственной нижней рубашки, отрезал от нее лоскут и положил его Фрайтагу на ногу. Он сказал парню, что у того инфекция, и когда они дойдут до своих, то первым делом покажет его врачу. Все так же тупо глядя перед собой, Фрайтаг кивнул.

Шрадер подумал, что парень таращится в никуда, что этот отрешенный взгляд помогал ему сохранять спокойствие, пока он сам делал ему больно – мял, щупал, давил. Машинально он пробежал пальцами вдоль лезвия штыка, разглядывая, думая про себя свои думы и вместе с тем ни о чем не думая. Затем он засунул штык обратно в ножны и встал, чтобы размяться. Впрочем, стоило ему подняться на ноги, как тотчас дали о себе знать муки голода.

«Черт, на что это он там уставился?» – подумал Шрадер. Он обвел взглядом крошечную, занесенную снегом прогалину, их временное пристанище.

Оказалось, на солнце. Шрадер снова сел и тоже уставился на солнце, так же тупо и бессмысленно, как и Фрайтаг.

Солнце клонилось к горизонту, но до настоящего заката было еще далеко. Небо еще не успело порозоветь, а лишь сделалось более синим. Солнце же оставалось все тем же ослепительно–белым диском, что и в полдень. Тем не менее оно показалось им обоим гораздо ближе, как будто опускалось не за край земли, а всего лишь за верхушки деревьев, не более чем в нескольких сотнях метров от них. Оно, словно живое существо, медленно катилось на покой в постель из еловых веток.

Фрайтаг тупо наблюдал за дневным светилом, словно был погружен в транс. Как странно, думал он, оказывается, можно смотреть прямо на заходящий солнечный диск, и при этом глазам даже не больно. Сумрак леса словно отфильтровывал слепящую яркость, оставляя лишь свет – свет, лишенный, как ни парадоксально, своего основного качества. Было тихо. Где–то в верхушках елей негромко стонал ветер, однако своим близким присутствием солнце словно погружало все вокруг в оцепенение. Фрайтаг смотрел на мир сквозь слезы, которые по–прежнему застилали ему глаза, отчего казалось, будто он наблюдает за солнцем откуда–то из–под воды. Правда, какое–то время спустя он энергично заморгал, чтобы стряхнуть их с ресниц, и тогда стал видеть лучше, хотя по–прежнему мог смотреть прямо в солнечный диск, и при этом глазам даже не было больно. Солнце повисло между ветвями деревьев, словно живое существо. Казалось, оно хочет что–то ему сказать, хотя он и знал, что это ему лишь так кажется. Тем более что уши его ничего не слышали. В голове его тоже было тихо. Однако впечатление было именно такое.

Шрадеру постепенно начинало казаться то же самое. Солнце садилось за стеной зимнего леса. Верхушки елей напоминали копья, но виднелись здесь и голые лиственные деревья, то там, то здесь. Промежутки между их голыми стволами были заметно шире, чем между хвойными, и Шрадер смог сосредоточить взгляд на солнце. Казалось, оно садится прямо на соседнюю поляну или на замерзшее озеро в нескольких сотнях метров от них. Нет, конечно, сам он в это не верил, но иллюзия была столь убедительной, что он на всякий случай решил пойти и проверить. Вдруг в той стороне лес кончается и за ним снова начинается белая пустыня. А это значит… Если бы только Фрайтагу хотя бы чуть–чуть стало легче. Тогда можно было, немного отдохнув, снова двинуться в путь и идти всю ночь, не боясь заблудиться. А за ночь бы они преодолели равнину, потому что в дневное время это делать опасно. Так что лучше пойти проверить.

Он так и сказал Фрайтагу.

Тот был гораздо спокойнее, чем час назад, и не стал возражать, что Шрадер на какое–то время оставит его одного.

– Там ничего нет, Шрадер, – сказал он, хотя и не в пику товарищу, потому что у него возникла такая же самая иллюзия, которая, если задуматься, была не чем иным, как проявлением владевшей ими тревоги, неотступного желания убедиться, что их лесным странствиям вскоре настанет конец.

– Я скоро вернусь, – сказал Шрадер. – Не волнуйся, я никуда не денусь. Пойду гляну и вернусь по своим же следам назад.

– Давай, – ответил Фрайтаг без особого восторга. Неожиданно у него разболелась голова. Он замигал и поспешил отвернуться, глядя куда–то в темнеющий снег рядом с собой. Шрадер уже поднялся на ноги и стоял, зажав в одной руке автомат. Мгновение, и он зашагал прочь. Фрайтаг проводил его взглядом. Шрадер все удалялся, чем–то напоминая фигуру актера, который, сыграв эпизод, уходит со сцены.

Фрайтаг ощутил, как в груди у него словно выросла гигантская волна, и почему–то тотчас ссутулился и поник. Механическим движением он взял с ноги лоскут, сложил его и положил себе на плечо. Немного подвигал туда–сюда, после чего слегка похлопал, чтобы расправить. Одной рукой он осторожно натянул поверх него китель, который так же аккуратно расправил, чтобы нигде ничего не давило. После чего застегнул пуговицу под горлом, правда, уже обеими руками. Впрочем, пальцы его замерзли и почти онемели, и такая простая вещь, как продеть пуговицу в петлю, далась ему с великим трудом. Он уже долгое время не замечал холода – разве что только в легких. Более того, его почти весь день прошибал горячий пот. И вот теперь среди вечерних теней неожиданно он ощутил холод. Ощущение было такое, будто он с головы до ног покрылся коркой льда. Беспомощно перебирая пальцами медные пуговицы, Фрайтаг выругался. Затем снова натянул на плечо шинель, подтянул под самое горло отвороты воротника и сел, нахохлившись, посреди сугробов.

Теперь голод напомнил о себе и ему тоже. В животе свело, а в голове пульсировала лишь одна мысль – поесть бы!

Шрадер прошагал дольше, чем первоначально намеревался. Он знал, что движется вслед за химерой, однако не мог побороть желание узнать, а что там дальше. Вдруг там… кто знает, кто знает. Пройдя несколько сот метров, он оказался посреди голой рощицы лиственных деревьев. Идти через нее было несложно, и он довольно быстро зашагал вперед. Вскоре он вышел туда, где, в его мечтах, село солнце, – на огромное пустое пространство. Но и оно оказалось иллюзией, потому что дальше тянулась лишь сплошная стена леса. И тогда он вновь перевел взгляд на солнце, и в очередной раз ему показалось, будто за деревьями проглядывает пустое пространство. Однако стоило ему направить туда свои стопы, как он вновь углубился в чащу. В конце концов Шрадер заставил себя повернуть назад. Нет, его по–прежнему мучило любопытство, потому что химера никуда не делась. Он ощущал лишь раздраженную неудовлетворенность человека, который движется и движется вперед, но ничего не находит. Постепенно опустился вечер. Шрадер был вынужден приглядываться, чтобы отыскать на снегу свои следы.

Он брел назад. К тому времени, когда он вернулся на прогалину, где его ждал Фрайтаг, солнце уже село. И лишь среди черных ветвей, напоминая кровеносный сосуд, еще алела тонкая полоска заката. Но вскоре и она померкла, уступив права ночной тьме.

Он раздраженно бросил автомат в снег.

– Похоже, это и есть чертов партизанский лес, – произнес он.

Фрайтаг поднял глаза и пробормотал что–то невнятное.

Неожиданно на него упал последний лучик света и отразился от плеча шинели тусклым бронзовым отблеском. Значок, полученный за оборону Холма. Шрадер посмотрел на него и машинально подумал: Cholmkampfer. Cholmkampfer [11] 11
  Cholmkampfer – защитник Холма (нем.). – Прим. пер.


[Закрыть].

Им предстояла нелегкая ночь, не похожая на предыдущую, куда более трудная и страшная.

Они сидели поодаль друг от друга, сжавшись в комок от холода и голода. Давала о себе знать и головная боль. Но потом мороз все–таки взял свое, и они придвинулись друг к другу и прижались как можно теснее. Они поели немного снега, хотя и знали, что жажду им особенно не утолишь. Но что им еще оставалось? По крайней мере, в лесу снег был чист, не то что в цитадели.

– Пропади все пропадом! – в сердцах воскликнул Фрайтаг и потом повторял эту или подобную ей фразу еще несколько раз, дрожа всем телом, Кстати, дрожь отзывалась во всем теле тупой болью. – Прошлой ночью было не так холодно!

– Может, и было, – возразил Шрадер. – Просто мы тогда двигались.

В его словах Фрайтаг почему–то услышал упрек. Впрочем, неудивительно: мысли его разбегались в разные стороны, и он болезненно воспринимал даже самые простые слова. И вновь он представил, что больше никогда не поднимется на ноги, что погибнет от голода или замерзнет насмерть в этом лесу или же умрет от ран, и тогда, освободившись от обузы в его лице, Шрадер сможет пойти дальше. Нет, ему действительно было холодно. Казалось, мороз пробирал его до костей.

Он подумывал о том, а не развести ли костер, однако не решался высказать это предложение вслух. Наконец терпеть он больше не мог и, чтобы больше не мучиться, произнес:

– Может, разведем костерок? Что ты на это скажешь, Шрадер? Согреемся немного.

Слова эти вырвались из его уст словно всхлип, по крайней мере ему самому так показалось. В результате он стал противен сам себе и задрожал еще сильнее.

Шрадер ничего не сказал – что тут скажешь? Он был готов уступить точно такому же соблазну. Мысль о костре не выходила у него из головы. В общем, желание согреться было столь же навязчивым, как желание закурить. Шрадер читал мысли Фрайтага, ибо те не отличались от его собственных. Здесь, в лесу, они вполне могли развести костер, не опасаясь быть замеченными. Вероятность того, что их кто–то заметит, была практически равна нулю, так что они ничем не рисковали. Он тотчас вспомнил, какой их обоих обуял страх, когда они днем пересекали заснеженную протоку между озерами, как молчаливый лес словно издевался над их страхами. Как это глупо, как незрело и противоестественно везде и повсюду думать о самосохранении. От судьбы не убежишь, вкрадчиво нашептывали деревья.

– Пошел ты знаешь куда! – рявкнул Шрадер.

– Знаю, можешь не объяснять, – вздохнул Фрайтаг.

Впрочем, ответ Шрадера его не удовлетворил. И хотя от холода он уже окоченел, но поскольку высказал свое предложение вслух, то решил, что теперь ему будет легче сносить страдания. Вдобавок ко всему теперь его терзал голод. Эти муки, казалось, затмевали собой все то, чего он натерпелся за день. Впрочем, холод был куда страшнее, а значит, и перспектива провести ночь на морозе.

И тогда он завел разговор о том о сем – это был его обычный способ скоротать время. Потому что чем еще он мог заняться? Он пытался балагурить, шутить – обычно такое удавалось ему куда лучше других. Вот и теперь он старался делать то же самое.

– При Холме было куда хуже, – заявил он. – Даже еще до того, как нас перебросили в Холм, было хуже.