Текст книги "999-й штрафбат. Смертники восточного фронта"

Автор книги: Расс Шнайдер

Соавторы: Хайнц Конзалик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 51 страниц)

Однако командир полицейского отряда, тот самый гауптман, был мертв или доживал последние мгновения жизни. Кордтс понимал, что никак не может избавиться от мысли о том, что несколько минут назад он мог погибнуть вместе с парнями из полицейской части. Поэтому он зашагал, именно спокойно зашагал, а не побежал, к лейтенанту, имя которого неожиданно пришло ему на ум. Брандайс. Да, его фамилия Брандайс.

– Где ваши остальные, Кордтс? – спросил Брандайс.

– На участке Пауперса. Мы стоим рядом с людьми лейтенанта Ольсена.

– Ты здесь один?

– К сожалению. Ольсен отправил меня искать пропавшего солдата.

Брандайс испытал раздражение, правда, всего на пару секунд, надеясь на то, что подразделение Кордтса находится где–то рядом.

– Отлично. Остаешься со мной.

– Так точно, – ответил Кордтс.

– Кто эти парни?

Кордтс еле заметно улыбнулся, не разжимая губ, и ответил:

– Они из той полицейской части, которая прибыла несколько дней назад.

– Неужели? – произнес лейтенант и как будто собрался пожать плечами, однако не сделал этого. Когда человек хочет пожать плечами, то это заметно по его лицу, подумал Кордтс. – Отлично. Похоже, что командира у них больше нет. Будем считать, что они с нами.

Он произнес эти слова, обращаясь к самому себе, Кордтсу, пулеметному расчету и еще нескольким другим солдатам, которые пришли вместе с ним. Между тем на улице разворачивались самые серьезные события. Звуки боя сливались в сплошной гул. В поле зрения появился первый танк, по всей видимости, первый из нескольких. Брандайс бросился вперед по улице, чтобы организовать оборону из тех, кто остался жив.

– Мы ведь ожидали этого, верно? – спросил Шерер. – Значит, необходимо принять ответные меры!

Он обращался к нескольким операторам–телефонистам комнаты связи, где по всему полу в беспорядке змеились провода полевых телефонов. Он считал вполне вероятным, что русские попытаются до наступления рассвета прорваться к зданию ГПУ. Теперь все зависело от защитников дома и от тех, кто сражался снаружи. Генерал не хотел, чтобы те, кто был внутри, запаниковали, когда противник начнет закидывать гранатами забитые досками окна. Он подумал, что красноармейцы вряд ли станут это делать. Но было уже ясно, что в город прорвались не отдельные разрозненные группы убийц немецких солдат, а мощное, многочисленное и хорошо вооруженное подразделение.

Слабоукомплектованный участок периметра, носивший название Полицейский овраг, – это название не имело никакого отношения к полицейской части, переброшенной по воздуху в город, – был уже прорван неприятелем. Шерер пока ничего не знал о том, что проникшие в город русские солдаты открыли огонь в спину немцам, атаковав охранные посты с тыла. Вражеская штурмовая группа, поддержанная танками, по всей видимости, уже уничтожила опорные пункты защитников города. Они, должно быть, слышали рокот танковых моторов, однако так и не поняли, почему штаб гарнизона не сообщил им по телефону о наступлении противника.

Он не знал, что враг, ворвавшийся на окраины города, открыл огонь по аванпостам еще до того, как советские танки завели свои моторы. В тот же миг телефонные линии, тянущиеся в Полицейский овраг, были перерезаны. В одной части оврага снег был настолько глубок, что там не могли пройти даже танки, поэтому немецкие опорные посты сразу заметили бы их приближение. Даже ночью защитники города обязательно услышали бы их. Однако танки безмолвно ждали команды к наступлению на своих тайных местах среди снега. Их экипажи едва не превратились в лед в стылых металлических коробках бронемашин, напрягая слух, до того мгновения, как проникшие в город красноармейцы открыли стрельбу. После этого они завели моторы и на всей скорости рванули к оборонительному периметру немецких войск. Их рывок казался невозможным в условиях обычного рельефа Полицейского оврага, бездонные ямы которого были щедро занесены снегом. Однако русским, проявившим чудеса изобретательности, удалось прорыть дорогу среди самых глубоких сугробов, построив даже не дорогу, а скорее что–то вроде судоходного канала. Ее сделали в течение нескольких последних ночей. Этой ночью танковая колонна на полной скорости рванула к оврагу. При этом башни бронемашин были не видны над краями удивительной дороги–канала. Невозможно было разглядеть и силуэтов командиров экипажей, стоявших на плечах других танкистов и высунувшихся в открытые люки. В эти минуты они явно молили Бога, чтобы боевая машина не вильнула в темноте в сторону или не провалилась в яму и не загородила дорогу другим боевым машинам.

Они легко проскочили по своим собственным тылам и ничейной земле. Заканчивалась дорога, по понятным соображениям, прямо перед Полицейским оврагом. Офицер советской фронтовой разведки, предложивший этот дерзкий план, несколько дней и ночей не находил себе места, понимая рискованный характер предстоящей операции и отдавая себе отчет в том, что в случае неудачи его голова, образно выражаясь, слетит с плеч. При этом он опасался не столько расстрела за невыполнение боевой задачи или иной разновидности неминуемых репрессий, сколько того, что немецкие дозоры или воздушная разведка заметят строительство снежной атаки и прочие приготовления в непосредственной близости от оврага.

Однако его опасения оказались напрасными.

Танки с ревом вырвались из снежного канала, дно которого в самых опасных местах было выложено бревнами. Они мчались на полной скорости и немного замедлили ход в конце прорытой саперами дороги, после чего устремились внутрь периметра. Находившиеся здесь опорные пункты были слабо защищены. Кроме того, с тыла на них обрушился огонь русской пехоты. Танковым экипажам по этой причине было трудно в темноте отличить немецкие позиции от своих собственных, и они были вынуждены ориентироваться лишь по особым приметам складок местности.

Взяв курс на центр города, танкисты немного сбросили скорость. Они наверняка обрекли бы себя на верную смерть, если бы оторвались от сопровождающих их отрядов пехоты. Стрелковый полк Красной армии был лишь недавно переброшен в окрестности Холма. Красноармейцы, одетые в белые маскировочные халаты, застыли в леденящем душу и плоть ожидании неподалеку от Полицейского оврага. Они ползком продвигались вперед, напоминая призраков, являющихся и днем, и ночью. Красноармейцы разгромили опорные пункты немцев, понеся минимальные потери. Те из них, кто успел раньше глубоко внедриться в город, прекратили огонь, когда увидели, что атака прошла успешно, и убедились, что задели огнем несколько своих товарищей. Штурмовой полк ворвался в город, прокладывая себе путь в глубоком снегу, но этот рывок, – встреченный достаточно слабым сопротивлением, – показался им почти безмолвным. Только когда красноармейцы оказались на первой из соседних с Полицейским оврагом улиц, они издали громкий триумфальный клич, так хорошо знакомый немцам:

– Ур–р–ра–а–а!!!

Впереди них, рокоча моторами, катили танки.

Шерер ничего не знал об истинной сути происходящего. Но это уже не имело никакого значения. Часть операции русских войск завершилась с большим успехом.

Он знал, что отдельные группы русских солдат уже орудуют в центре города практически повсеместно. Об этом стало известно всему гарнизону. Стрельба была слышна уже у самих стен здания ГПУ. Оно уже давно сотрясалось от взрывов артиллерийских снарядов. Генерал бросился к выходу. Здесь к нему метнулась тень Гадерманна, оттеснившего его в сторону. Адъютант Шерера открыл огонь по наступавшему противнику из трофейного автомата. Когда в него попала вражеская пуля, генерал втащил его внутрь здания. Гадерманн был все еще жив. Бикерс, командир штабного караула, отвел обоих через другой, узкий выход, частично проходивший под землей и укрепленный мешками с песком. Тем, кто находился в здании штаба, повезло. Наступление противника не застало их врасплох, и они не были истреблены полностью, как отряд полицейских на соседней улице. Однако и они понесли потери, потому что прятавшийся в ближних переулках противник открыл по ним шквальный огонь, выполняя задание, предусматривавшее поголовное уничтожение всех, кто выскочит из домов на улицы. Шерер отправил вестового на поиски Бикерса.

Разразившаяся в центре города паника была в данный момент не самой главной угрозой. Вестовой получил задание передать Бикерсу приказ: оставить лишь десяток человек для охраны здания ГПУ и соседних улиц. Остальных солдат штабного караула и других сторожевых постов следовало перебросить к оврагу. Шерер вернулся в комнату радиосвязи. Бикерс явно не сможет удержать под контролем Полицейский овраг. Генерал считал, что противник уже прорвался в этом месте в город. Бикерсу тоже это известно, и ему нужно хотя бы попытаться встать на пути русских.

Шерер поинтересовался у радистов, есть ли связь с опорными пунктами, размещенными вдоль оврага. Связи не было. Офицер–связист уже отправил несколько солдат проверить линию и устранить возможный обрыв провода. Это было смертельно опасное задание и, возможно, бессмысленное, если исходить из предположения, что все посты на склоне оврага уже уничтожены. Однако не стоит исключать и той вероятности, что кто–то все–таки остался в живых. Выжившие могли оставаться в заброшенных сараях, воронках от взрывов, блиндажах, снежных крепостях или за уличными баррикадами в самой гуще наступающих русских войск или уже у них за спиной. Они могли оказать защитникам штаба пусть небольшую, но все–таки помощь. Даже крошечные группы немецких солдат, находящиеся в тылу у русских, способны нанести урон врагу. Но для координации их действий нужно как можно скорее восстановить телефонную связь.

Если это не удастся, то оставшиеся в живых офицеры поведут их в бой.

Между тем Мабриус уже находился в штабе, в комнате радиосвязи, и разговаривал со всеми подразделениями, занимавшими позиции на участке Пауперса. В большинстве своем, помимо егерской роты, это были солдаты из пехотного полка Мабриуса, месяц назад пришедшие в Холм с берегов Селигера. Поступили сообщения, что на том краю периметра спокойно, из чего следовало, что хотя отовсюду доносились громкие звуки боя, но возле самих возведенных из снега стен было тихо.

Но еще до того, как Мабриус дозвонился до Ольсена и других командиров подразделений, там уже начали готовиться к бою.

– Они готовы, – сообщил Мабриус Шереру.

Мабриусу не хотелось бросать в бой последние резервы. То же самое нежелание испытывал и Шерер. Генерал разговаривал с командирами сторожевых постов и находившихся внутри города подразделений, которые ожидали приказов начальства. Он какое–то время обладал неверной картиной происходящего – не было точно известно, сколько немецких отрядов подверглось ударам противника из засады с самого начала и сколько солдат погибло позднее, когда командиры вывели их на улицы. Первыми жертвами русских войск стали полицейские, остальные повели себя благоразумнее и ответили врагу, засевшему в переулках, мощным огнем, однако стремительность контратаки была серьезно нарушена. Шерер постепенно осознавал это, по мере того, как с ним стали связываться по телефону и докладывать обстановку командиры опорных пунктов или их подчиненные, там, где командиры погибли. Шерер приказал им подчиняться непосредственным приказам Бикерса, если его, Бикерса, солдаты, свяжугся с ними. Если, конечно, сам Шерер или Мабриус не явятся к ним, чтобы взять их под свое начало.

– Это – хаос, – произнес Шерер. – Нам придется взять к себе людей с участка Пауперса.

– Они держат удар, – ответил Мабриус.

– Если они придут сюда так же, как пришли днем, – продолжил генерал. – Впрочем, это неважно. Свяжитесь с ними.

– Мы должны верить в наших людей, герр генерал. Вера поможет им выстоять.

– Вера – нетипичное для вас слово, Мабриус.

– Верно.

– Что сообщают с участка Пауперса в последних сводках?

– Час назад они обратили в бегство вражеские дозоры. В данный момент там тихо.

– Отлично. Связывайтесь с остальными.

Мабриус, наверно, целую минуту разговаривал по нескольким телефонным трубкам. Сторожевые посты с участка Пауперса были сняты и направлены обратно в Холм. Тем, кто все еще оставался на периметре, Мабриус приказал готовить новые сторожевые посты. Командиры отделений подтвердили получение приказа, но заявили, что в таком случае у них не останется людей для обороны участка Пауперса.

– Вас понял, – ответил Мабриус. – Подтвердите приказ.

После этих слов он замолчал, слушая ответ.

– Отлично. У меня пока все.

Шерер и один из писарей занесли Гадерманна в личные покои генерала. Это была крошечная изолированная комната, напоминавшая кладовку и освещавшаяся керосиновой лампой. На комоде были кучей навалены топографические карты. Шерер смахнул со своей койки какие–то бумаги, и они уложили на нее Гадерманна.

– Останься с ним! – приказал Шерер.

– Слушаюсь, герр генерал!

Фрайтага разбудили грубыми толчками, если не пинками. Орудийные выстрелы раздавались уже давно, и он слышал их сквозь сон, так же как и остальные солдаты, набившиеся в это тесное помещение, – но разбудил их вернувшийся со своего поста караульный.

Фрайтаг отреагировал автоматически, совершив знакомую последовательность движений: натянул сапоги, застегнул поясной ремень, натянул на голову капюшон маскировочного халата. Все спали одетыми, и поэтому требовалось всего несколько секунд, чтобы привести себя в порядок, прежде чем выползти наружу.

Наружу действительно приходилось выползать, в буквальном смысле этого слова, потому что выпрямиться во весь рост в этой яме было невозможно. Раньше здесь, видимо, было картофелехранилище. Из бревен и кусков листовой жести было сложено подобие крыши. Позднее на нее навалили снег и обломки льда. Наружу высовывалась похожая на перископ печная труба, но, несмотря на это, нора в бывшем подвале была всегда полна дыма. Солдаты, нашедшие в ней укрытие, постоянно находились в полуобморочном состоянии, – если не спали мертвецким сном, – вызванном нехваткой кислорода. Чтобы сохранить в своей берлоге правильное соотношение тепла и пригодного для дыхания воздуха, им приходилось постоянно тушить костер, однако это ни разу им не удалось.

Сейчас, пробудившись ото сна, мечтательных раздумий, бессознательной скуки или тупого сна без сновидений, они один за другим выбирались наружу, на холод, где можно было выпрямиться. У всех немного кружилась голова, солдаты слегка покачивались, еще не придя в себя после тяжелого, свинцового сна.

Жуткий холод бодрил и сначала показался даже немного приятным, но через несколько секунд все почувствовали, что мороз пробирает до костей. Солдаты принялись разбирать каски, оружие и гранаты, лежавшие на деревянных полках, которые были устроены в пробитой в снегу нише и висели на крючках.

Все они равнодушно наблюдали за живописным фейерверком пожаров, пылавших по всему городу и ярко освещавших темное предутреннее небо.

Русские, разумеется, атаковали Холм отнюдь не круглые сутки, и нередко устанавливалось затишье. Поэтому солдаты могли встать в полный рост возле своей берлоги, вслушиваясь в тишину, которая была столь же привычна для них, как и звуки боя. Сейчас вокруг них и над ними было спокойно, в отличие от ночи, когда стреляли сильно. О происходящем можно было судить по силе пожаров. Бой был в самом разгаре, и теперь следовало ожидать приказа. Совсем скоро им скажут, куда отправляться.

Ольсен и еще один унтер–офицер привели их к расположенному неподалеку разрушенному дому, где горели костры и собирались один за другим караульные.

Они выстраивались в группы и наблюдали за горящим городом. Тех, кого только что разбудили, выстраивали подобным образом в небольшие отряды. Им было сказано, что они вскоре отправятся на помощь защитникам города. Судя по всему, ждать остается недолго.

Фрайтаг вернулся на периметр из центра города вскоре после наступления темноты. Во время дневного боя он видел преследовавший их танк «Т–34», видел, как Байер скатился с санок, которые вскоре попали под лязгающие гусеницы и отлетели куда–то в сторону; видел, как бросившийся на помощь Байеру егерь вскарабкался на броню танка. Высунувшийся из люка русский танкист выстрелил в него из пистолета. Оглушенный Фрайтаг в это мгновение сидел на снегу, глядя на лобовую броню танка. Бронемашина находилась всего в паре метров от него. Иногда дневной свет производил необычный эффект, делая окружающее совершенно безобидным на вид. Теперь ему казалось, что это лишь неуклюжая грубая машина, выкрашенная зеленой краской и ничем не отличающаяся от прочих машин, остановившаяся в снегу всего в двух метрах от него. Танк крутился на задних гусеницах, осыпая его снегом и ледяной крошкой. Через секунду он покатил в направлении городского центра.

Фрайтаг все так же оставался на снегу. Его лицо было красным от дождя из ледяной крошки и снега. Он механически поднялся и подошел к Байеру, помог ему встать, механически прикрикнул на него, чтобы он двигался сам. Байер, все еще испуганно кричавший, неожиданно замолчал. Фрайтаг помог ему добраться до ближайшего укрытия, но идти дальше не смог и положил раненого на заледенелые доски пола в разрушенном доме.

Здесь стоял жуткий холод, и Байер прямо на глазах начал терять последние силы. Похоже, что жить ему осталось совсем недолго, и Фрайтаг не знал, что ему делать. Он с какой–то тупой отрешенностью выглянул в окно, по ту сторону которого, в нескольких сотнях метрах от дома, возле снежной крепости, все еще шел бой. Неожиданно танк взорвался. Вдали возник второй танк. Он чем–то напоминал подводную лодку, неожиданно всплывшую на поверхность. Остановившись, он начал стрелять из башенного орудия.

Фрайтага охватила какая–то черная неподвижность. Он застыл на месте, сидя прямо и не в силах ни встать, ни лечь. Байер лежал рядом с ним и бредил. Его лицо сделалось еще бледнее, чем веснушчатое лицо Фрайтага. Фрайтаг молча заплакал. Светлый день почему–то стал черным, хотя в его воображении он странным образом обрел, наоборот, жуткую голую белизну, но это была не чернота ночи, а чернота яркого солнечного света, резко обрушившегося на него. Фрайтагу было стыдно своей беспомощности, неспособности помочь умирающему Байеру, но в то же время ему стало настолько плохо, что чувство стыда тут же покинуло его.

Затем совершенно неожиданно он почувствовал себя лучше. Приступ закончился гораздо быстрее обычного. Ему действительно стало значительно лучше. Холод, пронизывавший ноги и руки и пробиравший буквально до костей, теперь казался чем–то таким, с чем можно справиться или, по крайней мере, вытерпеть. Он до сих пор не знал, что делать с Байером. Фрайтаг медленно встал. Выглянув в окно, он увидел, что возле снежной стены идет бой. Над поверхностью снега волной прибоя время от времени мелькали то головы, то торсы русских солдат. Оглушительно хлопали выстрелы. Вражеских солдат убивали очень часто. Один за другим они валились вниз с обледеневших пригорков снежной крепости. Фрайтаг высунул наружу винтовку. Он почувствовал, как живот скручивает в болезненный узел, когда понял, что затвор не повинуется его замерзшим рукам. Он выругался и ударил затвором о подоконник и, когда тот нормально щелкнул и плавно встал на место, начал спокойно стрелять, выбирая первые попавшиеся цели. Фрайтаг чувствовал, как его густые рыжие волосы треплет холодный ветер.

Когда обстановка немного стабилизировалась, он вытащил Байера из дома. Тот не издал ни единого звука. Фрайтаг точно не знал, умер Байер или еще жив. Несколько солдат впряглись в тележку, на которой лежал другой раненый. Они остановились и подождали, когда Фрайтаг уложит Байера. Заметив, что он не в состоянии сделать это один, солдаты принялись помогать ему. После этого Фрайтаг вместе с ними потащил тележку. Они добрались до полевого госпиталя, размещавшегося в здании ГПУ, с любопытством разглядывая в снегу ведущие к нему следы танковых гусениц.

Когда он вернулся на периметр, начало смеркаться. Стало темно, и, забравшись в то же самое укрытие, Фрайтаг так и не смог уснуть в задымленной, плотно набитой людьми норе. Вскоре его разбудили, так же как и всех остальных. Через несколько минут он уже стоял под открытым небом, вслушиваясь вместе с другими солдатами в далекую стрельбу, и ждал приказа.

Ему казалось, что уже наступил новый день, хотя до полуночи оставалось еще несколько часов. Тем не менее ощущение нового дня не покидало его. Все, что было плохого в минувшем дне, как будто ушло, уступив место для новых событий, которые еще не произошли.

Кто–то рассказал ему о Кордтсе.

– Улыбчивый оказался умнее, чем это кажется с первого взгляда, – весело заявил он. – Надеюсь догнать его, когда мы окажемся в городе.

– Да–да, мы догоним его, – согласился стоявший рядом с ним солдат.

– Ну и дела! – произнес Фрайтаг. Ему почему–то вспомнился ледовый праздник, который он видел когда–то в далекие счастливые дни детства. Если его убьют до наступления рассвета, то он, по крайней мере, избавится от ощущения слабости, посещавшего его вот в такие ранние утренние часы. Раздувая ноздри, он внимательно вглядывался в темноту ночи. Находившийся позади него Ольсен сделал несколько звонков по полевому телефону.

Их отряд понадобился достаточно скоро. Они отправились в город, двигаясь небольшими группами по открытым пространствам пустырей на окраине и наконец вышли на улицы города.

Брандайс несколько раз сказал им, чтобы они ждали. Ждать, ждать, ждать… Он выкрикнул эти слова, адресуясь и к двум полицейским, которые залегли с пулеметом у мертвого тела своего товарища. Ждать было трудно. Все как зачарованные следили за отдельными фигурами, которых с каждой секундой становилось все больше и которые наконец превратились в огромную толпу. Улица была узкой, и толпа ворвалась в нее подобно океанской волне. Русские взбирались на груды камня и падали с развалин домов вниз, подталкиваемые в спину массой своих товарищей. Потом появились танки. Первый из них сразу же раздавил несколько человек. Подобное происходило и раньше, и поэтому казалось, что такое будет повторяться постоянно.

В то время как остальные продолжали отступать, прятаться в развалинах домов, все новые и новые массы людей волнами поднимались и опадали вниз, теснимые грозной бронемашиной. Танк же не спешил никого догонять. Он заглушил мотор и выпустил несколько снарядов в направлении церкви, превращенной в морг, и руин дома, в котором совсем недавно прятались полицейские. Орудийные выстрелы крушили стены домов и оставляли в земле огромные воронки. Они повернули головы и, посмотрев назад, увидели другие группы людей меньшей численности, которые, скорее всего, были немцами, которые прибыли им на подмогу или занимали позиции на улице, у них в тылу.

Кордтс увидел у себя за спиной людей, выбежавших в переулок, и решил, что это русские, заходящие им в тыл. Он крикнул Брандайсу, чтобы тот обратил на это внимание. Тот не услышал его, и тогда он схватил его за плечо. Брандайс посмотрел туда, куда указал Кордтс. В слабых языках пламени, которым все еще был охвачен дом, который недавно занимали три десятка полицейских, сквозь дыры в его стенах в свете пожаров были видны мертвые тела. Затем в поле зрения Кордтса попали силуэты людей, двигавшихся по соседнему переулку. Кордтс приготовил к бою последнюю гранату и с трудом удержался от соблазна метнуть ее в переулок. Его мысли по–прежнему не оставляло то, что он вначале увидел в переулке. Но он вовремя успел заметить четырех немецких солдат, занятых установкой миномета.

Кордтс попытался навинтить обратно колпачок взрывателя на рукоятку гранаты, но замерзшие руки не слушались его. Он положил ее на доску, не сводя глаз с колпачка, который свисал с вытяжного шнура, торчавшего из полой деревянной рукоятки. Ему отчаянно захотелось поскорее избавиться от гранаты, но противник находился все еще далеко от него.

– Ну что? – спросил Локхарт, солдат, залегший возле пулемета, обращаясь к Брандайсу. Они оба наблюдали за тем, как слаженно работает минометный расчет.

– Подожди немного, сынок, – ответил Брандайс, который, по всей видимости, был ровесником Локхарта. Оба явно были моложе Кордтса. – Хладнокровнее. Ты же знаешь, с какого расстояния следует стрелять, Локхарт. Ты ведь даже во сне сможешь стрелять правильно. Прояви терпение.

– Я и не теряю терпения, герр лейтенант, – прошипел Локхарт.

Руки, сжимающие пулемет, сводят Локхарта с ума. Напряжение помогает ему не чувствовать холода или, вернее, забыть о том, насколько сейчас холодно, но в эти мгновения он уже еле сдерживается. Он издает глухой, лающий звук и пускает очередь на уровне колен наступающих красноармейцев, сердито поглядывая на Брандайса и ругаясь себе под нос.

Брандайс положил руку ему на спину и стал наблюдать за тем, как на надвигающуюся на них массу вражеских солдат, прямо в ее гущу, летят выпущенные из миномета снаряды, правда, взрываясь чуть дальше и не нанося ощутимого урона противнику.

– Все правильно, Локхарт. Бери чуть выше.

– Да–да, так точно, герр лейтенант, – пробормотал, выпучив глаза, Локхарт. Он снова издал невнятный лающий звук, сжал руки и стиснул зубы.

И все–таки выдержку он действительно проявил. Находясь на периметре, он уже несколько дней ни на минуту не разлучался с пулеметом и поэтому в советах лейтенанта не нуждался.

– Отлично! Теперь, стреляй! Огонь! – скомандовал Брандайс нарочито свирепым голосом. – Огонь!

Локхарт открыл стрельбу. Ему было трудно держать пулемет достаточно крепко, чтобы контролировать отдачу. Он вскрикнул и крепче сжал его, слившись с оружием воедино, посылая в сторону противника очередь за очередью и забыв о боли в плече.

Казалось, будто русские атакуют уже очень давно, едва ли не пару часов подряд, и преодолели половину расстояния. Они неожиданно вырвались вперед, теперь от немецких позиций их отделяло не более тридцати метров.

Прямо на глазах у Кордтса первая волна атаки обрушилась на защитников города подобно строительным лесам, опрокинутым на землю одним–единственным мощным толчком. Обзор у него был не слишком велик, как и у Локхарта. Кордтс стрелял из винтовки, а Локхарт бил короткими очередями. Занявшие позицию посредине улицы двое полицейских также продолжали вести пулеметный огонь. Русские откатились назад, однако тут же были снова вытолкнуты вперед массой своих товарищей, наступавших сзади.

– Ур–р–ра–а–а! – подбадривали они себя громкими криками, которые порой заглушались рокотом пулеметных очередей, гулким эхом отдававшихся на узкой улочке.

Кордтс вспомнил о ручной гранате, и ему снова захотелось поскорее избавиться от нее. Сорвав колпачок взрывателя, он метнул ее в подступавшую все ближе и ближе толпу русских солдат. Грохнул взрыв. Кордтс отругал себя за то, что лишился последней гранаты, но тут же согласился с тем, что теперь ему, по крайней мере, больше не нужно думать о ней. После этого он принялся стрелять из винтовки, не выбирая особенно цели, просто посылая в гущу врага пулю за пулей.

Он каким–то образом понимал, что ему больше не холодно и он сейчас испытывает истерическую радость, немного отличающуюся от обычной ярости. Но главным образом он не понимал ничего, помимо того, что представало перед его взглядом.

Он видел горы трупов на улице, затем вторую волну атаки, нахлынувшую как будто неизвестно откуда. Это действительно была волна, настоящая волна, которая вот–вот обрушится на него, накроет с головой. Направляли ее вражеские командиры. От первой волны ее отделяли считаные секунды, а это означало, что возникла короткая передышка в бою. Не все, но большая часть немецких пулеметчиков прекратила стрельбу, инстинктивно чувствуя необходимость беречь патроны. Затем русские снова устремились вперед. Новые кучи мертвых тел, о которых разбивались теснимые сзади новые и новые группы красноармейцев, по которым тут же одновременно ударили молчавшие секунду назад немецкие пулеметы. Их ураганный огонь оказался гораздо эффективнее, чем в предыдущий раз.

И тут снова появился первый танк.

Нам конец, мелькнула в голове Кордтса тревожная мысль, о которой он тут же забыл.

– Прекратить огонь! Не стрелять! – прошипел Брандайс.

Башня танка развернулась. Все мгновенно юркнули под наваленные кучей бревна и метнулись к стене церкви. В следующее мгновение грохнул выстрел танкового орудия. Снаряд пронесся прямо у них над головой и пролетел через развалины горящего здания, которое совсем недавно занимал отряд полицейских, и взорвался где–то поблизости. Танк двинулся вперед и почти вплотную приблизился к ним. Два полицейских подхватили свой «MG» и ящик с патронами, но не успели сделать и пары шагов, как их скосила очередь пулемета русского танка.

– Огонь! Огонь! – крикнул Брандайс.

Локхарт открыл огонь по следующей волне наступающего противника. Он стрелял до тех пор, пока пулемет не заклинило. Брандайс больше никого не понукал. Кордтс, Локхарт, лейтенант и заряжающий подняли пулемет и вернулись к стене церкви. Примерно минуту Локхарт устранял неисправность. Почувствовав, что от холода пальцы больше не повинуются ему, он прошипел что–то невнятное, и заряжающий доделал работу за него. После этого Локхарт усилием воли заставил себя снова вцепиться в гашетку пулемета. Русские снова устремились вперед, пробегая между ними и танком, который теперь боком стоял прямо перед пулеметом. Локхарт открыл огонь по всем, кто выскакивал из–за угла церкви. Стрельба велась практически в упор. Почти каждая пуля, насквозь пробивавшая человеческую плоть, звонким рикошетом отскакивала от боковой брони танка. Пулеметчики рисковали попасть под эти пули, однако упрямо продолжали поливать противника смертоносными очередями. Выстрелам Локхарта вторили немецкие пулеметы, установленные дальше по улице. Танк двинулся с места и исчез с линии прицеливания.

Когда пули перестали со звоном отскакивать рикошетом от танковой брони, пулеметчики откинулись назад, прислонившись спиной к церковной стене.

У Кордтса кончились патроны. Он бросился в переулок, чтобы, если удастся, подобрать советский автомат или ручную гранату. Дом, в котором размещались полицейские, все еще догорал, и Кордтс понял, что нужно держаться в стороне от света, отбрасываемого пожарищем. Он отступил в тень и сел на снег у входа в переулок. В его голове мелькнула мысль, что было бы неплохо остаться здесь навсегда. На самом деле это было не так. Если ему суждено погибнуть сегодня ночью, то это произойдет именно здесь. Его выкурят отсюда и либо пристрелят на месте, либо он окажется в эшелоне, медленно двигающемся в направлении Сибири. Он был уверен, что не замерзнет насмерть, потому что холода в эти минуты не чувствовал, просто забыл о нем. Он сейчас не мог ни о чем думать и равнодушно наблюдал за тем, как русские пробегают мимо него. Все так же ни о чем не думая, он пополз обратно, к тому месту, где оставались Брандайс и пулеметчики.