Текст книги "Курчатов"
Автор книги: Раиса Кузнецова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
Глава шестая
ПЕРВЫЕ «ЯДЕРНЫЕ» ПЛАНЫ
К началу 1940-х годов открытия в физике атомного ядра привлекли к себе внимание не только научного сообщества, но и широкой общественности разных стран. А. Ф. Иоффе писал: «В феврале 1939 г. в неожиданной форме возродилась проблема использования внутриядерной энергии, до тех пор не переступавшая рамок фантастических романов»[237]237
Иоффе А. Ф. Технические задачи советской физики и их разрешение// Вестник АН СССР. 1939. № 2. С. 4.
[Закрыть]. В следующем году в статье в газете «Правда» он отметил: «Проблемой урана упорно занимаются и в США, и в Германии, и у нас в Советском Союзе… началась работа, которая, быть может, изменит лицо современной техники»[238]238
Иоффе А. Ф. Проблемы современной физики атомного ядра // Правда. 1940. 29 октября.
[Закрыть].
Но с середины 1939 года откровений в научном мире стало значительно меньше, как и публикаций о работах по делению ядер урана и тория из США и Англии. С 1940 года они практически исчезли. Всё косвенно подтверждало, что они продолжаются, но в условиях секретности. Прекращение публикаций обсуждалось тем интенсивнее, чем увеличивался срок отсутствия их в печати. Советские ученые-специалисты догадывались, почему молчат зарубежные физики-ядерщики, и реагировали на это молчание. Так, академик Н. Н. Семенов написал в Наркомат тяжелого машиностроения письмо[239]239
Из воспоминаний академика Ю. Б. Харитона в фильме «Спираль» (1989).
[Закрыть], указав на возможность создания оружия фантастической силы. Заявка В. А. Маслова и В. С. Шпинеля на изобретение «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества», направленная в Бюро изобретений НКО СССР 17 октября 1940 года, содержала подробное описание устройства атомной бомбы, физики взрыва бомбы и страшных последствий ее применения[240]240
Атомный проект СССР. T. 1. Ч. 1. С. 193–197.
[Закрыть]. Получив отрицательное заключение В. Г. Хлопина на свою заявку, авторы направили письмо о необходимости форсировать работы по практическому использованию энергии урана наркому обороны СССР С. К. Тимошенко[241]241
Там же. С. 224–225.
[Закрыть]. Но нарком был озабочен сугубо военными вопросами – шла война с Финляндией. Авторы никакой реакции на свое обращение не получили.
Сотрудники Института химической физики Ю. Б. Харитон и Я. Б. Зельдович опубликовали три статьи по проблеме цепных ядерных реакций[242]242
Зельдович Я. Б., Харитон Ю. Б. К вопросу о цепном распаде основного изотопа урана // ЖЭТФ. 1939. Т. 9. Вып. 12. С. 1425–1427; Деление и цепной распад урана. УФН. 1940. Т. 23. Вып. 4. С. 329–357; Кинетика цепного распада урана // ЖЭТФ. 1940. Т. 10. Вып. 5. С. 477–482.
[Закрыть], открывавшие новый этап в понимании природы процесса. На эти статьи Курчатов ссылался в докладе на Всесоюзном ядерном совещании в ноябре 1940 года[243]243
Курчатов И. В. Деление тяжелых ядер // Известия АН СССР. Сер. физ. 1941. Т. 5. Вып. 4/5. С. 578–587; УФН. 1941. Т. 25. Вып. 2. С. 159–170.
[Закрыть].
С началом Второй мировой войны ученые в СССР и за рубежом стали высказывать опасения как публично на конференциях, так и в обращениях к своим правительствам, что фашисты могут создать новое оружие – «атомную взрывчатку»[244]244
Хофман Б. Альберт Эйнштейн. Творец и бунтарь. М., 1985. С. 163–165.
[Закрыть]. Обращение А. Эйнштейна к президенту США Ф. Рузвельту способствовало принятию в декабре 1941 года первого решения американского правительства о производстве атомной бомбы[245]245
Там же.
[Закрыть]. Естественно, об этом решении тогда не могли знать советские физики, но создание урановой бомбы из чистого урана-235, отделенного от изотопа 238, все еще представлялось столь сложной задачей, что выглядело фантастичным.
26 февраля 1940 года Курчатов, как член Комиссии по атомному ядру, выступил на сессии Отделения физико-математических наук (ОФМН) Академии наук СССР с докладом «О проблеме урана». На вопрос о практических перспективах разделения изотопов урана с целью получения в больших количествах урана-235 Курчатов уверенно ответил, что задача эта чрезвычайно трудна, но выполнима. Возможность осуществления цепной ядерной реакции он оценил положительно. Но «серьезная постановка этой проблемы, – заявил ученый, – требует соответствующей обстановки и выделения больших средств»[246]246
Атомный проект СССР. T. 1. Ч. 1. С. 95–104.
[Закрыть].
В 1940 году уже наступило ясное понимание, что общество стоит на пороге научно-технической революции. Выступления в печати, обращения в АН СССР и в правительство ведущих ученых нашей страны наглядно иллюстрируют и подтверждают это. 12 июля 1940 года академики Вернадский и Хлопин предложили Президиуму Академии наук срочно организовать в стране работы по использованию внутриатомной энергии актиноурана, подробно изложив свое видение решения вопроса[247]247
Там же. С. 123.
[Закрыть]. В июле Вернадский, Ферсман и Хлопин писали в правительство: «Работы по физике атомного ядра привели в самое последнее время к открытию деления атомов элемента урана под действием нейтронов, при котором освобождается огромное количество внутриатомной энергии, выделяющейся при радиоактивном распаде. Эти работы ставят на очередь вопрос о возможности технического использования внутриатомной энергии. Конечно, на этом пути стоит еще ряд больших трудностей и потребуется проведение большой научно-исследовательской работы, однако, как нам кажется, трудности эти не носят принципиального характера. Нетрудно видеть, что если вопрос о техническом использовании энергии будет решен в положительном смысле, то это должно в корне изменить всю прикладную энергетику»[248]248
Мочалов И. И. Владимир Иванович Вернадский (1863–1945). М., 1982. С. 330–356.
[Закрыть]. Авторы обращали внимание на необходимость принятия мер, не позволяющих стране отстать в решении этого вопроса. В их записке в Совнарком от 12 июля 1940 года назывался ряд конкретных предложений: срочно разработать методы разделения изотопов урана и создания соответствующих установок, ускорить начатые в 1939 году работы по сооружению сверхмощного циклотрона в ЛФТИ АН СССР, создать государственный фонд урана[249]249
Атомный проект СССР. T. 1. Ч. 1. С. 95, 123.
[Закрыть].
Учитывая, что новое дело требует срочного решения и больших расходов, В. И. Вернадский, А. Е. Ферсман и В. Г. Хлопин в тот же день направили письмо заместителю председателя СНК СССР Н. А. Булганину[250]250
Там же. С. 121–122.
[Закрыть], указав на то, что в США и Германии соответствующие работы ведутся в экстраординарном порядке, на них ассигнуются крупные средства. На основании письма в Совнарком от 12 июля 1940 года Президиум Академии наук СССР подготовил проект докладной записки Н. А. Булганину за подписью академика А. Е. Ферсмана «Об изучении и возможном использовании внутриатомной энергии». 5 сентября 1940 года один из двух вариантов проекта был отправлен в Управление кадров ЦК ВКП(б)[251]251
Там же. 140–141.
[Закрыть].
В обращении в Совнарком Вернадский и Хлопин повторили все конкретные предложения, которые они изложили Президиуму Академии наук[252]252
Там же. С. 122.
[Закрыть]. Решение правительства от 28 января 1939 года сосредоточить работу по исследованию атомного ядра в Академии наук СССР, выделить для этого необходимые средства[253]253
Там же. С. 54.
[Закрыть] и передать ЛФТИ из Наркомсредмаша в Академию наук имело принципиальное значение для дальнейшего развития работ по атомной проблематике в стране[254]254
Там же. С. 61.
[Закрыть]. Но теперь для постановки широкомасштабных исследований и экспериментов требовались дополнительные срочные меры и сверхплановые средства. В последние полгода этого добивались A. Ф. Иоффе и И. В. Курчатов в рамках комиссии по урану, созданной при Президиуме Академии наук.
Таким образом, летом 1940 года в СССР появилась серия документов по урановой проблеме, рассматривающих ее как проблему общегосударственной практической значимости. Проблему, разрешение которой приведет к возможности технического использования атомной энергии как в военных, так и в промышленных целях.
В целях форсирования работ по использованию внутриатомной энергии Отделение геолого-географических наук АН СССР 25 июня 1940 года организовало группу ученых в составе В. И. Вернадского (председатель), А. Е. Ферсмана и B. Г. Хлопина, возложив на них организацию соответствующих мероприятий. 30 июля по их заявлению решением Президиума Академии наук была создана Комиссия по урану (Урановая комиссия) под председательством В. Г. Хлопина. В числе крупных ученых страны в ее состав вошел Курчатов[255]255
Там же. С. 127–129.
[Закрыть]. Президиум поставил перед комиссией задачи: определить тематику научно-исследовательских работ институтов Академии наук в области изучения урана; организовать разработку методов разделения или обогащения изотопов урана и исследований по управлению процессами радиоактивного распада; в целях создания государственного фонда урана организовать изучение урановых месторождений, для чего командировать специалистов под руководством А. Е. Ферсмана на месторождения урана в Средней Азии[256]256
Там же.
[Закрыть].
Академики С. И. Вавилов и А. Ф. Иоффе новую Урановую комиссию восприняли отрицательно как очередную бюрократическую структуру[257]257
Там же. С. 131, 148.
[Закрыть]. Эта комиссия была по счету уже третьей. С 25 ноября 1938 года работала упомянутая выше Комиссия по атомному ядру при Физматотделении АН СССР под председательством С. И. Вавилова с участием А. Ф. Иоффе, И. В. Курчатова и других ученых. На нее было возложено решение вопросов, связанных с планированием и организацией ядерных работ, с созданием в МГУ им. М. В. Ломоносова экспериментальной кафедры и лаборатории для ведения исследований по атомному ядру[258]258
Там же. С. 44, 45.
[Закрыть]. С 25 мая 1939 года в системе Академии наук работала еще и Комиссия по изучению изотопов. В состав этих комиссий входили также и неспециалисты, они были многолюдны и малоэффективны. Поэтому Иоффе счел, что постановление о создании очередной комиссии – это «есть дилетантское произведение людей, не знающих этого дела», то есть методов разделения изотопов вообще и урана в частности[259]259
Там же. С. 148.
[Закрыть].
На пути к практическому овладению энергией атомного ядра каждый из директоров институтов прежде всего заботился о месте и роли в этом деле своего учреждения. Иоффе видел во главе атомного проекта Курчатова и его сотрудников. 24 августа 1940 года в записке «О положении проблемы использования внутриатомной энергии урана» он отвечал на запрос президента АН СССР, что основными специалистами по проблеме в СССР являются И. В. Курчатов и его сотрудники Г. Н. Флеров и К. А. Петржак, а также сотрудники Ленинградского института химической физики (ЛИХФ) Я. Б. Зельдович и Ю. Б. Харитон. Он изложил основные положения программы Курчатова и назвал ее автора единственным кандидатом в научные руководители работ. «Общее руководство всей проблемой, – писал А. Ф. Иоффе (отметим, за два года до принятия 28 сентября 1942 года решения ГКО о начале работ по созданию атомной бомбы), – в целом следовало бы поручить И. В. Курчатову, как лучшему знатоку вопроса, показавшему на строительстве циклотрона выдающиеся организационные способности»[260]260
Там же. С. 135.
[Закрыть].
Через пять дней, 29 августа 1940 года, И. В. Курчатов, Ю. Б. Харитон, Л. И. Русинов и Г. Н. Флеров представили в Президиум Академии наук первую программу «Об использовании энергии деления урана в цепной реакции»[261]261
Там же. С. 138–139.
[Закрыть] с планом работ по осуществлению в ближайшее время цепной ядерной реакции и использованию внутриатомной энергии. В этом документе сформулированы главные цели исследований и намечены их руководители. Так, определение условий развития ядерной цепной реакции в массе чистого металлического урана намечалось вести в ЛФТИ под руководством научного сотрудника Г. Н. Флерова. Уран для этих исследований в количестве до одного килограмма предлагалось срочно изготовить в одном из химических институтов академии. Было записано, что может возникнуть необходимость в организации специального производства металлического урана в количестве до 300 килограммов. Исследования по цепной реакции в смеси урана и воды возлагались на профессоров ЛИХФ Ю. Б. Харитона и Я. Б. Зельдовича. Проблемы взаимодействия медленных нейтронов с тяжелым водородом и другими легкими элементами предлагалось, ввиду актуальности и трудности этих задач, решать независимо в ряде институтов: Л. И. Русиновым в ЛФТИ, академиком А. И. Лейпунским в УФТИ и научным сотрудником И. И. Гуревичем в РИАН. Выяснение возможностей получения тяжелой воды в больших количествах с технико-экономической оценкой предлагалось поручить академику A. И. Бродскому в Днепропетровске. Вопрос об обогащении урана и о месте проведения этих работ возлагался на физические и химические отделения АН СССР. Кроме того, был поставлен вопрос о необходимости созыва в конце сентября 1940 года при Президиуме Академии наук специального совещания, посвященного проблемам урана, и создания для опытов по цепной реакции фонда урана в количестве нескольких тонн[262]262
Там же. С. 139.
[Закрыть].
Этим планом Курчатов с единомышленниками намеревался создать теоретические и экспериментальные предпосылки для сооружения ядерного реактора[263]263
В то время термина «ядерный реактор» не существовало, но речь по существу идет о его создании.
[Закрыть]. По существу, это была первая комплексная широкомасштабная программа Курчатова по получению и использованию атомной энергии. К ее осуществлению он рассчитывал привлечь ведущих ученых и мощный промышленно-экономический потенциал всей страны.
Директор РИАН академик В. Г. Хлопин разработал свою программу «План работы по проблеме урана на 1940–41 гг.»[264]264
Атомный проект СССР. Т. 1. Ч. 1.С. 188–191.
[Закрыть], которая была послана в Академию наук 5 октября 1940 года. Хотя к участию в урановых исследованиях он наметил привлечь 12 научно-исследовательских учреждений, из предложенных 38 руководителей работ 17 являлись сотрудниками РИАН. Хлопин видел центром урановых исследований свой институт: из 32 исследовательских тем десять полностью отдавались в РИАН, в пяти других его работники должны были соучаствовать. Лишь одну тему – цепную реакцию в натуральном уране – Хлопин отделил от РИАНа, поскольку считал ее неосуществимой. Для ЛФТИ он определил две задачи: 1) исследовать захват медленных нейтронов ядрами дейтерия, углерода и кислорода (для Курчатова и Русинова – то, чем они давно занимались); 2) окончательно выяснить, делится ли все-таки тяжелый уран-238 и сколько нейтронов излучается при таком делении (для Курчатова и его ученика Флерова). Намечались конкретные задачи и для других организаций – от многоплановых исследований свойств урана до поиска его новых месторождений[265]265
Там же.
[Закрыть].
Президиум АН СССР 15 октября 1940 года утвердил план, предложенный Комиссией по проблеме урана[266]266
Там же. С. 186–193.
[Закрыть] (программу B. Г. Хлопина). Состоявшееся в ноябре 1940 года в Москве Всесоюзное совещание по физике атомного ядра также отдало предпочтение плану Хлопина. Совещание одобрило содержание доклада Курчатова, но отметило: атомная энергетика является делом отдаленного будущего, а докладчик и его ученики увлечены идеей немедленного осуществления цепной реакции в уране; необходимы множественные предварительные исследования и эксперименты, а на этой стороне дела, к сожалению, докладчик не сконцентрировал свое внимание; нецелесообразно без уверенности на успех бросать в условиях бушующей за рубежом войны огромные народные средства на урановые реакции, отрывая их от других неотложных дел; основательные исследования предусмотрены разработанной Академией наук и принятой программой работ по урану (имелась в виду программа Хлопина)[267]267
Снегов С. А. Творцы. М., 1978. С. 210–212.
[Закрыть].
30 ноября 1940 года Урановая комиссия обсудила и утвердила решения Пятого Всесоюзного совещания по ядру[268]268
Мочалов И. И. Владимир Иванович Вернадский. С. 338.
[Закрыть]. Проект Курчатова потерпел неудачу, однако, по свидетельству современников, он решил не сдаваться и, проявляя настойчивость, после совещания обратился в правительство СССР с обоснованием необходимости широкого развития работ по атомной энергии[269]269
Кикоин И. К. Он прожил счастливую жизнь // Квант. 1974. № 5. С. 36–42.
[Закрыть], подчеркнув принципиальную возможность использования ядерной энергии, ее хозяйственное и военное значение[270]270
Александров А. П. Годы с И. В. Курчатовым // Воспоминания об Игоре Васильевиче Курчатове… С. 32–33; Гринберг А. П., Френкель В. Я. Указ. соч. С. 107.
[Закрыть].
Итак, за полгода до начала Великой Отечественной войны в Советском Союзе рассматривались две программы работ по практическому получению атомной энергии – Хлопина и Курчатова. В то время трудно было решить, какая из них более реальна. Программа Хлопина требовала постепенного всестороннего выяснения сложных вопросов для планирования практических действий на будущее. Программа Курчатова, казавшаяся оппонентам из-за ее размаха необоснованной, была вполне реальна, поскольку именно она затем и воплотилась в жизнь. Нет ответа на вопрос, насколько быстрее СССР мог бы овладеть ядерной энергией и ядерным оружием, если бы в 1940 году была принята программа Курчатова, – ведь и программа Хлопина при ее осуществлении открывала дорогу к успеху. Но план урановых работ Хлопина требовал нескольких миллионов рублей, а план Курчатова – в десятки, если не в сотни раз больше, что, по-видимому, сыграло главную роль при принятии решений в условиях реальной военной угрозы.
Необходимость колоссальных финансово-экономических затрат встала непреодолимым барьером на пути к осуществлению цепной реакции по программе Курчатова. Препятствием являлось также отсутствие того уровня понимания глубины и серьезности атомной проблемы в правительственных и научных кругах СССР, которое было тогда достигнуто в Англии, США и Германии. Вместе с тем обе программы, выдвинутые в СССР в 1940-е годы, демонстрируют, что советские ученые не отставали от указанных стран в этой области научных исследований и что Игорь Васильевич Курчатов уже тогда являлся в ней признанным лидером.
Часть четвертая
ГРОЗНЫЕ ГОДЫ
Глава первая
ВОЙНА НАЧАЛАСЬ
Воскресенье 22 июня 1941 года Игорь Васильевич с Мариной Дмитриевной встретили в Крыму, в Гаспре, куда прибыли в санаторий, чтобы провести отпуск. Ошеломленные вестью о начале войны, они немедленно вернулись в Ленинград. Неизбежные испытания и потрясения вошли в жизнь семьи. Многие из родных-уральцев ушли на фронт добровольцами.
С приближением фронта к Ленинграду сотрудники Физтеха эвакуировались с семьями на восток, в Казань. К отъезду готовились и Курчатовы, но тяжело заболел отец. Решили: вначале выедут Борис и Марина, обоснуются на месте и затем встретят родителей. Но город был отрезан блокадным кольцом, отец умер, и старушка-мать осталась в полном одиночестве.
Ленинград, Москва, военно-морские базы Крыма и Северного Кавказа, Казань, опять Москва и снова базы флота – Полярное и Ваенга – теперь уже на Севере, затем уральские заводы и полигоны и вновь Казань и Москва – на многих дорогах Великой Отечественной войны остались следы трудной и героической работы Игоря Васильевича Курчатова.
Он мог быть убит в ноябре 1941 года, когда плавбазу «Волга», одну из трех последних, уходивших из Севастополя с ранеными и учеными, чудом не потопили фашистские самолеты. Налеты в пути продолжались всю ночь, две плавбазы были потоплены. Он мог умереть во время тяжелой болезни в Казани в январе – марте 1942 года, но выжил, опять чудом. Провидение хранило Курчатова для великого будущего, где, очевидно, был нужен только он.
О многом из пережитого с первых дней войны и до начала работ по урановой проблеме рассказывают собранные в его Доме-музее письма, воспоминания, фотографии военных лет, характеристики, командировочные удостоверения, пропуска, дипломы. Они дают некоторое представление о том, как встретил Курчатов новые испытания, что делал, как жил и работал в ту пору.
Невыразимой печалью и безысходностью наполнены письма матери Марии Васильевны из блокадного Ленинграда детям в Казань и Крым о смерти отца, о ее трагическом положении и медленном умирании. Тяжело читать выведенные химическим карандашом на листах ученической тетради, в темноте, все более и более слабеющей рукой, полные любви слова, которыми она благословляет своих детей на будущую счастливую жизнь и просит у них прощения.
Письма Игоря Васильевича, Марины Дмитриевны, Бориса Васильевича Курчатовых 1941–1943 годов из Севастополя и Поти в Казань и из Казани в Севастополь и Поти повествуют о войне глазами каждого из них. Игорь Васильевич, как и прежде, был оптимистичен; сообщая о своей работе и жизни в объятом войной Крыму, он старался не волновать, ободрять родных, лишь изредка и скупо писал о боевой работе и о планах на скорое будущее.
В письмах от друзей, учеников, родных Курчатов получает горькие вести о их страданиях и потерях, о тех, кого безжалостно унесла проклятая война. Его ответы полны душевного сочувствия – он умел разделить горе ближнего, помочь и словом и делом, как это было с семьей погибшего в Ленинграде его лаборанта П. И. Короткевича. Курчатов не оставлял в нужде и семьи погибших, и многочисленную семью с Урала, все послевоенные годы помогая им материально. Повествуя о пережитых событиях военного времени с безвозвратными потерями и лишениями, голоса из прошлого в этих бумагах позволяют зримо представить военный отрезок жизни и деятельности Курчатова.
Война потребовала всеобщей помощи фронту, мобилизации всех сил и ресурсов страны на борьбу с врагом, перестройки народного хозяйства. 16 июля 1941 года правительство приняло решение об эвакуации в восточные районы страны Академии наук СССР. Большая часть академических институтов и лабораторий перебазировалась в Казань. До войны в столице Татарии было 13 вузов и 25 научных учреждений, 1200 сотрудников кафедр и лабораторий занимались научной работой. Ответственность за организацию и проведение эвакуации Академии наук была возложена на вице-президента академии О. Ю. Шмидта. Чтобы подготовить встречи и расквартирование академических институтов и их сотрудников, 19 июля Шмидт прилетел в Казань. Уполномоченным по устройству эвакуированных учреждений в Казани от Президиума Академии наук был назначен глава казанской химической школы академик Александр Ерминингельдович Арбузов.
23 июля казанцы встречали первые эшелоны эвакуированных ученых с их домочадцами. «Прошло какое-то мгновение после того, как остановился поезд, и вот уже около нас стояли вице-президент АН СССР академик О. Ю. Шмидт с его легендарной бородой… академик Б. Д. Греков с его седой благородной шевелюрой, академик Е. В. Тарле в коротком и несколько старомодном пальто и шляпе… академик А. К. Крылов, знаменитый русский ученый-кораблестроитель с импозантной бородой в виде лопаты, бледный, с острыми глазами член-корреспондент Академии наук Е. А. Косминский», – вспоминал профессор-историк Г. Н. Вульфсон, тогдашний студент, встречавший приезжих в толпе молодежи[271]271
Наука. 1991. 20 июня.
[Закрыть]. Знаменитым академикам пришлось заниматься весьма прозаическими делами: в кратчайшие сроки обеспечить эвакуированных площадями для работы и жилья. В Казань из Москвы и Ленинграда прибыло 93 академика и члена-корреспондента Академии наук, 1650 научных сотрудников и служащих из 33 академических учреждений, а с семьями – около пяти тысяч человек. К декабрю на площадях университета разместилось большинство академических институтов и лабораторий.
Президиум Академии наук начал работать в Казани в августе 1941 года. Но когда немцы во второй половине 1942 года прорвались к Волге и Сталинграду, президиум был эвакуирован еще дальше – в Свердловск. Работа основной группы физических, химических и технических институтов налаживалась с помощью местных властей. Для руководства научно-исследовательскими работами в Татарии и координации деятельности академических учреждений была образована Научно-техническая комиссия во главе с тем же О. Ю. Шмидтом.
Для эффективной организации научных исследований в Академии наук СССР был создан ряд комиссий, в их числе Комиссия по научно-техническим военно-морским вопросам, в состав которой вошли видные ученые А. Н. Крылов, В. Л. Поздюнин, И. В. Курчатов, А. П. Александров. План научно-исследовательских работ академии, включавший более двухсот тем, связанных с задачами обороны, уже в сентябре 1941 года был одобрен. В нем подчеркивалось, чтобы «все вопросы дальнейшей работы Академии решались исключительно с точки зрения неотложных нужд обороны и неразрывной связи наших исследований с важнейшими вопросами народного хозяйства».
Деятельность академических институтов сосредоточилась в основном на военных вопросах, научной помощи промышленности, мобилизации сырьевых ресурсов для нужд обороны по первому плану работы академии в условиях войны. Заработала Тематическая комиссия в составе академиков Шмидта, Чудакова, Иоффе, Семенова, Капицы, Вольфковича, Терпигорова, Орбели и других ученых, которые в годы войны, самоотверженно работая в Казани, внесли большой вклад в общую битву с врагом, заложили многие новые направления в развитии науки.
В первые месяцы войны, когда в стране были потеряны многие арсеналы боеприпасов, катастрофически не хватало взрывчатки, химики предложили в качестве взрывчатых веществ (прежде всего для авиационных бомб) смеси жидкого кислорода с горючими веществами, например с опилками. Здесь свою роль сыграли новые методы получения жидкого кислорода, разработанные академиком П. Л. Капицей. С первых дней эвакуации в Казань его Институт физических проблем начал монтаж оборудования для получения жидкого воздуха и газообразного кислорода. Жидкий воздух отправляли на военные заводы, а кислород в госпитали для раненых. «Война обостряет нужду страны в кислороде, – говорил Капица, – приходится самим, засучив рукава, всеми силами браться за доработку машин под промышленный тип, изучать вопросы выносливости, продолжительности эксплуатации…» Во время войны Капица создал в Казани самую мощную в мире турбинную установку для получения в больших масштабах жидкого кислорода. В 1944 году за эту работу 30 сотрудников института были награждены орденами и медалями, а сам Капица получил звание Героя Социалистического Труда.
В лабораториях ФИАН под руководством академика Н. Д. Папалекси при активном участии члена-корреспондента И. Е. Тамма и В. Л. Гинзбурга С. М. Рыжов создал макет рамки антенны для самолетов с пермоллоевым сердечником. Разрабатывались проблемы радиолокации и конструирования генераторов. В акустической лаборатории ФИАН создавались мощные приборы для борьбы с акустическими минами противника и для дистанционного подрыва мин. В лаборатории академика Б. М. Вула был сконструирован прибор для предупреждения обледенения самолетов. Лаборатория академика Д. В. Скобельцына занималась проблемой использования рентгеновских лучей для контроля изделий, в частности, клапанов авиационных моторов, а также совершенствованием метода акустического обнаружения самолетов. В. И. Векслер сформулировал принципиально новую идею в области ускорения элементарных частиц, И. Е. Тамм предложил расчеты магнитных полей сложной конфигурации, чем оказал помощь И. В. Курчатову и А. П. Александрову в деятельности по обеспечению защиты кораблей от магнитных мин[272]272
Там же.
[Закрыть].
Ленинградский физико-технический институт был втиснут в помещение Этнографического музея Казанского университета. Лаборатории разделили фанерными перегородками. Академик И. Е. Тамм рассказывал, что сотрудники Физтеха использовали некоторые экспонаты музея по их прямому назначению: один из них с огромным трудом смолол горстку ржи с помощью примитивных жерновов, принадлежащих какому-то индейскому племени. Конечно, заботы о хлебе насущном, навязчивые мысли о доме, о судьбе родных отвлекали от научной работы. Много времени отнимали поиски дров, обработка огородов и продажа вещей на базаре. В. Гроссман в романе «Жизнь и судьба» рассказал о житье-бытье в Казани эвакуированных ученых. И все же спустя годы сотрудники академических институтов, заброшенные из столиц в далекую Казань, вспоминали, что нигде им не работалось так хорошо, как в эвакуации.
Надо сказать, что граница между фундаментальной и прикладной наукой тогда почти стерлась. Самые отвлеченные на первый взгляд теоретические изыскания неожиданно вносили ценнейшие конкретные рекомендации в оборонную промышленность. Таковы были, например, фундаментальные открытия в математике, сделанные академиками И. М. Виноградовым, П. С. Александровым, Л. С. Понтрягиным, С. Л. Соболевым, И. Г. Петровским. Теория вероятности помогла академику А. Н. Колмогорову в определении условий наивыгоднейшего рассеивания снарядов. Математики решили сложную задачу оптимальной крутизны нарезки стволов орудий, что обеспечивало кучность боя и большую устойчивость снарядов в полете. Институт машиноведения во главе с академиком Е. А. Чудаковым решал проблемы оперативной помощи фронту – создавал новые образцы автоматического стрелкового оружия, разрабатывал методы устранения дефектов в деталях авиамоторов, ошибок в бомбометании, внедрял новые технологии на производстве «оборонки». В Институте механики академик Н. Е. Кочин вел исследования, имевшие огромное значение для скоростной авиации. Энергетический институт создал новый тип зажигательных бомб. Институт органической химии разработал гидравлический разряжатель немецких фугасных бомб с взрывателями замедленного действия и т. д. и т. д.
Все это дает представление о роли интеллекта нации в годы, когда решалась ее судьба. В годы Великой Отечественной войны в Казани консолидировались силы ведущих ученых страны – Иоффе, Капицы, Курчатова, Александрова, Зельдовича, Харитона, Хлопина, Флерова – для работы по исследованию атомной энергии. Здесь и в казанских «шарашках» вынашивал свои ракетные идеи Королев, а авиационные – Туполев. Казанские ученые работали бок о бок с коллегами, чьи имена были известны во всем мире, а казанские студенты слушали в годы войны лекции таких мэтров науки, о каких в мирное время могли только мечтать. И, когда академические институты покинули приютившую их Казань, город уже был другим. Местное научное сообщество за военные годы получило богатейший опыт столичной академической школы.
Ученые ленинградского Физтеха, прибывшие в Казань, немедленно включились в работы, которые больше всего нужны были фронту. Руководство институтом в эвакуации осуществлял Абрам Федорович Иоффе. Часть сотрудников осталась в Ленинграде, лаборатории в осажденном городе возглавил Павел Павлович Кобеко, талантливейший ученый, друг Курчатова и соавтор его работ по сегнетоэлектрикам. Научная и инженерно-техническая работа по решению практических задач, выдвигаемых потребностями фронта и тыла в Казанском филиале ЛФТИ, развернулась уже в октябре 1941 года. Академик Иоффе организовал десять научных групп, которые вскоре стали называться лабораториями. К концу года институт работал уже в полную силу, как и подобает по режиму военного времени – то, что раньше решалось годами, теперь выполнялось за несколько месяцев.
Те, кто жил в Казани в то время, вспоминают, что в 1941–1942 годах трудностей было немало. В первую очередь нужно было организовать и наладить общий ритм, решить проблемы, связанные с жильем и питанием. Город переполнился эвакуированными. Жили без удобств, в общежитиях, в помещениях спортзала и складах университета. Курчатову с женой выделили восьмиметровую проходную комнату в доме 2 по Школьной улице. Его брат Борис Васильевич поселился рядом, в отдельной, но сырой и холодной пятиметровке.
В сентябре наступили осенние холода. Поторопилась и зима – сильные морозы грянули уже в конце октября. Работали 12–14 часов в сутки, без нужного оборудования, часто без электричества – свет подавался в лаборатории с перебоями, приходилось зажигать свечи, плошки на два фитиля с воском или керосином. Не хватало воды. Помещения отапливались дровами, которых почти не было. Жгли сухую полынь, разбирали сараи и заборы, пуская их на топливо. Для заготовки и доставки дров, разгрузки угля в институте создавались бригады. Их возглавляли Ю. Б. Харитон, Л. А. Арцимович, Б. П. Александров, Б. М. Гохберг[273]273
Курчатов в жизни. С. 286–321.
[Закрыть]. На эти работы ходили все ученые поочередно – от младшего научного сотрудника до директора института, и лаборанты, и академики.
Члены их семей сутками простаивали в бесконечных очередях за хлебом насущным, за причитающимся пайком. Немалые цены «правили бал» на городском рынке: банка рыбных консервов и кубометр дров стоили одинаково – по 200 рублей. Везло, когда удавалось обменять на базаре вещи на съестное. Тогда на столе появлялись жареная картошка или жидкие щи. Но большинству менять было нечего: в эвакуацию лишних вещей не брали. Жили впроголодь, ели даже ракушки.
