Текст книги "Полуброненосный фрегат “Память Азова” (1885-1925)"

Автор книги: Рафаил Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Во время стоянки крейсера в Гонконге я и офицеры пользовались полным вниманием и любезностью местных властей, и в особенности начальника эскадры вице-адмирала Richards’a. Он при первой возможности предоставил крейсеру “Память Азова” якорную бочку и вследствие выраженного мною желания осмотреть одно из описанных судов, бывших на рейде, мне были показаны во всей подробности все приспособления для измерения глубины при описи, а также и производство картографических работ. Дело это прекрасно поставлено у англичан.

На четвертой недели великого поста офицеры и команда крейсера “Память Азова” говели. 11 марта получил телеграмму о приходе крейсера “Забияка” в Сингапур и, имея указание Главного Морского штаба, чтобы крейсер был к 1 мая у Командорских островов, приказал ему спешить погрузкой угля и идти в Амой, куда и сам вышел с крейсером “Память Азова” 19-го марта. Переход в Амой был сделан при маловетрии в 29 часов под тремя котлами.

22 марта пришел в Амой крейсер “Забияка”, который я осмотрел на следующий день и опросил команду и офицеров, причем никаких претензий не оказалось.

23 марта крейсеру “Забияка” приказал перейти на внутренний Амойский рейд для скорейшей погрузки угля и затем идти через Нагасаки во Владивосток.

24 марта вышел на “Памяти Азова” от Амоя до Чифу на соединение с лодкой “Сивуч”.

Переход крейсера “Память Азова” от Амоя до Чифу опять сопровождался штилями и маловетрием. На параллели Чузанского архипелага встретили густой туман и шли в нем более суток. Вечером 27 марта открылся маяк на SO оконечности полуострова Shantung, и определенное по нем место крейсера оказалось верным со счислимым. Ночью несколько убавили ход, и в 6 час. утра 28 марта “Память Азова” стал на якорь на наружном рейде Чифу, в 2 ½ милях от города.

В тот же день я перенес свой флаг на лодку “Сивуч” и после полудня одновременно вышли из Чифу лодка “Сивуч” в Печилийский залив в устье реки Пейхо, а “Память Азова” в Нагасаки, так как при приходе в Чифу я получил приказание от начальника Главного Морского штаба немедленно отправить в Россию крейсер 1 ранга “Владимир Мономах”. Для исполнения этого необходимо было послать инструкцию командиру крейсера и заменить некоторых офицеров, находившихся на нем, офицерами с крейсера “Память Азова”.

Уходя из Гонконга, я предполагал для возвратного моего перехода из Чифу в Нагасаки вытребовать в Чифу крейсер “Владимир Мономах”, чтобы на переходе там сделать инспекторский смотр крейсеру, как того требует параграф 38 Морского устава, и за сим из Нагасаки отпустить его в обратное плавание в Россию. Ввиду же вышеуказанного приказания производство крейсеру “Владимир Мономах” смотра было мною поручено командиру крейсера “Память Азова” капитану 1 ранга Бауеру, по приходе его в Нагасаки.

На переходе из Чифу в Нагасаки крейсер Память Азова” встретил свежий ветер, доходивший по временам до 8 баллов при волнении в 7 баллов. Это дало возможность сделать несколько наблюдений над качкой крейсера; они показали, что он обладает хорошими морскими качествами в настоящем состоянии его снабжения и вооружения, т. е. с поставленными в кормовой батарее орудиями, поднятыми на место миноносками и расположенной по наружному планширу сетью заграждения. Крейсер, идя в галфвинд, при ветре 8 баллов и волнении 7 баллов, имел 11 ½ – 12 розмахов в минуту, и розмахи иногда доходили до 7°.

При крутом бейдевинде силой 6–7 баллов и волнении, крейсер боковой качки почти не имеет, а килевой при 11 ¼ узла хода сосчитано 19,6 розмахов в минуту, причем уклонение от горизонтального положения было 1–1 ½ °, но раза два или три в течение каждых двух минут наблюдалось до 2–4°. При попутной волне крейсер качается более, делая от 10 до 12 розмахов в минуту, но мне не приходилось еще его видеть при попутной волне и заметить величину розмахов.

30 марта, вечером, крейсер бросил якорь на Нагасакском рейде, 14 апреля ходил на пальбу из орудий.

19 апреля я прибыл из Таньзиня на лодке “Сивуч” и перенес флаг на крейсер “Память Азова”. На рейде застал французского и американского адмиралов. Вечером того же дня пришла из Владивостока лодка “Манджур”, которая, приняв уголь, через два дня ушла на станцию в Ханкоу на все время чайного сезона.

В Нагасаки мне случилось видеть пароходы Добровольного флота: “Саратов”, обратным уже рейсом, “Орел”, с грузом и 1200 новобранцами, и “Нижний Новгород”, с переселенцами.

28 апреля на крейсере “Память Азова” вышел из Нагасаки для следования во Владивосток; на пути зашел в Гензан.

2 мая, утром, крейсер по счислению вошел в Уссурийский залив и за густым туманом, придя на 19 сажень глубины, стал на якорь; более 30 час. густейший туман держался на горизонте, и посланный для разведок паровой катер скрылся из виду, не отойдя полкабельтова от крейсера. Только 3 мая, после полудня, задул южный ветер и несколько рассеялся туман, причем место крейсера оказалось верно, со счислимымым – по середине Уссурийского залива, на параллели о-ва Скрыплева, но за густотой тумана маяка ночью не видели. В 4 час. пополудни крейсер стал на бочку на Владивостокском рейде, застав здесь лодку “Сивуч”.

Крейсер 1 ранга “Владимир Мономах” был оставлен мною в январе-месяце в Нагасаки. Там он простоял всю зиму, занимаясь аккуратно различными учениями до конца марта. Выходил на пальбу, причем оставался в море на ночь на производство ночной пальбы.

Вместо делания пирамидальных щитов, я разрешал командирам судов приобретать старые, | небольшой величины, японские парусные шлюпки и их расстреливать, что оказалось значительно дешевле изготовления щитов.

Я не предполагал оставлять долго крейсер “Владимир Мономах” в Нагасаки, и он имел приказание, по окончании говения команды, 25 февраля перейти в Гонконг, но при известии, что крейсера “Дмитрий Донской” и “Забияка”, назначенные в эскадру Тихого океана, были задержаны в Средиземном море на неизвестное время, я имел в виду приказание Управляющего Морским министерством, чтобы крейсер “Владимир Мономах” не возвращать на север, если он спустится в Гонконг, из опасения остаться на севере с одним “Азовом”, и потому я приказал крейсеру “Владимир Мономах” остаться в Японии до получения распоряжений об отправлении его в обратное плавание. Приказание это было получено мною 28 марта в Чифу, и командиру крейсера было предписано выйти из Нагасаки 7 апреля и распределить свое плавание так, чтобы к 1 августа прибыть в Кронштадт.

1 апреля крейсеру “Владимир Мономах”, по моему поручению, капитан 1 ранга Бауер произвел инспекторский смотр, на который крейсер был представлен в большом порядке по всем частям.

Канонерская лодка “Сивуч” январь и февраль оставалась в Нагасаки, и в то время команда занималась регулярно учениями по расписанию.

24 января лодка выходила в море для стрельбы из орудий в японскую парусную шлюпку, приобретенную вместо пирамидального щита.

1 марта лодка отправлена мною в Шанхай, где оставалась до 24 марта, а затем перешла в Чифу ожидать моего прибытия на крейсере “Память Азова”.

В полдень 28 марта я перенес флаг на лодку “Сивуч” и пошел к устью реки Пейхо.

19 апреля прибыл в Нагасаки и перенес флаг на крейсер “Память Азова”. Здесь застал вновь назначенного командиром лодки “Сивуч” капитана 2 ранга Астромова, который 23 апреля вступил в командование лодкой, а 25 апреля лодка “Сивуч” вышла из Нагасаки во Владивосток, чтобы быть там, согласно телеграмме начальника Главного Морского штаба, в конце апреля. Последнее плавание сопровождалось штилями и ясной погодой. Утром 28 апреля лодка бросила якорь на владивостокском рейде. Владивостокский рейд очистился ото льда лишь 11 апреля. Наблюдения, делаемые последние 20 лет о вскрытии бухты ото льда и замерзания ее, показывают, что настоящий год бухта вскрылась на 15 дней позже среднего вскрытия, на столько же дней ранее бухта замерзла прошлой осенью, так что Владивосток был покрыт льдом в зиму 1891–1892 гг. на месяц более обыкновенного.

Начальник эскадры в Тихом океане контр-адмирал Тыртов

От 6 октября 1892 г.

24 сентября расчет с берегом закончил и был готов для следования в Шербург; но вследствие полученного по телеграмме приказания остался в Кадиксе для принятия участия в празднествах по случаю четырехсотлетнего юбилея открытия Америки Христофором Колумбом.

25 собрались все ожидавшиеся иностранные суда, кроме аргентинских, которые запоздали и прибыли только во время перехода эскадры к реке Уэльва. В 9 час. утра прибыл на рейд на лодке “Isla de Cuba”, морской министр вице-адмирал Беранже, которому был произведен салют и сделан всеми командирами визит. 26 сентября министр отвечал на визиты и в то же время лично дал разъяснение насчет выхода из Кадикса 27-го числа, для встречи Их Величеств малолетнего короля и королевы-регентши в море и сопровождения до Уэльвы. Утром 27 сентября был прислан офицер, который передал, что следует ожидать прибытия их Величеств между тремя и четырьмя часами, расцветиться в это время флагами, а вечером иллюминировать суда.

Хотя официального приглашения для встречи мы не получили, но адмиралы и командиры решили ехать встречать их Величества на станцию железной дороги. Поезд прибыл в три с половиной часа. В это время произведен салют с крепости и с судов, а также все суда расцветились флагами. Со станции их Величества последовали в собор для слушания благодарственного молебна. Иностранные офицеры и командиры прошли в ратушу, куда их Величества должны были прибыть из собора. По прибытии в ратушу ее величество изъявила желание, чтобы были представлены командиры и офицеры иностранных судов, и милостиво изволила беседовать с командирами. К 7 час. все суда иллюминировались, а также набережная, площадь перед ратушей и ратуша. В ратуше в честь иностранных офицеров был дан бал.

В 3 час. ночи некоторые суда начали сниматься с фертоингов и выходить с рейда ввиду того, что к 6 часам нужно было всем судам выйти в море. Крейсер снялся в 4 ¾час. утра. По выходе в море, суда построились в две колонны.

В 6 час. подошли к эскадре аргентинские суда и заняли свои места в правой колонне.

В 7 час. их Величества на лодке “Conde del Venedito” вышли в море и в 7 ½час– приблизились к концевым кораблям левой колонны. Суда расцветились флагами, и по мере прохождения лодки мимо судов люди посылались по реям, кричали “ура” и производили салют. “Conde del Venedito” прошла между колоннами в сопровождении “IsIа de Cuba”, “ IsIa de Luzon” и миноносца “Temerario”. Эскадра имела ход около пяти узлов. Когда “Venedito” поравнялась с головными кораблями эскадры, увеличили ход до 9 узлов. В 12 час. дня подошли к устью реки Уэльва. “Conde del Venedito”, под штандартом его Высочества короля Испании, встала во главе левой колонны. Правая колонна вступила в кильватер левой. По окончании маневра их Величества изволили пройти вдоль линии всего флота, причем им отданы были королевские почести с салютом. По проходе всей линии, “Conde del Venedito”, в сопровождения мелких судов, вошла в реку Уэльву, а большие суда возвратились в Кадикс.

Было 1 ½ часа, когда суда взяли курс на Кадикс и находились в 55 милях от него. Чтобы засветло войти на рейд, надо было увеличить ход. Крейсер имел пары только в трех котлах, так как предполагалось, что в 12 час. от р. Уэльва повернуть назад, это расстояние было бы 42 мили и время достаточно, чтобы вернуться в Кадикс. Между тем повернули назад в 1 ½ часа и прошли далее за Уэльву 12 миль. Крейсер увеличил число оборотов до 60, не увеличивая числа котлов, и шел все время по 12 ½ узла, не отставая от английского отряда и находясь от него в 2-х кабельтовых; правее шел американский крейсер “Newark”, а левее французский броненосец “Amiral Baudin”; итальянские крейсера сначала были сзади, но потом обогнали, видимо, ввели еще котлы в действие.

Германский крейсер “Prinzess Wilhelm” обогнал всех миль на шесть или семь. По наведенным справкам, оказалось: германский крейсер имел пары в 3-х котлах из 4-х и шел самым полным ходом, “Vesivio” имел пары во всех котлах, “Amiral Baudin” во всех котлах, а также и английские суда, причем “Australia” имела возможно полный ход. По словам командира “Australia”, его корабль год не был в доке.

“Amphion” и “Phaeton”, видимо, легко могли увеличить ход на узел или еще более, но, идя в строе кильватера, должны были уменьшать ход. Один только германский крейсер пришел на рейд раньше других, все же остальные вместе. С заходом солнца все иностранные суда стали на якорь на внутреннем рейде, испанские же суда и португальский корвет за темнотой стали на якорь на внешнем рейде и перешли на внутренний 29 сентября утром.

В 12 час. коммерческий пароход “Pelayo”, приняв командиров и офицеров со всех иностранных и испанских судов, отправился на реку Уэльва; там рассчитывали, что “Pelayo” выйдет с рассветом и прибудет в Уэльву к 10 час. утра. В 1 час был назначен прием у ее Величества, но за неприбытием королевы, иностранные адмиралы, командиры и офицеры представлялись в 11 час. вечера в гостинице Colon (Колумб).

По прибытии в 5 час. в Уэльву офицерам предложено было поместиться на большом испанском пароходе “Ferdinand Lopez”, где мы и прожили двое суток. При этом для сообщения с берегом пользовались особенной любезностью французского адмирала, представившего в наше распоряжение миноносец.

В гостиницу Colon собрались к 10 час. и все представители местных властей, и военачальники, а в отдельном зале местное провинциальное общество. По прибытии ее Величества первыми представлялись офицеры иностранных судов, потом местные власти, и затем их Величество изволили выйти в общий зал, где представлялось местное мужское и дамское общество. В половине первого часа их Величество изволили отбыть на лодку. Все пристани и город были очень хорошо иллюминированы, а также и суда, стоящие в реке. Кроме испанских лодок, там стояли: “Partenore”, “Vaulour”, миноносец “Dragon”, “Scout”, “Zaragoza”, американский крейсер “Bennington” и каравеллы “Santa Maria”, “Pinta” и “Nina”.

30 сентября, в 9 час. утра, каравелла “Santa Maria” была отбуксирована к устью реки, а в 11 час. Их Величество на лодке “Conde del Venedito” перешли в устье реки, к монастырю “Rabita”, где останавливался Колумб перед отправлением в море и около которого теперь поставлен монумент в память этого события. Освящение монумента должно было произойти в присутствии их Величества. При проходе их Величества суда расцветились флагами и салютовали.

В 11 ½ час. все иностранные офицеры и командиры на французском миноносце “Dragon” отправились к монастырю “Rabita”. В час дня их Величества изволили съехать на берег, причем произведен салют со всех судов и с пешей батареи на берегу. По прибытии в монастырь их Величества выслушали краткую молитву и переехали к памятнику, около которого была устроена эстрада и королевская ложа, в которой за королевским семейством поместилось министерство, а впереди почетный караул из испанских гардемарин.

Когда их Величества изволили войти в ложу, то архиепископ произвел освящение памятника и объявил именем ее Величества, что король жалует прямому потомку Колумба, Христофору Колону, носящему почетное звание первого адмирала испанского флота, орден Золотого Руна.

По окончании церемонии их Величества отправились в монастырь, который подробно осмотрели. От монастыря остались одни развалины, теперь он восстанавливается в прежнем виде и пока еще необитаем, но полы уже восстановлены в их первоначальном виде, а также многие украшения, разрисовка стен и изразцовые панели по стенам.

По осмотре монастыря их Величество отбыли в колясках на пристань, а оттуда на лодку, причем суда и береговая батарея салютовали. Переодевшись, их Величество опять съехали на берег, причем опять был произведен салют. На пристань были собраны все войска, стоявшие шпалерами вдоль дороги до монастыря, которые потом были переведены в Уэльву.

Офицеров доставили в Кадикс на пароходе “Pelayo”, куда прибыли в 5 час. вечера. Так как мною было сделано распоряжение, чтобы все расчеты с берегом были закончены к моему возвращению и крейсер готов к выходу в море, то я немедленно отдал прощальный визит испанскому адмиралу Оканья и командиру французского броненосца Марешалю, чтобы еще раз поблагодарить его за внимание к нам. Ночью развел пары. Утром 2 октября с приливным течением вывел фертоинговую скобу и в 6 ¾час. снялся с якоря, имея пары в трех котлах. Выйдя в море и видя, что оно спокойно и нет причины ожидать большой волны, которая заставила бы уменьшить ход, ввел в действие четвертый котел, чтобы воспользоваться спокойным морем и скорее дойти до Шербура.

Переход сделан при благоприятных условиях.

Командир капитан 1 ранга Чухнин

В морях и океанах

Отъездом наследника со свитой 21 мая на украшенных цветами тройках (в тот же день на “Корейце” отправились в Иокагаму принц Георг и командир Домен – их путь лежал через Америку в Европу) жизнь на “Памяти Азова”, как и на всей эскадре, потеряла все то многоцветье непрерывного праздника, в котором она протекала минувшие семь месяцев. Наступила проза боевой подготовки и жизнь по далеко еще не обжитой и казавшейся очень неблагоустроенной (особенно после Японии) окраине России. Можно лишь разводить руками, читая откровенно непатриотические слова, которые по поводу Владивостока и его людей позволял себе в письмах Ф.В. Дубасов. Город, его люди, климат вызывали его крайне неудовольствие и раздражение. “Мы осиротели”, – писал и Г.Ф. Цывинский.

4 июня проводили уходивший в Россию “Адмирал Нахимов”. На нем в Японию отправился начальник эскадры, чтобы сдать командование сменявшему его вице-адмиралу П.П. Тыртову (1836–1903).

Летние месяцы и осень “Память Азова” провел во Владивостоке, изредка для учений и стрельб выходя в Амурский залив. 7 ноября пришли для докования в Иокогаму, 16 декабря вместе с “Владимиром Мономахом” для зимней стоянки в Нагасаки. 15 ноября “Память Азова” прибыл в Гонконг, 28 марта в Чифу, 30 марта – в Нагасаки. Здесь 4 апреля проводили уходивший в Россию “Владимир Мономах”. “Память Азова” остался единственным крупным кораблем в сильно поредевшей эскадре. Ее теперь вместе с ним составляли лишь четыре канонерские лодки, которые и продолжали нести задачи представительства русского флота в водах обширного театра. Уже 9 октября из Иокагамы для возвращения в Россию редким экзотическим маршрутом – через Сидней и Фольклендские острова – ушел “Джигит”.

Летом 1892 г. ожидалось подкрепление – крейсера “Дмитрий Донской” и “Витязь”. Эскадра продолжала оставаться чисто крейсерской. Ее корабли, как повторилось в официальном отчете, каждый год с 1 мая по 1 октября плавали у собственного побережья, занимаясь учениями, которых нельзя было производить в иностранных портах, выполняли дефектные работы и изучали бухты собственных вод. Остальное время корабли проводили в портах Японии и Китая, пополняя знания о них офицеров. Малые корабли обязательно посещали Тянь-Цзинь, Ханькоу и Фучаго, откуда поступали большие партии чая для русских торговцев 5 мая 1892 г. в командование только что прибывшего во Владивосток “Памяти Азова” вступил капитан 1 ранга Г.П. Чухнин (1848–1906). Ранее он отличился образцовым командованием в 1886–1890 г. канонерской лодкой “Манчжур”, которую благодаря почти фанатической преданности долгу и обязанностям службы (сродни П.С. Нахимову), сумел довести (и в боевом, и техническом отношении) до пределов совершенства. Так, лично обследовав состояние котлов корабля, он добился от механика устранения всех недостатков и с законной гордостью в вахтенном журнале записывал: “После моего осмотра машина переродилась, пар с 50 поднялся на 70, обороты с 70 до 80, а ход 7 до 8 уз.” В предания флота вошло поразившее всех отчаянное плавание “Манчжура” без лоцмана в продолжение двух недель по неизвестным шхерам китайских рек. В книге А. Беломора “Вице-адмирал Григорий Павлович Чухнин” (СПб, 1909 г.), составившей обстоятельную картину его подвижнической жизни и службы, немало сказано и о переменах, которые он совершил, командуя крейсером “Память Азова”.

В равной мере достойно, настойчиво и въедливо входил он во все стороны жизни, быта, техники, организации службы, обучения и воспитания матросов и офицеров морской практики, штурманского искусства и боевой подготовки. Это была разительная противоположность того образа “службы”, которого, судя по описанию Г.Ф. Цывинского, придерживался, например, образцово цензовый командир “Владимира Мономаха” О.В. Старк (1846–1928, Гельсингфорс), который сменил допекавшего всех офицеров Ф.В. Дубасова. “Спокойный и молчаливый флегматик имел характер типичного финлядца, ничему не мешая и ни к кому не придираясь, предоставлял флотской службе идти своим порядком”. Ночевал этот командир всегда на берегу при жене, на фрегат являлся к подъему флага и “после завтрака уезжал домой до следующего утра” (Г.Ф. Цывинский, с. 122).

Отличался Г.П. Чухнин и особой непримиримостью к недоделкам и необязательному отношению к работам на корабле со стороны портовых и заводских служб, ни одной работе он ни позволял оставаться невыполненной или неоконченной. Всегда и непременно с проверкой на месте, он умел обнаружить и конструктивную несостоятельность установки инженерами матросских умывальников (из-за слишком тесного расположения к ним нельзя было подойти), и неудобство, малые размеры и тесноту коек офицеров. Без переделок не оставлял он и нерациональное расположение мебели в офицерской каюте, где выдвинуть ящик стола мешала почему-то не учтенная инженерами грелка парового отопления. “Нигде нет столько беспокойства, как на этом “Азове”, – говорили инженеры завода и порта (А. Беломор, с. 39). Эту непримиримость к недостаткам и почти угнетающую требовательность Г.П. Чухнин проявлял в продолжение всей своей службы, на всех занимавшихся им должностях.

И если бы сохранилась в советском флоте в неприкосновенности школа требовательности адмирала Чухнина, не было бы тех нелепиц проектирования вроде клинкетного привода, выступавшего из корпуса над головами людей за габарит отсека подводных лодок проекта 613. На этот шедевр заботы о людях, нам студентам ЛКИ, в продолжении всей плавательной практики в 1957 г. на С-348 не переставали напоминать команда и офицеры лодки. Умей офицеры флота (и тогда, и в наши дни) проявлять чухнинскую требовательность, многие нелепые аварии и ужасающие катастрофы могли бы не состояться.

Школа управления адмирала Г.А. Чухнина, не позволяя кораблю выйти в море с недоделками, гарантировала его действительную боеспособность. Таким образцовым для всего флота оставался “Азов” в продолжение всего времени командования им Г.П. Чухниным. С блеском и в пример флоту выполнял он все возлагавшиеся на него поручения.

С блеском провел Г.П. Чухнин свой корабль с Дальнего Востока на Балтику. На обратном пути летом 1892 г. крейсер под парусами держался хорошо, крен был “умеренный, качка спокойная, руль ходил прямо”. Но ни приемлемой скорости, ни лавировки паруса при их малой площади и большой длине корабля обеспечить уже не могли; отказ от этого тяжеловесного и явно не оправдывавшего себя вспомогательного движителя был предрешен. Обратный путь на запад “Память Азова” проделал большей частью под парами. 23 июля “Память Азова” был в Сингапуре, 21 августа в Адене, 20 сентября в Кадиксе. Здесь 24 сентября, накануне выхода в Шербур, было получено приказание остаться для участия в испанской части торжеств 400-летия открытия Америки X. Колумбом.

25 сентября, встретив все пришедшие корабли иностранных держав в составе международной эскадры, участвовали в большом параде, который на рейде Уэльва принимал испанский король.

2 октября вышли в Шербур. 16 октября 1892 г., завершив свое первое полукругосветное плавание, так тогда говорили, корабль прибыл в Кронштадт. Весь поход Г.П. Чухнин вел тщательные всесторонние наблюдения над техническим состоянием и мореходностью корабля, который по существу в море всерьез еще не испытывался. Проверялись и парусные качества, обучали парусному искусству почти еще не владевшую им значительно обновленную команду и офицеров. Оказалось, что под парусами крейсер держался хорошо, но ветер мог прибавить не более 0,7 уз хода. Площадь парусов была явно недостаточна для его размеров. Крен доходил до 5–6°, отчего, “чтобы рангоуту не было так тяжело”, приходилось убирать брамсели. По пути в Сингапур зыбь доходила до высоты 18–20 фт, длина волны 160–200 фт, почему, докладывал Г.П. Чухнин, “крейсер (этот термин по классификации 1892 г. заменил прежде применявшийся “фрегат” – P.M.) стал много брать воды полубаком, и вследствие недостаточного количества шпигатов вода стояла на палубе”. Из-за этого нельзя было поддерживать скорость даже в 9–9½ уз.

Поясняя обстоятельную таблицу, командир писал: “Крейсер держался на волне хорошо, воду брал только полубаком. Боковая качка была незначительна, но килевая порядочная”. Выяснилась настоятельная необходимость поставить резиновые уплотнения на порты 6-дм носовых пушек. Даже при небольшой волне в 12–15 фт вода через неплотности портов “бьет фонтаном”, отчего в носовой части постоянно сыро. Из-за недостаточной прочности порт левого 6-дм орудия № 2 вдавило волной внутрь.

Вообще же отмечалось, что “под парусами крейсер держится хорошо, крен умеренный, качка покойная, руль ходит прямо”. В другом донесении говорилось, что в галфвинд при 8-балльном ветре и волнении 7 баллов корабль совершал до 11½ -12 розмахов, крен до 7°. В крутой бейдевинд (6–7 баллов) и волнении боковая качка отсутствовала, а килевая при скорости 11¼ уз доходила до 19,6 розмахов в минуту. Уклон от горизонтального положения составлял 1–1½°, иногда увеличивался до 3–4°. При попутном ветре насчитывали 10½ -12 розмахов в минуту. (Морской Сборник, 1892, № 11).

В рапорте от 28 августа отмечалось, что по выходе из Коломбо встретили жестокие ливни и шквалы, и особенно высокие и даже громадные волны высотой 28 фт и длиной 300–350 фт. Чтобы облегчить работу машинам, убавили число оборотов до 50 в минуту и шли со скоростью 8–9 уз. Корабль имел запасы провизии на 1 месяц, полные запасы воды (и еще 28 т пресной воды в междудонном пространстве для мытья) и 923 т угля. Осадка кормой составляла 26 фт 9 дм и носом 22 фт 5 дм (средняя 24 фт 7 дм). По чертежу средняя осадка составляла 23 фт, что означало перегрузку 1 фт 7 дм. По приходе в Аден имели 535 т угля и среднюю осадку 23 фт 2'Л дм.

Устранение перегрузки, а также всех тех недоделок, с которыми корабль спешно отправляли в плавание в 1890 г. и, наконец, проведение требовавшегося кораблю ремонта составили главную заботу Г.П. Чухнина в зиму 1892–1893 г. Уже 12 декабря он в рапорте (“по команде!”) в штаб Кронштадтского порта предлагал обширный перечень мер по устранению перегрузки. Сделать это было тем более необходимо, так как из-за переуглубления в 1 фт 9 дм (причем “до полного груза” еще не хватало 100 т угля). Корабль не может принять требуемые по штату боеприпасы. Их на корабле для больших орудий имеется по 30 % (53 снаряда вместо 160 на 6-дм орудия, а для скорострельного – на 25 % меньше).

Нуждаются в замене зарядные ящики, которые второпях были приняты при уходе в 1890 г. (штатные не были готовы). Они вмещают только по два заряда, а для третьего места не хватает, отчего зря пропадает емкость погреба. Г.П. Чухнин предупреждал, что при уходе в новое плавание опять обнаружится непоправимое “невозможно малое количество выстрелов на орудие”. Пополнение боеприпасов до штатной численности потребует увеличения нагрузки до 18 т (для больших орудий) и 17,6 т (для скорострельных орудий). Чтобы компенсировать это прибавление груза и остальную перегрузку, предлагалось в первую очередь заменить обширные площади жилой палубы, кают и кают-компании, покрытых кафелем и “каменной мастикой”. Сделать это к весне можно было лишь в носовой части жилой палубы. В каютах же и в кают-компании замена была сопряжена с чрезвычайно трудоемкой работой по демонтажу покрытий, а затем сооружению его заново.

Снять можно было все прямые паруса с их мощными реями, стеньгами и бушпритом, заменив его на утлегарь, а стеньги – легкими стеньгами для сигналов. Впоследствии Г.П. Чухнин считал возможным снять одну мачту, а существующие громоздкие марсы заменить боевыми. Не оправдавшим себя имуществом считал он и вспомогательный котел Бельвиля. Для опреснения он не годился, для обеспечения работы динамо-машин его паропроизводительность была недостаточна. Поэтому в плавании он оставался без применения. Снять следовало и шесть машинок для подъема мусора (эта работа без труда выполнялась вручную), а также шесть вентиляторов для форсированного дутья. Излишними оказались и 81 вторичный элемент (аккумуляторы) – система освещения от динамо-машин оказалась вполне надежной и дублирования не требовала. Без употребления оставались и подпалубная цистерна пресной воды для ванн. Освободиться можно было и от семи мин заграждения. При нехватке помещения, для хранения всех штатных 36 мест корабль мог принять только 24 их якоря. Вообще же можно было ограничиться 20 минами, так как “несравненно большее значение”, чем мины, имеет восстановление штатной численности артиллерийских боеприпасов. Осуществление всех названных предложений позволяло разгрузить корабль на 128,2 т.

15 декабря Г.П. Чухнину по приказанию управляющего Морским министерством поручили составить полную программу борьбы с перегрузкой. Все как будто понимали, что нельзя мириться с тем, что верхняя кромка броневого пояса из-за перегрузки возвышалась над водой всего на 6 дм. Но не так-то просто было “принять” с корабля те грузы, которые уже успели приобрести на нем права “гражданства”. Хуже того – МТК своим журналом по механической части № 11 от 26 января 1893 г. (по результатом инспекторского смотра, указал на необходимость установки на корабле ряда дополнительных механизмов и приспособлений. В частности, паровую трубу и трубы отработанного пара вспомогательных механизмов следовало из жилой палубы, где они были не защищены, провести под броневой палубой. И тут же решение это, ввиду очевидно высокой трудоемкости работ, предоставлялось на усмотрение управляющего Морским министерством. Признавалось нужным добавить к двум имеющимся “опреснителям-кипятильникам” третий (на 40 ведер), который следовало установить не позже 1 апреля.

Этот срок был, очевидно связан с намерением послать “Память Азова” в США на торжества 400-летия открытия Америки Колумбом. Управляющий Морским министерством установку опреснителя приказал отложить до возвращения из Америки. Шесть вентиляторов решили не снимать – они нужны были для усиления поступления воздуха в топки котлов. Переделать предлагалось, заказав Балтийскому заводу, соединение дейдвудных валов (они состояли из двух частей, что сильно осложняло замену бакаутовых подшипников). Работа оценивалась в 2640 р.