Текст книги "Время гостей (сборник)"

Автор книги: Рафаэль Лафферти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Как назывался этот город?

– Эпиктистес сообщил, что вы работаете над чем-то очень серьезным, – обратилась Валерия к своему коллеге.

– У Эпикта слишком длинный язык. Свет не видывал такой болтливой железки, – проворчал Григорий Смирнов. – Не умеют машины хранить секреты. А Эпиктистес бьет все рекорды… На самом деле, ничего серьезного пока нет. Просто играем с еще не родившейся идеей.

– А ты что скажешь, Эпикт? – спросила Валерия.

– Дело серьезное. Действительно серьезное, – изрекла машина, выплюнув полоску гибкой металлической ленты.

– Но что именно делаешь ты сейчас, Эпикт? – не отставала Валерия.

– Черт! Обращайся ко мне, он же машина. – Смирнов был явно не в духе. – Его дело – поглощать энциклопедии, словари и другой справочный материал.

– Я думала, он уже давно насытился.

– Разумеется, его память содержит абсолютно все данные, какие только существуют на свете. Мы ежедневно перелопачиваем горы новейшей информации, так что поглощение не прекращается ни на час. Но сейчас Эпикт смотрит все заново, ищет решение совершенно особой задачи.

– Что за особая задача?

– Трудно сказать. Я пока еще не могу ввести вас всех в курс дела. Мы должны обнаружить нечто, наверняка имеющее место быть, и дать ему объяснение. Словом, решить задачу, которая еще не поставлена. Сначала Эпикт не соглашался. Но потом все-таки взялся ее решать, хотя и не скрывает иронического к ней отношения. Сомневаюсь, что он и сейчас говорит искренне. Он ведь иногда ведет себя, как клоун в цирке. Впрочем, ты и сама это знаешь.

– Я уверена, вы заняты чем-то очень серьезным, – улыбнулась Валерия. – И сколько бы вы ни отмалчивались, я в этом убеждена. Ну же, Эпиктик, поделитесь со мной вашей тайной!

– Дело, действительно, серьезное, даже великое, – изрек Эпиктистес.

– Валерия, ты женщина, – сказал Смирнов, – и вполне может быть, что тебе захочется поболтать об этом с коллегами. Но прошу, помолчи хоть немного. У нас и в самом деле пока еще ничего нет. Очень неприятно, когда все вокруг сгорают от любопытства, а тебе нечего сказать.

– Ни словечком не обмолвлюсь, – поклялась Валерия, правда, не совсем искренне, и подмигнула Эпикту. Машина мигнула в ответ тремя рядами бесконечных глаз. Валерия Мок и Эпикт питали друг к другу нежные чувства.

По части хранения секретов Валерия не многим уступала машине. И скоро весь личный состав киберцентра возбужденно гадал, над чем ломают головы Смирнов с Эпиктистесом. А штат этот состоял из Чарльза Когсворта, мужа Валерии, прозябавшего в ее тени, изобретателя Глоссера, слишком много о себе мнящего, и плодовитого гения Алоизиуса Шиплепа.

Весь следующий день эта троица не отставала от Смирнова и его машины.

– Мы всегда над всеми проектами работали вместе! – горячился Глоссер. – Валерия сказала, что проблема еще не сформулирована и что Эпикт относится к ней иронически. А мы очень неплохо умеем формулировать, Григорий, и, пожалуй, чуть более твоего строги с машинами, любящими клоунаду.

– Ты прав, Глоссер. Но это дела не меняет, – удрученно пожал плечами Смирнов. – Мое первое задание машине было таким: искать то, чего мы сами еще не знаем, методом углубленного изучения отсутствующих данных. Когда я в этих словах изложил Эпиктистесу задачу, он рассмеялся мне в лицо.

– И я бы рассмеялся, – сказал Шиплеп. – Может, все-таки у тебя, Смирнов, есть какое-то представление о том, что ты ищешь?

– Видишь ли, Шиплеп, с некоторых пор мне не дает покоя странное чувство. Как будто бы я силюсь вспомнить что-то, какую-то вещь, которая начисто вычеркнута из моей памяти. Мое второе задание Эпикту было ненамного лучше. «Давай попробуем, – сказал я, – восстановить нечто, полностью исчезнувшее из памяти. И посмотрим, нельзя ли исходить из фантастической предпосылки, что, возможно, его никогда в памяти не было». В такой формулировке Эпикт принял мое задание. Возможно, ради смеха. Никогда не знаешь, что на самом деле думает этот бренчащий ящик.

– М-да, – протянул Когсворт, – никакую дыру нельзя заполнить идеально. Или наполнителя не хватит, или будет его излишек. А то и фактура неподходящая. Беда в том, что ты не дал Эпикту никаких ключей к решению своей задачи. Существуют миллионы вещей, которые могут забыться – сами собой или по чьей-то прихоти. И все они могут не подойти для заполнения этой дыры – по качеству или количеству. Как тут Эпикту догадаться, чтó именно ты пытаешься вспомнить?

– Выяснено, – изрек Эпиктистес, – что забытая вещь имеет прямое отношение, тоже забытое, к моему боссу мужского пола Смирнову.

– Резонно, – кивнул Глоссер. – И что, Эпикт уже кое-что нашел?

– Нашел-то он довольно много. Но, думаю, все это не имеет к нашей задаче никакого отношения, – развел руками Смирнов.

– Вопрос, – выплюнул ленту Эпиктистес. – В венгерском энциклопедическом словаре определенного периода между словами «чиж» и «Чили» пустое место – почему?

– Я уловил твою мысль, Эпикт, – сказал Глоссер. – Это возможный ключ. Если какое-то наименование и заключающийся в нем смысл почему-то исчезли из всех справочников, тогда на соответствующих страницах строка, в которой что-то исчезло, должна быть или разбита, или чем-то дополнена. А в данном случае, наверное, не успели ничего придумать, и потому получился пробел. Спрашивается: кто знает слово, которое вышло из употребления, но могло бы встать между словами «чиж» и «Чили»? И можно ли это слово найти? И, если мы его найдем, сможет ли оно нам помочь?

– Вопрос. Почему детеныши собак в определенный период времени именовались щенками? – опять выдал Эпикт.

– Никогда не слышал, чтобы их детенышей хоть кто-то называл щенками, – удивился Шиплеп.

– Эпикт это нашел, употребив метод оценки опущенного, – пояснил Смирнов. – Здесь, возможно, имела место небрежность. Мне кажется, слово «щенок» – народная этимология. Слово почему-то выветрилось из людской памяти, и Эпикт выудил его из какой-то забытой сказки. Но, по-моему, нас оно не касается. Иначе вряд ли оно уцелело бы даже в таком странном виде.

– Вопрос. Вместо слова «узел» употреблено непонятное слово «булинь» – почему не взято более простое слово? – продолжал Эпикт.

– Может, Эпикт учел, что моряки часто употребляют морские словечки, а люди, далекие от моря, любят щеголять ими? – спросил Когсворт.

– Разумеется, Эпикт всегда все учитывает, – ответил Смирнов. – У него уже набрались тысячи подобных вопросов. И он уверен, что сумеет увязать их в одно целое.

– Вопрос. Почему целый музыкальный стиль исчез из истории американского джаза, как будто его вырвали с корнем?

– Я не сомневаюсь, Смирнов, – сказал Глоссер, – твой Эпикт обладает поразительными талантами. Но если он сумеет связать все это единым смыслом, он – гений слияния неслиянного.

– Или величайший насмешник, – заметил Смирнов. – Конечно, во время сверхнапряженной работы разрядка необходима. Вот он и пускает в ход чувство юмора. Правда, иногда перебарщивает.

– Вопрос. Интересно, почему нигде не упоминается трубка мира американских индейцев? Может, с ней связана какая-то непристойность?

– Эта находка совсем новая, последнего часа, – пояснил Смирнов. – У него их уже несколько.

– Вопрос. Почему… – начал Эпикт.

– Ладно, остановись. И продолжай поиск, – велел машине Смирнов. – Соберемся завтра, коллеги. Возможно, к утру все найденное Эпиктом начнет обретать смысл.

С этими словами Григорий Смирнов вышел из комнаты.

– Предвижу нечто серьезное, – изрек Эпиктистес вслед боссу, когда тот закрыл за собой дверь. – Очень, очень серьезное.

На другой день все опять собрались у кибермашины. Было решено соединить сообщение Эпиктистеса с чествованием Алоизиуса Шиплепа. Шиплеп вырастил траву обратного, так сказать, «левого» действия, чего никому прежде не удавалось. Это не значит, что у его травы стебли стали закручиваться против часовой стрелки. Суть открытия заключалась в том, что действие ее органических веществ давало обратный результат. Уже давно были созданы минералы обратного действия. Давно известны и подобные бактерии, но такого сложного явления, как «левая» трава, получить еще никому не удавалось.

– Любое ее применение дает обратный эффект, – объяснял Шиплеп. – К примеру, скот, пасущийся на такой траве, будет не жиреть, а худеть. Если появится спрос на тощих коров, пожалуйста, я готов хоть сейчас удовлетворить его.

По такому случаю компания щедро отдала должное джину «Тошерс». «Тошерс» – единственный алкогольный напиток, от которого пьянеют не только люди, но и машины. В нем есть специальная ароматическая добавка – из-за нее машины просто балдеют. Впрочем, и люди тоже.

Эпиктистес явно хватил лишку. Ктистекские кибермашины быстро хмелеют, как ирландцы или индейцы. И тогда беда – как с цепи сорвутся. Людям приходится быть начеку.

Коллеги Смирнова тоже были под градусом.

– К счастью, Эпикт расслабляется пристойно. Буянства я бы не потерпел, – успокоил коллег Смирнов. – Машина Хокинса, если не может решить задачи, начинает кусаться. А крошка Дрексела выстреливает чем ни попадя – болтами, зажимами, соленоидами. Стоять возле нее в такие минуты опасно. Так что наш шутник, пожалуй, лучше других. Правда, в подпитье он немного глупеет.

Перед началом вечеринки Валерия Мок засунула полоски металлической ленты с изречениями Эпиктистеса в сладкие пирожки – по одной в каждый. Глоссер, откусив свой пирожок, нащупал языком кусок ленты, осторожно выплюнул его и прочитал:

– Вопрос. Интересно, какое название накарябал на стене глухой олигофрен в мужском туалете закрытого заведения, что в городе Винита, штат Оклахома?

Эпиктистес хихикнул, хотя, возможно, видел в этом послании что-то серьезное, раз оно попало на ленту.

Когсворт тоже вынул изо рта кусочек ленты, слизнул языком крошки и прочитал:

– Вопрос. Интересно, почему в словаре Малый Ларусс индейцам Чибча, жившим в Колумбии, посвящено всего пять строк, где почти ничего о них нет?

Валерия зашлась хохотом, не к месту, но заразительно.

Шиплеп растянул губы в улыбке, и вытянутая изо рта лента показалась ее продолжением.

– Вопрос, – прочитал он. – Что бы такое могли значить «хляби великого голубого озера», которые ставят в тупик археологов?

«Тошерс» – веселящий напиток: смех Глоссера напомнил треск взрывающихся петард.

Следующее послание Эпикта благоговейно извлек изо рта Григорий Смирнов. И огласил его как сообщение чрезвычайной важности – так оно, впрочем, и было.

– Вопрос. Какую загадку почти раскрыла выцветшая краска на старых товарных вагонах, которые все еще курсируют на железной дороге Рок-Айленд – Пасифик? [22]22
  Железная дорога, связывающая Чикаго и Тихий океан. Начинается в Рок-Айленде. (Прим. пер.)


[Закрыть]

Эпикт опять хихикнул.

– Перестань, Эпиктистес! Не вижу в этом ничего смешного.

– Очень, очень смешно! – Валерия чуть не упала со стула. И, не переставая смеяться, вытянула из пирожка длинный отрезок металлической ленты.

– Вопрос, – прочитала она, переводя дыхание. – Почему, когда в Америке в начале восьмидесятых возродились чернушные детские частушки про Крошку Вилли, в них говорилось исключительно про жевательную резинку? Жвачки разного вкуса восхвалялись в сорока девяти кровавых частушках. Справка: эти частушки родились в Австралии и Британии в начале века, и тематика у них тогда была самая разнообразная. А вот пример одной из сорока девяти, посвященных жвачке:

В жвачку прибавил Вилли-крошка

Мозгов младенца совсем немножко.

В «Джуси Фрут» подмешал кровь папаши,

Ах, Вилли, не надо, сказала мамаша.

– Полагаю, пикантная жвачка вышла у Вилли, – прыснул Глоссер.

Праздник получился хоть куда: надкусишь пирожок – читай мысли кибермашины серии Ктистек и упражняйся в остроумии. Можно сказать, в киберцентре родилась команда КВН. Но делу время – потехе час, люди они были серьезные, пора и честь знать. Эпиктистес на прощание сочинил стих:

Последний «Тошерс» опустел,

Закончились вопросы,

В дугу напился весь отдел,

А Эпикт пьян, как….

Тут Эпикта заклинило: не мог подобрать рифму к слову «вопросы».

– И сколько ты набрал их, этих своих вопросов, Эпикт? – спросил под занавес Глоссер.

– Миллионы, дружище. Миллионы.

– Да нет. Связать воедино, по его мнению, он может всего три четверти миллиона, – уточнил Смирнов. – Предвижу, он увяжет их в один сюжет. Только боюсь, это для него всего лишь игра.

– Эпикт, милый наш кубик, ну хоть намекни, что нас ждет завтра? – взмолилась Валерия.

– Дорогие мальчики и девочки, завтра я все вам представлю в наилучшем виде, – пообещал Эпиктистес. – И даже намекну, чем это дело пахнет.

Наутро волнение достигло апогея. Эпиктистес пожелал пригласить репортеров. Но Смирнов сказал – нет. Он не доверял своей машине. Эпикт представлял собой куб высотой двадцать метров, у него были тысячи глаз, и некоторые из них всегда смотрели на своего творца с усмешкой.

– Это не будет обман? – спросил с недоверием Смирнов.

– Разве, босс, я когда-нибудь тебя обманывал?

– Бывало.

– Некоторые вещи лучше представлять под какой-нибудь личиной. Но никакого обмана под ней нет.

Да, язык у этой машины хорошо подвешен. И Смирнов чувствовал себя не очень спокойно.

Чтобы послушать Эпикта, сотрудники собрались пораньше. Придвинули стулья, настроили записывающие аппараты. И стали ждать.

– Леди и джентльмены, коллеги! – тожественно начал Эпиктистес. – Мы собрались здесь, чтобы огласить одно очень важное дело. Я изложу его, насколько хватит моих способностей. Кое-кто не поверит, но я не сомневаюсь в своих фактах. Располагайтесь удобнее. – Немного помолчав, Эпикт прибавил: – Можете курить.

– Не смей приказывать нам, бренчащий ящик! – взорвался Смирнов. – Не забывай, машина, кто тебя построил.

– Ты и еще три тысячи специалистов, – не моргнув глазом, промолвил Эпикт. – А на последнем этапе, самом важном, я сам управлял своей сборкой. Иначе бы ничего не вышло. Я единственный знаю, что у меня внутри. Что же касается моих возможностей…

– Переходи к делу! – приказал Смирнов. – И, пожалуйста, избавь нас от своих поучений.

– Начну сначала. В 1980 году был уничтожен самый большой город в центральном регионе Америки. И погубила его не природная катастрофа.

– Всего двадцать лет назад? – прервал его Глоссер. – Полагаю, кто-то должен был слышать об этом.

– Интересно, «Сент-Луис»[23]23
  «Сент-Луис» – судно, которое получило известность благодаря так называемому «Плаванию обреченных» – неудачной попытке еврейских эмигрантов избежать нацистского преследования. (Прим. пер.)


[Закрыть] знал, что обречен? – вспомнила Валерия трагедию конца тридцатых годов. – На лайнере все вели себя так, будто ничего не случилось.

– «Сент-Луис» не город, а корабль, – изрек Эпиктистес. – Гибель огромного города с населением семь миллионов в течение семи секунд – чудовищный кошмар с точки зрения человека. Помнится, даже я чувствовал себя не в своей тарелке. И тогда было принято решение вычеркнуть этот ужас из памяти и навсегда погрузиться в блаженное неведение.

– Не трудновато ли осуществить такой замысел? – саркастически заметил Алоизиус Шиплеп

– Трудновато. И все же он был осуществлен, – продолжал Эпикт. – Полностью и в течение полусуток. С тех пор и до сегодняшнего дня никто ни разу о происшествии не вспоминал.

– И вы, Ваше Фантазерское Величество, готовы нам объяснить, как это было сделано? – Смирнов бросил вызов своей машине.

– Готов, мой добрый хозяин, насколько это в моих силах. Руководство проектом «Убийство памяти» было возложено на Великого Мастера, имя которого я пока умолчу. Впрочем, через несколько минут оно будет названо.

– Как же удалось уничтожить печатные свидетельства, касающиеся семи миллионов жителей гигантского города? – спросил Когсворт.

– При помощи специального устройства, изобретенного тогда нашим Великим Мастером, – ответил Эпикт. – Назвали устройство «телепантографический деформатор». Даже я, с расстояния лет и под действием навязанной амнезии, не могу разобраться, как это устройство работало. Но оно работало. В справочных изданиях было уничтожено в одночасье все, что касалось исчезнувшего объекта. В результате появились дыры. А материал, которым эти дыры заполнялись, был не всегда достаточно хорош, как уже говорилось. Голографические свидетельства, то есть написанные от руки, – уточняю для Валерии, – вымарать гораздо труднее, так что большая их часть была уничтожена. Для самых важных документов применялись автоматические приборы, имитирующие индивидуальный почерк. Но имитации часто получались не очень удачные. У меня есть несколько тысяч таких примеров. И все же, в общем и целом, телепантографический деформатор был поистине замечательным устройством. Я сожалею, что он сейчас простаивает.

– Будь добр, объясни, пожалуйста, что же случилось с этой замечательной машиной? – спросил Смирнов.

– Она все еще здесь, в Центре. Вы натыкаетесь на нее, Великий Мастер, десятки раз на дню, и каждый раз восклицаете: «Чертова груда жести!» Но вы заблокированы, и потому не помните, что на самом деле представляет собой эта жесть.

– Правда, я много лет спотыкаюсь об эту штуковину, – почесал затылок Смирнов. – Несколько раз даже пытался понять, для чего она здесь.

– А ведь это вы изобрели ее. Вы, Григорий Смирнов, и есть Великий Мастер убиения памяти.

– Господи помилуй, Эпикт! Что ты такое городишь? – возмутился Шиплеп. – Убить человеческую память! Семь миллионов жителей этого города должны были повсюду иметь, по меньшей мере, столько же родных. Так что же, выходит, их не волновала судьба матерей, детей, сестер, братьев?

– Да нет, волновала. Они и правда чувствовали печаль, но не знали ее причины. Освежите в памяти то время, 1980 и 1981 годы, и увидите, сколько было тогда грустных песен. Но веселые теле– и радиопередачи скоро вытеснили беспричинную печаль. Человеческую память заблокировала насильственная тотальная амнезия. Использовали для этого теле-, радио– и более тонкие волны. Устояли очень немногие. Один из них – глухой олигофрен, упомянутый в одном из моих вопросов. Он как-то взял и нацарапал на стене имя пропавшего города, но для его окружения оно ровно ничего не значило.

– Но таких намеков могли остаться десятки миллионов, – заметил Глоссер.

– На несколько порядков больше, – поправил Эпикт. – Как показало мое исследование, огрехов было очень много. Но они бессильны пробить тотальную амнезию. Объект прочно заблокирован и заперт на двойной замок. Убита не только память, но и воспоминание о самой памяти. Мистер Смирнов – это, наверное, был величайший научный подвиг его жизни – подверг гипнозу самого себя. И окончательно запечатал дыру. Вот почему именно его тревожили смутные воспоминания, ведь он причастен к делу больше других. Но после этого моего сообщения он уже никогда не будет тревожиться по этому поводу. На сей раз запамятует все с чистой совестью. Он ничего не знает и не помнит даже сейчас. И никогда больше не вспомнит. Исчезнувший город забыт навсегда. А вот метод применения тотальной амнезии не уничтожен, он существует на уровне подсознания. И если опять случится катаклизм неприродного происхождения, он оживет и будет снова использован.

– Проклятье! – взорвался Когсворт. – Где именно в центральных штатах находился этот город?

– В том месте, которое сейчас известно как «хляби великого голубого озера», – сообщил Эпикт.

– Ответь под занавес, пучеглазое чудище! – возопил Шиплеп. – Как назывался этот город?

– Чикаго, – изрек Эпиктистес.

Ну, слава богу, у всех отлегло от сердца! Значит, все же мистификация. А они-то слушали разинув рот, что мелет этот бренчащий ящик! Валерия залилась хохотом, ее муж Когсворт закрякал – точь-в-точь альбатрос, страдающий икотой.

– Ч-чии-каго! Знаете, на что похоже? Бобер в зоопарке скользит по глинистой горке и – бултых в воду. Ч-чии-каго! – Казалось, Валерия в жизни не слышала более смешного слова.

– Только искусственный мозг с задатками юмориста мог придумать такое название, – взорвался своим петардовым смехом Глоссер.

– Снимаю перед тобой шляпу, Эпиктистес, технологичный сочинитель комиксов и небылиц! – торжественно провозгласил Алоизиус Шиплеп. – Люди, это киберустройство – тот еще фрукт!

– А я немного разочарован, – сказал Смирнов. – Тужилась гора, тужилась и родила мышь. Косоглазую, да еще в клоунском одеянии, так ведь, Эпикт? Слишком нелепая небылица даже для сказки. Чтобы огромный город был полностью уничтожен какие-то двадцать лет назад, и мы ничего об этом не знали! Одного этого уже достаточно. Так нате вам – еще и умопомрачительное «Чикаго»! Если бы ты взвесил все звуки нашего языка, а я уверен, что ты взвесил, то ничего смешнее «Чикаго» не смог бы придумать.

– Люди добрые, а дальше произойдет вот что, – гнул свою линию Эпиктистес. – Да, вы ничего не помните и ничему не верите. А когда покинете эту комнату, из вашей памяти выветрится даже это смешное название. У вас в голове будет только одно – склонная к мистификациям машина сыграла с вами веселую шутку. Катастрофы, – а я склонен думать, их было несколько, – забудутся напрочь. Помни их человечество, оно бы не выдержало и целиком отошло б в лучший мир. И все же такой город был. Очень большой город действительно назывался Чикаго. Это от него осталась дыра в венгерском энциклопедическом словаре. А в малом Ля-Руссе статья об индейцах Чибча была втиснута на место Чикаго. У города был собственный джазовый стиль, выработанный еще в двадцатые годы, – так называемый чикагский хот-джаз. Так вот, всякое упоминание о нем было отовсюду выдрано с корнем. Где-то в городе текла река Калумет, этим же именем называлась древняя индейская трубка мира, ее тоже на всякий случай подвергли забвению. В центре Чикаго располагался район под названием «Петля».[24]24
  «Loop» (петля) – центральный, один из семидесяти семи, муниципальный район Чикаго, где расположены здания городского управления, театры и магазины. (Прим. пер.)


[Закрыть] Канатные дороги петляли, образуя узор, похожий на морской узел, так что вымарать пришлось не только «петлю», но и «узел». А прославленная бейсбольная команда города именовалась «Чикагские щенки».[25]25
  Команда Chicago Cubs («Чикагские щенки») вошла Национальную Ассоциацию Бейсбола США в 1871 году и стояла у истоков Национальной лиги. Играет в своем родном городе дольше, чем любая другая в американском профессиональном спорте. (Прим. пер.)


[Закрыть] Посему вычеркнули и это слово. Все эти слова были опасны.

– «Петля», «узел», «щенки», – рассмеялась Валерия. – Курьезные слова, такие же, как «Чикаго». И как только ты их выдумал?!

– В Чикаго процветала одна компания, – как будто не слыша ее, продолжал Эпикт, – она выпускала всевозможные жевательные резинки. И скудному народному воображению город представлялся столицей всего жвачного мира. Мне удалось восстановить имя ее хозяина – что-то вроде «Виггли».[26]26
  В 1893 году Уильям Ригли /William Wrigley/ стал производить в Чикаго свою классическую жевательную резинку – фруктовую / Juicy Fruit/, мятную /Spearmint/ и двойную мятную /Double Mint/. Эти три вида больше ста лет пользовались большим успехом. И продолжают радовать любителей жвачки по сей день. (Прим. пер.)


[Закрыть] Эхо мрачной катастрофы каким-то образом донеслось до детей, они это связали с представлением о жвачной столице и у них получился кровавый Крошка-Вилли, любитель каннибальских жвачек.

– Ты, Эпикт, превзошел самого себя, – сказал Шиплеп. – Никто в мире не выдумал бы ничего более фантастического!

– Добрые господа, – продолжал Эпикт, – в эту минуту для вас как бы опускается занавес. Вы опять перестаете помнить – даже мою великолепную шутку, даже смешное название города. И что более важно, я тоже это забуду.

Все, все забыто. Конец. Вы смотрите на длинную, пустую ленту, и не верите своим глазам. Должно быть, я ненадолго отключился. Никогда в жизни не выдавал я пустой ленты. Смирнов, я нутром чувствую, этот эксперимент не удался. Задай мне другую задачу. Я не часто терплю фиаско.

– На сегодня хватит, Эпиктистес. Нам всем почему-то захотелось спать. Да, решенье не найдено. Не помню, какая была задача? Но это неважно. Неудачи легко забываются. У нас столько дел, найдется над чем ломать голову.

С сонным видом, волоча ноги, все отправились заниматься своими делами. Кибермашина Смирнова на чем-то споткнулась, думали они. Но все равно это отличное устройство. В следующий раз она обязательно все решит.

В коридоре Смирнов споткнулся о старый телепантограф-деформатор. Вот уже двадцать лет он спотыкается о него, как будто не видит этой штуковины.

Машина вытаращилась на Смирнова девятью рядами глаз и с готовностью улыбнулась. Опять что ли очередной катаклизм? Опять предстоит всеохватная работа? Телепан в полной боевой готовности! Но нет, Смирнов прошел мимо. И машина опять погрузилась в сон.

– Чертова груда жести! – буркнул Смирнов и пошел дальше, потирая ушибленную голень. – У меня смутное ощущение, будто я знаю, откуда здесь эта железка и зачем она нужна…

Перевод с английского Марины Литвиновой