Текст книги "Время гостей (сборник)"

Автор книги: Рафаэль Лафферти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Теперь у него появилось время для массы вещей – в сущности, для всего. Не было на свете причины, которая могла бы помешать ему освоить любую науку на свете, когда он мог потратить 15 минут и выгадать 15 часов. Читал Винсент быстро, но внимательно. Теперь он мог прочитывать от 120 до 200 книг за вечер и ночь; спал он также в ускоренном состоянии, получая полноценный отдых за восемь обычных минут.

Перво-наперво он озаботился изучением языков. Освоить язык в объеме, достаточном для беглого чтения, можно за триста часов обычного времени или триста минут ускоренного. И, если изучать языки в порядке от самого близкого к наиболее непохожему, особых трудностей не возникает. Для начала он овладел пятьюдесятью языками и всегда мог добавить к перечню новый язык, потратив вечер, если возникала такая надобность. Одновременно он начал накапливать и систематизировать знания. Из литературы, строго говоря, набиралось не более десяти тысяч книг, которые действительно стоило прочитать и полюбить. Он проглотил их с великим удовольствием, и две-три тысячи из них оказались довольно важны, чтобы перечитать их в будущем.

История же оказалась очень неровной; приходилось знакомиться с текстами и источниками, не вполне читабельными по форме. Аналогично с философией. Изучение математики и естественных наук, как теоретических, так и прикладных, продвигалось медленнее. Тем не менее, обладая неограниченным ресурсом времени, можно было разобраться в чем угодно. Не было такой идеи, рожденной человеческим разумом, которую не понял бы другой нормальный человек при наличии достаточного времени, правильного подхода и соответствующей подготовки.

Часто, а со временем все чаще, Винсенту казалось, что он приближается к какой-то тайне; и всегда в такие моменты он ощущал слабый запах, как из глубокой ямы.

Он выделил основные моменты человеческой истории; или вернее самой логичной или, по крайней мере, самой вероятной из ее версий. Было сложно придерживаться ее главной линии, этой двухполосной дороги рациональности и откровения, которая должна всегда вести ко все более полному развитию (не прогрессу; прогресс – это фетиш, игрушечное слово, используемое игрушечными людьми), к раскрытию потенциала, росту и совершенствованию.

Но главная линия часто была неясна, скрыта или почти стерта, едва прослеживаясь сквозь туман и миазмы. Он воспринял Падение человека и Искупление как главные моменты истории. Но теперь он понимал, что ничто не случается единожды, что оба эпизода – из разряда постоянно повторяющихся; что из этой древней ямы тянется рука, отбрасывающая тень на человека. Он стал видеть эту руку в своих снах, – которые отличались особенной живостью, когда он спал в ускоренном времени, – как протянутую лапу шестипалого монстра. Он начал осознавать опасность ловушки, в которой оказался.

Смертельную опасность.

Одна из странных книг, к которой он часто возвращался и которая постоянно заводила его в тупик, называлась «Взаимосвязь полидактилии и гениальности». Написанная человеком, лица которого он так и не разглядел ни при одном из его явлений.

Она обещала больше, чем давала, и намекала больше, чем объясняла. Идея книги была скучна и неубедительна, подпертая беспорядочным нагромождением сомнительных фактов. Она не убедила его в том, что гениальные люди (даже если согласиться, что они таковыми являлись) часто имели одну необычную особенность – лишний палец на руке или ноге или его рудимент. Он не мог представить, какие возможные преимущества эта особенность могла давать.

* * *

Книга намекала на величайшего из корсиканцев, который имел обычай прятать руку за отворот камзола; на жившего ранее странного командора, который никогда не снимал бронированную перчатку; на эксперта по самым разнообразным вопросам Леонардо, который рисовал иногда человеческие руки и часто руки чудовищ шестипалыми и, следовательно, сам мог иметь такую особенность. В книге было упоминание о Юлии Цезаре, крайне неубедительное, которое сводилось все к тому же. Приводился пример Александра, имевшего незначительное отличие от других людей; неизвестно, что это было, но автор доказывал, что именно шестой палец. То же самое утверждалось о Григории XIII и Августине Аврелии, о Бенедикте, о Альберте Великом и Фоме Аквинском. Однако человек с уродствами не мог принять священный сан; если они приняли его, значит, шестой палец был в рудиментарной форме.

Упоминались Шарль де Кулон и султан Махмуд, Саладин и фараон Эхнатон; Гомер (греческая статуэтка эпохи Селевкидов изображает его с шестью пальцами, которыми он тренькает на неопределенном инструменте в момент декламирования); Пифагор, Микеланджело, Рафаэль Санти, Эль Греко, Рембранд, Робусти.

Зурбарин систематизировал сведения о 8 тысячах известных персон. Он доказывал, что они были гениями. И что они были шестипалыми.

Чарльз Винсент усмехнулся и посмотрел на свое уродство – раздвоенный большой палец на левой руке.

– По крайней мере, я в хорошей, хотя и скучноватой компании. Но что он имеет в виду, говоря о «трехкратном времени»?

Вскоре Винсент приступил к изучению клинописных глиняных табличек, хранящихся в Государственном музее. Серия табличек, посвященная теории чисел, терпимо разборчивая для Чарльза Винсента, накопившего к тому времени энциклопедические знания, имела пропуски и обрывалась на полуслове. В ней в частности говорилось:

«О расхождении основания систем счисления и вызванной этим путаницы, – ибо это 5 и это 6, и 10 и 12, и 60 и 100, и 360 и удвоенная сотня, то есть тысяча. Люди не отдают себе отчет, что числа 6 и 12 первичны, а 60 суть компромисс, сделанный ради снисхождения к людям. Ибо 5 и 10 – более поздние основания, и они не старше самих людей. Говорят, – и верят этому, – что люди начали считать пятерками и десятками, отталкиваясь от количества пальцев на руках. Однако задолго до этого – в силу некоей причины – люди считали шестерками и дюжинами. А 60 – число для подсчета времени, делящееся без остатка на основания обеих систем счисления, потому что обеим системам приходилось сосуществовать во времени, хотя и не на одном и том же уровне времени…» – большая часть остального была разрознена. И так уж случилось, что, пока Чарльз Винсент пытался разложить сотни клинописных табличек по порядку, он стал невольным виновником рождения легенды о призраке музея.

Он проводил в Государственном музее свои много-сот-часовые ночи, изучая и классифицируя. Естественно, он не мог работать без света и, естественно, становился видим, когда подолгу сидел без движения. Но как только охранники, ползущие медленнее улиток, делали попытку приблизиться к нему, он перемещался в другое место, и высокая скорость снова делала его невидимым. Охранники доставляли кучу хлопот, и однажды он крепко поколотил их, после чего прыти у них поубавилось.

Единственное, чего он боялся, – что охранники однажды выстрелят в него, чтобы выяснить, призрак он или человек. Он с легкостью увернулся бы от пули, двигающейся всего лишь в 2,5 раза быстрее, чем он сам, – но только в случае, если бы увидел ее. Незамеченная же пуля могла проникнуть опасно, даже смертельно глубоко, прежде чем он увернулся бы от нее.

Он стал причиной рождения легенд о других призраках: привидении Центральной библиотеки, привидении Библиотеки университета, а также Технической библиотеки имени Джона Чарльза Ундервуда. Такая множественность призраков благотворно повлияла на публику: люди перестали воспринимать их всерьез и поднимали верящих на смех. Даже те, кто действительно видел его как призрака, не признавали, что они верят в привидения.

* * *

Он снова посетил доктора Мэйсона для ежемесячного осмотра.

– Выглядите вы ужасно, – сказал доктор. – Не знаю, в чем причина, но вы сильно изменились. Если можете себе позволить, возьмите продолжительный отпуск.

– Я могу, – сказал Чарльз Винсент. – Именно это я и сделаю. Отдых в течение года или двух.

Он начал дорожить временем, которое приходилось тратить на обычный мир. Отныне его воспринимали как отшельника. Он стал молчалив и необщителен, потому что нашел крайне неудобным то и дело возвращаться в обычное время, чтобы поддерживать разговор, потому что в ускоренном состоянии голоса звучали для него слишком растянуто, чтобы уловить смысл произносимого.

Это не относилось к человеку, чьего лица он не видел.

– Вы демонстрируете очень слабый прогресс, – сообщил человек. Они снова сидели в полутемном помещении клуба. – Мы не можем использовать тех, кто не показывает значительного прогресса. В конце концов, вы всего лишь рудиментарный. Видимо, в вас очень мало от древней расы. К счастью, те, у кого нет прогресса, быстро губят себя. Вы же не думаете, что существует только две фазы времени, не так ли?

– Недавно начал подозревать, что их гораздо больше, – ответил Чарльз Винсент.

– И вы понимаете, что единственный шаг не может привести к успеху?

– Я понимаю, что жизнь, которую я веду, является прямым нарушением всех известных законов о сохранении массы, импульса и ускорения, так же как законов о сохранении энергии, о возможностях человека, о внутренней компенсации, о золотом сечении, о производительности человеческих органов. Я знаю, что не могу повысить количество своей энергии или работоспособность в 60 раз без соответствующего увеличения потребления пищи, – и все же это происходит. Я знаю, что не могу жить, тратя на сон лишь восемь минут в сутки, но я делаю это. Я понимаю, что не могу усвоить на приемлемом уровне опыт четырех тысяч лет за один жизненный срок, однако не вижу, что могло бы помешать этому. А вы говорите, я уничтожу себя.

– Те, кто ограничивается первым шагом, тем самым губят себя.

– И как делается второй шаг?

– В надлежащий момент вам будет предложен выбор.

– Интуиция подсказывает мне, что я им не воспользуюсь.

– Судя по текущим показаниям, вы откажетесь. Вы слишком привередливы.

– От вас исходит запах, древний человек без лица. Теперь я знаю, какой. Это запах ямы.

– Вам понадобилось столько времени, чтобы понять это?

– Ил из ямы. Материал, из которого сделаны глиняные таблички древней страны между реками. Мне снилась шестипалая рука, тянущаяся вверх из ямы и отбрасывающая тень на всех нас. Я прочитал: «Люди начали считать пятерками и десятками, отталкиваясь от количества пальцев на руках. Однако задолго до этого – в силу некоей причины – люди считали шестерками и дюжинами». Но время не пощадило глиняные таблички, оставив значительные пробелы.

– Да, время в одном из своих проявлений искусно и целеустремленно оставило эти пробелы.

– Я не могу найти имя, которое в одном из этих пробелов. Вы можете?

– Я – часть имени, которое в одном из этих пробелов.

– И вы – человек без лица. Но зачем вы бросаете тень на людей и контролируете их? С какой целью?

– Пройдет немало времени, прежде чем вы узнаете ответы на свои вопросы.

– Когда я окажусь перед выбором, я тщательно взвешу все «за» и «против».

* * *

С этого момента в жизни Чарльза Винсента поселился страх. Теперь он редко позволял себе шалости в отношении людей.

За исключением Дженифер Парки.

Тот факт, что его притягивало к ней, казался странным. Он едва знал ее по жизни в обычном мире, и она была старше его минимум лет на пятнадцать. Но сейчас она нравилась ему за женские достоинства, и все его шалости с ней были пропитаны нежностью.

Эта старая дева не приходила в ужас и не бросалась запирать двери – она не беспокоилась по поводу таких вещей и раньше. Он мог идти за ней следом и гладить ее волосы, а она громко спрашивала возбужденным голосом:

– Кто ты? Почему не позволяешь увидеть тебя? Ты ведь друг, правда? Ты человек или что-то иное? Если ты способен ласкать меня, почему не поговоришь со мной? Пожалуйста, покажись. Обещаю, что не причиню тебе вреда.

Как будто она не могла даже представить себе, что вред мог быть причинен ей самой. И снова, когда он обнимал ее или целовал в макушку, она восклицала:

– По-видимому, ты маленький мальчик или почти маленький мальчик, вне зависимости от того, какой ты на самом деле. Ты молодец, что не роняешь мои вещи, когда передвигаешься по комнате. Иди сюда, я хочу обнять тебя.

Только очень хорошие люди не боятся неизвестного.

Когда Винсент столкнулся с Дженифер в обычном мире, куда он теперь находил повод наведываться как можно чаще, она взглянула на него оценивающе, как будто догадываясь, что их что-то связывает.

Однажды она обратилась к нему:

– Я знаю, что невежливо с моей стороны говорить об этом, но выглядите вы совсем плохо. Вы ходили к врачу?

– Несколько раз. Но, по-моему, это мой доктор должен сходить к врачу. У него вечная привычка делать необычные замечания, а теперь он еще и стал несколько неуравновешен.

– Будь я вашим доктором, думаю, я бы тоже потеряла спокойствие. Все же нужно найти причину вашего недомогания. Выглядите вы ужасно.

Не так уж и ужасно. Да, он облысел, это верно, однако многие мужчины теряют волосы после тридцати, хотя, возможно, и не так стремительно. Он решил, что это происходит из-за сильного сопротивления воздуха. В конце концов, находясь в ускоренном состоянии, он носится со скоростью около 300 миль в час. Достаточно, чтобы сдуть волосы с головы. И не по этой ли причине у него испортился цвет лица и появилась усталость в глазах? Но он понимал, что это чепуха. Он ощущал давление воздуха в ускоренном состоянии не более, чем в нормальном.

Наконец пришел вызов. Он решил не отвечать. Он не хотел оказаться перед необходимостью делать выбор; он не желал стать одним из них. Но у него и не было намерения отказываться от величайшего превосходства, которое он получил над природой.

– У меня будет и то, и другое, – сказал он. – Я – уже противоречие и невозможность. Пословица – всего лишь ранняя формулировка закона внутренней компенсации: «Нельзя взять из корзины больше, чем в ней лежит». В течение длительного времени я нарушал законы и балансы. «Сколько веревочку не вить, а концу быть», «Кто танцует, тому и платить скрипачу», «Все, что поднимается, опускается». Но являются ли пословицы действительно универсальными законами? Несомненно. Смысл пословицы имеет силу универсального закона; это всего лишь иная формулировка. Но я противоречил универсальным законам. Остается посмотреть, нарушал ли я их безнаказанно. «Любое действие рождает противодействие». Если я откажусь иметь дело с ними, я спровоцирую ответную реакцию. Человек без лица сказал, что это всегда гонка между абсолютным знанием и уничтожением. Отлично, я участвую в ней.

* * *

Они начали преследовать его. Он знал, что они находились в ином состоянии, настолько же ускоренном относительно него, насколько он был ускорен относительно обычного мира. Для них он был почти что неподвижной статуей, мало отличающейся от мертвеца. Для него они были невидимы и неслышимы. Они преследовали его и устраивали мелкие пакости. Но он по-прежнему не отвечал на вызов.

В конце концов, им пришлось прийти к нему, и они материализовались в его комнате, люди без лиц.

– Выбор, – сказали они. – Вы заставили нас проявить бестактность, чтобы озвучить его.

– Я не стану одним из вас. От вас смердит ямой, этой древней грязью, из которой слеплены клинописные таблички страны между реками, – запах народа, который существовал до появления людей.

– Это длилось так долго, что мы сочли, что это будет длиться вечно. Однако Сад, который располагался по соседству, – вам известно, как долго просуществовал Сад?

– Не имею представления.

– Все произошло в течение одного дня, и к наступлению ночи они были изгнаны. Вы хотите разродиться чем-то более долговременным, не так ли?

– Нет. Я не уверен, что хочу.

– А что вам терять?

– Только мою надежду на вечность.

– Но вы не верите в нее. Ни один человек никогда по-настоящему не верил в вечность.

– Ни один человек никогда до конца не верил в вечность, но и никогда до конца не отвергал ее, – сказал Чарльз Винсент.

– По крайней мере, вечность недоказуема, – сказал один из безлицых. – Ничего не доказано, пока не наступил конец. Но в случае наступления конца ее существование будет опровергнуто. И все это время не будет ли искушения поинтересоваться: «А что, если она закончится в следующую минуту»?

– Думаю, если мы сохраним живую плоть, то получим своего рода гарантию, – сказал Винсент.

– Но вы не уверены ни в выживании плоти, ни в получении гарантии. В настоящий момент мы подошли к вечности вплотную. Когда время мультиплицирует самое себя, и это повторяется вновь и вновь, разве это не приближение к вечности?

– Не думаю. Но я не стану помогать вам. Один из вас говорил, что я слишком привередлив. Итак, теперь вы скажете, что уничтожите меня?

– Нет. Мы лишь позволим вам быть уничтоженным. В одиночку вам не выиграть гонку.

После этого Чарльз Винсент почему-то почувствовал себя более зрелым. Он понял, что ему и впрямь не предназначено быть шестипалым существом из ямы. Он понял, что, так или иначе, ему придется заплатить за каждую выгаданную минуту. Однако то, что он выгадал, он использовал на полную катушку. И какие бы возможности ни открывало абсолютное овладение человеческими знаниями, он попытается их реализовать.

Он сильно удивил доктора Мэйсона медицинскими познаниями, которых он нахватался в справочниках, а доктор развлекал его демонстрацией озабоченности. Но, как бы там ни было, Винсент чувствовал себя прекрасно. Возможно, он был не столь энергичным, как раньше, но только потому, что теперь избегал бессмысленной активности. Он по-прежнему оставался призраком библиотек и музеев, но его удивили появившиеся сообщения о том, что старого призрака сменил молодой.

* * *

Теперь он наносил таинственные визиты Дженифер Парки реже. Ибо ее восклицания, адресованные призраку, вгоняли его в уныние.

– Твои прикосновения стали совсем другими. Бедняжка! Могу я хоть чем-нибудь помочь тебе?

Он решил, что она слишком молода, чтобы понимать его, хотя по-прежнему был очарован ею. Он перенес свою привязанность на миссис Милли Молтби, вдову, старше его, по меньшей мере, на тридцать лет. Однако ее манеры, по-девичьи жеманные, нравились ему. Кроме того, ее отличал острый ум и верность своим чувствам, и она тоже воспринимала его посещения без страха, ограничившись короткой паникой при первой встрече.

Они играли в игры – письменные игры, потому что общались в письменной форме. Она строчила фразу, потом поднимала бумагу над головой, откуда та исчезала, когда он забирал ее в свою среду. Он возвращал ответ через полминуты или полсекунды ее времени. У него было преимущество перед ней – гораздо больше времени на обдумывание ответа, но и у нее тоже было преимущество перед ним, которое заключалось в природном остроумии и упорном стремлении быть первой.

Еще они играли в шашки, и ему часто приходилось ретироваться на время между ходами и занимать себя чтением главы книги по искусству, и даже так она часто выигрывала; ибо прирожденный талант, вероятно, не менее ценен, нежели накопленные знания, разложенные по полочкам.

Но и к Милле он вскоре потерял интерес – по той же самой причине. Теперь его интересовала (нет, он не станет больше влюбляться или очаровываться) миссис Робертс, прабабушка, которая была старше его по меньшей мере на 50 лет. Он проштудировал все материалы, объясняющие привлекательность стариков для молодежи, но все равно не мог объяснить свои меняющиеся привязанности. Он решил, что трех прецедентов достаточно, чтобы сформулировать универсальный закон: женщина совершенно не боится призрака, даже если он касается ее, оставаясь невидимым, и пишет ей записки без помощи рук. Возможно, амурные призраки знали это давным-давно, но Чарльз Винсент сделал открытие самостоятельно.

Когда накапливается достаточно знаний по какой-нибудь дисциплине, в один прекрасный момент внезапно всплывает модель, словно образ в рисунке, увиденный там, где до этого он прятался в деталях. А когда будет накоплено достаточно знаний по всем дисциплинам? Разве это не шанс, что всплывет модель, контролирующая все на свете?

Чарльза Винсента охватил последний порыв энтузиазма. Во время долгого бодрствования, пока он поглощал источник за источником и сортировал информацию, ему казалось, что модель прорисовывается отчетливо и сама собой, при всей своей удивительной запутанности в деталях.

– Я знаю все, что знают они в своей яме, и я знаю тайну, которая неизвестна им. Я не проиграл гонку – я выиграл ее. Я могу победить их даже там, где они уверены в своей неуязвимости. Если нами будут управлять в дальнейшем, то пусть, по крайней мере, это делают не они. Все сходится. Я докопался до истины в последней инстанции, они проиграли гонку. У меня есть ключ. Теперь я смогу пользоваться временем, не боясь поражения и уничтожения, и даже не помышляя о сотрудничестве с ними.

– Осталось поделиться своими знаниями, опубликовать данные, и человечество избавится, по крайней мере, от одной тени. Я сделаю это сейчас же. Или чуть погодя. В нормальном мире близится рассвет. Я посижу здесь и немного отдохну. Потом я выйду и свяжусь с соответствующими людьми, чтобы разместить информацию. Но сначала я немного отдохну.

И он тихо умер в своем кресле.

* * *

Доктор Мэйсон сделал запись в своем дневнике: «Чарльз Винсент – классический случай преждевременного старения, один из наиболее наглядных во всей геронтологии. Я знал пациента на протяжении нескольких лет, поэтому могу подтвердить, что год назад его внешний вид и состояние организма не демонстрировали отклонений от нормы. Возраст пациента соответствует указанному, более того, я был знаком с его отцом. Наблюдение велось на всем протяжении болезни, поэтому проблем с идентификацией личности не возникало, кроме того, были сняты отпечатки пальцев для протокола. Я утверждаю, что Чарльз Винсент в возрасте тридцати умер от глубокой старости. Его внешний вид и состояние здоровья соответствовали возрасту 90 лет».

Потом доктор начал с новой строки: «Как и в двух предыдущих случаях, которые мне довелось наблюдать, болезнь сопровождалась наваждениями и серией снов, настолько идентичными у всех троих, что в это трудно поверить. Для истории, пусть даже в ущерб собственной репутации, я привожу ниже отчет о них».

Но, написав это, доктор Мэйсон крепко задумался.

– Нет, я не сделаю этого, – сказал он и вычеркнул последнюю строчку. – Пусть лучше драконья ложь спит.

А где-то люди без лиц, пахнущие ямой, усмехнулись про себя со скрытой иронией.

Перевод Сергея Гонтарева