Текст книги "Время гостей (сборник)"

Автор книги: Рафаэль Лафферти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

– Я вижу его, – прошептал Гарамаск, когда они поднялись немного выше. – Он огромный. Я атакую, пока он не напал первым.

– Это не Большой Риксино, – возразил Чаво, – и никто другой не вступит в схватку, пока король на горе. К тому же, если ты заметил, его зловоние недостаточно сильное.

– Для меня достаточно сильное, – прохрипел Гарамаск воспаленным горлом. – Я атакую.

И он бросился на зверя. Тот заревел и встал на дыбы, ростом в полтора раза выше человека. Разинув огромную пасть, он молотил огромными лапами по воздуху. Гарамаск пригнулся и нанес рубящие удары шпорами и наколенными кинжалами по задним лапам зверя, одновременно пропарывая брюхо шипом, закрепленным на голове, и вонзая когти в поясницу. Зверь опрокинулся на спину, перевернулся, вскочил и с воем помчался прочь. Гарамаск поковылял было за ним – без единого шанса догнать, если только зверь не замедлит бег.

– Не преследуй его, Папа Гарамаск, – крикнул Чаво. – Это не Большой Риксино. Всего-навсего медвежонок, он и улепетывает как медвежонок. Не трать время на преследование неопытного детеныша.

– Такое впечатление, что я несколько дней лез в гору в одиночку, – сказал Гарамаск, задыхаясь. Он чувствовал усталость и раздражение из-за дурацкого положения, в котором оказался. Реальное зловоние, королевский смрад, по-прежнему исходило сверху. А он всего лишь поранил скулящего детеныша.

Гарамаск карабкался дальше, больше не отвлекаясь по сторонам. Потом смрад сгустился и перебил все остальные запахи. Риксино поджидал их совсем рядом.

– Мы почти на вершине, – сказал Гарамаск. – Вряд ли его берлога выше. Вон у того гребня свернем налево и будем ползти вдоль него, пока не окажемся над его логовом. Вверху голая скала. Берлога должна быть где-то в зарослях у подножия.

Они ползли по опасному осыпающемуся выступу, испытывая неудобство из-за притороченных шпор и наколенных кинжалов. Гарамаск, двигавшийся впереди, ощутил присутствие очень крупного животного. Он различал его тяжелое дыхание и клацанье зубов и почти задыхался от его смрада. Слышал, как оно скребет огромными клыками по скале; даже мог расслышать толчки крови в его сосудах. Но первое, что он увидел парализующе близко, были внутренности зверя.

Гарамаск зачарованно глядел прямо в раскрытую пасть метрового размаха в двух метрах под собой. Он неосмотрительно сильно перегнулся через край – и в одно мгновение лишился половины носа: распластавшийся по скале зверь тянулся передними лапами вверх, и один из его взмахов достиг лица охотника.

У Гарамаска тоже были когти. Взбешенный, он полоснул ими по лапам Риксино, когда большой медведь протянул их вверх. Используя свое окровавленное лицо как приманку, Гарамаск наносил удары когтями каждый раз, когда медведь вытягивался вверх к нему. Зверь показался ему медлительным и глупым. В какой-то момент Риксино захлопнул зияющую пасть, опустился на землю и стал зализывать окровавленные лапы. Гарамаск перекинул ноги через край и, полусвесившись, с размаху ударил по морде животного шпорой-кинжалом. Он наполовину ослепил медведя, распоров ему глаз или повредив его до такой степени, что из-за текущей крови зверь ничего им не видел. Гарамаск успел забраться на выступ прежде, чем Риксино смог нанести ответный удар.

Риксино опустился на четыре лапы, подобрался и прыгнул вверх на выступ. Ухватившись огромными передними лапами за край скалы, медведь повис. Гарамаск полоснул по мясистым лапам шпорами-кинжалами, а потом со всей силы по морде зверя – и еще раз, и еще, и еще, не останавливаясь, пока тот висел. Лапы соскользнули, и животное съехало вниз по скале. И все же оно было такое огромное, в нем было так много крови и мышц, что царапины, нанесенные человеком, не могли серьезно повредить зверю.

– Медведь, ты глупый увалень, точнее, большой глупый увалень, – заговорил Гарамаск. – Что-что? У тебя есть в резерве что-то еще? Еще больше выделений для усиления смрада? Что ты сделаешь, медведь?

Риксино снова встал на дыбы и разинул огромную пасть. И теперь от него разило влиянием на ином уровне.

– Папа Гарамаск, не свались! – крикнул Чаво. – Не упади в пасть Риксино!

– Что ты несешь? Зачем мне падать медведю в пасть? – удивленно спросил Гарамаск. – Медведь-медведь, ты задействовал свой резерв, не так ли? Кто ты – гипнотизер-самоучка? Это поможет тебе добыть птичку или лишнюю козырную карту, но не человека. Вруби свой резерв, медведь, на полную мощность! Тебе никогда не зачаровать Гарамаска настолько, чтобы он свалился тебе в пасть.

И Гарамаск полетел вниз головой прямо в пасть Риксино.

Сверху донесся еще один крик, устрашающий и истеричный, и вниз грузно скатилось третье тело. Из недр Риксино вырвался мучительный стон, и Гарамаск почувствовал, как затрещали его кости. Но он не умер в одно мгновение. Ему помог шип на голове. Его налокотные кинжалы, когда он влетал зверю в пасть, тоже выполнили свою кромсающую службу. Потом Гарамаска сдавило со всех сторон, и его голова начала раскалываться. А потом давление прекратилось – поглощающий его космос обмяк.

Некоторое время спустя Гарамаск продолжал подниматься к вершине горы Гири. Он был жив, более или менее, ошеломлен и не мог отдышаться из-за нехватки кислорода. Была ли схватка с Риксино галлюцинацией, вызванной кислородным голоданием? Чаво издавал обычный раздражающий шум. Но схватка не была галлюцинацией.

– Я спас тебе жизнь, Папа Гарамаск, – загремел Чаво. – Разве я не замечательный? Я убил Большого Риксино ударом в шею, пока он тужился, чтобы раздавить тебя в глотке. Большой Риксино может думать только о чем-то одном в каждый момент, а Большой Чаво может очень быстро пробивать ножом даже каменные сухожилия и мышцы, если ему обеспечить свободный доступ. Нет другого способа победить Риксино, кроме как подобным образом с участием двух охотников. Правда, охотник-наживка в пасти почти всегда погибает.

– Ты пытался убить меня, Чаво, после того как Сайнек упал с горы и разбился, – проговорил Гарамаск, задыхаясь. – Почему же ты не позволил Риксино покончить со мной, раз уж желаешь моей смерти?

– Твоя смерть в пасти Риксино не принесла бы нам пользы, – ответил Чаво. – Он пожирает слишком быстро.

– А в ином случае моя смерть принесла бы вам пользу?

– Мертвый, только что умерший или еще умирающий ты принесешь нам величайшую пользу, – произнес Чаво ласковым голосом. – Мертвый или умирающий ты будешь представлять нашу последнюю надежду.

Как раз к закату солнца они достигли вершины Гири, второй горы Тригорья. Они съели горький горный паек, и Чаво обработал раны Гарамаска.

– Если ты выживешь на этой охоте (чего не случится), то сможешь заказать новый нос и снова стать красивым, – сказал Чаво. – Пока же тебе придется жить безносым до самой своей смерти завтра на закате. Или я могу попробовать изготовить тебе суррогатный нос из древесины этого колючего кустарника.

– Не беспокойся, Чаво. Я уже сплю.

Но Гарамаск не заснул. Чаво достал из рюкзака струнный хитур, заиграл свою ужасную музыку и запел.

– Чаво! – окликнул его Гарамаск. – А знаешь, почему жители Испании – есть такая страна в Мире – превратились из самой сильной нации в Европе в самую слабую всего за одно поколение?

– Может, они оскорбили лягушку-бога?

– Нет, у нас нет лягушек-богов.

– Не может быть! Ты уверен? Нет лягушек-богов? Ты разыгрываешь меня.

– Один коварный араб, возмущенный изгнанием арабов из Испании, привез в эту несчастную страну гитару, и та прижилась. В итоге несчастная страна пала, ее когда-то благородная душа усохла до жалкой плаксивости.

– Понимаю, Папа Гарамаск, – отозвался Чаво, по-прежнему бренча. – Они пали, как если бы благородные рогха должны были пасть, чтобы стать нами, оганта.

– Хорошая аналогия, Чаво. А некогда в Тихом океане Мира существовало благородное королевство Гавайи. Один морской дальнобойщик привез туда гитару – и вскоре благородное королевство умоляло, чтобы его колонизировала сухопутная нация.

– Да, конечно, это возымело бы эффект, Папа Гарамаск. Мы, оганта, согласились бы на такую колонизацию с радостью, но нет никого, кто принял бы нас.

– Моя родина, Конгломерат Штатов, пала аналогичный способом, – печально произнес Гарамаск. – А когда-то была благородная страна.

– Благородные рогха, ясное дело, презирали инструмент, – посетовал Чаво. – Но для нас он – Шетра, святая вещь. Он наша религия и наша любовь.

– Он – источник шума общепризнанной неполноценности во всех смыслах.

– Это само собой, Папа Гарамаск. А кто более неполноценный, чем мы, оганта? Но мы откажемся от него, обещаем, если когда-нибудь будем способны отказаться, оставаясь оганта.

– Ох, ложись спать, Чаво!

– Ты сказал, что в твоем мире нет лягушек-богов, зато есть простые лягушки. А у нас, наоборот, есть лягушки-боги и нет простых лягушек, за исключением привозных. Маленьких импортных лягушек. Самая большая из них легко уместится на двух ладонях. Иногда я размышляю о лягушках Мира. Насколько они велики, Папа Гарамаск? Такие же, как большой Риксино?

– О, нет. У тебя совершенно неверные представления, Чаво. Лягушки в Мире точно такие же, как и те, которых поставляют из Мира сюда. Для большинства из них хватит одной ладони.

– Ты уверен? Они меньше, чем я? Даже меньше, чем ты?

– Да нет же, Чаво. Они совсем маленькие. Я часто задавался вопросом о лягушачьем культе Паравата. В чем его суть?

– Ты опять разыгрываешь меня, Папа Гарамаск. Обязательно должны быть лягушки большого размера. Как же иначе? Лягушка самое чудесное существо на свете! Она единственная способна совершать лягушачий прыжок без труда. Может быть, эта способность когда-нибудь возвратится и к нам!

– Спи, чертов болван.

Чаво глубоко вздохнул.

– Я все время думаю о лягушках, – пробормотал он. И вскоре, похоже, заснул.

Потом пришел Элин, более разреженный и более нереальный, чем во время предыдущих сеансов.

– Орла-кондора Шасоуса не очень трудно убить, – сказал Элин. – Он атакует, когда ты будешь висеть на отвесной скале. Самый удобный момент для нападения. Если ты подстрахуешься веревкой и не поддашься страху, у тебя будет хороший шанс. Если сможешь, сверни ему шею, как курице, ибо курица он и есть. Он будет рвать тебя на куски, чтобы добраться до почек и селезенки. Не позволяй ему этого! Он постарается выклевать тебе глаза. Не дай ему это сделать! По крайней мере не оба глаза – иначе ты проиграл.

– Элин, я пойду до конца, как и ты, – сказал Гарамаск. – Я не хуже тебя. Скажи, что за тайна в конце, которую ты не успел раскрыть? Что особенного в последней жертве – Батер-Джено? К чему ты шел, Элин?

Но призраки, как известно, туги на ухо.

– Постарайся ослабить мост, после того как ты им воспользуешься, и следи за своим затылком, – посоветовал мертвец Элин. Потом он стал еще прозрачней и исчез.

И снова Гарамаск проснулся легко и быстро в предрассветных сумерках. Лицо и шея болели не так сильно, как накануне. Несмотря на отсутствие одного уха и носа, он был счастлив. Он вознес свое сердце навстречу утру и с удовольствием отвесил пинка Чаво, ибо тот не ранняя птаха.

Они съели горький горный паек, прикрепили кинжалы, когти и шипы, надели защитные доспехи и начали подъем на гору Биор, третью и самую высокую гору Тригорья. Биор, крутая, местами отвесная, походила на саблю, поднимающуюся из ножен, которыми служила гора Гири.

Впереди их ждал иной вид охоты и восхождение в иной стихии.

Их окружали наклонные скользкие поверхности скал, растущая под углом скользкая трава и стелющийся лишайник. Траву и лишайник поедали грызуны и травяные змеи, которые лениво ползали по камням. С высоты пикировали большие птицы и поедали грызунов и змей. Самой большой из этих птиц был Шасоус, орел-кондор.

– У шасоусов та же иерархия, что и у двух предыдущих тварей: множество особей и одна из них главная? – спросил Гарамаск.

– Да, атаковать будет сам Шасоус, другие не будут. Нам нужно бояться Большого Шасоуса, который гнездится на третьей луне.

– Блаженный магледун! А где гнездятся другие шасоусы?

– На второй луне. Менее благородные из крупных птиц гнездятся на первой луне, а всякая мелочь – на самом Паравате. Мне говорили, в Мире нет таких больших птиц, как Шасоус.

– Таких больших, как эти три, парящие над нами? Таких нет. Они шасоусы?

– Нет, Папа Гарамаск, они из менее благородных птиц, это птицы сейер. Взобравшись немного выше, мы доберемся до охотничьих угодий Шасоуса. Сейчас я поднимусь, здесь опасный участок, и спущу веревку. Впереди у нас много таких участков.

Неуклюжий Чаво умел лазить по скалам. Он прилип к нависающей скале как вязкое масло и карабкался со всеми своими доспехами, уверенно цепляясь за камень, скользкий от лишайника.

Через сорок метров он скинул веревку, и Гарамаск поднялся с ее помощью – очень утомительное занятие.

– Что удержало тебя от того, чтобы отпустить веревку вместе со мной? – спросил Гарамаск, когда они добрались до следующего намека на выступ в скале.

– Стал бы оганта осквернять святость веревки.

Это был очень долгий и трудный день. Гарамаск много раз поднимался по длинной веревке на вселяющие страх выступы над бездной. Синевато-серые облака внизу укрыли Парават от прямого взгляда. Трава и лишайники выглядели здесь крепче, их корни разрушали скалы, делая те рыхлыми и опасными. Грызуны и змеи стали крупнее, а поохотиться на них пикировали с пустынного неба более крупные птицы. Ошеломительная высота при отсутствии страховки порождала восторг, исполненный ужасом. Первая луна с рябой поверхностью, неуместная на дневном небе, казалась ближе, чем проблески Паравата внизу. На самом деле расстояние до маленькой первой луны было всего лишь в восемь раз больше, чем до Маунтин-Фут.

– Вверху много шасоусов, – сказал Чаво, когда они переводили дух на еле заметном выступе, почти что полосе выцветшего камня. – Но среди них нет самого Шасоуса. Хотя он появится очень скоро.

Гарамаск преодолел вслед за Чаво несколько очень тяжелых пролетов, стараясь полагаться не только на веревку. А потом над ними замаячил длиннейший и сложнейший отвесный участок, который, Гарамаск знал, ему нипочем не одолеть.

– Снова веревка, Чаво, – сказал он. – Ненавижу зависеть от тебя. Сможешь взобраться по этой стене?

– Смогу. Это самое трудное место. Но сначала я должен кое-что сказать. Именно здесь, когда ты будешь подниматься по веревке, состоится схватка с Шасоусом. Сейчас он далеко, просто неподвижная черная точка в небе, спит на сложенных крыльях. Но он спит с одним открытым глазом и все видит. Он атакует тебя на середине пролета. Будет вырывать из тебя куски мяса, чтобы добраться до почек и селезенки, и выклевывать глаза.

– Меня уже предупредили об этом, Чаво. Вспоминаю птиц из легенды, поедающих селезенку и печень у человека, прикованного навечно к скале.

– Я подозреваю, Папа Гарамаск, что птицы Мира и боги Мира едят селезенку, чтобы пройти через стадию превращения. Здесь же нам требуется другая пища.

Чаво, удивительный оганта-скалолаз, полез вверх по самому длинному и опасному участку, перетекая как масло вверх по скале. Он несколько раз исчезал из поля зрения и появлялся вновь, следуя контуру скалы, потом он, похоже, добрался до реальной основы. Тут же сверху упал тонкий шнур, метров сто длиной, и Гарамаск начал изнурительный подъем.

К середине пути он устал и натер руки, когда услышал свист с неба. Это рассекали воздух крылья Большого Шасоуса, мчащегося прямо к нему. Гарамаск обмотал ноги веревкой так, чтобы она поддерживала его, и ждал атаки, отблескивая металлом кинжалов и шипов.

– Как Прометей, прикованный к скале перед атакой огромных птиц! – сказал он. – Теперь понимаю, что он был прикован к скале высоко в небе.

Размах крыла у Шасоуса был метров двадцать, огромную голову венчал серповидный клюв. Тело птицы по размеру было сравнимо с телом человека.

Шасоус без промедления полоснул Гарамаска клювом по нижней части живота, нанеся глубокую рану, а Гарамаск оставил птице еще более глубокий разрез на задней части головы. Веревка завертелась, увлекая за собой человека. Во второй заход Шасоус неглубоко рассек спину Гарамаску, а встречный удар, снова более эффективный, опять пришелся по голове птицы. В новый заход Шасоус распорол Гарамаску бок, вскрыв таким образом его от носа до кормы, задержался там и, возможно, съел кусочек селезенки. Но Гарамаск вонзил кинжал птице в голову, и Шасоус закачался в воздухе.

– Теперь ты мой, – взревел Гарамаск. – Ты подыхаешь на лету. Но сейчас ты сделаешь последний заход, и целью будут глаза. Ты вырвешь их, не так ли? «Не дай ему сделать это с обоими глазами, или проиграешь», – сказал мертвец Элин. Ко мне, цыпа! Пришел твой черед.

Шасоус ударил по глазам Гарамаска, и что-то заскользило вниз по щеке человека. Было ли это веко, кусок плоти или само глазное яблоко, Гарамаск не знал. Он вонзил когти в горло Шасоуса, в длинную упругую шею, сухую и твердую, как кабель. Гарамаск напрягся изо всех сил, и сухожилия поддались. В следующий момент они уступили полностью. Человек свернул Шасоусу шею, как курице, ибо курицей тот и был. И большая смертельно раненая птица упала кувыркаясь в синевато-серые облака внизу.

– Я распорот как консервная банка, – пробормотал Гарамаск, – но из раны ничего не свисает. Я всегда был крепким на внутренности. Снова подъем наверх, и найти четвертую жертву, которая пока остается тайной для меня и стала причиной смерти Элина.

Итак, Гарамаск завершил очень утомительный подъем по веревке. Наверху его встретила глупо ухмыляющаяся физиономия Чаво. Они стояли на вершине горы Биор, последней горы Тригорья.

– У меня приятный сюрприз для тебя, – загудел Чаво. – Я приготовлю его, пока ты отдыхаешь.

– У меня два сюрприза для тебя, – отозвался Гарамаск, – и они будут готовы в должное время.

«Постарайся ослабить мост, после того как ты им воспользуешься, и следи за своим затылком», – сказал мертвец Элин. Чаво был занят подготовкой сюрприза. Гарамаск ослабил мост – надрезал веревку, по которой поднялся. Он не оборвал ее совсем. Она все еще выдержит, как он надеялся, его вес при спуске, если он неправильно все понял и если не придется искать другого пути вниз. Но теперь веревка вряд ли выдержит вес, в несколько раз превышающий его собственный.

– Я припаиваю устройство к глубоко сидящему валуну, – объяснил Чаво. – Вы из Мира ничего не смыслите в пайке камня, зато ты не сможешь оторвать устройство, чтобы скинуть его с горы, и ты не заставишь его замолчать.

– А у меня сюрприз собственной разработки, – отозвался Гарамаск. Он срезал небольшое деревце телеор и теперь зачищал его когтями. – Мы на вершине горы Биор, Чаво, и это небольшая ровная площадка. Здесь никого нет, кроме нас. Где четвертая жертва – Батер-Джено, называемая также скальной обезьяной или человеком-лягушкой?

– Батер-Джено здесь, – ответил Чаво. – Признаки его присутствия столь же очевидны, как и признаки Риксино ниже по склону.

Гарамаск наспех срезал кусок веревки с рюкзака Чаво, когда раздался звук, даже более невыносимый, чем смрад Риксино. Веревкой Гарамаск примотал к концу телеорового шеста кинжал, снятый с одного из колен. В это время вокруг перекатывались мерзкие волны тошнотворной какофонии оганта. Чаво припаял воспроизводящее устройство к камню, зато у Гарамаска теперь было достаточно длинное копье.

– Ты не сможешь выключить музыку, Папа Гарамаск, – засмеялся Чаво. – Наслаждайся ею в свой последний час. Батер-Джено здесь. Это я. Или ты. Иди сюда, и мы выясним, кто из нас.

Гарамаск ударил Чаво торцом телеорового копья. Чаво даже не заметил. Тогда Гарамаск ткнул острием в грудь Чаво, прямо под лату, защищающую шею.

– Ты нарушил оружейный кодекс, – обиделся Чаво.

– Совсем нет, Чаво. Я выброшу копье и даже сражусь с четвертой бестией, но только после того, как мы поговорим. Если и правда близок мой час, я не хочу уйти в непонятках, как Элин. Теперь быстро, Чаво. Говори! Где сейчас Окрас, убийца Элина? Он умер?

– Умер? Нет, Папа Гарамаск, он преобразился. Окрас стал Треораем, благородным рогха. Ты беседовал с ним. Это он съел задний мозг твоего друга Элина, в результате чего произошла трансформация.

– Чаво, эта чертова музыка и вытье сведут меня с ума! Что за дикости ты рассказываешь? Оганта становится рогха? Вы одного и того же вида?

– Отбрось неприязнь к моей музыке, Папа Гарамаск, и наслаждайся. Мы одного и того же вида: благородные рогха и неблагородные оганта. Мы превращаемся в рогха, хотя с некоторых пор этого больше не происходит. Мы потеряли способность совершать лягушачий прыжок, кроме как под действием специального стимула.

– Седьмой круг ада! Такой же шум, как и там. Господи, не дай пасть так низко! Что за лягушачья тайна, болван? Рассказывай.

– Лягушачий прыжок – это наша трансформация из оганта в рогха. Какое еще существо, кроме святой лягушки, может изменять форму столь невероятно и внезапно? Чужаки уверены, что мы две различные расы, так же как они были бы уверены, что головастик и лягушка – два различных вида. Мы почитаем лягушку как высший символ, олицетворяющий нас самих.

– Что пошло не так, болван? Что случилось с трансформациями? Какие трудности в настоящий момент? Объясни. Милое копье, не правда ли?

– Милое копье, Папа Гарамаск, но оно вне правил. Трудности… скорее, катастрофа. В течение ста эквивалентных лет ни один оганта не обратился в рогха без специального стимула. Мы рождаемся как оганта и проживаем наши жизни как оганта, не способные поддерживать высокий уровень цивилизации рогха. Мы потеряли нашу взрослую форму и пытаемся обрести ее снова.

– Каким образом, Чаво? Что требовалось убийце Элина для этого? Как оганта Окрас стал рогха Треораем? Какой специальный стимул он использовал?

– Поедание затылочной части мозга рогха способствует трансформации оганта в рогха, если оба сильны и дееспособны. Мы рассчитали, что там достаточно мозга, чтобы трансформировать четырех оганта. Еще мы обнаружили (точнее, это обнаружил Окрас в процессе превращения в Треорая), что поедание затылочной части мозга некоторых достаточно развитых людей Мира тоже способствует трансформации – таких людей, кто сумеет продержаться на горной охоте до четвертой твари.

– Лежи тихо, болван! Я же проткну тебя насквозь. Что будет дальше с Треораем, который был Окрасом, убившим Элина?

– То же, что случится с Чаво, убийцей Папы Гарамаска. Время Треорая истекло, как истечет мое через аналогичный промежуток времени. У Треорая было два эквивалентных года, чтобы расти в мудрости как рогха. На этой самой неделе (он не будет знать точного времени) на него нападут и убьют, и его затылочный мозг будет съеден.

– Мертвец Элин посоветовал мне внимательно следить за своим затылком, – задумчиво проговорил Гарамаск. – Однако Окрас-Треорай не умрет так просто. Закончив здесь, я спущусь и арестую парня за убийство, как того требует закон.

– И вместо одного рогха будет четверо, – продолжал Чаво, как будто не слыша Гарамаска. – По этой схеме мы восстановим численность рогха и сократим время ожидания. Когда рогха станет достаточно, они, используя свою мудрость, сумеют разобраться, почему трансформации дали сбой, и найдут менее абсурдный способ поддерживать свою численность. И ты тоже, Папа Гарамаск, сделаешь благое дело, умерев сегодня на закате. В результате твоей смерти возникнут четыре новых рогха.

– Ты сам нарушаешь кодекс, Чаво. Умирающий или только что умерший, я принесу тебе благо. Тебе одному? Или четверым таким, как ты? Я слышу, как три твоих компаньона поднимаются по веревке прямо сейчас. И ты уверен, что получишь меня свеженьким? Удержит ли веревка троих, как ты думаешь, Чаво?

– Удержит. Папа Гарамаск, ты же не нарушил еще и кодекс веревки?

– Лежи тихо, болван. Называй это как хочешь. Ага, они приближаются, но я не буду резать веревку еще раз. Остаюсь на своей ставке. Веревка трещит, Чаво, пока немного, а первый из них уже так близок к вершине! Веревка трещит сильнее! Она рвется! Она лопнула! Они упали, Чаво!

Оганта шумно всхлипывал на земле, оплакивая смерть друзей, а абсолютная неуместность грохочущей записи создавала атмосферу панихиды, соответствующую случаю. Гарамаск зло рассмеялся и убрал копье с груди Чаво. Он отвязал наколенный кинжал и вернул его на законное место. Потом посмотрел на оганта.

– Вставай, Чаво. Как же зовут четвертую жертву?

– Это ты, скальная обезьяна, Папа Гарамаск, ибо люди Мира кажутся нам смешными, поэтому мы вас так называем. А может, это я, человек-лягушка, если убью тебя здесь и сейчас, съем твой мозг и исполню лягушачий прыжок. Мы бьемся, Папа Гарамаск, и я съедаю твой мозг! Слушай запись моего боевого гимна. Тебе не выключить его! Разве не здорово он орет?

– Чертовы вечные подростки! – проревел Гарамаск, когда они сошлись в бою не на жизнь, а на смерть. – Неприязнь между нами с самого сотворения мира! Я раздавлю тебя! Задушу струной с твоего хитура.

– Папа Гарамаск, ты врешь насчет размера лягушек. Я стану очень большой лягушкой здесь. Очень скоро.

Они дрались на закате дня на вершине скалы высоко в небе, скрипя зубами и рассекая воздух лезвиями в эсхатологической ярости. Один из них будет мертв, когда погаснут последние лучи солнца.

Перевод Сергея Гонтарева