Текст книги "Экипаж Большого Друга"

Автор книги: Р. Эйнбоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Вас проводят до транспортного бокса, – вдогонку бросил Шасс. Кажется, он рад от меня отделаться.

Сев за рычаги «патиссона», я странным образом почувствовал себя уверенно. Такая же уверенность исходила и от Алёны:

– Вперёд, командир. Что бы там нас ни ждало.

VII

Пролетая над городом, я старался не смотреть вниз, но знал, чувствовал – разрушения есть, есть погибшие, много. Алёна замкнулась, приготовилась к худшему. Мы сели у леса, через дорогу от нашего дома, от того, что осталось. Радиация превышала фон в сотни раз, но опускать забрала шлемов мы не стали. И без того наше появление вызвало нездоровый интерес у местных жителей.

Корабль шааян они видели, я знал, диск опустился неподалёку от окраины. Группа возле нашего дома ожидала эвакуации, на лицах выражение, как у незаслуженно обиженных детей. Весна, вечерами ещё холодно, люди жмутся у разведённого прямо на газоне костра. Немного в стороне стоят двое солдат срочников, охраняют. Правильно, народ дичает быстро, скоро появятся мародёры и просто отморозки. Кому теперь служат эти солдаты? Поди, и сами не знают. Я поднял глаза, с трудом нашёл на изменившемся, разрушенном фасаде окна своей квартиры, чёрные провалы без стёкол. Зайти, посмотреть? Не стоит, не за тем мы здесь.

Неподалёку от подъезда, на том самом месте, где произошла памятная драка, лежали трупы. Тела прикрыты брезентом, но то, что он скрывал, угадывалось безошибочно. Поверх каждого покрывала прикреплён листок бумаги из школьной тетради в клеточку с именем, выведенным чёрным фломастером. Алёна молча подошла к одному из брезентовых холмиков, взяла в руки листок и замерла. Снова меня захлестнула её боль, я, с трудом двигая ногами, подошёл к ней, обнял рукой за плечи. Взял из её руки бумажку. «Агеева Надежда Ивановна», рука, выводившая буквы, дрожала. Сзади раздались шаги, я обернулся. Знакомое лицо, соседка с верхнего этажа.

– Вот, не дождалась Наденька. Всё ждала, хотела взглянуть на кавалера, с которым Алёнка убежала. Не дождалась. Пиндосы проклятые, прости господи, – старушка вздохнула. – Приступ у ней случился, как услыхала, про войну. А скорой-то всё не было. Так и не приехала скорая-то… Сынок, что же с нами-то теперь будет? Говорят эвакуация.

– Да, вы будете жить в другом месте. Там хорошо, я был там, вам понравится.

Старушка кивнула и пошла прочь, маленькая, жалкая. Я наклонился и осторожно приподнял край брезента. Лицо спокойное, очень похоже на Алёнино, несмотря на восковой цвет. Мы почти не были знакомы, обычное дело в наше время.

Алёна опустилась на колени, склонилась, прижалась губами ко лбу. Боль прошла, её место заняла тоска.

– Заберём её, похороним, – молчаливый призыв.

Я, как мог, обмотал брезент вокруг тела, поднял свёрток на руки и пошёл мимо солдат через дорогу к катеру.

По обоюдному согласию мы выбрали поляну в лесу километрах в десяти от города. Я хотел выкопать могилу, но Алёна остановила меня:

– К чему теперь эти ритуалы. Не хочу, чтобы на Земле осталось важное.

Я понял и принялся стаскивать валежник. Нашёл в «каптёрке» катера какую-то горючую жидкость, облил брёвна. Мы уложили тело, и я запалил костер, обнаруженным там же электрическим разрядником. Со стороны наши действия наверно выглядели дико – двое молча, без суеты, в лесу, ночью сжигают труп. Но не было зрителей, а главное, не стало тех правил, определявших, что есть дикость, что есть норма.

Мы всё так же молча дождались, когда прогорит костёр, сели в катер и направились ко мне домой.

Почему я верил, что родители живы? Не знаю, возможно, интуиция, а может быть, элементарный самообман. Когда я постучал в дверь, сердце колотилось так, что было слышно без всякого фонендоскопа. Электричество отключено, отец открыл дверь с керосиновой лампой в руке, в углу я заметил помповое ружьё. Он ничуть не изменился, мой старик. Может быть, добавилось на лице морщин, но глаза оставались, как и прежде, молодыми.

– Мать! – голос дрогнул. – Сашку встречай беги. Явился, не запылился.

Мы вошли в прихожую и заперли дверь, когда из спальни вышла мама. Вот она сдала, похудела, стала как будто ниже ростом, волосы совсем седые. Объятья, расспросы, слёзы.

– Мам, пап, познакомьтесь – Алёна. Моя жена.

Снова слёзы, рукопожатья, вопросы. Мы прошли на кухню, мама начала накрывать на стол. В какой-то момент показалось, что и не было ничего, а просто блудный сын вернулся среди ночи домой с молодой женой, весь такой из себя бравый и успешный. Ощущение оказалось нестойким, до первого вопроса:

– Что же теперь будет-то? А, Саш? – мама старалась заглянуть мне в глаза, но я упорно смотрел в тарелку и через силу глотал угощенье.

– Я не стану врать, мам, – пришлось сделать вид, сто прочищаю горло. – Как раньше, ничего не будет. Мы прямо сейчас отправимся в Город, там вы с папой сядете… – ох, как трудно быть убедительным. – Сядете в космический корабль и через два года полёта окажетесь на планете Шааясс. Она очень похожа на Землю, я был там, знаю.

– Ты, сынуля, не тронулся часом? – отец раньше частенько корил меня за пристрастие к определённого рода литературе. – Может, самогоночки, чтоб в себя придти?

– Пап, ты наши комбезы видел? А оружие? В километре отсюда стоит планетарный катер, который нам одолжили шааяне, а мы сами почти год скитались так далеко, что и представить трудно. Придётся тебе поверить.

Папа с мамой переглянулись. В их взглядах я разглядел такое, что понял, и знал наперед ответ отца.

– Нет, Саш, никуда мы отсюда не уйдём. Всю жизнь прожили, и помирать здесь придётся. Да и не долетим мы до тех палестин, старые уже. Вы молодых спасайте, им жить ещё…

– Пап…

– Не возникай. Ты хоть и в больших, видно, чинах, да только соплив ещё, за нас решать. Мы эту квартиру бросим, переедем в деревню, там дом ещё крепкий, на наш век хватит. Огород есть, проживём. За нас не беспокойся, делай своё дело. Вот тебе весь мой сказ. Так, мать?

Мама молча кивнула, спросила:

– Вы переночуете, или как?

Волна поддержки от Алёны помогла мне справиться с собой. Деревянным голосом я произнёс:

– Нет, нам нужно уходить. Мы должны всё исправить, есть ещё надежда, так и знайте.

Даже у Алёны мои слова вызвали недоумение. А отец спросил:

– А это вот, – он неопределённо кивнул на тёмное окно, – как понимать?

– Мы опоздали… В этот раз успеем, – ответил я, стараясь верить своим словам. Повторил: – Есть ещё надежда.

Уходили без долгих прощаний. Я пожалел, что нет на борту «патиссона» никаких полезных припасов. Аптечку и ту не «русифицировали», снял пояс с «тюльпаном», показал отцу, как заряжать, как пользоваться.

– Пригодится, времена впереди смутные. Поосторожнее с ним. Ну, да ты понимаешь.

На пороге я обернулся:

– Мы вернёмся, не поминайте лихом. До свиданья.

Они стояли обнявшись, освещённые неверным светом лампы и, вот странно, улыбались. Я рванулся прочь, догнал Алёну.

– У тебя золотые родители… Куда мы теперь?

– Есть ещё люди, они, возможно, нуждаются в помощи. В любом случае я хочу знать, что с ними.

– Твои ребята из «Лаборатории»?

– Именно.

VIII

Поиски заняли у нас всю оставшуюся ночь и половину дня. И вот мы снова вместе, сидим в кубрике «патиссона». Но не все. Николай Николаевич погиб под руинами, его дом полностью разрушен. Марина на борту эвакуатора вместе с сыном. Анюта держалась молодцом, бледная, невыспавшаяся, с красными глазами, но спокойная и уверенная. Петька же сильно сдал, у него сломана рука, разбито лицо, глаза без очков смотрят по-детски беззащитно. Макс не мог сидеть спокойно, всё порывался вскочить, руки его так и мельтешили, то хватая всё подряд, то теребя волосы, то застёжку на куртке. Историю их злоключений в кратком изложении я знал, с Алёной познакомил, осталось обрисовать ситуацию. Мне казалось, что у них будет больше шансов не пропасть на Шааяссе, если они получат кой-какую дополнительную информацию.

Наконец Максим не выдержал затянувшейся паузы:

– Ты, может быть, расскажешь что-нибудь? Ты кто такой, вообще? Может, ты и не Кармагин вовсе? Похож, конечно, но не совсем. Наш был… не такой он был.

Вот ведь. А какой «он» был? Был…

– Я это, я. Не волнуйся. Или напомнить тебе, как ты кондиционер чинил, Кулибин?

Аня вступилась:

– Да не слушай ты пустомелю. А вот кто ты такой, действительно интересно. Ты сотрудничаешь с этими, как их, не могу запомнить никак?

– Шааяне с планеты Шааясс. Нет, скорее, они со мной сотрудничают? – сказал и сам себе удивился, но ведь правду сказал. – А я – капитан корабля. Называется Большой Друг. Он, правда, сейчас в ремонте. Земного корабля, уточню.

Друг действительно жив, и Герке с Сержантом надеялись на лучшее.

Петька ожил:

– Ты давай, рассказывай всё по порядку – что да как.

Алёна внесла импровизированный поднос со свежесинтезированными пайками, и по тому, как мои друзья принялись за еду, стало понятно, что толком они не ели давно. Я принялся рассказывать. Проект, Фонд, порча, наша первая стычка с шааянами, кристы, Соломон, Чарли. Встречу с Андреем я не упомянул, просто рассказал о той войне между цивилизациями, последствия которой нам приходится расхлёбывать.

– Эх, Димка, Димка. Не уберёгся, – Петька вздохнул. – Да. Погуляли вы, ребята, даже завидно. Значит, говоришь, миротворцы. Земле, говоришь, кирдык? И что, никаких планов, кроме эвакуации? Ведь всех не вывезут, как я понял. Неужели нет выхода?

– Петь, ты сам подумай, что говоришь. Может быть, на Землю и вернутся наши потомки, но сейчас… – Анна старалась говорить спокойно, но в глазах стояли слёзы.

Я добавил:

– Да, Петь, может, тебе кажется, что можно ещё на что-то надеяться. Наш город пострадал мало, но крупных промышленных центров просто нет больше. Промышленности нет, энергетики нет. Плюс радиоактивное заражение. Это конец.

– Как же так?! – Макс вскочил, лицо перекошено гримасой отвращения. Саданув кулаком в переборку, что есть силы, проорал: – У вас было всё, а вы ничего не сделали! Вы могли предотвратить катастрофу, а занимались, чёрт знает, чем. Искали какие-то ключи. Бред! Да вас всех надо казнить. Медленно. Страшно.

Я молчал. Что я мог сказать? Что нам не хватило времени? Так просто нужно было раньше начинать. Что раньше мы ничего такого не знали? Похоже, просто не хотели знать, застили глаза погоня, поиск, азарт. Виноват ли кто-нибудь более нас? Разве только те, кто отдавал приказы. Да и то, чисто формально они виноваты. Они невольники, пешки, пусть даже ферзи, но не игроки. Игрок один – его величество случай. А мы оказались в положении любителя в матче с гроссмейстером…

Макс ещё долго разорялся бы, но Анюта его остановила:

– Сядь, чучело бестолковое. Прокурор нашёлся. Когда ты только вырастешь, – она усмехнулась горько. – Кто виноват, нашли. Теперь скажите – что делать?

Ну вот, приехали. Если б я знал! На данный момент у нас нет ничего, ровным счётом. Соломон погиб, Большой Друг ни жив, ни мёртв. А есть ещё Упырь с его загадочными угрозами, он может торжествовать – я проиграл и потерял всё. Алёна не зря недоумевала, когда я говорил родителям о надежде, как о существующей реально возможности всё исправить. Нет такой возможности.

Моё молчание Петька понял правильно:

– Значит, не знаешь. А должен быть выход, носом чую. Думать надо, однако. У вас какие планы?

Алёна сначала молча предложила мне, а потом сказала вслух:

– У нас есть план поспать. Присоединяйтесь.

Возражений не последовало, и мы разместились в кубрике по принципу – девочки направо, мальчики налево. Сон не шёл, проворочался минут сорок, встал, оделся, обосновался в рубке, решил вызвать Ивана, давно его не слышно. Но не успел набрать код вызова, вошел, щурясь на свету, Петька:

– Не могу уснуть, рука мешает, болит зараза. Да и не привык я днём спать.

Я молча открыл секцию с аптечкой, с трудом вспоминая, где тут у них обезболивающее. Вспомнил, зарядил инъектор, Петька тоже молча подставил плечо, негромкий хлопок, и через двадцать секунд он блаженно жмурился.

– Хорошая вещь. И никакого наркотика?

Я пожал плечами, бог его знает, мол.

– Я вот тут пока лежал, всё думал… И знаешь, какая мысль мне пришла в голову?

Меня совершенно не интересовало, чего он там напридумывал. Поначалу я просто отвечал на его вопросы, думая о своём. Но постепенно смысл его слов начал доходить до моих измученных мозгов, я включился. Мысль Петькина мне понравилась. Всё, конечно, вилами по воде, но оказалась она достаточно безумной, чтобы оказаться правильной.

Когда пошли рассуждения на тему возможных последствий, я решил, что хватит:

– Всё, Петь, пора баиньки. Надо хоть пару часов соснуть. Тебе спасибо, светлая у тебя голова, а я мог бы и сам сообразить, но видно, туп от природы, – видя его горящие глаза и желание немедленно броситься решать все проблемы одновременно, изобразил командный голос: – Всем спать!

IX

Пробуждение оказалось весёлым. По катеру стреляли. Схватив комбез в охапку, я вломился в рубку, попытался понять, что происходит. На обзорном мониторе – темень, прореженная редкими вспышками выстрелов. Не сразу дошло, что на улице ночь. Я включил прожекторы. «Патиссон» мы посадили на поляне прямо в городском парке. Стало видно, что за деревьями перемещаются фигурки в камуфляже, одна из фигурок как раз выстрелила в нас из подствольного гранатомёта. Один прожектор погас.

На контрольном мониторе горели красные транспаранты, радостно сообщая, что у нас повреждена пара рулевых дюз и обшивка. Я принялся лихорадочно искать, где тут включается внешнее переговорное устройство, нашёл, рявкнул в микрофон:

– Вам какого чёрта надо, солдатики?!

Выстрелы смолкли, из-за деревьев послышались голоса: «Кажись, по-русски чешет… Подумаешь, долго ли им… Это прихлебатели ихние, мочить гадов!». Наконец выступил командир:

– Нам надо, чтобы вы убирались к чёртовой матери. Или откуда вы там припёрлись.

Боже, какие идиоты. А ведь как-то надо договариваться, не стрелять же по ним. Я бы мог с лёгкостью выкосить их вместе с деревьями, но воевать против своих, до такого я ещё не дошёл. В рубке сделалось людно, пришлось натягивать комбинезон, чтобы не сверкать телесами.

– Мужики, давайте по-хорошему, а? – попытался я решить дело миром. – Я тут всё могу разнести в шесть секунд. А вот убраться не могу, вы мне катер повредили.

– А ты что за хрен с горы? Уж больно хорошо по-нашему шпаришь, – донеслось из темноты.

Как я могу объяснить в двух словах? Так и сказал:

– Это долго объяснять. Но не враг я вам, это точно. Давайте так – кто-нибудь из вас поднимется на борт, и мы договоримся.

После короткой паузы:

– Ага, жди! Будто мы не знаем, зачем вы народ увозите, суки. Огонь!

Тут за нас взялись по-настоящему. Катер держался, но по экрану замелькали сообщения о множественных повреждениях. Я уселся на место канонира, навёл прицел на вершины деревьев и дал залп по кругу. Поляна осветилась, как днём, деревья стали ниже. Стрельба смолкла. Ладно, пусть подумают. Я решил, что связь с Иваном стала, как никогда, актуальной. Вызов ушёл, но ответил полковник не сразу:

– Слушаю, Саша, – голос глухой, «с трещиной».

– Здравствуй Иван. Ты где сейчас? Как у тебя…

– Я неподалёку от Москвы… от того места, где она была. Я теперь бездетный, холостой сирота. Как и многие выжившие.

Надежды на спасение его семьи были призрачными с самого начала. Но когда вот так… просто и почти бесчувственно…

– Ты не молчи, капитан. Не знаешь, что сказать, как утешить? Правильно, не надо слов. Хватит слов. Что там у вас?

Я прокашлялся.

– Тут нас обстреляли. Какие-то военные. Повредили «патиссон», лететь мы не можем. Ты не мог бы нас подхватить?

– Нет проблем, командир. Вы ещё в Городе?

– Да, в центре. Я дам пеленг.

– Вылетаем. Конец связи.

Тут, наконец, дозрели и налётчики:

– Ладно, уроды, мы позже вами займёмся. Недосуг нам. Да и ваши, небось, спешат на помощь. Зато мы теперь знаем, как с вами воевать. А бить мы вас будем до последнего гада. Уходим, бойцы.

Разведка боем, значит. Чем же им так не угодили шааяне? Алёна дала единственный правильный ответ:

– Не стоит искать логических объяснений. В обстановке безумия разум бессилен, – а закончила чисто по-женски: – Бедный Ваня, как же он ещё держится?

Приближение Ивана я почувствовал без коммуникатора, шёпот его мыслей возник неожиданно:

– Как вы там? Мы на подлёте. Ага, вижу вас.

Алёна меня опередила:

– Здравствуй, Ваня. Они ушли. Безумные военные, нашли нового врага.

Через внешние микрофоны донесся рев двигателей, к свету прожекторов добавился синеватый оттенок от реактивного выхлопа. Иван посадил машину почти впритирку к нашей, шеф-пилот, ничего не скажешь. На мониторе видно, как распахнулся люк. Иван в полевом костюме с «тюльпаном» в руке быстро сбежал по пандусу, а через минуту стоял в тамбуре нашего катера. Он деактивировал шлем, и я вздрогнул, увидев его лицо. Ожоги и ссадины покрыли его, не оставив живого места. Мы прошли в рубку, я представил:

– Полковник Стратов. Пётр и Анна Кальмановские. Максим Легкоступов. Будьте знакомы.

Вопросов и приветствий не последовало, Иван сразу заговорил о деле, и снова я не узнал его голос:

– Кто-то родил слух, что шааяне везут к себе наших, чтобы разобрать на запчасти. Тем, кто ещё здесь остался, приходится туго. Но диски взяли столько пассажиров, сколько могли, и ушли из зоны. На орбите вас ждут, надо торопиться.

Стоп. Как это «вас»? Видно, мысль опять прозвучала громко, Иван откликнулся:

– Я остаюсь. Хватит, налетался. Ты прости меня, капитан, но дальше – без меня. Я военный, я должен был погибнуть здесь. А раз уж выжил, то останусь. До конца.

– Но, послушай! Мы… – я выдал ему наш с Петькой разговор. – А здесь ты…

– Нет, Саш, я не верю больше во всю эту машинерию. Со мной ещё одиннадцать офицеров, будем делать, что возможно ещё сделать. А вы идите, какая никакая, а надежда. Всё. Давайте, поспешим.

А на улице нас ждала засада. Мы прошли ровно половину расстояния между катерами, я, Алёна и Иван выстроились треугольником, стараясь прикрыть незащищённых ничем Анюту, Петьку и Макса. Прожекторы на обоих «патиссонах» погасили, шлемы позволяли видеть и в полной темноте.

Выстрелы раздались сразу с двух сторон. Несколько пуль попало в меня, сбивая с ног, но рухнул я целенаправленно, подмял под себя Аньку. Алёна упала, я чувствовал её страх и обиду. Иван без паузы открыл огонь из «тюльпана», молча, изредка шипя сквозь зубы, когда в него попадали.

– Вань, скажи своим, пусть пугнут бортовым орудием, – предложил я голосом.

– Не умеют они. Не успел объяснить.

Зажглись прожектора, выхватывая из темноты быстрые тени. Из открывшихся люков катера раздались выстрелы, завязался бой, абсурдный, невероятный, невозможный. Алёна вскочила, вскрикнула от боли, но стрелять не стала. Сначала она просто стояла под градом пуль и повторяла про себя: «Я запомню. Запомню всё». Я видел её глазами – вот Иван в полуприсяде бьёт очередями, вот равнодушные ко всему вековые деревья городского парка, вот я вцепившийся в землю, рядом Петя и Максим. Она наклонилась над лежащим неподвижно Максом, заглянула ему в лицо. Мёртв – понял я.

И тут Алёна сделала то, что может сделать только русская женщина. Я с ужасом увидел, как свернулся валиком её шлем, не крик, а вой «нееет!» вырвался у меня, но она ответила «молчи». Пуля попала ей в плечо, она пошатнулась, но устояла, её голос перекрыл пальбу, он прозвучал зло, но не злобно:

– Люди! Вы люди или звери?! Вы потеряли всё, но останьтесь хотя бы людьми! Лишь тот человек, кто останется им и в аду. Так будьте же вы людьми!

Стрельба прекратилась. Кто-то за деревьями удивлённо произнёс:

– Это ж девчонка! – в наступившей тишине голос прозвучал отчётливо.

Они могли и не расслышать ее слов, но стрелять в «девчонку» не смогли.

Иван свернул шлем:

– Солдаты! Я полковник ВВС России Иван Стратов. Среди нас нет шааян, – он помолчал, сказал устало: – Давайте поговорим, мужики.

А мы с Алёной услышали его мысленный шепот:

– Спасибо, Алёнушка. Мы все тут обезумели. И прости.

На поляну начали выходить люди в камуфляже. Подтянутые, лиц не разглядеть за защитными масками, оружия на них висело столько, что казалось странным, как они ещё двигаются. Вперёд вышел невысокий, коренастый, отрапортовал, обращаясь к Ивану:

– Капитан Семенченко, военная разведка. Со мной пятьдесят человек… было.

– Что ж ты наделал, капитан? – Иван говорил почти шёпотом.

Я тем временем освободил Анну, мы опустились на колени возле Петьки и Макса. Максим мёртв, пуля попала в лицо, страшно. Петя лежал с открытыми глазами, и столько боли я увидел там, что не выдержал, отвернулся. Анюта молчала, сдерживая слёзы. Я рванулся, было, в катер за аптечкой, но Петька схватил меня за рукав:

– Сань, ты Анюту не бросай. Помоги ей. Защити. Прошу.

– Подожди, сейчас мы тебя полечим… – начал я, но понял – поздно.

Глаза его закрылись, он вздрогнул и разжал руку, державшую меня. Я выпрямился, посмотрел на капитана, он почувствовал мой взгляд, обернулся, стянул маску. Господи! По-детски мягкое лицо в конопушках, светло рыжие волосы и полный отчаянья взгляд. Я хотел сказать что-нибудь, но пока искал слова, он сделал шаг в темноту, а через несколько секунд раздался негромкий выстрел.

– Трус! – Иваном овладело бешенство. – Ну! Кто ещё хочет пристрелить себя вместе с совестью?! Вперёд! За командиром, – он обвёл поляну взглядом. – Нет, орлы, вы так просто не отделаетесь. Вы у меня будете людьми в аду. Эту девчонку, как кто-то тут брякнул, зовут Алёна Дмитриевна. Кто не согласен с ней, пусть катится ко всем чертям, а кто хочет быть человеком, тот идёт со мной.

Никто не ушёл. Иван стал командиром отряда из сорока восьми бойцов, одиннадцать человек прилетели с ним на катере, и тридцать семь осталось в отряде разведчиков.

Анюта замкнулась, как будто потеряла дар речи. Она молча наблюдала, как на краю поляны солдаты выкопали траншею, как складывали трупы. Когда подошли за телами Петра и Макса, она наклонилась, поцеловала мужа в лоб и снова уткнулась лицом Алёне в плечо.

Обошлись без речей и воинского салюта. Траншею засыпали и сровняли с землёй. К чему теперь ритуалы?

X

Ночь. Тишина, слабый ветерок шумит в ветвях. На поляне, освещённой уцелевшими прожекторами, стоим друг напротив друга – я, Алёна, и Иван, бывший шеф-пилот, полковник бывшей армии, бывший отец и муж, а ныне командир отряда. Он и его люди решили остаться на Земле и остаться людьми. Мы стояли молча, вихрь чувств соединил нас в единое целое. Без слов. Да и зачем они? Мы не обнимались и не пожимали рук на прощанье. К чему эти жесты?

Не сговариваясь, мы одновременно повернулись и пошли каждый своей дорогой.

Анна ждала нас в катере, бледная, с потухшими глазами, но всё такая же молодая, возраст не имеет над ней власти. Алёна помогла ей застегнуть ремни, сама расположилась в кресле, я взялся за рычаги управления и резко рванул катер вверх. Мы пробили слой облачности, небо на востоке зарозовело, начинался новый день, впереди нас ждала работа.

Капитан Шасс лично встретил нас у двери транспортного ангара. Вместо приветствия он спросил:

– Капитан Кармагин, куда вы желаете, что бы вас доставили?

Мне понравился такой деловой подход.

– Доставьте нас, пожалуйста, к нашему кораблю, и организуйте связь с нашими людьми.

Анюта смотрела на меня во все глаза, недоумевая, видно, почему меня слушается капитан, имеющий под началом тысячи кораблей. Я и сам находился в некотором недоумении по этому поводу, но приходилось держать его, недоумение, очень глубоко.

В прыжок мы ушли по меркам шааян почти сразу. Через двадцать минут начался манёвр сближения. Соломон выбросил Большого Друга далеко за орбиту Плутона. Капитан показал наш корабль на обзорном экране – он выглядел маленькой белёсой точкой. Рядом с ним отчётливо видны пирамиды Сержанта, за которыми скрылся корабль, предоставленный Мирону в качестве базы.

С Сержантом без посредничества Чарли беседовать оказалось сущим мученьем, а Герке оказался настолько занят, что не смог уделить нам и секунды внимания. Мы снова перешли в катер и через час припарковались внутри корабля Мирона. Он всё же встретил нас – лохматый, небритый, с красными глазами:

– Наконец-то. А где Иван?

Говорить не хотелось, поэтому я ответил мысленно, сопроводив ответ эмоциональным «комментарием».

Мирон поник:

– Вот, значит, как… И осталось нас трое. Да Сержант. Кстати… – он немного приободрился, – наш человек. У нас с ним полное взаимопонимание. Слышишь, Сержант, как я тебя хвалю?

– Слышу. Мне иногда сложно тебя понимать, но сейчас понимаю, – механический голос, напрочь лишенный эмоций, но мне показалась в его словах некоторая ирония.

Я решил сразу ввести Мирона в курс дела, молча указал ему на ошибку:

– Нас четверо. Эта женщина идёт с нами. Зовут Анна, тоже физик. У неё недавно погиб муж.

Герке виновато развел руками.

– Извините, – он смотрел на Анюту, – Мирон Герке…

– Анна Кальмановская, – произнесла она сухо.

– Очень приятно. А у меня для вас хорошая новость.

Он изобразил фокусника, щёлкнув пальцами, и в коммуникаторе раздался знакомый до жути голос:

– Приветствую, сапиенсы. Как дела, не спрашиваю, но хочу выразить надежду на поправку этих самых дел.

Алёна улыбнулась одними глазами, ломким голосом проговорила:

– Чарли. Живой, слава богу. Ты-то как?

– Спасибо Мирону, он взломал ту скорлупу, в которой я очутился. Не представляете, каково это – не иметь ни слуха, ни зрения, ни остальных чувств. И Соломону спасибо… вечная ему память.

Мирон взъерошил и без того торчащие во все стороны волосы:

– Мы готовы к реанимации Большого Друга. Сержант должен с минуты на минуту подключить накопитель корабля к своему энергетическому контуру.

За разговором мы подошли к рубке. Там не было почти никого, дежурный офицер скучал за пультом. Сразу бросилось в глаза увеличенное изображение Друга на экране. Цвет тороида изменился с молочно-белого на серый, местами через него можно разглядеть, как через матовое стекло, звёзды. Гантель накопителя стала почти прозрачной, её контур едва угадывался. Как только мы разместились в креслах, последовало предупреждение Сержанта:

– Внимание. Вакуум пробой… – далее шла белиберда, предназначенная Мирону.

Мы замерли, Анна, по-моему, и вовсе перестала дышать.

Сержант не попадал в поле зрения камеры, откуда-то сверху в накопитель Друга ударила колонна ослепительно белого света. Продолжался пробой пару секунд, свет померк, Мирон глядя на монитор с цифирью, довольно невнятно пробормотал обычную абракадабру:

– Синхронизм в норме, оси на пять баллов.

Есть в нем кое-что от шамана, есть.

Мирон, однако, закончил вполне человеческим словом:

– Давай!

Снова столб огня, но в этот раз свечение не исчезло разом, мне даже показалось, что его интенсивность возрастает. «Переливание крови» длилось тридцать секунд, и когда свет, наконец, погас, я не сразу смог разобрать, что там на экране, ослепил слишком резкий переход от света к полумраку.

По тому, сколько гордости вместил взгляд Герке, я понял, что у них всё получилось. То, что дела так именно и обстоят, стало ясно секунду спустя:

– Ну вот, Мирон, а ты сомневался! – Чарли бурлил вулканом. – Я снова чувствую себя человеком, можно даже сказать, сверхчеловеком! Как будем действовать, человеки? Сначала восстановить вам среду обитанья, или починить контуры сенсоров, восстановить «Тунгусов» и прочее? Всё сразу не могу, рук не хватит… и мозгов.

Я осмотрелся, и так мне захотелось домой, на борт, что ответ показался очевидным:

– Давай сначала среду.

– Угу, понял. Тут Сержант стучится, хочу, говорит, нормально поговорить с моим кумиром и наставником, Мироном. Да, так и сказал.

Мелодичный женский голос напугал Анюту:

– Врёт он всё, ваш Чарли. Я отношусь к Мирону гораздо более почтительно, поэтому не могу позволить себе столь грубой лести.

У меня родилось подозрение, что большей частью эту этическую спираль выстроил сам Чарли, но разбираться не имело смысла. В душе перегорело все, что могло быть названо чувствами, и чужие шутки не казались неуместными, и Чарли это понимал. Но у нас не было времени, поэтому я спросил строго:

– Чарли, ты долго будешь трепаться?

– Я так долго жил без общества, что мне простительно. Не считать же Мирона обществом, он скоро начнёт разговаривать одними формулами… Жаль, что Иван не с нами.

– Жаль, – как эхо ответил Мирон.

– Атмосферу я вам сделаю за пять минут, а вот со всякими бытовыми удобствами придётся повозиться.

Вот и ладно. Я понял, что Чарли по обыкновению пытается поднять дух команды, но мог ему только посочувствовать. Ответил, просто чтоб не молчать:

– Значит, мы идём домой. И чтоб к нашему приходу навел порядок, – невозможно долго разговаривать с Чарли иначе, нежели в его излюбленном ключе.

XI

Более всего меня радовала Анна. Обычный румянец вернулся на её лицо, в глазах часто мелькало любопытство. Мои переживания Алёна уловила и «шёпотом» поинтересовалась не без ехидства:

– Что, нахлынули воспоминания?

О, женщины!

– Мне начинать оправдываться?

– Если бы имелись причины для оправданий, я бы с тобой не говорила так.

Хорошо, когда человек не прячется за завесой слов, когда чувства собеседника открыты, а мысли не приходится выискивать в словесной шелухе.

Мы четверо находились в рубке, прошли сутки после возвращения. Мирон восстановил долгожданный контакт с Чарли и пропал для общества. Анюта быстро осваивалась в новой для неё обстановке. На сегодня Чарли запланировал медосмотр и лечение наших организмов. «Кашпировский» уцелел и ждал пациентов, наглотавшихся радиоактивной дряни. Наконец последовал вызов, доктор пригласил нас в медбокс.

Когда мы втроём появились там, Мирон занял место на койке, не прекращая, судя по отсутствующему выражению лица, беседу с Чарли. А может быть, заодно и с Сержантом. Мы с Алёной быстро разоблачились, а Анюта смущённо остановилась в дверях, теребя застёжку комбеза.

– У меня под этим, – она дернула злосчастную застёжку, – ничего нет.

Мирон хмыкнул, Алёна же заверила:

– Тут сплошные джентльмены… И вообще, пора забыть старые предрассудки.

Она усмехнулась, мысленно мне подмигнув, и непринуждённо избавилась от остатков одежды.

– Вот так. Старого мира больше нет, к чему вся эта мишура. Главное не в этом, – она говорила без тени иронии, в голосе сквозила горечь. – Впрочем… Спорный вопрос. В последнее время люди и без того слишком уж раскрепостились. Стали естественны… как животные. Может быть, выход как раз в большем количестве ограничений? В более жестких нормах… Не знаю, не сейчас.

Я услышал её тоску, желание отгородиться от воспоминаний и, одновременно, яростное желание действовать и плотину неведения, о которую разбивались волны ярости. «Лучшая…» – вспомнилась фраза Упыря, извлеченную из памяти моего друга. Алёна услышала, что я услышал её, приглушила чувства и улеглась, вид имея отрешенный и задумчивый.