Текст книги "Девушка с хутора"

Автор книги: Полиен Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– А ты тоже... казак! – усмехнулся Федя, – да тебя и на коня-то не иначе, как мамка сажает.

Тогда Мишка стал донимать его иначе. Он знал его больное место и сказал:

– Кто б говорил, а ты бы молчал. Ты и коня-то хорошего никогда не видал. Вот у моего батьки кони, так кони. Сколько у нас казаков перебывало, все завидуют. За нашего гнедого, знаешь, сколько грошей дают?

– Да я мою Ласточку за твоих трех гнедых не сменяю. Что ты понимаешь? На скачках кто ее обогнал? Никто. Отец сказал—пусть землю, пусть хату, пусть всю скотину заберут, а Ласточку он никому не отдаст.

– Отдаст, заставят, – подливал Мишка масла в огонь. Он знал, что одного коня у фединого отца уже забрали, что Федя три дня ходил сам не свой. – Что ж, ты для нашей кавалерии и коня пожалеешь? Может, для красных его выхаживаешь?

– Иди ты к чорту! – обозлился Федя. – А ты много коней отдал? У твоего батьки, небось, ничего не тронут. Знаю я, почему у вас не трогают...

Возвращался домой он разгоряченный спором.

Навстречу показалась конница. Казаки ехали вдоль улицы по четыре в ряд. У темной огромной лужи они разделились по двое и пустили коней под плетнями и заборами. Кони шли шагом, месили грязь.

Добравшись до своей калитки, Федя остановился. Ему было интересно посмотреть на казаков. Вскоре мимо проехал офицер – чернобородый, забрызганный грязью, осунувшийся и угрюмый. Казаки с белыми повязками на папахах ехали тоже хмурые, злобно и недоверчиво поглядывая по сторонам. Один из них, широкоплечий и грузный, с нашивками на погонах, задержал коня у калитки и, подняв высоко плеть, неожиданно крикнул на Федю:

– Чего рот разинул, ворона?

Ехавшие позади захохотали. Федя невольно подался назад,

«Вот еще! – с обидой подумал он. – Кричит, как на большевика. Не видит, что я сам казак... Пьяный, что ли?»

Пошел в хату и рассказал отцу.

– Свои, станичники, или чужие? – спросил отец. – Начнут опять по дворам коней шарить...

Он быстро встал, накинул на себя кожух и вышел. Вскоре вернулся и принялся озабоченно искать что-то в шкафчике.

– Где тут была банка с мазью? – раздраженно крикнул он. – Никогда ничего не найдешь!

Федя насторожился. Отец, обычно добродушный, только тогда подымал шум, когда что-нибудь угрожало его любимой Ласточке. Но тогда не меньше начинал волноваться и Федя.

– А что? Что с конем? – он испуганно вскочил.

Отец не ответил. Найдя нужную баночку, снова поспешил в конюшню. Федя побежал за ним. Ничего особенного с конем не случилось, он немного содрал себе на ноге кожу. Вздыхая, отец тщательно обмыл ранку, смазал ее мазью и, встав, ласково погладил коня. Федя тоже не отходил от Ласточки, расправил ей чолку и похлопывал по отливавшей атласом шее.

– Довольно уже! – отец отстранил его. – Не наскучай коню. Что ты к нему, как репей, пристал?

– А сами? Сами хуже репья липнете. Честное слово! Идите уж в хату, без вас справлюсь.

Он знал, что наступила минута, когда отцу можно говорить все и даже грубить. Ухаживая за Ласточкой, отец всегда становился необычайно добрым. «Как малое дитя», – думал тогда о нем Федя. Но сегодня отец был не в духе. Он не на шутку рассердился и крикнул:

– Вот как дам тебе по потылице! Веди коня за сарай да привяжи его там к дереву. Понял? Да чтоб никто не видал!

Федя оторопел. Смущенно посмотрел на отца, хотел что-то ему ответить, но не нашелся и, надувшись, принялся отвязывать Ласточку. В это время раздался стук в калитку и кто-то позвал:

– Хозяин!

Они невольно переглянулись. Отец сказал тихо:

– Пойди, посмотри. Кого там еще принесло? – И, взяв из руки Феди повод, он отвел коня в самый темный угол конюшни.

Федя пошел к калитке, открыл ее. Перед ним стоял уже знакомый ему офицер. Теперь он мог разглядеть его лучше. Офицер был давно не брит, черной щетиной заросли его скуластые щеки. На лбу краснел косой свежий шрам – ясный след сабельного удара. Маленькие колючие глаза холодно смотрели из-под хмурых бровей.

– Здесь живет Игнат Тарапака?

– Здесь.

– Зови его сюда.

Он спокойно вошел во двор. Его сопровождал казак.

Федя позвал отца.

– Здорово, Игнат, – офицер кивнул головой.—Не узнаешь? Игнат терялся в догадках, как отнестись к пришедшему.

– Матвей Иванович Юрченко? – неуверенно сказал он.

– Я самый!

– Здравствуйте, – поклонился Игнат.

Он не знал, подаст или не подаст ему офицер руку, но на всякий случай обтер свою руку о полу кожуха. Офицер руки не подал, поправил на голове папаху и спросил:

– Ну, как живешь тут?

– Ничего...

Игнат недоумевал, как ему отнестись к пришедшему: то ли как к гостю, то ли как к случайно заглянувшему к нему человеку. Желая, однако, оставаться хорошим хозяином, он указал на дверь хаты и пригласил:

– Зайдите. Будьте гостем.

– Гостевать будем после, – устало ответил Юрченко, – не до того теперь. Ты мне лучше скажи, как тут у вас в станице? Мы вот кровь проливаем, а вы только и знаете, что митингуете.

Игнат снова посмотрел на нежданного гостя. «Что ему надо?» – насторожился он и ответил:

– Да мы что... Мы ничего...

– Вот я и вижу, что ничего, – Юрченко откинул полу черкески и полез в карман за портсигаром. – Все вы здесь за чужой спиной благодушествуете. Почему не на фронте?

Игнат развел руками.

– Отслужил уже.

– Отслужил. А сам, по своей воле, пойти не мог?

– Пошел бы, да видите, – он показал вокруг себя, – хозяйство. На кого его бросить? Жинка хворает, а этот, – он кивнул в сторону Феди, – учится, подрастает...

– Всегда у вас отговорки. Ну, ладно, вот что: пока будет сотня стоять в станице, возьмешь себе трех казаков. Только гляди, чтобы и люди, и кони были сыты.

И, не ожидая ответа, он приказал сопровождавшему его: – Запиши!

«Вон в чем дело», – облегченно вздохнул Игнат.

– Слушаюсь, ваше благородие, – повеселев, сказал он. – Пусть живут у меня казаки. Хоть я и небогатый, а мне не жалко. Только пусть аккуратно живут, не шкодят.

И он снова пригласил Юрченко в хату. Там сказал жене:

– Вот гость у нас. Угощай.

Жена спокойно, с достоинством поклонилась Юрченко и принялась хлопотать по хозяйству, а тот, не снимая своей темно-рыжей папахи, сел за стол с таким видом, точно делал хозяину великое одолжение. Вскоре появились яичница, хлеб, вино и сало с нежной розовой прорезью. Хозяин гостеприимно потчевал гостя. Тот ел молча, сосредоточенно и пил не стесняясь. Выпил и хозяин. Мало-помалу разговорились. Юрченко рассказывал о фронте, о трениях между казаками и добровольческой армией, и все его рассказы были полны жгучей ненависти к большевикам. Подвыпив, он снова стал укорять Игната за то, что тот сидит дома, не воюет с красными. Игнат всячески оправдывался, но отвечал осторожно и пытался перевести разговор на другие темы. Он все еще не мог забыть нанесенной ему обиды и, вынув из кармана сложенную вчетверо бумажку, сказал насмешливо:

– Вот! Сам полковник расписался синим карандашом.

Это была расписка, выданная ему проходящим через станицу отрядом добровольческой армии о реквизиции у него коня.

– Что с ней делать? —сердито спросил Игнат. – Чи выкинуть? Чи в рамочку завести на память?

Юрченко поднял на него слегка посоловевшие глаза и протянул руку за распиской. Игнат не дал ее, объяснил на словах, в чем дело:

– Пришли, забрали коня, вот и всё. Теперь мне, видно, вместо коняки придется эту бумажку запрягать в фуру. Сила! – захохотал он.

– Брось, брось, не распускай слюни, – подливая себе вина, ответил Юрченко. – Тебе жалко для армии коня? Другие ж дают.

– А кто ж дает? – Игнат вскочил.

– Как кто? Вот Иван Макарович Садыло дал кобылу.

– Иван Макарович? Смеетесь, ваше благородие. Да у него ж коней, знаете, сколько! И хоть бы путевого дал, а то последнюю клячу. Такую б и я не пожалел. Пожалуйста, берите.

– Ничего, ничего, не умрешь, – перешел на дружелюбный тон Юрченко. – Давай-ка еще вина. А потом помни: раз одного коня взяли, больше уже не возьмут. У других будут брать. А не брать нельзя, казакам на фронте кони нужны.

– Это верно, – согласился Игнат. – Казаку без коня невозможно. Но вы, извиняюсь, тоже говорите как-то не так. Вы объясните: почему у тех не берут, что по десять-двенадцать коней имеют? Вот здесь недалеко хутор есть, и живет на том хуторе дед Карпо, «дед-горобец», так его казаки зовут. У него косяками кони ходят, а к нему, небось, никто не сунется. Почему это так?

– Ох, и скучный ты казак, – вздохнул Юрченко. – Позвал в гости, а сам тоску наводишь. Сказал тебе: раз коня взяли» другого уже не возьмут.

– Ей-богу?

– Ну, да. И приказ такой есть.

– Нет, вы правду говорите? – Он налил и себе и гостю по стакану вина. – Бывайте здоровы!

Хмель слегка ударил Игнату в голову. Оглянувшись и увидев сидевшего в углу Федю, он подмигнул ему и спросил:

– Ну как, казак? Как дела?

И пояснил гостю:

– Вот растет хлопец, а подрастет – тоже надо на службу справлять. А что казаку прежде всего требуется? Конь! Чтобы конь был наславу. Верно, Федька? Плохого ж коня я тебе не дам? Не буду ж срамиться?

Он испытующе посмотрел на гостя и опять спросил:

– Значит, если одного коня взяли, больше не возьмут? Это правильно. А иначе что же оно было бы? А?

И вдруг, размякнув, он не выдержал:

– Я вижу, что вы, ваше благородие, не то, что те... Они пришли, нашумели, жинку напугали... Я вам скажу: как увидел я вас, так сердце у меня и упало_: ну, думаю, хорошего не жди, а сейчас разумею, что оно не так... Дозвольте, я вам еще стаканчик налью. Пейте.

Отворилась дверь, и в хату вошел казак. Он снял папаху, покосился на стол, потом чинно перекрестился и доложил, что вот-вот прибудут люди на постой, спросил, где разместить их. Игнат налил стакан вина, взял его и повернулся к Юрченко.

– Разрешите казачка угостить?

– После! – сухо ответил тот.

Игнат сконфуженно поставил стакан на стол, слегка развел руками и, сокрушенно глядя на казака, сказал:

– Извиняйте.

Наступило молчание. Тогда Игнат накинул на плечи кожух и, кивнув казаку, пошел с ним во двор. Поднялся и Юрченко.

Федя вышел вслед за ними.

Когда Игнат справился со своими делами, Юрченко пожелал сам посмотреть конюшню. Войдя в нее, он как старый и опытный кавалерист сразу заметил, что в углу стоит красивая, стройная лошадь. Заинтересовался.

– А ну, что за конь? – позвал он Игната.

– Так... Конь, как конь, – нехотя ответил тот.

– Покажи.

– Да что ж его смотреть?

– Жалко, что ли? Я не сглажу.

– Да не жалко, а никакой диковины тут нет...

Но волей-неволей Игнату пришлось вывести Ласточку. Юрченко внимательно оглядел ее и, достав папиросу, стал быстро и нервно курить. Потом швырнул окурок, сделал равнодушное лицо и сказал небрежно:

– Конь ничего себе... Не особенный...

Игнат промолчал, но в душе ему стало обидно. «Понимаешь ты много!» —подумал он. А Юрченко снова:

– Ноги неважные.

– Ноги? – Игнат посмотрел на гостя и уже не мог скрыть презрительной улыбки. Гость заметил это, но вида не подал и так же спокойно продолжал:

– В полку таких коней, браток мой, сотни.

Тогда Игната вдруг прорвало.

– Таких? – раздраженно переспросил он. – Пойдите, поищите таких. – Он с досадой схватил коня за уздечку и повел в конюшню.

Юрченко рассмеялся, и глаза его стали еще более колючими.

– Погоди, – остановил он Игната, – что ж ты обижаешься?

Игнат молчал. Юрченко снова достал папиросу. Зажигая ее, рассыпал спички. Плюнул досадливо и, изменив тон, сказал:

– Вот что: давай поговорим...

Игнат заметил, что гость волнуется. Насторожился.

– Слушай, – глядя в землю, заговорил Юрченко. – Ты понимаешь, что реквизировать у тебя коня я, конечно, не собираюсь. Говори – понимаешь или нет? – он поднял голову и строго посмотрел на Игната.

– Ну? – в свою очередь спросил Игнат.

– А поменять твою Ласточку на моего Султана я не прочь.

– Да он у вас хромой, – неожиданно вмешался в разговор Федя. – Передняя нога... Я ж видал.

Юрченко оглянулся на него и, скрывая смущение, сказал:

– А, по-твоему, офицер так и должен на трехногом коне ездить?

И снова Игнату:

– Большевики ранили... Возьмешь, вылечишь. Только и всего дела... Не хуже твоего коня мой Султан будет.

Игнат с удивлением смотрел на офицера. Потом пожал плечами, а тем временем Федя уже схватил уздечку и потянул к себе коня. Юрченко взял его за руку.

– А ты, молокосос, не встревай, без тебя обойдется, – сказал он и, повернувшись к сопровождавшему его казаку, приказал:

– Приведи сюда Султана.

– Да что вы! Ваше благородие! – уже испуганно заговорил Игнат. – Вы это бросьте.

– Ну, ну, не волнуйся. Понимать должен, – сухо ответил Юрченко.

Игнат вдруг почувствовал, что к вискам приливает кровь. Он нервно поправил на себе пояс и сказал строго:

– Вы, ваше благородие, не балуйтесь. Пустите коня.

– Спокойно, спокойно, – Юрченко насупил брови. – Ты все-таки помни, с кем говоришь. Стань смирно! – вдруг начальнически крикнул он.

Игнат по укоренившейся военной привычке опустил было руки, но решимость, вспыхнувшая в нем, не угасла. Он еще ближе шагнул к Юрченко и, взявшись за уздечку, которую тот все еше держал в руках, повторил:

– Пустите. Я вам говорю – пустите, ваше благородие. Все равно коня я не дам. Что же это? Грабеж?

Юрченко отступил шаг назад.

– Не отдашь? Не променяешь?

– Не могу, ваше благородие, – снова, сдерживая себя, тихо произнес Игнат. – Ну, вот, не могу. Ей-богу не могу! Лучше не пытайте меня. Вот убейте – не дам.

Юрченко медленно расстегнул кобуру. Игнат крикнул:

– Угрожаете? Ну, стреляйте. Что ж вы не стреляете?

Федя бросился к отцу.

– Батя! – задыхаясь, заговорил он, – не давайте коня! Не давайте!

И, взяв из рук отца уздечку, он снова потянул Ласточку в конюшню. Юрченко не препятствовал. Застегнув кобуру, он оглянулся на калитку. Посланный не возвращался.

Игнат не спускал с Юрченко глаз.

– Ваше благородие, – наконец, тихо сказал он, – я вас прошу – уйдите. Не грешите. Лучше возьмите серники, запалите мою хату, а коня не дам.

– Дурак! – коротко отрезал Юрченко. – Я не бандит, чтобы хаты палить. За такие слова я, знаешь, что могу тебе сделать? А вот теперь я вижу, кто ты такой. Большевикам коня бережешь? – взвизгнул он. – Сам, небось, большевик?

– Не большевик я. Ошибаетесь. А коня не дам.

– Не дашь?

Игнат угрюмо молчал. Когда же конь перешагнул порог конюшни, он решительно стал в дверях. Юрченко ухмыльнулся.

– Винтовки тебе еще не хватает, – насмешливо бросил он.– Часовой... – И опять посмотрел на калитку.

Потом стал нетерпеливо ходить взад-вперед.

– Батя! – тихо позвал Игната из конюшни Федя и показал глазами на лежавший невдалеке топор. Игнат отрицательно покачал головой, но сам невольно шагнул в ту сторону.

В калитку вошли два казака, один из них вел под уздцы Султана. Юрченко встрепенулся.

– Ну, – крикнул он, – или бери Султана или совсем ничего не получишь, – и приказал казакам забрать Ласточку.

Не помня себя, Федя схватил топор и, выскочив из сарая, бросился на грабителей. Его мигом обезоружили. Игнат кинулся закрывать конюшню, его оттолкнули, завязалась борьба, но силы были неравны. Игнат вырвал было у одного казака винтовку, но тут прибежали еще казаки, повалили его и стали бить. Выскочила из хаты федина мать, кричала, плакала, но ничто не помогло. Ласточку увели. Увели и Султана.

Игнат, как был без шапки, так и побежал к атаману. Задыхаясь, рассказал ему все. Атаман внимательно выслушал его, потер переносицу.

– Что ж я могу сделать? Я – власть гражданская, а они – военная.

XXXV

Слухи о том, что красные уже близко, не подтвердились. Леля снова подняла голову, оживилась и на радостях даже как-то сказала Нюре:

– Ты все дуешься. Знаешь, а я на тебя уже не сержусь.

«Вот нахалка», – подумала Нюра, и ей захотелось ответить грубо, резко, но, вспомнив совет Степы, она все же сдержалась. Степа еще недавно сказал и ей, и Даше, и Оле: «Сгоряча можно и сболтнуть чего не надо. Держите, девчата, язык за зубами, чтобы никто ничего не узнал про комсомол».

– Все такая же, – продолжала Леля, – другая на твоем месте уже давно бы одумалась.

Нюра перелистывала книгу.

– Воображаешь, что тебе поверили, – все больше раздражалась Леля. – Кисет утюгом прожгла... Небось, для красных бы не прожгла. Хитришь.

Нюра еще ниже опустила голову, сделала вид, что углубилась в чтение.

– Сожгла, так другой вышей. Почему не вышиваешь?

– Я вышиваю, – сдерживая себя, ответила Нюра.—Уже половину вышила. Ниток нет. Достану и окончу. Не твоя забота.

– Посмотрим, посмотрим... – Леля повернулась и пошла.

За последние дни Нюра уже не чувствовала себя одинокой. Стало как-то отраднее жить на свете. Даже узнав, что красные еще далеко, она не пала духом.

Вчера, снова собравшись у Оли, комсомольцы долго и горячо шептались. Нюра не сводила глаз со Степы и думала; «Вот какой он, оказывается!» Ей нравилась его смелость. Он знал, где скрывается Гаркуша, и, пробираясь к нему по ночам, не раз рисковал попасть в руки казакам. С тех пор как пронеслись слухи о приближении красных, Юрченко приказал зорче охранять станицу. Часто во главе патруля он выезжал сам на фединой Ласточке.

А теперь вот и ей, Нюре, комсомольцы поручили одно дело. Правда, дело это было неопасное, но она все же волновалась. Ведь это было первое поручение. Она теперь только и думала о том, как бы не уронить себя в глазах Степы и Оли. Дашу она как-то меньше стеснялась, меньше считалась с ней. Наверное, потому, что была к ней ближе.

Ей поручили переговорить с Галей. Решено было вовлечь и ее в комсомол. Знали, что галин отец тоже ушел с красными, и поэтому были уверены, что она согласится. Нюра когда-то сидела с ней на одной парте, и они дружили.

«А вдруг не захочет? – забеспокоилась Нюра, – а вдруг побоится? Олька скажет: – эх ты, не могла уговорить... Еще посмотрю, кого они уговорят...»

Вспомнила, как впервые Оля с Дашей открылись ей. и снова почувствовала еще не совсем остывшую обиду. «Не сразу ведь сказали, исподволь... Верили, а не совсем... Может, и сейчас еще не всё говорят мне, остерегаются...»

Потому-то и хотелось во что бы то ни стало выполнить поручение, доказать, что и она может делать все, что надо. Вот указал бы ей Степа, где скрывается Гаркуша, и она бы не хуже его ночью одна пошла. Вог и узнали бы, можно на нее положиться или нельзя. Скакала же она однажды в глухую ночь через степь на неоседланной лошади, чтобы предупредить отца. Это пострашней было... И вдруг всплыло в памяти: а вот на поезде в город уехать так и не решилась...

«Ничего подобного! – с досадой сказала она себе. – Захотела бы и уехала. Олька же ехала...»

Но ее мысли перебил звонок. Начался урок. А после занятий она решительно отправилась к Гале. Застала ее во дворе. Та обрадовалась, но тут же сказала с укором:

– Что ж ты ни разу не пришла?

– А ты?

– Я – другое дело. К тебе разве можно придти? Твоя тетка и на порог не пустит. Ну, заходи.

– А дома кто есть?

– Никого. Мама сейчас вернется.

Они вошли. Нюра и раньше когда-то бывала у Гали, помнила скромное убранство ее хаты. Справа в углу стояла большая печь, в другом углу, под образами, – скамья и стол, между окон, в простенке, – тоже маленький столик, который особенно ей запомнился. На нем всегда была аккуратно выглаженная скатерка с красной вышивкой по кайме, а сверху стояла новенькая швейная машина – радость и гордость Гали. Сколько было разговоров об этой машине в классе! Галю тогда даже прозвали невестой. Смеялись: «Невеста с приданым!» Она знала, что у тех подруг, кто побогаче, швейная машина – не диковинка, делала вид, что и ее она нисколько не поражает, а сама не могла нарадоваться. Дома только и знала, что обтирала чистой полотняной тряпочкой никелированный ободок колеса да сдувала пыль с гладкой полированной доски, а уж батьке за подарок не знала чем и угодить. Думала, думала, побежала в степь, нарвала мяты и обсыпала этой мятой ему кровать и даже в кисет с табаком положила перетертые душистые листочки.

А сейчас Нюра и не узнала хаты. Ни столика, ни машины, ни скрыни, что стояла в углу, даже скамьи не было. Миски лежали на подоконниках, а скамью заменял покрытый рядном небольшой кособокий ящик. Лишь иконы уцелели.

– Садись, – Галя указала на ящик и, сбросив с себя кожух, повесила его на гвоздь у дверей.

И тут только Нюра заметила, что и кожух-то на Гале был не ее, а матери. Невольно посмотрела на галины ноги. Обута она была в большие мужские сапоги.

Нюра покосилась на ящик, но не села на него. «А на что Галя сядет? – подумала она и встревожилась: – А на чем же спят?» Заглянула в другую горницу, увидела на полу разостланное рядно, какой-то узелок и розовую ситцевую подушечку.

– Видишь? – спросила Галя.

– Вижу...

Но стоя разговаривать все же было неудобно. Нюра присела на край ящика, рядом усадила Галю. Вдвоем было тесно, и они прижались друг к другу.

– Ну, как в школе? – тихо спросила Галя.

– А что тебе школа? – сейчас же насторожилась Нюра, покраснела и вскочила,—Знаю, почему про школу спрашиваешь. Тебя обратно не взяли, а меня взяли. Про это? Да?

Галя не ожидала, что ее вопрос так заденет подругу, и сказала спокойно:

– Нет, не про это. Я так спросила... Знаю, что ты не за кадетов.

– Откуда знаешь? – Нюра испытующе посмотрела на нее.

– Знаю. И где батька твой, знаю, – все так же спокойно говорила Галя, и ее лицо показалось Нюре совсем другим, совсем не таким, каким она его обычно помнила. Галя всегда улыбалась, ее звонкий смех то и дело слышался в классе, и со щек ее не сходили ямочки. Эти ямочки Нюре особенно нравились. И глаза у Гали всегда были смеющиеся. Сама хохотушка, веселила она других, всегда придумывала что-нибудь остроумное. Находчивая, бойкая, наблюдательная, первой обычно подмечала она смешные стороны у подруг, у учительницы, у прохожих, ловко передразнивала каждого, но все это делала незлобно. За это и любили ее подруги. А сейчас сидела она скучная, тусклая.

Нюра снова села рядом и чуть ли не со слезами сказала:

– Ну, клянусь тебе, – я ничего не знала, а кабы знала...

– Да ты что дрожишь? – испугалась Галя. – Я ж тебя не корю. И мама моя знает, что ты не виновата. Это Лелька, дрянь, да Симочка про тебя разболтали. А я ведь и сразу не поверила.

– Сразу? —обрадовалась Нюра и обняла подругу. – Галя, ты правду говоришь? Ты, может, только меня утешаешь, а сама думаешь... Ну, ладно. А я к тёбе, знаешь, зачем? Я тебе скажу что-то. Я уже уходить хотела, думала: «Раз попрекаешь меня за школу, так что ж мне и говорить с тобой?» А теперь скажу.

– А машина моя, знаешь, где? – спросила Галя.

– Где?

– Недавно только узнала. Как забрали у нас всё, стали с аукциона продавать, а машину спрятали. А потом тихонько, ночью и отнесли ее. Ты не поверишь, к кому отнесли.

– Подарили?

– Ага.

– Кому?

– Батюшке, райкиному отцу.

– Врешь! – невольно вырвалось у Нюры. – Попу?

– Честное слово. Люди видели.

– А Райка-то, Райка-то! Вот бессовестная!

– Чтоб у нее руки поотсыхали! – вскрикнула Галя. – Как узнала я,, что у нее моя машина, так убить я ее теперь готова. Батька мой так старался! Последние гроши потратил, чтоб мне радость сделать, а она... Я как вспомню, что она мою машину крутит, так мне кажется, что она батькины кости крутит...

– Слушай! – горячо и страстно заговорила Нюра. – Иди до нас, иди, Галя. Иди, чтоб нас было много.

– Кого вас?

– Думаешь, побоюсь сказать тебе? Я теперь ничего не боюсь. Пускай меня убивают, пускай что хотят со мной делают. Все скажу тебе. Пойдешь?

– Я не знаю про что ты. Что случилось, скажи мне.

– Ну вот, ну ей-богу, не знаю, как тебе сказать. Ну... Комсомолка я! Понимаешь? Комсомолка! Вот иди и расскажи теперь всем. – И вдруг ласково:

– Галя, пойдешь с нами? Ты знаешь, у нас кто? Я тебе потом все-все скажу. Пойдешь? Гляди на свою хату. Где машина? Где скрыня? Где кровати? Что у тебя осталось?

Она обвела глазами хату, и взгляд ее остановился на иконах.

– Только святые и остались, – шопотом сказала она.

Галя равнодушно скользнула взглядом по образам.

– Нет, не пойду в комсомол. Что я там не видала? Там хлопцы. А ты чего пошла? Они на тебя мужскую одежу оденут, скажут: «Косу стриги». Мама мне такой комсомол задаст!

– Галька! – Нюра тревожно посмотрела на нее, и ей уже представилась насмешливая улыбка Оли и послышались ее слова: «Эх ты, не могла уговорить...» – Галька!—повторила она,– как же так? Я на тебя надеялась. Что ж ты, с кадетами будешь?

– Ни с кадетами, ни с комсомольцами. Мне и так... видишь, – она показала вокруг себя. – Кабы я знала, что смогу вот таким, как моя мама, помочь. А что я сделаю? Батька у красных. Бьются, бьются красные, а люди что говорят? Говорят, что скоро уже под Москвой генералы будут. Верно, мы, Нюрка, будем с тобой век нищими.

– Маму тебе жалко? – сердито сказала Нюра. – А сколько таких, как твоя мама? А батька твой что делает? На пуховике лежит да вареники кушает? Значит, пусть нам всегда будет плохо? Да? А ну, посчитай, сколько в станице богатых и сколько бедных. На чьей стороне сила?

– Вот на чьей, – Галя снова показала на свою разоренную хату. – У кого моя машинка, на той стороне и сила.

– А почему у них машинка? – не сдавалась Нюра. – Они один за одного держатся, вот у них и сила. А если нас будет много? Дура ты, ей-богу, ничего ты не понимаешь. А что генералы под Москвой – так это еще неизвестно. Ты ж не была там. Может, белые брешут. Как тебе это сказать? Ну, вся Россия – она как подсолнух, а Кубань, она – как одно зернышко с того подсолнуха.

– Не воображай, – обиделась Галя, – не думай, что я глупей тебя... Я, может, больше, чем ты, за советскую власть, я бы всем кадетам глотку перегрызла!

– Ну, иди и перегрызи. Хватит у тебя, у одной, зубов? А если мы вместе – ты, я, еще...

– Кто еще?

– Ишь какая! Скажи тебе, кто еще. Будешь комсомолкой, тогда и узнаешь. И вовсе не одни хлопцы там. Гляди—мне обрезали косу? Гляди – что на мне – штаны или юбка? Кабы ты знала, кто там, ты бы сразу пошла.

– А кто?

Нюра не ответила. Она с тревогой смотрела на Галю.

– Почему не говоришь? – спросила та.

– Нельзя. Будешь комсомолкой, тогда узнаешь.

– А не буду, так не скажешь?

– Ты как маленькая. Не понимаешь.

Она вспомнила, как недавно сама обижалась на подруг за то, что те не все сразу сказали ей, и повторила олины слова:

– Не обижайся, так в комсомоле...

И долго еще беседовали они. Наконец, Галя сказала:

– Хорошо. Попробую...

Нюра растерялась, – она сама не знала – можно «пробовать» или нельзя, но, боясь, как бы Галя не раздумала, поспешила согласиться.

– Попробуй...

Вдруг Галя повеселела. Вспыхнул прежний ее задор, как и раньше, заискрились ее глаза. Она улыбнулась.

– Чего ты? – удивилась Нюра.

– Тебя подослали ко мне комсомольцы. Да? А потом и меня пошлют кого-нибудь уговаривать?

Нюра не ответила, ждала, что еще скажет Галя, а та (даже ямочки снова заиграли у нее на щеках) все шире и шире улыбалась.

– Разве я так, как ты, буду агитировать? – захохотала она.

– А как?

– Вот гляди как.

Она сделала строгое лицо, подошла к Нюре, схватила ее за руку и горячо зашептала: «Иди, иди до нас! Я не скажу, кто у нас!» Нюра покраснела и, вырвавшись, крикнула:

– Убирайся! Чего надо мной смеешься?

– А ты не обижайся, – сдерживаясь от смеха, проговорила Галя, – так у нас в комсомоле...

Нюра еще больше обиделась, но, глянув Гале в глаза, сама не выдержала и захохотала.

– Ох, и артистка!

Вошла галина мать. Нюра посидела еще немного и побежала домой. Встретив Дашу, бросила ей небрежно:

– Передай нашим: Галя согласна. Я ее сразу уговорила.

XXXVI

Наступали рождественские праздники. Школу распустили на две недели, и Нюра стала собираться домой на хутор. Ей особенно хотелось повидаться с Феней, узнать, как она живет.

Накануне отъезда сбегала к Гале. На обратном пути возле дома атамана неожиданно столкнулась с Раей, Мишкой и Симочкой.

– К Леле? – с нескрываемым удивлением спросила Рая.

– И не думала. Мимо иду.

Пошли вчетвером.

– На каникулах будешь в станице или на хуторе? – полюбопытствовала Симочка.

– Не знаю.

– Ты всегда с фокусами, – обиделась Симочка, – с тобой и поговорить нельзя. – И она заторопила приятелей:—Идемте!

– А я и забыл сказать, – сообщил Мишка, – к нам в гимназию новенький приехал. В седьмой класс. Видать, хлопец тертый. Городской. Сразу познакомился и ум свой выставлять начал. Похоже, что в городе из гимназии его выгнали. Может, и с красными якшался, может, еще что. А с морды – ничего. Высокенький, усики пробиваются, волоса назад зачесаны. На казака не похож, фамилия непонятная – Скубецкий. Как раз на последний урок пришел перед роспуском. Хлопцы говорят, сидел в классе, как аршин проглотил. А отвечает так: похоже, что ничего не знает, а тарахтит. Вот, Нюрочка, тебе новый кавалер, – захохотал он. – Ты таких любишь, что умные и про политику много знают.

– Фу! – подумав, не сразу, ответила Нюра, – мне не такие нравятся. Мне нравятся, знаешь, какие?

– Какие? А ну, какие? – засуетилась Симочка и даже схватила Нюру за локоть. – Вот интересно, какие тебе нравятся?

– Я скажу, а вы не поверите.

– Нет, ты серьезно? Если серьезно, то говори, – не унималась Симочка.

– Мне нравятся, – не спеша и стараясь не улыбаться, ответила Нюра, – такие, как, например... – Она замялась, сделала вид, что стесняется, а потом, как бы набравшись храбрости, шепнула ей на ухо: – Как Мишка...

– Врешь! – Симочка отскочила, а потом к Мишке: – ты знаешь? Ты знаешь, что она сказала?

– Симка! – крикнула Нюра. – Не смей! Молчи! Нельзя этого говорить!

А та, не обращая на нее внимания, продолжала:

– Она сказала, что ей нравятся такие, как... ты! Слышишь?

Мишка было смутился, но сейчас же оправился и снисходительно посмотрел на всех.

– Не поверю, – сказал он важно. – Знаю, как я ей нравлюсь.

Но всю дорогу он шел уже приосанившись и даже руку засунул за борт шинели. На перекрестке, когда Нюра свернула к своей хате, он неожиданно пошел с ней рядом. Рая удивилась.

– Куда же ты?

– Мне надо еще в одно место... – замялся Мишка.

Рая вдруг покраснела.

– Ну, иди! Очень ты нужен здесь.

Симочке тоже было обидно, но она не показала виду, поправила на носу пенснэ и, глядя на Раю, засмеялась:

– Ревнуешь?

Рая вспыхнула.

– Не я, а ты. Баронесса!

Нюра и Мишка шли молча. Наконец, он сказал:

– Скубецкий с первого дня нарвался. На перемене прямо в классе курил.

– А ты не куришь?

– Нет. Это комсомольцы все курят.

Несколько шагов они опять прошли молча. Мишка набрался решимости и начал тихо:

– Думаешь, я дурень? Ты ведь тогда нарочно сказала?

– Что сказала?

– Да про это...

Нюра поняла, о чем он спрашивает, но виду не подала.

– Не знаю твоих загадок, – она равнодушно посмотрела на Мишку. – Что я говорила?

Мишка стал злиться.

– А Симке на ухо ты что шепнула? – наконец выпалил он.

– Симке? – как бы все еще не понимая, в чем дело, Нюра остановилась. – Симке? Когда я шептала Симке?

Мишка переступил с ноги на ногу, вздохнул и, оглянувшись по сторонам, сказал тихо: