Текст книги "Девушка с хутора"

Автор книги: Полиен Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

AnnotationВ 1939 году вышел роман «Девушка с хутора» – одно из лучших произведений Полиена Николаевича Яковлева. Роман не раз переиздавался на Дону, на Кубани и в Москве. Он прочно вошел в круг детского чтения. Достоверно, с глубоким знанием событий гражданской войны на Кубани, писатель рассказал о том, как зарождался комсомол, как устанавливалась Советская власть на Кубани. В романе воссоздана жизнь кубанской станицы, классовая борьба, обострившаяся в условиях гражданской войны, свидетелем и участником которой был писатель. Психологически точно выписан характер главного персонажа романа – казачки Нюры. Юная героиня предстает перед нами прямой, правдивой, чуткой, умеющей проявить волю, смелость и решительность, готовая всегда отстаивать справедливость, Непростые взаимоотношения сложились у Нюры в семье. Она видит, что ее отец – большевик воюет за правое дело. Однако мать не разделяет его взглядов, хотя и вышла за бедняка замуж по любви, порвав со своими зажиточными родителями. Дочери она постоянно твердит, что казакам не по пути с большевиками, что они хотят сломать казачьи устои. Это же Нюра слышит в доме своей школьной подруги Лёли, дочери станичного атамана, где о большевиках говорят, как о врагах и изменниках. Понимая на чьей стороне правда, Нюра не может мириться со злобными выпадами против большевиков. Она спорит со своими однокашницами, дочерьми зажиточных казаков Лёлькой, Раей и Симой, доказывая свою правоту. Ей приходится разорвать отношения с бывшими подругами и найти друзей из трудовых семей. С ними ей легко и надежно. Она умело выполняет поручения, проявляет находчивость, отвагу. В романе «Девушка с хутора» действуют и молодые люди, только вступающие на самостоятельный путь, и представители старшего поколения: отец Нюры Степан, ее мать Карповна, дед Карпо, есаул Юрченко. Образы этих людей тоже запоминающиеся и яркие. Книга очень легко читается, так как автор интересно строит диалоги, а описания в романе точные, выразительные. К достоинствам книги надо отнести меткий, колоритный язык.

ДЕВУШКА С ХУТОРА

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX

XXXI

XXXII

XXXII!

XXXIV

XXXV

XXXVI

XXXVII

XXXVIII

XXXIX

XL

XLI

XLII

XLIV

XLV

XLVI

XLVII

XLVIII

XLIX

L

LI

L1I

LUI

LIV

LV

LVI

П. ЯКОВЛЕВ

П. ЯКОВЛЕВ

ДЕВУШКА С ХУТОРА

РОМАН

Издание 2-е

РОСТОВСКОЕ ОБЛАСТНОЕ КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО Ростов н-Д.– 1949

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

В конце 1942 г. в г. Ростове-на-Дону был зверски умерщвлен гестаповцами один из виднейших ростовских писателей, горячий патриот нашей Родины, старый большевик Полиен Николаевич Яковлев. Когда Дон подвергся нашествию фашистских варваров, П. Н. Яковлев эвакуировался, но в пути он был захвачен гитлеровцами, привезен в Ростов-на-Дону и здесь погиб.

П. Н. Яковлев родился в 1883 г. Долгие годы он был школьным учителем. Когда началась гражданская война, он, не колеблясь, стал на сторону большевиков и принял активное участие в разгроме деникинщины на Кубани.

В 1920 году Полиен Николаевич вступает в ряды партии, а в следующем, 1921 году, переезжает в Ростов-на-Дону, где работает редактором сначала газеты «Ленинские внучата», а затем газеты «Октябренок» и журнала «Костер».

Первые произведения П. Н. Яковлева были опубликованы в 1922 году, и с той поры он всецело отдается литературной работе и становится одним из наиболее известных на Северном Кавказе писателей. Особенной популярностью пользовались его произведения для детей и юношества.

В 1934 году он был принят в члены Союза советских писателей.

... Таковы основные вехи биографии Полиена Николаевича. Они, конечно, не могут передать всего разнообразия его кипучей и плодотворной деятельности. Главным, основным в ней были работа среди молодежи. К детям, к молодежи Полиен Николаевич относился особенно любовно и заботливо, встречая неизменно с их стороны такую же теплую привязанность.

Наибольшей известностью из многочисленных произведений П. Н. Яковлева пользуется роман «Девушка с хутора». Этот роман написан на основе личных впечатлений Полиена Николаевича, который в течение ряда лет был педагогом в одной из школ в станице Славянской на Кубани. Здесь он близко ознакомился с казачьим бытом, воочию увидел, в каких тяжелых условиях жили на «вольных» просторах Кубани казачья беднота и подавляющая масса так называемых «иногородних», вынужденных батрачить на кубанских кулаков и подневольным трудом добывать себе средства для полуголодного существования.

Этот роман Полиена Яковлева получил в 1940 г. высокую оценку на страницах местной и московской печати.

Глубоко правдиво обрисованы образы казачки-девушки Нюры, ее сверстниц и сверстников, многие из которых, – особенно сама Нюра, – приходили к революции своим, своеобразным путем, преодолевая иногда ряд сомнений и колебаний.

Увлекают, волнуют многие сцены романа, показывающие силу большевистской правды, революционную смелость ее борцов.

Несомненна познавательная ценность этой книги для нашей молодежи, тем более, что события гражданской войны на Кубани, бытовой уклад жизни казаков, взаимоотношения между ними и «иногородними», социальное расслоение среди казачества накануне полной и окончательной победы Великой Октябрьской революции, – все это в значительной мере близко к тому, что происходило на Дону в тот же период.

I

– Платье оправь как следует,—ворчливо сказала тетка,– не к Дашке идешь, а в хороший дом.

– Знаю. Не учите.

Нюра быстро оделась и вышла из хаты. Пригревало солнце. Небо было чистое, кое-где ветер уже просушил тропинки. Высокие тополи покачивали чуть зазеленевшими верхушками.

– Гулять?

Нюра оглянулась. За плетнем стояла подруга, соседка Даша. Нюра подошла к ней. Глядя на ее широкое, почти безбровое, покрытое коричневыми веснушками лицо, на ее прямые желтоватые волосы, она подумала: «Некрасивая». Ей даже стало жаль подругу. Спросила:

– Ты что сейчас будешь делать?

– Нынче воскресенье, гулять пойду. Пойдем вместе? Подождешь меня?

– Я к Леле...

– К Леле... Ну, иди к своей Леле... – Даша нахмурилась и стала сосредоточенно рассматривать пробивающуюся под плетнем молодую траву.

Нюра постояла, потом медленно повернулась и пошла. «Ну, и пусть себе дуется»,—решила она и ускорила шаги. Обошла не совсем еще просохшую лужу, пересекла улицу и увиделд идущего ей навстречу гимназиста Мишку. Смуглый, стройный, ростом чуть повыше Нюры, он шел в аккуратно застегнутой форменной шинели и щурился на небо. Поравнявшись с Нюрой, Мишка слегка приподнял черные, как уголь, брови, но прошел молча.

Нюра презрительно сжала губы: «Воображает...» и всю дорогу хмурилась.

Но вот и лелин дом, обнесенный палисадником. Леля увидела Нюру в окно и постучала по стеклу колечком.

– К нам?

Войдя в двери, Нюра, как всегда, покосилась на чистую парусиновую дорожку, протянутую на полу вдоль застекленной веранды, взяла в руки калоши и на цыпочках пошла вслед за Лелей.

– У тебя никого нет?

– Сижу одна.

– Я уроки на завтра уже приготовила. А ты?

– Очень нужно вспоминать об уроках... Хорошо на улице?

– Еще как! Скоро совсем просохнет. Люди уже сеют.

– Да... Раздевайся.

Нюра сняла пальто, и они из прихожей вошли в гостиную. Там было много ковров и на полу и на стенах. Это лелин отец, есаул Дацко, привез с турецкого фронта. Над диваном висели старинные кремневые ружья, кривые запорожские сабли, а в углу на этажерке лежали германская каска и несколько осколков от снарядов.

– А мне папа вот что привез,—Леля достала из коробочки бирюзовую брошку и, подойдя к высокому зеркалу, приколола ее к груди. Нюра стала рядом, увидела в зеркале себя и подругу. На Леле было легкое голубое платье с белым ажурным воротничком. Ее светлые волосы вспыхивали, золотились.

«Куколка, – с завистью подумала Нюра и посмотрела на свое уже не новое, вишневого цвета, форменное платье, на свой простенький белый передник. Потом посмотрела на себя, на свое смуглое лицо, на прямые упрямые брови и улыбнулась. В зеркале заблестели ровные белые зубы.

– Ты хорошенькая.—снисходительно сказала Леля.

– Ну уж и хорошенькая. Как цыганка...

– Что будем делать?

– Что хочешь.

Они уселись, сыграли раза два в «дурачки».

– Скучно... – Леля зевнула. – Давай лучше разговаривать.

Нюра подумала и небрежно бросила:

– Мишка такой кабан...

– А что?

– Так... Вообще... Встретился и говорит; «Здрасьте», а я преспокойно отвернулась, прошла и ни-че-го не ответила.

– Очень нужно хлопцам кланяться. Они такие насмешники...

Леля встала и снова подошла к зеркалу. Любуясь собой, сказала:

– Мишка говорит: «Если явятся большевики...»

– А явятся?—насторожилась Нюра.—Слушай, Лелька, ты как думаешь? Говорят, они...

– Погоди. Стучат, кажется.

Леля выбежала из комнаты, и вскоре Нюра услышала смех, поцелуи, знакомые голоса.

«Принесло...» – с досадой подумала она.

Вошла Леля и с ней ее подруги Рая н Симочка.

– И ты, Нюра, здесь?—«равнодушно спросила Рая.

У Раи были две русые косы, щеки, как наливные яблоки, и маленький пухлый ротик; ее отец, священник, называл ее дома «Кругляша». Иногда так называли ее и подруги, а мальчишки на улице кричали ей вслед: «Кавун!»

Огненно-рыжая Симочка была худая, не по летам высокая, с острыми узкими плечами, длинноносая и близорукая. Разговаривая, она как-то странно вытягивала шею и щурилась.

– Девочки, вы что делали? – спросила Симочка.

– Так, ничего-,—ответила Леля.—Знаете что? Давайте что-нибудь придумаем. Хотите танцевать? Рая, играй.

Рая села за пианино. Ее короткие пухлые пальцы неуклюже уперлись в клавиши. Она забарабанила вальс. Симочка подхватила Лелю, и они закружились по комнате. Нюра сидела в углу и недружелюбно посматривала на танцующих. Не любила она ни Раю, ни Симочку: уж очень Леля дружила с ними.

Рая отбарабанила вальс и встала.

– Девочки,—обратилась Леля к подругам,—расскажите что-нибудь интересное. Рая, ты всегда знаешь все новости.

– Новости, новости, вот вам и новости! И у нас в станице завелись большевики. Папа уже приказал сторожу получше смотреть за церковью. Вы знаете? В одном городе, в России, большевики подожгли часовню. Она горела, горела, а к утру снова сделалась, как новенькая.

– А я не пойму, что это за большевики,—и Симочка развела длинными руками.—Я папу спрашиваю, а он мне ничего не отвечает: все равно, говорит, не поймешь. Но я слышала, как он говорил одному человеку, что из-за них ни мяса, ни сахару, ничего нет. И потом как-будто было такое распоряжение или приказ что ли... ну, не знаю... одним словом, в газетах писали, что один генерал собрал всех офицеров, сделал их солдатами и что у него теперь страшно много войска, и он всех усмиряет.

– Та-ра-ра, тра-та-та. Наговорила!—усмехнулась Нюра.– Как полную миску вареников наложила. Ничего ты не знаешь.

– А ты?

– А я же не тарахчу, как разбитая тачанка. Сижу и молчу.

– И молчи себе на здоровье.

– Не ссорьтесь,—остановила их Леля.—Папа мой только что вернулся из города, а там все известно. Казаки на Кубань большевиков ни за что не пустят. А вообще лучше будем играть во что-нибудь. Давайте нарядимся офицерами.

– Ой!—Рая, сложив руки ладошка к ладошке, прижала их к груди. – Только во что нарядимся?..

– Идемте за мной. Не бойтесь, наших никого нет.

Довольная своей выдумкой, Леля потащила подруг в другую комнату. Там распахнула гардероб.

– Берите. Вот шаровары, вот бешметы, папахи, черкески, сапоги...

С шумом и хохотом принялись они примерять на себя мужское платье. Его хватило на всех. Тут была одежда и лелиного отца—станичного атамана, и ее братьев—офицеров. Нюра надела черные лоснящиеся шаровары, мягкие кавказские сапоги, голубой шелковый бешмет и белую черкеску. Правда, все это было не по росту, но Нюра лихо накинула на голову белоснежную и мягкую, как пух, папаху и, примяв ее спереди ребром ладони, раскрасневшаяся, побежала в гостиную к зеркалу.

Глянула и замерла.

– Вот в чем я красивая!—вырвалось у нее.

Прибежали и другие девочки. Нюра быстро оглядела их. Леля в красной черкеске, в черной папахе была недурна, но только еще больше стала похожа на девочку. Симочка же, наоборот, выглядела совсем мальчишкой.

Нюра расхохоталась:

– Глядите, Степка Горбань!

Степу знала вся станица. Худой и длинный, с хворостиной в руках, он каждый вечер шагал за общественным стадом.

– А Рая! – Нюра всплеснула руками. – Вылитый Тарас Бульба!

Дурачась и отталкивая друг друга от зеркала, они навели себе сажей усы и так увлеклись маскарадом, что не заметили, как вошел отец.

– Здорово, казаки!—сказал он.

Все оглянулись.

– Здравия желаю, господин есаул!—подбежав к отцу, Леля козырнула.

Атаман оглядел девочек и невольно остановил свой взгляд на Нюре. Она, действительно, была хороша. Лучше всех. Ему даже стало как-то обидно, что его Леля поблекла перед ней. Все же он сказал:

– Эх! Коня бы тебе, Нюра! Умеешь на коне сидеть?

– Умею,—с задором ответила та. А когда она улыбнулась и из-под ее черных усиков блеснули белые, как у джигита, зубы, атаман не мог удержаться и искренне воскликнул:

– Молодец! Вот это казак! С такими нам и большевики не страшны.

– Да я их и так не боюсь,—пристегивая шашку, гордо заявила Леля.—Пусть только явятся... Но они не явятся, папа, да?

Атаман ничего не ответил. Перестав улыбаться, он достал портсигар, повертел его в руках и молча вышел из комнаты.

II

Широко и привольно раскинулась станица, вся утопая в садах. Сейчас сады были еще прозрачны, но уже распустились почки. Улицы в станице прямы и просторны, и в какую сторону ни пойди – выведут тебя в необъятную степь. А в ней, как островки в океане, разбросаны большие и малые хутора с грядами высоких, синеющих в мареве тополей. По одну сторону станицы мелькали вытянутые, как по линейке, ровные телеграфные столбы. Вдоль них тянулось железнодорожное полотно. Весной, когда степь черна и только курится паром, можно было увидеть и невысокую насыпь. В конце лета, когда созревали хлеба, она пряталась в них.

По другую сторону станицы, за обширной толокой, стояли в ряд большие крылатые мельницы. По вечерам, когда садилось солнце, одна сторона их казалась желтой, точно облитой блестящей охрой. Когда же тускнели краски и мельницы снова становились темными, то на высокой кирпичной колокольне, что подымалась из центра станицы, вспыхивал тонкий медный крест.

Церковь стояла на широкой квадратной площади, обсаженной в два ряда стройными тополями. По одну сторону площади виднелся большой и неуклюжий двухэтажный дом со стертыми каменными ступенями у крыльца. Тут же была коновязь, возле которой всегда можно было увидеть двух-трех оседланных лошадей. Это казачье станичное правление. При нем обширный, мощеный кирпичом двор с хозяйственными постройками. Под главным зданием темный, сырой подвал с тяжелой железной дверью. Это «холодная», куда атаман сажал провинившихся станичников.

По другую сторону площади, на углу, вытянулось одноэтажное строение под зеленой железной крышей. Это школа, где учились Нюра и ее подруги. Недалеко от школы—добротно сложенный кирпичный дом со светлыми окнами и крылечком. Здесь живет станичный священник отец Афанасий. При доме—сад. Он обнесен высоким деревянным забором, густо утыканным длинными острыми гвоздями.

От церкви во все стороны расходились улицы. Летом они клубились легкой и теплой пылью, а осенью блестели черными густыми лужами. И чем ближе к окраине, тем все уменьшались и все более кособокими становились хаты, тем ниже «хилились» к земле ветхие, расшатанные плетни.

В конце одной из улиц беспрерывно стучала и пыхтела паровая мельница мишкиного отца Ивана Макаровича Садыло.

За мельницей начинался овраг, где станичники брали глину. За оврагом синели сады, а дальше—снова степь и хутора. Летом в овраге хорошо было играть, прятаться, или под вечер, когда спадет жара, сидеть и рассказывать всякие истории.

Когда-то Нюра в первые же весенние дни приходила сюда с подругами, но теперь она была увлечена другим. Не успело снова наступить воскресенье, как она опять побежала к Леле.

– Умница, умница, – похвалила ее атаманша,—а наша лежебока еще и лба не перекрестила. Садись, посиди, она сейчас выйдет.

– Ничего, я и так...

Стараясь скрыть смущение, Нюра перекинула через плечо косу и стала поправлять розовый бантик.

– Совсем полиняла твоя ленточка, – заметила ей атаманша.—У тебя что—другой нет разве?

– Есть,—солгала Нюра.

– Какая?

– Не помню... Разные есть...

– Разные есть, а такую дрянь нацепила.

Вошла Леля. Зевнула.

– Мама, чай не остыл?

– Садись. И ты, Нюра, садись,—указала на стул атаманша,—а после чаю идите в сад. Нечего вам по улицам бродить, не такое теперь время. На каждом перекрестке митинг...

– Мы с Нюркой тоже в большевички запишемся,—засмеялась Леля.

– Ты и так уже похожа на большевичку,—атаманша сердито посмотрела на нее,—Почему в церковь не пошла?

– Я и в школу не буду ходить. Честное слово, не буду.

– Это еще что за глупости?

– Да что за интерес? Придешь, а класс почти пустой. Как начали сеять, так все девочки в степь уехали, и осталось нас человек девять.

– Надо же сеять,—сказала атаманша.—Каждый год так бывает. Не всякий может нанять себе батраков. Надо помогать родителям. А ты, Нюра, как?

– Мы не сеем...

– Как не сеете? Что же вы землю в аренду сдали?

– Нет... Как батю на войну справляли... у него строевого коня не было... Был, да неважный... Так ему коня дали,—вздохнула Нюра,—а землю за это взяли. Есть немного земли у нас возле хаты, там мама огород развела. Улейка у нас есть. Мама сама, без меня, справляется.

Желая хоть чем-нибудь похвастаться, она сказала громко:

– А мед у нас, Лелька! Ох, и вкусный! Приезжай к нам на хутор.

Леля незаметно переглянулась с матерью, не утерпела:

– Что у вас за хутор. Вот у нас—над самой Кубанью! А рыбы в Кубани, Нюрка! Виноградники у нас, сад фруктовый. А за хутором степь—конца не видно. Ты на коне в степи обгонишь меня?

– А то нет? Я хлопцев обгоняла, а ты что?

– Конечно, с Нюрой не тягайся,—заметила атаманша.—Ей скакать верхом – дело привычное, а тебе это не к лицу.

– Почему?

– Сама должна понимать... Что ты—простая казачка?

В дверях показался Мишка.

– Здрасьте!—он щелкнул каблуками.—Папа не у вас?—Он прекрасно знал, что отца здесь нет, но задал этот вопрос для того, чтобы атаманша не подумала, что он пришел к Леле. Постоял у порога, кашлянул и не знал, что еще сказать. Сердито покосился на Нюру, потоптался на месте и процедил: – Прощайте...

– Садись,—пригласила его атаманша.—Ну, как у вас?

– Мама здорова. Спасибо.

– Я не про то. Я спрашиваю, как у вас в гимназии.

– В гимназии?—спохватился Мишка, – в гимназии ничего. Только Анатолий Николаевич придирается, за неправильные глаголы гоняет. А потом у нас теперь среди старшеклассников целая война! Одни за то, чтобы латинского совсем не было, а другие за то, чтобы с седьмого класса курить открыто и оружие носить. А потом есть и такие, что за большевиков. Но то,—Мишка презрительно махнул рукой,—то не из казаков. Хотя вот в седьмом есть Решетило—сам казак, а тоже красный. Вчера на перемене его бить хотели.

– А разве директор про таких ничего не знает?—удивилась атаманша. – За это ведь, пожалуй, и исключить могут. Семиклассник, слава богу, уже не дитя.

– А как это он за большевиков?—спросила Леля.—Что же он делает что-нибудь, или как? Я не понимаю.

– Не знаю. Это же не в нашем классе. Делать он, кажется, ничего не делает, а говорит всякое. Говорит, что казаки и нека-заки—одно и то же.

– Вот уж неправда!—невольно вырвалось у Нюры.—Кто же этому поверит?

– Мама, а почему у нас на Кубани живут неказаки? Что им в России мало места?—спросила Леля.

– А кто же будет тебе ботинки чинить? Белье стирать? Церковь белить? Кто будет работать в кузницах? Да мало ли всякой черной работы. Не будут же казаки этим заниматься. Наконец, нам нужны рабочие—сено косить, хлеб убирать... Вот к вам, кажется, девчата пришли. Слышите?

Вбежали Рая и Симочка.

– А мы тебя, Леля, в церкви искали-искали. Там на улице и на площади народу собралось!

– И бондари на площади спорят,—Симочка тряхнула рыжими кудрями и, сощурив глаза, уставилась на атаманшу.

– Кто?—не поняла та.

– Бондари, штукатуры и всякие...

«Принесло меня сюда!—думал хмуро Мишка.—Кабы Лелька одна была, а то их тут целый класс...»

– Ну, я домой,—он поднялся.

– Почему?—остановила его атаманша.—Оставайся с барышнями. Приучайся быть кавалером.

Девочки фыркнули. Мишка покраснел.

– Да я уроки учить надо.

– Не уходи,—Леля преградила ему дорогу, – мы еще за Гришей пошлем. Будет весело.

– Ну, ладно... Только пусть Гришка приходит обязательно, а то я все равно не останусь.

Леля сходила в кухню, приказала служанке Фросе бежать за Гришей и только хотела вернуться в комнаты, как скрипнула дверь и со двора вошла нюрина мать—Карповна.

– Здравствуйте, барышня. Мамочка дома?

– Дома... И Нюра у нас.

– Вот спасибо. А я с хутора. Свежих яичек привезла. Может, возьмете? Хо-о-рошие яички. И недорого.

– Не знаю,—замялась Леля.—Я маму спрошу. Садитесь.

– Неважно... Не беспокойтесь.

Она присела на край скамьи, поставила возле себя кошелку, поправила на плечах старую, уже выгоревшую на солнце шаль и тыльной стороной руки обтерла лоб.

– Заморилась я... Тепло уже.

– Карповна, войдите, – позвала атаманша.

Нюрина мать вошла и поклонилась.

– Добрый день.

– Погодите, – перебила ее атаманша. – Сядьте вот здесь с краю, я вам чашку чая налью. А ты, Нюра, что же не поздоровалась с матерью?

Нюра промолчала.

– Ну, как она тут? – посмотрев на атаманшу, спросила Карповна.—Слушается? Вы, пожалуйста, если что—не церемоньтесь, построже с ней, не велика птица... Ты вот с Лелечки бери пример. Как она, так и ты. Учись. И вот барышни хорошие, – указала она на Раю и Симочку.

– Ладно уж, – грубо перебила ее Нюра. – Сели пить чай и пейте.

Она чувствовала, что все глядят на нее, и Мишка, конечно, глаза выпятил, ухмыляется. Не знала, куда девать себя. Покосилась украдкой на Лелю и заметила, как та переглянулась с Симочкой... «И чего явилась?» – подумала Нюра про мать. Сказала ей резко:

– Вас тетя ждет. Идемте.

Карповна спокойно допила чашку, перевернула ее вверх донышком, поблагодарила атаманшу и спросила:

– Яичек возьмете? Я вам дешево уступлю. Яички свежие.

Нюра опять заметила, как Леля и Симочка переглянулись. Так бы, кажется, и провалилась сквозь землю. Однако притворилась равнодушной и обратилась к подругам:

– Побежим в сад.

Когда все ушли, а мать и атаманша отправились в кухню, Нюра сейчас же вернулась в комнаты. Оставшись одна, она угрюмо прислушивалась к голосам за дверью.

– Шесть... восемь... десять... – отсчитывала мать.

Нюра прикусила губы и отошла к окну. На дворе наливалась почками сирень. Из-за крыш выползало огромное белое облако. Перепархивали воробьи. Ослепительно блестели оставленные Фросей на скамье тарелки.

«Так все было хорошо,– с досадой подумала Нюра, – надо же было ей явиться...»

Наконец, мать освободилась, и они пошли домой. Нюра, надувшись, молча глядела в сторону.

– Ты что нос воротишь? – спросила мать. – Муха укусила, что ли?

– Только срамите меня,—сдерживая слезы, сказала Нюра.– Лелька и так зазнается, а вы... «яички свежие»... Явились, когда не надо.

'Мать с удивлением посмотрела на нее.

– Учишься, учишься, а все дура. Вот возьму тебя из школы на хутор, и будешь знать. Матери грубишь, бессовестная. Подожди, вернется с войны батька, он тебе покажет. В хорошем доме бываешь, а ума, что у козы.

III

В классе станичного высшего начального училища окна были раскрыты настежь. Сидя на парте у окна, Нюра лениво смотрела на широкую улицу, крепкий новый досчатый забор мишкиного дома.

В класс тихо вошла учительница—старшая сестра Раи. Окинув равнодушным взором учениц, она села, раскрыла сумочку, долго копалась в ней, морщилась...

Минуты три прошли в молчании и тишине. Только с мишкиного двора ясно доносился стук. Там новым оцинкованным железом крыли большой амбар.

Таисия Афанасьевна развернула журнал, повела пальцем по фамилиям учениц, потом тщательно обтерла кончик пальца носовым платком и позвала:

– Гнездюкова Ольга!

С третьей парты поднялась Оля. Бледная, с большими серыми глазами, коротко остриженная после тифа, худенькая, она уверенным шагом подошла к карте.

– Главные города в России,—начала она,—главные города... Таисия Афанасьевна, в учебнике напечатано—Петербург, а ведь...

– Ты же знаешь, что теперь он называется Петроград?

– Знаю. Только...

– Караваева,—не дослушав, обратилась Таисия Афанасьевна к Симе,—почему Петербург переименовали в Петроград?

– А потому,—Симочка завертела во все стороны головой,– что Петербург немецкое слово. Поэтому...

– Правильно. Сядь. Ну, Ольга, продолжай отвечать урок.

– Самый главный город, столица, у нас теперь... Таисия Афанасьевна, теперь Москва? Да?

– Что?—учительница сделала большие глаза.

Оля смутилась. На ее бледных щеках появился румянец.

– Я урок выучила, я только хотела спросить... А как же теперь Москва?

– Что Москва? Что ты бредишь?

– Москва... Вот пишут, что теперь Москва...

– Да ты что?—Таисия Афанасьевна поднялась.—Ты уроки по учебнику или по газетам учишь? Садись. Впрочем, погоди. Ты ведь не сама все это выдумала, это у тебя дома такие разговоры? А?

– Какие?—удивилась Оля.—Я дома сама занимаюсь, мне никто не помогает.

– А про Москву?

– Я слышала...

– От кого?

– Не помню...

– «Не помню»? Отлично помнишь. Сядь.

Оля, огорченная, пошла на место. Таисия Афанасьевна поставила против ее фамилии двойку и вызвала Зою.

Широколицая и добродушная, Зоя поднялась из-за парты ч пошла к карте, громко стуча каблуками. Взяла указку и посмотрела на учительницу.

В классе насторожились.

– Ну?—сказала Таисия Афанасьевна.

– Харьков,—Зоя подняла указку и стала водить его по карте. Указка скользнула от Орла до Одессы, потом медленно приползла к Киеву и остановилась.

– Почему ты не учишься?

Зоя склонила голову.

– Я учусь... Мама в стечь посылала. Три дня там была.

– Неужели так трудно выучить? Разве это Харьков? Какой это город?

Зоя снова поводила по карте указкой и сказала:

– Выучу.

– Ты который раз обещаешь? Иди на место.

Третьей вышла отвечать Нюра.

– Столица России,—твердо сказала она, – Петроград.

– А не Москва?—насмешливо улыбнулась Таисия Афанасьевна. Нюра поняла, в чей это огород камешек, и, покосившись на Олю, повторила еще уверенней:

– Нет, не Москва. Москва—вот,—она ткнула указкой в карту и так же уверенно показала другие города.

Таисия Афанасьевна похвалила ее, отпустила на место, поставила пятерку и посмотрела на часы. До конца урока оставалось еще минут пятнадцать, а спрашивать ей больше никого не хотелось. Вчера у отца были гости, разошлись очень поздно, и она не выспалась. Побаливала голова. Да и напугали ее вчера. Был в гостях дьякон из станицы Крымской, рассказывал про солдатские эшелоны: «Едут с оружием, не хотят сдавать его, пообвешались бомбами... Чего доброго, и сюда нагрянут. И среди казаков тоже всякие разговоры, митинги. Одни за атаманов, другие за комиссаров».

Таисия Афанасьевна обвела класс глазами и, остановившись на Оле. опять спросила:

– Так какой же главный город в России?

Оля нехотя поднялась.

– Петроград.

– Так и запомни.

Таисия Афанасьевна подошла к окну, потом вернулась к столу, придвинула к себе стул, села и принялась перелистывать журнал. Долго и томительно шелестела страницами, наконец, взглянув еще раз на часы, облегченно вздохнула и встала. В коридоре коротко прозвучал звонок.

На перемене все шумно высыпали во двор. Гуляли, радовались солнцу, весне. Только Оля стояла в стороне. Она чувствовала себя обиженной.

Подошла Зоя и молча протянула горсть семечек:

– На, лускай,– сказала она добродушно и, потягиваясь, зевнула.– Чего-то скучно мне. Спать, что ли, хочется?

– Это ты устала.

– От весны я всегда такая. Фельдшер говорит – надо траву пить. А у других теперь лихорадка.

– Почему?

– Весна же. Как весна, так она и ходит. А меня не тронет, я знаю средство. Сказать? Вот у нас мой браток Юхим болел. Фельдшер лечил его хиной, подсолнухом, синькой. Ничего не вылечил, а мамина сестра вылечила. Знаешь как? Нарезала она бумажечек 'много-много и мелко-мелко написала на каждой: «Юхима дома нема, приди завтра». И все бумажки наклеила на дверях, на оконцах, на ставнях, на порожках. Куда лихорадка ни сунется, а везде «дома нема». Поняла?

– Поняла,—не выдержав, засмеялась Оля.

Зоя обиделась.

– Чего же ты ржешь, стриженая?

– Да ну тебя,–Оля махнула рукой и побежала в класс.

«Отцу расскажу,—подумала она:—Юхима дома нема...» И опять засмеялась.

В дверях столкнулась с Таисией Афанасьевной.

– Весело?—спросила та.

Оля промолчала.

– Ты вот что: отцу скажи, что пора деньги платить.

– Я скажу,—ответила Оля и пошла в класс.

Она знала, что денег у отца сейчас нет, и с тревогой подумала: «Еще не позволят в школу ходить...»

IV

Оля собиралась спать. Услышав осторожный стук, она приоткрыла дверь и, всматриваясь в темноту, спросила:

– Кто?

– Я.

Голос раздался так близко, что она невольно вздрогнула.

– Ты? Степа?

– Батька дома?

– А зачем тебе? Напугал...

– Дело есть.

Они молча вошли в сени, оттуда в темную каморку, где пахло кожей и клеем. За каморкой в небольшой, но опрятно прибранной комнате горела лампа. Сюда Оля ввела своего неожиданного гостя.

Степа сел, снял с головы старую облезшую кубанку и задумался. Вдруг неожиданно спросил:

– Большевиков боишься?—И тут же пояснил:—Они кого трогают, а кого и нет.

В дверях звякнула щеколда.

– Папа,—обрадовалась Оля.

Вошел человек среднего роста, слегка сутулый, в темном пиджаке. Черные волосы зачесаны назад, небольшая, такая же черная бородка и еще черней глаза. Весь, как жук. Удивленно посмотрел на Степу.

– Ты что, милый друг?

Степа покосился на Олю, кашлянул и осторожно сказал:

– Яков Алексеевич приказали, чтобы вы сейчас же...

– Ладно. Скажи—приду.

Проводив Степу, отец походил по комнате, повернулся к Оле и внимательно посмотрел на нее. «Уже большая девочка»,—подумал он. Спросил заботливо:

– Что невеселая?

– Так...

– Не волнуйся, я денег достану. А про Москву ты напрасно в школе сказала. Если что хочешь сказать, ты сначала меня спроси. Тут ведь кругом, знаешь, какие люди. Закрой-ка за мной дверь. Туши лампу да спи.

Закрыв за отцом дверь, Оля легла. Последнее время ей не раз приходилось оставаться по ночам одной, но она не боялась, а сегодня почему-то стало не по себе.

Чтобы скорей уснуть, она закрыла глаза и старалась ни о чем не думать, но сон не шел. В комнате, где обычно работал отец, возникали шорохи. Оля отлично знала, что это мыши, а все-таки настороженно прислушивалась...

«Встать разве—лампу зажечь?»—подумала она. И только спустила с кровати ноги, как постучали в дверь.