Текст книги "Девушка с хутора"

Автор книги: Полиен Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Может, вам серничок засветить? – пошутил Степан.

– Засвети, – согласился Конура.

– Бросьте, не надо! – остановила их Нюра, – что я вам, картина какая?

– А как же я тебя днем узнаю? – заупрямился Конура. – И меня ты не узнаешь. Надо ж познакомиться.

– Узнаю. У меня глаза, как у кошки.

– Ау меня, как у совы, – я днем ничего не вижу. Нет, верно, давай зайдем в уголок, чтоб никто с улицы огня не видел, и посветим друг на друга.

– Ну, свети, – согласилась Нюра, и ей вдруг стало смешно.

У Конуры отсырели спички, он перевел полкоробки, и ничего у него не выходило. Это еще больше рассмешило Нюру, но вдруг вспыхнул огонек, и Конура увидел ее смеющиеся глаза, смуглые щеки и белые зубы.

– Так... – он невольно отступил на шаг и почесал в затылке.– Теперь запомню... Навсегда запомню!

– Почему навсегда? – вырвалось у Нюры.

– Не знаю... – Конура смутился. – Я не думал, что ты такая ладная...

Вскоре один за другим пришли остальные комсомольцы, последней явилась Оля.

– Товарищи, – возбужденно сказала она, – сейчас к нам придут люди. Знаете, о ком я говорю? Придет товарищ Быхов и с ним еще один... Есть дело! Важное дело! Степа! Такое дело, такое дело! Ты будешь рад.

Она схватила его за руку и потянула в угол сарая.

XLIÏI

До прихода коммуниста все уселись в кружок, делились новостями. Сеню Михайлова поставили часовым – наблюдать за двором, за улицей. Степа и Нюра рассказали о Фене. План их одобрили, но встал вопрос – как же ее привезти в станицу. Нужно было где-то достать лошадей.

– Достану, – вызвался Тарас Дорошенко, маленький, юр-

кий, похожий на тринадцатилетнего мальчика, А ему уже было шестнадцать. – Хозяин пошлет меня за валежником, а это от хутора недалече. Вот и всё. Об этом не горюйте.

На том и порешили. Заговорили о Скубецком. Нюра оживилась:

– Федька его так хвалит, так хвалит!

Решили присмотреться к нему получше, поручили Нюре познакомиться с ним через Федю.

В сарай вбежал Сеня.

– Идут!

Вскоре вслед за ним вошли двое мужчин: один – плотный, широкоплечий, другой – молодой и стройный, в ловко сидевшей на нем черной черкеске.

– Здравствуйте, товарищи! – сказали они.

– Здравствуйте!

Вместе с другими вскочила Нюра. Для нее было ново, что взрослые люди называют ее товарищем. «Неужели я уже совсем дивчина?» – подумала она и даже оглядела себя. Потом посмотрела на других. Хлопцы, за исключением Тараса, выглядели солидно, в особенности же Степан и Кочура. Только Ко-чура был поплечистей, а Степан повыше. И Галя, и Даша... Из девочек моложе всех казалась Оля. Правда, лиц ничьих нельзя было разглядеть, а голоса были уже недетские.

– Присядем, – спокойно предложил коммунист. Нюра насторожилась-. «Где я его голос слышала?» Она стала напрягать память, но так и не могла вспомнить.

– Давайте, товарищи, поговорим, – предложил коммунист и стал искать глазами Олю. Та волновалась, но всячески старалась скрыть свое волнение:

– Хлопцы, девчата, наше комсомольское собрание открыто, – начала Оля. – Слушайте, что скажет товарищ Быхов, а с ним вот еще человек... Кто он – товарищ Быхов пояснит.

И она смутилась. Но никто из товарищей и не подумал улыбнуться. Каждый понимал, что не так-то просто говорить, когда на тебя все смотрят. Кроме того, внимание ребят отвлекал спутник Быхова. На плечах молодого казака смутно виднелись погоны. Они приводили всех в недоумение.

– Вот что, друзья мои, – начал Быхов, – пришли мы к вам с одним важным делом. Мы имеем точные сведения, что...

Он сделал паузу и обвел всех глазами. Его взгляд остановился на Нюре.

– Новая? – спросил он.

Нюра не поняла вопроса, молчала. Быхов посмотрел на Олю.

– Нет, не новая, – пояснила та, – только ее в прошлый раз не было.

– А! – вспомнил Быхов, – теперь знаю. – И он опять обратился к Нюре: – Как дела? Батьку ждешь?

– А то нет? – от всей души ответила она, и ей вспомнился

тот же вопрос, заданный недавно дедом Карно. «Как по-разному они спрашивают! – подумала она. – А слова одинаковы...»

–• Так, – улыбнулся Быхов и оглядел всех. Спохватился: – Видите погоны?

– Видим, – разом отозвались хлопцы.

– А он, между прочим, красный.

Молодой казак встал.

– У меня здесь и знакомец есть, —• улыбнулся он. – Здравствуй еще раз, – он протянул Степе руку. – Не узнаешь?

–Я? – Степа показал на себя. – Я вас не знаю...

– Я не здешний, а с тобой знаком.

Казак вдруг рассмеялся.

– Рассказать вам, товарищи, как он от меня стрекача хотел задать?

Степа ничего не мог понять, и все с недоумением смотрели то на него, то на казака. Даже Быхов не знал, в чем дело. Тогда казак рассказал, как он накрыл Степу за расклейкой листков, как взял у него одну листовку себе, а его отпустил.

– Ты ж в другой раз поосторожней!—погрозил он,–Это ж не шуточки. А я тот листок взял да сам ночью в гарнизоне на дверях наклеил. Ох, Юрченко утром и бесился! Выстроил нас и ну каждому в глаза глядеть... Два раза по фронту прошел. Потом полковник Костик заявился, и опять нас построили и опять нам в очи, как жабы, глядели. Ко мне подошел, а у меня лик, как у богородицы.

Все засмеялись, сели плотней друг к другу, уставились на рассказчика.

– Силой я мобилизованный, – пояснил он, – но и среди белых свое дело делаю. Юрченко себе, а я себе. Наши программы иикак не сходятся, а между прочим, чуть что, он зовет меня: «Кузьма! Гляди в оба!» «Слушаюсь, ваше благородие»,—деру я глотку и гляжу в оба. Только гляжу не туда, куда ему надо.

Опять все засмеялись.

– А раз я ему говорю: «Ваше благородие, дозвольте весь хутор спалить, там все с красными якшаются». А он на меня как гукнет! «Ты, говорит, что? В своем уме или сбесился?» – Я знаю, что в хуторе одно кулачье, кадеты, и нарочно ему так сказал. «Ты, говорит, хоть и хороший казак, а все-таки думай, что говоришь. Красные, говорит, тоже рубать мастера». А я гляжу на его шрам и говорю: «Так точно, ваше благородие!» Вот это и всё, а теперь товарища Быхова послушайте.

– Так вот, товарищи комсомольцы, – снова обратился к ким Быхов, – нам достоверно известно, что...

На этот раз он паузу сделал умышленно и, завладев вниманием, отчеканил:

– что Ворошилов с Буденным взяли Ростов! Это твердо!

–■ Ростов! – невольно вскрикнули ребята.

– Ростов! – еще раз повторил Степан. О географии он не

имел представления. Где он, этот самый Ростов, – не знал, но понимал одно: что это большой город и что теперь очередь за Катеринодаром, как его называли тогда в станице. Значит, красные берут верх, значит, вот-вот пни и сюда заявятся.

Даша с гордостью сказала:

– Может, и наши отцы тот Ростов брали!

Быхов порадовал и другими успехами Красной Армии, а потом сказал: >•

– Теперь нужно, товарищи, держать ухо востро. Не сегодня-завтра и Кубань займут красные. Докатится и до нашей станицы свобода. Когда приходит осень – мухи здорово кусаются. Так и белые. Власть они здесь без боя отдать не захотят, будут жалить не хуже тех мух. А мы им не должны давать жалить. Мы должны побольше заготовить мухоловок. Наши партийцы и те, что с нами, вот, например, Кузьма, – показал Быхов на своего спутника, – и комсомольцы, которые в особенности должны нам помочь, то есть это вы. – он опять обвел всех глазами, – обязаны теперь каждую минуту быть на-чеку. Ваше дело сейчас следить за всем, но ничего не начинать зря, без нас, коммунистов. У нас каждый человек сейчас на счету. В станице много народу, что с радостью красных ждут, но организованных людей мало. Не всякому можно доверить большое дело, а для вас, для комсомольцев, дело уже нашлось, и не шуточное. Вот она знает, – показал он на Олю. – Только мы ей сказали, чтобы даже вам раньше времени не говорила, а теперь я скажу сам.

Все напряженно слушали.

– Надо, чтобы у нас было больше оружия, а у белых меньше. Ясно?

– Еще бы не ясно! – сказал Степа.

– Вот я его давно знаю, – Быхов кивнул на Степу. – Я ведь и раньше у вас в станице бывал. Помнишь, Степа, как ты меня ночью вот с этого же двора провожал, а казак Василь вот там в переулочке меня с конем ждал? Где он теперь? Хороший был хлопец, Н Олю я тоже раньше видал. Помнишь, Оля?

–■ Вы тогда только что побрились и лицо в мыле было. Я заскочила в хату, смотрю – человек незнакомый.-..

– Вот-вот... И все вы тут, вижу'я, ребята и девчата на подбор. Ну как? Оружие добывать будем?

– Будем!—все нетерпеливо сгрудились вокруг Быхова.

– Ой, скорей бы уж говорили! – не сдержала себя Нюра.

– Не спеши, – Быхов спокойно посмотрел на нее. – Всем сразу делать нечего. Надо пять человек. Вот отберем пять, а остальным и не всё знать надо. И не обижаться! Не думайте, что остальным нет веры. Не было б веры—я б и вовсе' ничего не говорил. А это так, для порядка. Согласны?

– Я!

– Я!

– Хлопцам поручите!

– А мы что? Дурней вас? – сказала Даша.

Заспорили, зашумели. Стоявший на страже Сеня Михайлов даже замахал руками.

– Тише! Да тише ж вы!

– Вон у секретаря есть предложение, •– сказал Выхов. – Слушайте, не волнуйтесь.

– Мы вот что предлагаем, – начала Оля, – это я и товарищ Выхов предлагаем. На это дело надо таких, кто посильней. Значит, хлопцев – всех, а из девчат – одну. И выйдет всех пять. Раз я секретарь, то из девчат буду я.

– А я думала... – разочарованно произнесла Нюра.

– Что ты думала? – Выхов повернулся к ней.

– Я думала, что меня... – И вдруг горячо: – Ну пусть будет шесть!

– Семь!

– Восемь! – стали просить и Галя и Даша.

– Бросьте, девчата! – строго остановил их Выхов. – Нельзя так. Надо пять, и кончено. А вам тоже дело найдется.

– Мы уж это слышали, – вДруг грубо сказала Нюра. – В комсомол позвали, а ничего нельзя делать. Я не хуже хлопца могу. Пускай Степа скажет – могу или нет.

– Я и без Степы знаю, что можешь, – сказал Выхов, положив руки ей на плечи. – Ох, и глаза ж у тебя! Что ты такая сердитая?

– Она у нас всегда такая, – заметила Галя.

– Как сухая солома, – добавил Степа, – раз—и загорится.

– А потом и потухнет?—спросил Выхов.

– Не скоро потухнет, —■ отозвалась Оля. – В Кубань ее надо с головой окунать, не иначе, а то всё будет полыхать.

–■ А что ж, это хорошо, – серьезно ответил Выхов. – Кто быстро потухает, с того толку мало.

Он еще раз пристально заглянул Нюре в глаза и сказал:

– Не горюй. Будет и тебе дело. А теперь, – он повернулся ко всем, – отобранные пять оставайтесь, а остальные – тихонько по домам и говорите прямо: обиженные или необиженные?

– Обиженные! – за всех ответила Нюра.

– А дальше что?

– А дальше – я больше не приду. Не буду комсомолкой.

– Что ты болтаешь! – Степа шагнул к ней, но Выхов его остановил:

– Никогда не поверю, чтобы ты... По-моему, ты не такая, – тихо сказал он Нюре.

Нюра молчала. Она накинула на голову платок, закуталась и, глядя себе под ноги, направилась к дверям. Приоткрыла их, собралась перешагнуть порог и... первый раз в своей жизни поступилась самолюбием: тихо, но твердо спросила:

– Когда опять приходить?

к ней бросились Степа, Оля, Даша, но она рванулась и побежала домой. Степа догнал ее у ворот.

– Нюрочка, что ты? – ласково спросил он.

– Ничего... Дурная я... Теперь тот дядька надо мной смеяться будет. Прощай, Степа.

Она вышла за ворота и, досадуя на себя, пошла домой. Вдруг остановилась и внезапно вспомнила: «Да я ж его знаю! Это он тогда к колодезю приходил вместе с фенькиным батькой! Его голос! Эх, дура я, раньше не вспомнила. Я б его спрсь-сила». Она была уже готова вернуться в сарай, но с досадой подумала: «Осрамилась» и ускорила шаги.

XLIV

В школе опять начались занятия. Все пошло обычным порядком. Леля шепталась с подругами, «баронесса» Симочка ежедневно меняла на косах бантики, Рая попрежнему уплетала на переменах булки. Простодушная Зоя и та заметила:

– Что такое! У людей и хлеба не сыщешь, а батюшка что ■ни день крендельки печет.

– А ты, как вырастешь, выходи за попа замуж, – посоветовал ей кто-то.

– Слышь, Нюрка, – засмеялась Зоя, – попадьей я буду.

– Не будешь, —спокойно ответила та, – ты хоть и чудачка, а не такая, чтобы на чужие труды зариться.

Рая услышала их разговор, обиделась:

– Ничего мы чужого не берем, – доедая булку, сказала она, – а тебя, видно, зависть гложет, что твой отец ничего не заработал... Это красные – так те, действительно, грабят. У всех монастырей землю отняли. Что им монахи плохого сделали? Люди молились, молились, и вот тебе – здрасьте.

– А что ж за них бог не заступился? —■ спросила Нюра.

– Сострила! Нашла над чем смеяться. Я вот Леле скажу,– Рая фыркнула и ушла.

– А Лелечка отцу передаст, – сказала Зоя.

– Ну, и пускай.

Зоя покачала головой:

– Знаешь что, Нюра? Ты лучше их не трогай. Я—другое дело. Мой батька не у красных, мне ничего1 не скажут, может, только Таисия поругает, а ты... Не бережешь ты себя, Нюрочка.

– Зоя! – Нюра шагнула к ней, – я не знала, что ты такая. Ты, правда, такая? Тебя все за дурочку считают... И я, может, считала/ а ты... Видишь, какая я дрянь...

– А я гляжу на тебя и думаю, хоть и заноза ты, хоть и красный у тебя батька, а все-таки ты лучше, чем эти трясогузки. Только не люблю я, что гордячка ты, выше всех себя ставишь.

– Я гордячка потому, что меня все кусают.

– Это теперь. А раньше?

– А раньше я ничего не думала.

Прозвенел звонок, на урок пришел батюшка. Он вызывал учениц, рассеянно слушал их ответы. Было заметно, что мысли его заняты другим. В раздумье ходил он по классу, время от времени останавливался у окна и, заложив руки за спину, подолгу глядел в одну точку. «Что с папой?»—удивилась Рая.

На задней парте раздался смешок. Отец Афанасий и на это не обратил внимания. Рая продолжала с тревогой наблюдать за отцом. Наконец тот медленно повернулся и приказал:

– Встаньте!

Дежурная робко заметила:

– Еще звонка не было, – но не получив ответа, принялась читать молитву.

С последними её словами отец Афанасий поспешно оставил класс. Рая побежала за ним. Все переглянулись. Когда же она вернулась, сейчас же к ней подошла Лелечка и спросила о чем-то, но Рая лишь развела руками и сказала тихо:

– Ничего не знаю.

Она, действительно, не знала: отец Афанасий досадливо отмахнулся от нее и проворчал: «Не лезь».

Только впоследствии выяснилось, чем ок был встревожен. Утром он узнал от своего зятя Костика, что'Ростов взяли красные и что дела у белых на фронте из рук вон плохи. Костик сообщил ему это под величайшим секретом, но секрет вскоре узнала вся станица. Уже на другой день Федя говорил Нюре:

– Ростов взяли! Слыхала?

– Слыхала. Так что?

–• Мишка кричит: «Не верю! Это красные нарочно говорят».

• – А ты веришь?

– А кто его знает. Может, правда, а может, и нет.

– Правда, Федя. Уж я-то знаю.

. – Как это знаешь? Ты не была там.

– А может, была, – улыбнулась Нюра и снисходительно посмотрела на него. – Эх, ты, маленький еще! – Ей нравилось, что она из тех немногих, кому доподлинно известна судьба Ростова. «Уж если коммунист говорил, значит, знает», – с гордостью думала она, и так ей хотелось, так хотелось сказать Феде_: «Чудачок же ты! Да я ж комсомолка! Неужели не видишь?» Но вместо этого она сказала:

– Ничего ты, Федечка, еще не понимаешь. И Скубецкий твой, наверно, ничего не понимает. Ты еще дружишь с ним?

– Дружу.

– Он еще комсомол не устроил?

– Нет. А устроит. Вот увидишь: устроит.

– И меня возьмет?

– Я его спрошу.

– Спроси. Хотя знаешь что? Ты меня познакомь с ним.

Федя охотно согласился:

– Завтра воскресенье, выходи на площадь, вот и познакомлю.

На другой день, как только отошла в церкви обедня, Нюра отправилась знакомиться со Скубецким. Она тщательно заплела косу, помыла калоши и натерла ладонями щеки, чтоб казаться румяней. Она волновалась и не знала, на чем сосредоточиться. Надо было не ударить лицом в грязь перед ячейкой, чтобы не сказали: «Оружие добывать бралась, еще и обиделась, что не позволили, а такого пустяка сделать не могла». Это, во-первых. Во-вторых, тревожили мысли: «Что подумает Скубецкий? Еще скажет—сама навязалась... Эх, Федьку не предупредила, чтобы он вроде как нечаянно нас познакомил...»

Она еще раз оглядела себя и нахмурилась.

«Ну, и пускай!—вдруг решила твердо.—Нужен он мне, подумаешь! Я себе тоже цену знаю. Хоть пальто драное, да зато сама я...». Она подбежала к зеркальцу и пристально посмотрела на себя; засмеялась и сказала вслух:

– Ох, Нюрка, Нюрка! Бить тебя некому!

Отшвырнула зеркальце и решительно направилась к площади. Но чем ближе подходила к ней, тем больше теряла уверенность. Это и пугало и злило ее.

Церковь уже опустела, даже батюшка уже шел домой, окруженный группой седобородых стариков. Кое-где кучками стояли казаки и горячо спорили. В стороне собралась молодежь. Тут же по широкой аллее, обрамлявшей площадь, прохаживались гимназисты.

Утро было хорошее, теплое. Несмотря на январь, изредка даже голубело небо, сверкало солнце, и тогда от тополей по рыхлому белому снегу ложились длинные синеватые тени. Над церковью кружились галки.

Нюра шла и чувствовала, как сыреют ноги. С досадой подумала: «Заметит Скубецкий мои дырявые калоши...» Вдруг увидела Федю. Он шагал рядом со Скубецким и о чем-то с ним разговаривал. Она сделала вид, что не замечает их,и спокойно шла навстречу. Федя тоже ее заметил и тоже не подал виду. И только, когда он» поровнялись, он крикнул:

– Здравствуй, Нюра!

– Здравствуй,—не глядя на Скубецкого, ответила она.

– Погоди, что-то спрошу.

– Мне некогда.

– На одну минутку.

– Ну чего тебе?—притворилась она недовольной и остановилась.

– Ты куда идешь?

– По делу.

– А мы гуляем.

– На здоровьем

SÎ. Девушка с хутора _16t

– Вот познакомься,—вдруг показал он на Скубецкого.

Нюра пожала плечами. Федя кашлянул, не знал, что еще предпринять. Никогда ему не приходилось выполнять такую роль. Видя, что происходит заминка, он сказал Скубецкому:

– Здоровайся.—И, указывая на Нюру, добавил:—Это не то, что другие девчата.

Скубецкий сдержал улыбку и протянул Нюре руку. Та не сразу подала ему свою.

– Я о вас слышал,—не сводя с Нюры глаз, тихо произнес Скубецкий.—Бросьте ваши дела, давайте погуляем немного, – предложил он.

– У меня на гулянки времени нет,—слукавила Нюра,—луч-ше вы меня проводите.

– Проводим!—поспешил согласиться Федя. Они медленно пошли втроем. Нюра немного овладела собой и сказала:

– На «вы» меня не называйте, я не барышня.

– Хорошо. Будем на «ты». Как поживаешь, Нюра?

Она засмеялась.

– Очень хорошо, Виталий.

– Откуда же ты мое имя знаешь?

– Сорока на хвосте принесла.

– Ты, я вижу, находчивая.

– Не знаю... А ты чего к нам в станицу приехал?

– Да так... Дядя мой думал сюда переехать, ну и перевел меня в здешнюю гимназию, а сам застрял в городе.

– А отца у тебя разве нет?

– Умер. И мать умерла.

– А кто ж твой дядя? Он за красных или за белых?

– Он вне политики.

– Это как?

– Да так. Ни за кого.

– А ты?

– О таких вещах не спрашивают.

– Почему?

– А потому.

– Я слышала, что ты хочешь комсомол здесь устроить...

– Это уже ты, Федька, сболтнул?—Скубецкий строго посмотрел на него.

– Я... Только знаешь... Ты не сердись, я, ей-богу, кроме Нюрки, никому не говорил, а она—как могила.

Скубецкий внимательно огляделся вокруг.

– Для комсомола надо подобрать таких, которые понимали бы... Это ведь не так просто.

– Видишь, Нюра, какие дела,—Федя покачал головой и с гордостью посмотрел на Скубецкого.

– Ох, а я ж и забыла!—схитрила Нюра.—А шаль-то я и не взяла. Тетя велела одной женщине ее шаль отнести. Придется обратно до дому идти. •

И, ни слова больше не говоря, она быстро повернулась и побежала, а по дороге думала: «Похоже, что со Скубецкого будет j толк. Скажу нашим комсомольцам. Пускай берут его в ячейку. И с лица он ничего... Видный хлопец... Только мало я с ним поговорила... Как-то совестно стало. Ничего, еще раз встретимся... Только я не буду часто встречаться, а то девчата подумают, что я... А мне он, этот Скубецкий, может, вовсе и не нужен...»

XLV

Вечером Нюра повидалась с Дашей и рассказала ей о своей встрече с гимназистом.

– Ой, смотри,—погрозила та,—ты не очень-то верь ему. На словах он, может, и хороший.

– Вот увидишь–не ошиблась я. Только говорит он как-то не по-нашему. Должно быть, не из простых. А так хлопец он... мне нравится.

– Я вижу, что нравится. Ты сегодня какая-то... А ну покажи, брови не насурьмила?

–■ Брови?—смутилась Нюра.—Чего я их буду сурьмить?

Даша тщательно осмотрела ее и воскликнула:

– Никак не пойму! Чего ты сегодня такая красивая?

– Брось, глупости. Это тебе в темноте так кажется.

– Стой! – вдруг захохотала та. – Теперь знаю: Скубецкому хотела понравиться!—Но Даша смеялась без всякого зла. На-оборот—ей было приятно, что ее любимая подруга такая лад-ная.—Я тебя, Нюрка, очень люблю.

– Ия тебя, Даша, люблю,—просто и от дущи ответила Ню-ра.—Как твоя мама? Здорова?

– Спасибо. Она тебя часто хвалит.

– Слушай, Даша, мне еще ни разу так хорошо не было. Я никогда не думала, что с комсомолом так интересно. А что там наши хлопцы затеяли?—понизила она голос.—Ты не знаешь? Где они будут оружие брать?

– Ничего не знаю, нас же не пустили.

– Я за Ольку боюсь. Куда ей с хлопцами тягаться. Я б ловчей справилась.

– А я так понимаю,—Даша посмотрела по сторонам и стала говорить еще тише,—она—секретарь, вот ей и надо на самое опасное дело идти, чтобы ее уважали, особенно—чтоб хлопцы уважали, а то сами согласились, потом будут говорить: «Посадили секретарем девчонку». Правильно я думаю?

– Это верно.

– Когда же нам опять собираться?

– Не знаю. Я хотела б еще к Гале сбегать, рассказать про Скубецкого.

– Не надо часто ходить туда, а то люди скажут: «Чего повадились?» 11*

– Ну, прощай пока.

– Прощай, красавица.

Нюра побежала домой, у дверей оглянулась. Даша все еще стояла у плетня н ласково улыбалась ей.

«Вот любит меня!»—радостно подумала Нюра.

Дома тетка спросила ее:

– Ничего не слыхала? Про Ростов люди болтают.

– Значит, правда, если болтают.

– Это коммунисты распускают слухи.

– А разве у нас в станице есть коммунисты?—не утерпела, подзадорила Нюра тетку и тут же задала вопрос:—а что коммунисты? Чего им надо? Ну, белые дерутся, ну, красные дерутся, а они чего встревают?

– А они самые заправилы и есть,—с досадой сказала тетка.—Большевики хоть в бога верят, а эти—никак.—И тетка долго и пространно доказывала, что спокон веку были и будут хозяева и батраки, а иначе все с голоду пропадут.

– Где ж оно видано, чтобы хозяин без батраков столько десятин сам убрал? Да что у него, сто рук? Ты ж за него не пойдешь работать.

– А чего я буду за него работать?

– Вот видишь. Значит, и на тебя работают. Хлеб ты ешь?

– А где ж тот мой батрак, что на меня работает?

– Я твой батрак!—выпалила тетка.

– Да разве ж вы сами хлеб убираете?

– А хоть и не сама. Да и не ты! Кто тебя кормит?

– Мама меня кормит,—уже строго сказала Нюра,—и гроши вам за то платит, а на маму никто не работает, она сама, как бык, с утра до ночи ярмо тянет.

– Много твоя мать платит!

Нюра вспылила:

– .Батя вернется—полным рублем расплатится. Не плачьте. Что вы меня всегда куском попрекаете? Недолго вам батю ждать. Он здесь всем заплатит.

Тетка злобно посмотрела на Нюру, однако, при напоминании о скором возвращении Степана, сдержала себя.

На этом их разговор оборвался. Нюра принялась было за уроки, но сейчас же их бросила, вышла на улицу и села у ворот. Уже стемнело. Мимо проехал патруль. Она всматривалась в лицо каждого казака, искала среди них Кузьму, но его не было. Задумалась: «Может, и мой батя сейчас где-нибудь вот так же ночью с казаками едет... Только на нем не белая повязка... А может, он сейчас в Ростове... Вот бы посмотреть такой город! Батя вернется, все расскажет, а я ему скажу: глядите, ваша Нюрка уже комсомолка...»

Вдруг где-то недалеко один за другим четко ударили выстрелы, и только что проезжавший шагом'патруль рысью по-

несся обратно. Нюра видела, как казаки на всем скаку скидывали с плеч винтовки.

•– Что такое?—тетка испуганно выглянула из дверей.

– Не знаю.

– Закрой калитку!

– Не первый же раз стреляют. Чего вы? И вчера стреляли, и позавчера.

– Да разРе так? Иди в хату!

А в хате сказала:

– Туши свет!

И, не ожидая Нюры, сама погасила лампу.

– Ох, вы и пугливая нынче стали,—опять съязвила Нюра и, раздевшись в темноте, легла.

Однако и сама долго прислушивалась, не прокатится ли снова выстрел. Было тихо. Потом где-то далеко-далеко раздались голоса, они приближались и нарастали, и вскоре мимо окна опять промчались всадники. Наконец все окончательно успокоилось, и тишину изредка нарушал только собачий лай.

Нюра уснула. Рано утром она услышала осторожный стук в окно. Прильнула к стеклу и увидела Дашу. Та испуганно смотрела на нее и делала знаки, чтобы она поскорее вышла во двор. Нюра быстро оделась и выбежала.

–■ Такое случилось! Такое случилось!—тревожно шептала Даша.—Где б нам поговорить, чтоб люди не видали? Идем за сарай– Да ты что в одном платье выскочила? Простудишься. Накинь на себя что-нибудь.

– Ничего...

– А я говорю—накинь!—строго приказала Даша.

– Вот командирша,—рассердилась Нюра, но все же послушалась, сбегала в хату, набросила на себя платок.

– Слыхала с вечера ' выстрелы?—поминутно оглядываясь, говорила Даша.—Это за нашими гонялись! Они оружие добывали. Уже два квартала пробежали, а тут хватились казаки и давай в погоню! Наши—через садки, через огороды, чужими дворами! Не знаю, все убежали, или не все, только на зорьке пришел к маме федькин отец Игнат Тарапака и сказал, что Ко-чура у него в хате прячется. Он ночью к нему во двор заскочил, а собаки лай подняли. Игнат выбежал, а это Кочура в конюшне у него притаился. Игнат хотел зарубить его, а Кочура и объяснил—я, мол, прячусь. Так, мол, и так. А тут опять по станице скачут, ищут. Ну, Игнат пожалел и не выдал его. Зарыли они винтовки там же в конюшне, а на зорьке Игнат говорит маме: «За Кочуру не беспокойтесь». И ушел. Мама не знала ничего, не поняла. Тогда я схватила шаль и побежала к Игнату. Там мне Кочура и рассказал все. А Кочура говорит: «Я его нарочно послал к твоей маме, чтоб ты догадалась, а то не знаю—можно выходить на улицу или нельзя, поймали кого

из наших или не поймали». Понятно тебе? Теперь давай все узнаем и скажем Конуре, можно ему выходить или пусть еще сидит у Игната. А Федька все мне: «Видишь, мой батька какой!» А про винтовки он тоже ничего не знает.

– Как же нам быть теперь?—заволновалась Нюра.

– А ты не дрожи. Ты аж побелела!

– А если Ольку схватили? А если Степу? А если Тараса и Сеню? Побежим к бабке Акимовне!

– Нельзя, Нюрка. Не так надо. Иди в школу. Атаман, наверное, уже всё знает, и Костик знает. Лелька и Райка придут и начнут хвалиться, а ты слушай, а сама в книжку гляди. А может, еще кто из девочек знает, а я на базар пойду, там хоть и набрешут, а все-таки что-нибудь и узнаю. И тетка твоя с базара вернется—ты слушай, что она расскажет.

Нюра задумалась.

– Я боюсь, Федька чего-нибудь наболтает. Он такой, как телок. Сейчас же Скубецкому все доложит.

– Нет. Отец ему сказал, чтоб язык крепко держал...

Едва Нюра вернулась в хату, как пришла с базара тетка.

– Кого-то ловили ночью,—еще не успев скинуть с себя кожух, сказала она.—В гарнизоне оружие пропало. Часового связали, в рот тряпку запихали и унесли не знаю сколько—не то десять, не то двести винтовок. Разное говорят люди. Костик бесится. Юрченко чуть часового не застрелил. Посадили того часового, судить будут. Пропал человек!

– А кто же это оружие унес?—спросила Нюра и зевнула, чтобы показаться равнодушной.

– Не выспалась?—сердито пробурчала тетка.—Легла с петухами, и все тебе мало.

– Да ночью не спалось...

– Больше б работала, так и спалось бы. Принеси соломы. Чего до сих пор печь не затопила? Человека сгубили и попрятались, как мыши...

Нюра насторожилась.

– Разве никого не поймали?

–■ Поймаешь их, дьяволов...

И сразу отлегло от сердца. Не утерпела и, как маленькая, вприпрыжку, помчалась за соломой. «Эх, Дашки не видно! Обрадовала бы ее!» Вернулась, затопила печь, умылась, наскоро поела и побежала в школу. Даша была права: там Нюра сразу же узнала новости. Однако, и Леля, и Рая помалкивали. Нюра поняла, что это им дома наказали молчать.

В общем в школе Нюра не узнала больше того, что успела узнать от тетки. Из рассказов же девочек поняла, что, видимо, никто из ее друзей не схвачен. Одного она только не знала: что часовым стоял в ту ночь молодой казак Кузьма.

XLVI

Кузьма долго добивался доверия сотника Юрченко и делал это неспроста. Еще недавно он говорил ему с глазу на глаз:

– Ваше благородие, дозвольте мне быть вашим ординарцем... Вы же видите, як я стараюсь.

Юрченко ему тогда ответил:

– Видеть-то вижу, да ты мало злой. Мне не такого человека надо.

На другой же день Кузьма вымазал шашку куриной кровью и нарочно на глазах у Юрченко тщательно оттирал ее.

– Что это?—спросил Юрченко.

Кузьма притворился смущенным.

– Так... Ничего... ржа...

– Разве и ты вчера на глинищах был?—удивился Юрченко.

Вчера он приказал взводу зарубить за станицей схваченных у лимана двух казаков-большевиков. Кузьма промолчал, а потом сказал, не подымая глаз:

– А вы говорите, что я не злой.

Юрченко покосился на него, на шашку, ничего не ответил, но отошел—видимо, довольный.

Час спустя вахмистр сказал Кузьме:

– Их благородие тебя хвалит.

– За что?—насторожился тот.

– А бис его знае за що. Слышал я, как вин господину полковнику говорил: «Надежный казак». Тилько, по-моему, зря он тебя хвалит. Не туда твои очи глядят.

– А ты знаешь, куда они глядят?

– Не знал бы—не говорил...

Вахмистр пробурчал еще что-то и отошел в сторону. Он был из той же станицы, что и Кузьма. Помнил, хорошо помнил вахмистр двух его старших братьев—Илью и Гаврилу, ушедших с красными партизанами. Помнил кое-что и Кузьма: сожженную отцовскую хату, растащенный скарб, избитых плетьми и шомполами невесток. Вставала в его памяти и большая хата вахмистра, окруженная тополями, и сарай с молотилками да косилками, и амбар под железной крышей; помнил и его самого, ходившего в станичных писарях. Не один кровный рубль тружеников-казаков прилип к его красной и потной ладони. Помнил Кузьма и страшную перекладину во дворе станичного правления, на которой тихо покачивался друг его раннего детства, чернобровый казачок Ивась. Сам вахмистр тянул за веревку, а потом, подбо-ченясь и скаля гнилые зубы, лихо оглядывал свою жертву. Помнили вахмистра и еще кое-кто из его одностаничников, силой загнанных в отряд сотника Юрченко...

И вот в ту ночь, когда комсомольцы готовились похитить оружие, на часах возле амбара, темневшего в глубине двора, стоял Кузьма. Он зорко следил и чутко слушал... А когда из-за

плетня донесся до него еле уловимый шорох, он понял, что это крадется Степа и, быстро сломав на дверях печать, открыл замок уже давно подобранным ключом. Десять винтовок и ящик с патронами стояли тут же за дверью. Он бесшумно вынес их и осторожно два раза кашлянул. Из темноты выплыла укутанная в башлык фигура, за ней другая—пониже, в черном платке на голове. Винтовки и патроны, в том числе и винтовка-самого Кузьмы, моментально исчезли. Минуту спустя Степа вернулся один. Кузьма быстро прикрыл дверь амбара, навесил на одно ушко замок, а ключ отдал Степе.