Текст книги "Чёлн на миллион лет"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 49 страниц)

5

Воины выстроились вокруг вождя и пришельцев, держась на приличествующем расстоянии. Теперь они хранили полное достоинства молчание и неподвижность, ибо собрались для определенного ритуала. Их обсидиановые волосы и кожа цвета красного дерева горели в лучах заходящего солнца алыми искрами. У тех, кто стоял лицом к западу, в глазах пылало пламя.

Стоя между шеренгами воинов перед своим типи, Кванах принял дары от Тарранта, а затем произнес пространную речь на языке своего отца – вне сомнения, весьма цветистую, в духе предков. Когда он кончил, стоявший рядом с гостем Перегрино сказал по-английски:

– Он благодарит тебя, нарекает другом, а завтра утром ты выберешь из табуна любую понравившуюся тебе лошадь. Для того, кто стоит на тропе войны, это весьма щедрый дар.

– Знаю, – отозвался Таррант и по-испански обратился к Кванаху: – Благодарю тебя, о великий вождь! Могу ли я просить о милости – во имя дружбы, которой ты великодушно даришь нас?

Герейра держался чуть позади, хотя все-таки в первом ряду. При этих словах он заметно вздрогнул и напряженно вытянулся, прищурившись. После прогулки с шаманом Таррант не подходил к нему, а собрал все, что нужно, и направился прямо сюда. Однако весть о церемонии быстро разнеслась по лагерю, и когда торговец увидел, что воины собираются вместе, то пришел тоже – этого требовали и вежливость, и осмотрительность.

– Можешь просить, – бесстрастно отвечал вождь.

– Я хочу купить осажденным свободу. Они тебе все равно не принесут никакой пользы – так зачем без толку терять из-за них время и людей? Мы заберем их с собой. И дадим тебе за них хорошую цену.

По рядам команчей прокатился ропот. Воины зашевелились и загудели. Те, кто расслышал просьбу, повторяли ее остальным. Лица потемнели, руки сжались на рукоятках копий и томагавков. Самые горячие взялись за ружья.

Стоявший рядом с вождем изможденный, покрытый шрамами человек разразился хриплой тирадой. Лицо его покрывали глубокие морщины, редко встречающиеся даже у пожилых индейцев. Окружающие его воины одобрительно загудели. Кванах поднял руку, призывая к вниманию, и сообщил Тарранту:

– Вахаумау говорит, что павшие ждут отмщения.

– Но они пали… э-э… с честью.

– Он говорит обо всех павших. За многие годы, годы жизни и годы смерти, мы потеряли многих и многих.

– Не думал, что твой народ придерживается таких воззрений.

– Вахаумау мальчишкой был в том лагере, откуда теханос похитили мать Кванаха, – пояснил Перегрино. – Сам он нашел укрытие и уцелел, но его мать, брат и две младшие сестренки были убиты. А после он потерял жену и малолетнего сына, когда войска обстреляли наш лагерь из гаубиц. Многие из присутствующих прошли через то же – в разное время и в разных местах.

– Искренне соболезную, – сказал Таррант всем, кто его слышал. – Но люди с этого ранчо тут совершенно ни при чем, а кроме того… В общем, у меня множество замечательных вещей вроде тех, что я дал вашему вождю. Неужели несколько вонючих скальпов лучше этих богатств?

Вахаумау вновь потребовал слова. Он говорил долго, сопровождая свою речь рычанием, шипением, заламыванием рук и обращенными к небесам громогласными воплями. Суть речи была ясна и без перевода Перегрино:

– Он называет твое предложение оскорбительным. Неужели нермернуги продадут победу за одеяла и выпивку? У теханос они возьмут столько добычи, что не унести, да к тому же скальпы.

Поскольку Перегрино предупреждал Тарранта о возможности такого поворота событий, тот взглянул Кванаху в глаза и произнес:

– У меня есть предложение еще лучше. Мы привезли винтовки, целые ящики патронов и другую амуницию – без них вам не одержать победу, как без лошадей. Сколько за жизни этих несчастных?

– Эй, постойте, – шагнул вперед Герейра, но Кванах его опередил:

– Они в твоем багаже? Если да – хорошо. Если нет – ты опоздал. Твой компаньон уже согласился отдать их за скот.

Таррант окаменел. Вахаумау, ухвативший суть, закричал что-то скрипучим голосом.

– Меня надо было спросить, – перекрывая нарастающий шум толпы, сказал Герейра.

Пока Кванах призывал всех к молчанию, Перегрино выдохнул Тарранту на ухо:

– Попытаюсь убедить их переиграть сделку. Но особых иллюзий питать не стоит.

И шаман принялся ораторствовать. Его примеру последовали немногочисленные союзники. По большей части они выступали сдержанно – ведь для того и созывались подобные собрания, чтобы достичь согласия. Правительства у индейцев не было, гражданские их вожди выступали лишь как судьи и посредники, и даже боевые вожди получали неограниченную власть только в битвах. Кванах выжидал окончания дебатов. Под конец даже Герейра что-то сказал, а вслед за тем Кванах провозгласил окончательный вердикт, вызвавший волну одобрения и утихомиривший воинов, как отлив. Солнце коснулось горизонта. Вахаумау смерил Тарранта взглядом победителя.

– Ты уже догадался? – Перегрино приуныл настолько, что даже его выговор стал нечетким. – Ничего не получилось. Они жаждут крови. Вахаумау твердил, что бросать начатое – дурная примета, и многие охотно поверили ему. Им нетрудно выделить полдюжины людей и отогнать это стадо в Нью-Мексико на продажу. Они предвкушают поездку как развлечение. А команчеро сказал, что он не из тех, кто может пойти на попятный, когда сделка уже заключена, – так что поневоле затронул их представления о собственной чести. Кроме того… Кванах не высказывался ни за тех, ни за других, но они знают, что у него есть план захвата дома, и им интересно, что он затеял. – Перегрино помолчал. – Я сделал все, что мог.

– Понимаю, – кивнул Таррант. – Спасибо.

– Но знай – мне тоже не по вкусу то, что должно произойти. Давай уедем в прерию и не вернемся до завтра – ты да я. И Руфус, если захочет.

– У меня такое чувство, что лучше оставаться здесь поблизости, – покачал головой Таррант. – Не волнуйся за меня, я на своем веку повидал всякого.

– Догадываюсь…

Воины понемногу расходились. Таррант выразил Кванаху свое почтение и зашагал к стоянке Герейры, расположенной всего-то в десятке ярдах от крайних типи. Индейцы, толпившиеся небольшими группками, провожали его взглядами, в которых читались самые разные чувства – от угрюмого недоверия до беспечной радости. Команчеро же поспешил вступить в разговор с кем попало, лишь бы отсрочить объяснение с Таррантом.

Сыновья торговца развели огонь и теперь хлопотали у костра, торопясь приготовить ужин, пока над прерией не сгустились быстротечные сумерки. Солнце еще не село, но его лучи пронизывали поднимающийся к небу дым горизонтально, и свернутые постели уже дожидались своего часа. Руфус сидел в одиночестве, ссутулив плечи и сжимая в единственном кулаке бутылку. Подняв глаза на подошедшего Тарранта, он понял все с первого взгляда, однако не удержался от вопроса:

– Как там?

– Пустой номер. – Таррант опустился на истоптанную траву и протянул руку. – Дай мне тоже хлебнуть. Чуть-чуть, но и ты не увлекайся. – Он поднес бутылку к губам и с благодарностью ощутил, как по гортани прокатился огненный клубок. – Побили меня по всем статьям: Перегрино не хочет бросить команчей, а команчи не хотят принять выкуп.

Таррант вкратце обрисовал ситуацию. Руфус откликнулся:

– Вот же сукин сын!

– Кто, Кванах? Он хоть и враг, но честный человек.

– Нет, Герейра. Он мог бы…

Герейра будто только и ждал этого, чтобы появиться.

– Я слышал свое имя?

– Ага, – Руфус вскочил, зажав бутылку в кулаке. И продолжал по-английски, бросив на родном языке торговца лишь два слова: – Vipera es. Змей подколодный. Чернозадый. Ты мог… мог… сторговать Ханно… сторговать боссу эти ружья и…

Герейра потянулся к кольту. Сыновья вскочили и встали по обе стороны отца, хотя за ножи хвататься не спешили.

– Я не мог расторгнуть заключенную сделку. – Мягкая испанская речь не могла передать холодное самообладание торговца. – По обоюдному согласию – дело другое, но они отказались. Пострадала бы не только моя репутация, но и деловые интересы.

– Ну да, ваш брат завсегда готов продать белого человека, белую женщину, продать их за… за тридцать сребреников! Ваши деньги пахнут кровью!

Руфус плюнул Герейре под ноги. А тот отвечал с нарочитым спокойствием:

– Не будем говорить о крови. Я знаю, кем был мой отец. Я видел, как он рыдал, когда янки захватили нашу страну. А теперь я должен уступать им дорогу на улицах Санта-Фе. Священник говорит, что не следует впускать в свое сердце ненависть – но это не значит, что я обязан тревожиться о них.

Руфус, застонав, взмахнул культей. Крюк со свистом рассек воздух. Герейра едва-едва успел увернуться, выставив перед собой пистолет. Таррант вскочил и схватил Руфуса за руки, пока тот не рванулся вперед. Мальчишки вытащили ножи, но тут же вложили их в ножны.

– Уймись! – пропыхтел Таррант. – Сядь!

– Рядом с этим подонком не сяду! – прохрипел Руфус на латыни и стряхнул руку товарища. – А ты, Ханно, неужели ты забыл, как мы тогда спасли женщину в России? А ведь там был лишь один насильник! И он не стал бы вспарывать ей живот и не отдал бы своим самцам, вооруженным ножами и факелами…

Руфус заковылял прочь, по-прежнему изо всех сил сжимая горлышко бутылки. Остальные молча проводили его взглядами, потом Таррант обратился к Герейре:

– Пусть себе идет. Он скоро опомнится. Спасибо за твою сдержанность.

Но тон его был далек от сердечности.

6

За день Том Лэнгфорд дважды предпринимал короткие вылазки наружу. Увидев, что индейцы разбили лагерь, он торопливо вернулся в дом и задвинул засов. А под вечер сказал:

– Думаю, они попробуют атаковать ночью. А то чего ж им болтаться тут так долго? Потом опять двинут на рассвете, но вообще-то могут в любое время. Надо быть начеку. Ежели опять удастся выстоять, то им придется уйти. Индейцы не умеют держать осаду.

– Да не стоим мы того!

Билл Дэвис густо, сочно хохотнул.

– Los vecinos vendran indudablemente a ayudarnos…[36]36
  Соседи, несомненно, придут на помощь (исп.).


[Закрыть] Помощь придет, – вставил Карлос Падилья.

– Не знаю, скоро ли, да и придет ли вообще, – вздохнул Лэнгфорд. – Допустим, Боб таки прорвался, так все одно соседи нынче больно далеко друг от друга. Разве что кавалерийский эскадрон где поблизости встретится…

– Все мы в руках Господа, – провозгласила Сьюзи и улыбнулась мужу. – И в твоих тоже, дорогой, а это крепкие руки.

Эд Ли с невнятными стонами метался по кровати Лэнгфордов – воспалившаяся рана вызвала горячку. Разбуженные утренним набегом, не смежившие с той поры глаз и уставшие за день дети готовы были уснуть стоя.

На ужин была лишь холодная фасоль, хлеб и остатки молока. Дров осталось столько, что и упоминать не стоило, вода тоже подходила к концу. Лэнгфорд попросил жену произнести молитву перед едой, и никого не удивило, что Карлос перекрестился. Потом все, ужасно смущаясь, один за другим побывали за занавесочкой, которую Сьюзи натянула в углу. Там пряталось ведро общего пользования – Лэнгфорд опорожнял его во время своих вылазок. Оставалось надеяться, что до ухода индейцев никому не захочется воспользоваться ведром всерьез, а то в тесной комнатушке будет совсем не продохнуть. Нужник глинобитный, должен выстоять. Да если и нет – вокруг полно высокой травы, и участок велик. Участок, ради которого Лэнгфорд столько надрывался, откладывал каждую монетку, а теперь вынужден защищать его с оружием в руках.

Закат угас, сумерки вскоре перешли в ночь. На столе среди ружей горела одна-единствеиная свеча. Лэнгфорды и работники дежурили попарно: двое вели наблюдение, двое других отсыпались – один на полу, другой на кровати рядом с бедолагой Эдом. Клочок неба, видимый сквозь бойницу, был густо усыпан звездами, однако прерию все равно укрывала черно-серая мгла. Незадолго перед рассветом взошел месяц, но его узенький серпик почти не помогал обзору, хоть и разогнал чуть-чуть окружающий холод и одиночество.

Тишину нарушил шепот Сьюзи.

– Том! – подала она голос со своего поста в другом конце комнаты.

– А? – Он позволил себе быстро глянуть в ее сторону. В призрачном свете не были заметны ни грязь, ни усталость, ни ввалившиеся глаза и запавшие щеки. Она снова была той девчушкой, от крыльца которой он летел домой как на крыльях. – Том, а если… если они ворвутся, а ты сумеешь… – Ей пришлось перевести дух. – Ты меня застрелишь? Чтобы они не успели…

– О Боже, нет!..

Лэнгфорда захлестнуло таким ужасом, что он задохнулся.

– Ну пожалуйста! Я благословляю тебя на это.

– Милая, ты же можешь остаться в живых. Они продают пленников нашим.

Она потупилась, потом вспомнила о своих обязанностях часового и подняла голову, устремив взгляд в бойницу.

– После того, как… Я не захочу жить.

– Неужто ты думаешь, что я отвернусь от тебя? Да ни в жизнь! Выходит, ты знаешь меня куда хуже, чем я думал.

– Нет, но ты… Мне будет одиноко на земле без тебя. Почему бы не оказаться на небесах сразу вместе?

Лэнгфорд знал заведомо, что уж его-то краснокожие не пощадят. Если очень повезет, он умрет мужчиной. Если же нет – вряд ли ему будет дело до чего бы то ни было после пыток ножами и факелами. А то еще краснокожие любят вырезать пленникам веки и привязывать их у столба лицом к ослепительному солнцу.

– Зато ты сможешь поставить детей на ноги.

– Да, – она понурила голову, – да, прости. Забыла начисто. Да, я думала лишь о себе.

– Да не робей ты так, голубушка, – собрав волю в кулак, как мог весело сказал он. – Ничего с нами дурного не случится. Через неделю мы будем тревожиться разве что о том, чтобы не похваляться собой во все горло.

– Спасибо на добром слове, дорогой, – и Сьюзи снова устремила все внимание наружу.

Ночь близилась к концу. Они разделили ее на четыре вахты, чтобы перед рассветом, когда атака наиболее вероятна, все были уже на ногах. В три часа утра Лэнгфорды закончили свое второе дежурство, разбудили работников и легли – муж на полу, а Сьюзи рядом с Эдом. Если раненый пробудится от своего тяжкого забытья, она тут же почувствует это и сможет позаботиться о нем. А мужчинам надо отдохнуть. Чем лучше они выспятся, тем лучше будут стрелять.

Проснулся Лэнгфорд от грохота, отразившегося от тесных стен оглушительным эхом. Билл врезался грудью в стену и упал – пуля ударила ему в спину. При мерцающем огоньке свечи, среди пляшущих по стенам чудовищных теней, бьющая из раны кровь казалась темнее кожи убитого.

Карлос сидел на корточках у северной стены, вскинув ружье на изготовку, но стрелять было не в кого – из западных бойниц торчало два безликих винтовочных дула. Одно еще дымилось. Второе изрыгнуло свинец, а первое тем временем исчезло. Его место тотчас же заняло новое дуло.

Лэнгфорд подскочил к кровати, загородив собой Сьюзи. Понимание озарило его болезненной пороховой вспышкой: неприятели, всего три-четыре человека, подкрались к самому дому. Под покровом тьмы беззвучные тени проскользнули за частокол и продвигались вперед ползком, то и дело замирая на месте, пока не оказались под стенами, вне поля зрения обороняющихся. Приподняв, винтовки и просунув в бойницы, они, верно, надеялись угодить кому-нибудь прямо в глаз. Тут они просчитались, но это ничего не меняло. Поворачивая стволы туда-сюда и паля внутрь вслепую, индейцы делали оборону просто невозможной.

Послышалось приближающееся улюлюканье. Затем раздались громовые удары в дверь. Лэнгфорд сразу же понял, что это не томагавки, а обычный топор дровосека, – видимо, его же собственный. Кусок доски с хрустом выломился, посыпалась мелкая щепа. Порыв сквозняка задул свечу. Лэнгфорд все стрелял и стрелял во тьму наугад – и вдруг боек сухо щелкнул по пустоте. Черт побери, где же заряженное ружье? Сьюзи завизжала. Наверное, надо было все-таки приберечь патрон для нее. Слишком поздно. Дверь упала, и комнату заполонили орды индейцев.

7

Грохот боя заставил Тарранта и Герейру выскочить из постелей и схватиться за оружие. Оба были полностью одеты – в таких поездках спят не раздеваясь. В лагере индейцев царила суматоха.

– El ataque[37]37
  Атака (исп.).


[Закрыть], – едва слышно среди выстрелов и боевых кличей произнес торговец.

– Они что, с ума посходили? – скрипучим спросонья голосом буркнул Таррант. – Лезть напролом среди ночи – полная глупость!

– Не уверен, – отозвался испанец. Шум быстро нарастал и вскоре достиг апогея. Герейра осклабился, его белые зубы блеснули в свете звезд.

– Победа. Они берут дом. – Таррант тем временем натягивал сапоги. – Куда вас несет? Оставайтесь лучше здесь. Вас ведь тоже могут убить под горячую руку.

– Погляжу, не сумею ли чем помочь.

– Не сумеете. Лично я остаюсь, и не из страха. Просто не хочу видеть, что сейчас последует.

– Вы же утверждали, что вам все равно, – с болью в голосе заметил Таррант.

– Почти все равно, – согласился тот, – но восхищаться насилием – увольте! Не охотник я до таких зрелищ. Лучше мы с сыновьями помолимся об их душах. Оставайтесь с нами! – Герейра даже потянул собеседника за рукав. – Вы мне все-таки чем-то нравитесь.

– Я буду осторожен, – пообещал Таррант и решительно зашагал прочь.

Лагерь команчей он обогнул по широкой дуге. Там зажигали все новые факелы. Издали казалось, что над землей носятся, подпрыгивают, зависают трескучие огни, рассыпая вокруг искры. От их красноватых отблесков звезды словно померкли – и все-таки мириады холодных ярких точек на небосводе давали достаточно света, чтобы можно было кое-как различать дорогу.

Куда, к дьяволу, запропастился Руфус? Надо думать, храпит где-нибудь в прерии рядом с пустой бутылкой. Оно и к лучшему. Любой белый, даже владеющий собой получше Руфуса, появившись среди жаждущих крови индейцев, рискует жизнью.

Так с какой же стати он сам – Ханно, Луго, Кадок, Жак Лейси, Уильям Сойер, Джек Таррант, человек тысячи имен – ведет себя столь неосмотрительно? Яснее ясного, что спасти фермеров не удастся, нечего и пытаться. Все равно они уйдут в небытие, как бесконечное множество других до них и бесконечное множество после них, так было и так будет во веки веков. История размелет их в пыль и выплюнет прочь, и не останется от них ни малейшего следа, словно их и вовсе на свете не было – лишь считанные единицы оставят по себе хоть какую-то память. Быть может, христиане правы, и человечество не стоит лучшего – а может, такова изначальная природа вещей.

Намерения Тарранта были вполне практичны. Он не сумел бы прожить так долго, если бы при малейшей опасности прятал голову под подушку. Наоборот, столетия выучили его быть всегда начеку, чтобы знать, в какую сторону отскочить, когда упадет меч. Сегодня он собирался лишь понаблюдать с безопасного расстояния: если вдруг у индейцев вспыхнет жажда вырезать за компанию и его отряд – можно попытаться отговорить их, пока ситуация не вышла из-под контроля, заручившись поддержкой Перегрино, а то и самого Кванаха. А завтра же утром надо пускаться в обратный путь в Санта-Фе.

Вождь грозно возвышался у домика, держа на плече боевой топор с длинной рукояткой. Кровавый свет факелов играл на его рельефном от боевой раскраски лице, на бугристых мускулах, на рогатом головном уборе, то вспыхивая, то угасая, будто Кванах был порождением ада. Воины были видны менее отчетливо и казались просто сгущениями тьмы: они роились, сталкивались друг с другом, что-то визгливо выкрикивали, размахивая головнями, будто боевыми флагами. Скво выплясывали вместе с ними, сжимая в руках ножи и заостренные палки.

Пространство перед дырой на месте двери оставалось свободным. Индейцы выволокли из дома и бросили на пороге трупы трех мужчин. У одного, по виду янки, рука была в лубках; кто-то в боевом запале перерезал ему горло, прежде чем подумал о развлечениях. У негра из рваной дыры в спине торчали обломки ребер. Третий вроде был мексиканцем, хотя в бою его так искромсали, что наверняка сказать было невозможно; этот явно погиб сражаясь.

Мертвым еще повезло. Две скво крепко держали мальчонку и совсем маленькую девочку, потерявшую голову от страха и визжащую изо всех сил. У стены оцепенело и потерянно, словно из него вынули все кости, сидел рослый мужчина. Голова у него была разбита, кровь пропитала волосы и капала на землю. Двое воинов вцепились в руки молодой женщины, а та извивалась, пиналась, осыпала их проклятиями и взывала к своему богу.

Из толпы выбрался человек. Факел на мгновение озарил его лицо, и Таррант узнал Вахаумау. Чтобы освободить руки, команч перекинул винтовку на ремне через плечо. В правой руке он сжимал нож, а левой с громким смехом ухватил женщину за ворот и вспорол платье одним движением сверху вниз. Ткань разошлась, забелело тело, сверкнули яркие бусины капель крови. Двое державших женщину индейцев повалили ее на спину, а Вахаумау начал возиться со своими кожаными брюками. Белый пленник, будто очнувшись от забытья, с хриплым криком попытался вскочить, но краснокожий двинул его прикладом в живот, и мужчина согнулся пополам, сотрясаемый рвотными спазмами.

Эхом ему откликнулся львиный рык – из-за дома вихрем вылетел Руфус, размахивая кольтом. Крюк со свистом разил направо и налево. Двое индейцев отлетели в стороны с искромсанными лицами. Вот он уже рядом с женщиной; державшие ее воины вскочили – он уложил одного выстрелом в лоб, второму крюком вырвал глаз, и тот, обезумев от боли, с воплем отпрянул. Вахаумау получил ботинком в пах и рухнул, скорчившись, у ног белого гиганта. Попытался не выдать боли, но это оказалось свыше его сил, и с губ поневоле сорвался стон.

При свете факелов борода Руфуса полыхала, будто и сама была чистым огнем. Поставив ноги по обе стороны от женщины, подавшись вперед и чуточку покачиваясь, гигант выставил перед собой оружие. Он был пьян до синевы, но кольт в руке был незыблем, как скала.

– Ладно, – проревел Руфус, – но только кто из вас, грязные свиньи, шелохнется, я его мигом уложу. Значит, сейчас вы ее отпустите, и…

Вахаумау наконец-то смог разогнуться и перекатиться на живот. Руфус не видел его – слишком уж много противников было впереди и по бокам.

– Берегись! – словно со стороны услышал Таррант собственный вопль.

Увы, предупреждение потонуло в криках индейцев. Вахаумау сорвал винтовку с плеча и выстрелил лежа. Руфус дернулся и качнулся назад, револьвер упал наземь. Вахаумау выстрелил снова – Руфус начал крениться и вдруг рухнул, всем весом навалившись на женщину и прижав ее к земле.

Обезумевший Таррант рвался к другу, прокладывая дорогу локтями, расшвыривая индейцев в стороны. Выскочив на открытое место, он упал возле Руфуса на колени.

– О sodalis, amice perennis…[38]38
  О товарищ, друг навеки (лат.).


[Закрыть]

Изо рта Руфуса вырвалась струйка крови и затерялась в рыжей бороде. Гигант всхлипнул. На мгновение показалось, что он усмехается, – но может быть, это был лишь мимолетный отблеск света факелов или даже звезд. Таррант прижал друга к груди – и ощутил, как жизнь быстро покидает могучее тело.

И лишь тогда расслышал, какая наступила звенящая тишина. Подняв голову, Таррант увидел, что Кванах высится над ним, выставив перед собой топор, словно ограждение или щит из бизоньей шкуры. Значит, это он одним зычным возгласом велел всем замереть? Воины маячили во тьме неясной массой, держась подальше от Тарранта – а вместе с ним от мертвого, раненого и пленного. И лишь порой мерцающий свет выхватывал из мрака отдельное лицо или только глаза.

Таррант стащил тело Руфуса с женщины. Та зашевелилась, огляделась и захныкала, но Таррант вполголоса бросил:

– Тихо!

Женщина приподнялась и поползла в сторону мужа. Скво отпустили детей, и те уже были рядом с отцом. Он тоже вроде бы опомнился, во всяком случае он мог сидеть прямо, обняв всех троих.

Те, кого Руфус ранил, уже слились с толпой, на месте остались лишь убитый и Вахаумау. Последний кое-как встал, но всем весом опирался на винтовку, трясясь и прижимая ладонью очаг боли.

Таррант тоже встал, Кванах опустил топор, и они внимательно вгляделись друг в друга.

– Скверное дело, – наконец сказал вождь. – Очень скверное, финикийские мореходы усвоили науку, что надо пытаться извлечь выгоду из любой ситуации, как бы призрачны ни были шансы на успех.

– Да, – отвечал Таррант. – Ваш человек убил вашего гостя.

– Он, твой человек, ворвался в наши ряды, как убийца.

– Он имел право говорить и быть услышанным на совете. Когда ваш нермернуг преградил ему путь и хотел напасть на него, он просто оборонялся. Ведь он был под твоей защитой, Кванах. В крайнем случае вы могли захватить его сзади – людей на это у тебя хватило бы. Уверен, что ты так и поступил бы, если бы успел, ибо славишься человеком чести, – но эта тварь прежде выстрелила ему в спину.

Вахаумау в ярости зарычал. Откуда было Тарранту знать, многое ли он понял из разговора. Аргументы несомненно слабы, даже нелепы, Кванах мог бы отмести их без труда, и все же…

Вперед выступил Перегрино. Он был даже немного выше вождя, а главное, принес с собой связку амулетов и магический жезл с тремя хвостами буффало, – должно быть, заходил к себе в типи. В толпе послышалось шиканье и перешептывание, факелы заколебались в руках. Дертсахнавьег, неумирающий, мог внушить благоговение даже самым строптивым.

– Стой, где стоишь, Джек Таррант, пока мы будем говорить с Кванахом, – голос шамана звучал совершенно ровно.

Вождь кивнул, отдал какие-то распоряжения. Вахаумау заворчал, но ослушаться не посмел и заковылял в толпу. Полдюжины воинов с винтовками вышли вперед, чтобы охранять бледнолицых, а Кванах и Перегрино удалились во тьму. Таррант присел на корточки рядом с пленниками.

– Послушайте, – вполголоса сказал он, – возможно, нам удастся выторговать вам свободу. Храните спокойствие, не подымайте шума. Эта банда испытала такое потрясение, что немного поостыла, но постарайтесь ничем не напомнить им о том, что они намеревались вас уничтожить.

– Понял, – внятно, хоть и не очень уверенно ответил мужчина. – Чем бы дело ни кончилось, мы будем молиться за вас и вашего товарища.

– Он явился, как рыцарь Круглого Стола, – шепнула женщина.

Он явился, как в стельку упившийся идиот, подумал Таррант. А я ведь мог его удержать, если б только знал. Я должен был знать! О Руфус, старый дружище, ты всегда ненавидел одиночество – и вот породнился с ним…

– Том Лэнгфорд, – протягивая руку, представился мужчина. – Моя жена Сьюзен. Нэнси. Джимми… в смысле, Джеймс.

Мальчишка, на перепачканном лице которого остались дорожки от подсыхающих слез, а под глазом наливался синяк, бросил на отца такой укоризненный взгляд, что Таррант едва не расхохотался. Однако сдержался, пожал всем руки, представился, а под конец бросил:

– Будет лучше, если мы пока помолчим. Кроме того, индейцы ждут от меня, что я позабочусь о мертвом друге.

До Руфуса было каких-то десять футов – но он был дальше, чем за десять тысяч миль. Омыть его Таррант не мог, но расправил коченеющее тело, скрестил руки на груди, закрыл глаза и подвязал челюсть шейным платком. Потом вынул карманный нож и изрезал себе лицо, руки и обнаженную грудь. Кровь заструилась ручейками, закапала на одежду; раны пустяковые, но они произвели на зрителей впечатление. Так оплакивают мертвых индейцы, а не белые; значит, покойник был страшно важный человек, за которого будут мстить пушки и сабли – если только не умиротворить его друзей. С другой стороны, бледнолицый не причитал над покойником, а это уж совсем зловещий признак. Нермернуги понемногу – по одному, по двое, по трое – стали исчезать во тьме, торопясь найти успокоение в уюте собственной стоянки.

Ладно, Руфус, в твоем распоряжении было целых полторы тысячи лет, и ты взял от каждого дня все, что мог. Ты блудил, дрался, пел, объедался, пьянствовал, нарывался на приключения – но ты же был замечательным работником в годину нужды, и лучше любой брони прикрывал мне спину в лихую минуту, и был хоть и грубоватым, но ласковым мужем и отцом, когда мы временно оседали на месте. Я прекрасно прожил бы без твоих глупых розыгрышей и ужасно длинных разговоров, когда мы оставались наедине, таких скучных, признаться, что подчас они доставляли мне физические мучения. Случалось, ты спасал мне жизнь, хоть и я не меньше рисковал собой, чтобы вызволить тебя из переделок, в которые ты то и дело ввязывался. Сегодня ночью, Руфус, жизнь моя стала куда более пресной, лишившись вносимой тобой особой прелести. И… и огромной любви.

Восток уже начал сереть. Силуэты Кванаха и Перегрино смутно виднелись во тьме, пока оба предводителя не вернулись к дому. Таррант встал им навстречу. Охранники почтительно расступились. До предела измотанные Лэнгфорды смотрели на эту сцену с земли пустыми глазами. Дети их беспокойно спали.

Таррант стоял, молча ожидая приговора.

– Решено, – провозгласил Кванах. Его низкий голос рокотал в холодном воздухе, как перекатывающийся над прерией конский топот. Изо рта вождя вырывались белые облачка пара. – Да знают все: нермернуги великодушны. В этом деле они последуют моей воле. Ты, торговец и его сыновья можете отправляться домой. Можете взять этих пленников с собой. Они идут в обмен на твоего товарища. Он сам навлек на себя смерть, но он был гостем – пусть же будет такова его цена, ибо нермернуги дорого ценят свою честь. Его телу не будет причинено никакого вреда. Мы достойно похороним его, дабы его дух отыскал дорогу в долину мертвых. Я сказал.

По коже Тарранта продрал мороз – он был почти готов к худшему, но все-таки ухитрился это скрыть и отвечал:

– Весьма благодарен, сеньор, и передам своему народу, что душа Кванаха полна величия.

В этот момент он и впрямь верил собственным словам. Вождь на миг позволил себе сбросить оковы царственного поведения.

– Благодари Перегрино. Он убедил меня. Покиньте нас до рассвета.

Кванах поманил охранников, и те последовали за ним к стоянке. Сверхъестественное напряжение, сковывавшее Тарранта, внезапно спало; любой смертный на его месте повалился бы в истерике на землю, роняя слюну и закатывая глаза, а то и просто лишился бы чувств. Бессмертные куда сдержаннее, у них не в пример больше самообладания – и все-таки голос Тарранта дрогнул:

– Перегрино, как тебе это удалось?

– Я развил твои аргументы, как мог, – индеец снова говорил не торопясь, старательно подбирая точные слова. – Он, в общем-то, и не очень противился. Склонить его на свою сторону удалось довольно легко – ведь он не изверг, он просто борется за жизнь своего народа. Но ему надо еще и убедить соплеменников. Мне пришлось призвать всю свою изворотливость, всю силу духа, а под конец даже сказать, что если он не отпустит тебя, то я покину его. А он ценит мои советы не меньше, чем… чем мое колдовство. После этого убедить его отпустить несчастную семью фермеров было совсем нетрудно. Я помогу ему растолковать воинам, что это хорошая мысль.

– Он был прав, когда сказал, что следует благодарить тебя. Я в долгу перед тобой на все века, которые мне еще предстоит прожить.