Текст книги "Чёлн на миллион лет"
Автор книги: Пол Уильям Андерсон
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)
22
Коленопреклоненной Алият явился Христос. Окружающее Его сияние оказалось вовсе не таким, как она думала: она представляла себе нимб ослепительным, как полдень в пустыне, а он наполнил сумрачные своды пустынного храма голубоватыми отсветами и прощальным закатным золотом. Алият даже показалось, что она вот-вот расслышит колокольцы возвращающегося домой каравана. Каменный пол под ногами и окружающие стены источали ласковое тепло. И лицо Его вовсе не было изможденным и суровым. На Западе (она вроде бы так слышала) Его изображали именно таким – человеком, бродившим по дорогам, делившим с другими глоток вина и крошку меда, сажавшим детишек себе на колени. Склонившись к ней, Он улыбнулся и белым рукавом осушил сбегавшие по ее щекам слезы.
Снова выпрямившись, Он заговорил – ах, как нежен был Его голос!
– Ты несла свое бдение, хотя адский пламень бушевал вокруг тебя, и потому Я расслышал молитву, которую ты не осмелилась произнести. Да будет возвращено время, тобой утраченное, и последующий конец благословен более, чем начало. – Он вознес отмеченные шрамами руки ввысь. – Благословенны плачущие, ибо утешатся.
И Он исчез.
Юный Барикай спрыгнул с возвышения и подхватил ее на руки.
– Возлюбленная! – ликовал он, пока она не прервала его горячие речи, прильнув губами к губам.
Они вместе вышли из храма. Тадмор мирно дремал в свете полной луны, посеребрившей шпили башен звездным инеем и бросившей на камни мостовой узорное покрывало теней. На улице их ждал конь, хвост и грива которого струились потоками лунного серебра. Барикай вскочил в седло и склонился к Алият. Приняв его руку, она взмыла наверх и припала к его груди.
Цокот копыт недолго нарушал ночную тишь; вскоре конь воспарил в воздух и понесся вскачь дорогами ветра. Воздушные струи нашептывали им колыбельную, ласковое сияние звезд на фоне лилового бархата небес окутало их теплой шалью. Распущенные волосы Алият стлались по ветру, укрыв ее и Барикая, будто плащом. Она упивалась его запахом, силой его объятий, жаром его ненасытных губ.
– Куда мы? – спросила она.
– Домой! – зазвенел его смех. – Но не сразу! Они торопились вперед и вперед, огибая мир навстречу утру. Замок Барикая сиял на вершине горы. Конь остановился в украшенном мозаикой и цветами дворе, посреди которого звенел пляшущими струями фонтан, но Алият едва окинула их небрежным взором. Позже она припомнила, что не знает даже, бестелесными ли духами были встретившие господина и госпожу слуги или людьми из плоти и крови. Когда хозяева желали, они обеспечивали пиршества, музыку, зрелища; в остальное время Алият и Барикай жили друг для друга. Они не знали устали, пока не погружались, не разнимая объятий, в полусон, и пробуждение было радостным. Счастье обретало все более спокойный оттенок; любовь утомляла их все сильнее, и наконец, когда Барикай сказал:
– А теперь поехали домой! – сердце запело новым блаженством.
Конь доставил их домой на утренней заре. Домашние только-только пробудились, и прибытия их никто не заметил. Будто вовсе ничего не случилось, будто они никуда не уезжали. Ману сперва отнесся к ее пылким объятиям не без удивления, потом принял их с мальчишеским достоинством. Малыш Хайрам посчитал, что так и надо.
Алият упивалась обыденностью происходящего весь остаток дня и весь вечер – минуту за минутой, в каждой роли и в каждой комнате, за всякой работой и беседой, в вопросах и решениях, во всем, чем владела она и что владело ею. И когда наконец при свете лампы она с Барикаем добралась до постели, Алият была готова к его словам:
– Я думаю, тебе лучше уснуть, уснуть по-настоящему, нынче ночью и впредь.
– Обнимай меня, пока я не усну, – попросила она.
Он послушался, осыпав ее поцелуями.
– Не возвращайся слишком быстро, – однажды проронил он у самой ее щеки. – Это было бы неразумно.
– Я знаю… – и тут ее понесло прочь от него.
Открыв глаза после пребывания вне времени, она обнаружила, что плачет. Быть может, идея была не так уж и хороша. Быть может, не стоит возвращаться туда вообще никогда. Ну же, старушка, подбодрила она себя, положи этому конец. Ты же обещала Коринне помочь с гобеленом, который она затеяла.
Отсоединившись, она покинула кабинку, где лежала, но задержалась еще на некоторое время в камере снов, и не без повода; все-таки очень здравая привычка – носить в сумочке косметику. Иногда сеансы сильно задевают за живое. Ничего, она давным-давно выучилась скрывать следы боли.
По коридору шла Свобода.
– Салют, – сказала Алият и уж хотела было пройти мимо, но Свобода ухватила ее за рукав.
– Будь добра, погоди секундочку, – попросила она.
– Ага, разумеется, – Алият отвела взгляд, но Свобода не восприняла намек.
– Не отвергай моих слов, я должна это сказать. Тебе не следует бывать там так часто.
– Все мне это твердят, – дрожащим от ярости голосом отозвалась Алият. – Почему бы и тебе не присоединиться к общему хору? Я прекрасно знаю, что делаю.
– Ну, я не могу указывать тебе, но…
– Но ты боишься, что я свернусь в клубок и однажды не смогу развернуться. – Алият резко втянула воздух ноздрями. Внезапно ею овладело желание выговориться. – Послушай, дорогая. Тебе в прошлом наверняка случалось бывать в ситуациях, когда хотелось спрятаться от самой себя.
– Случалось.
Свобода слегка побледнела.
– A y меня на душе лежит куда более тяжкий груз, чем у тебя. Поверь мне, я очень хорошо знаю, что к чему. А укрываться от душевных мук в шкатулке снов куда лучше, чем в выпивке, наркотиках или… – Алият усмехнулась. – Или закрыть глаза и вспоминать старую добрую Англию.
– Разве это не то же самое?
– Ну, не совсем. И все-таки… Послушай. Сегодня случилось нечто такое, что я была в жутком бешенстве, и если бы не нашла убежища в личном мирке, то вопила бы, рвала бы и метала и вообще закатила бы истерику. Как это сказалось бы на моральном духе экипажа?
– А что стряслось?
– Ханно. Что ж еще? Мы с ним случайно встретились, он загнал меня в угол, и, ну, ты себе представляешь. Издавал те же невнятные звуки, что и ты минуту назад, насчет меня и шкатулки снов. Пытался сказать, весьма окольным образом… А, неважно!
Свобода выжала из себя усмешку.
– Дай-ка угадаю! Он намекал, что ты являешь собой угрозу для взаимоотношений на борту корабля.
– Ага, и еще хотел составить со мной пару. Еще бы ему не хотеть! Он не возлежал ни с кем уже с полгода, разве не так? Я ему сказала, чем он должен заняться вместо этого, и ушла. Но внутри я вся бурлила, как вулкан.
– Ты просто принимаешь все слишком близко к сердцу. Уж тебе-то пора бы знать, что стресс…
– Да уж пожалуй, – отозвалась Алият, слегка удивляясь легкости, с какой ее покидают гнев и чувство утраты. – Слушай, я вовсе не страдаю маниакальной привязанностью к снам, честное слово. Каждому время от времени приходится к ним прибегать. Почему бы тебе как-нибудь не разделить мой сон со мной? Мне бы этого хотелось. Интерактивный сон таит куда больше возможностей, чем сон, в котором компьютер накачивает тебе в мозги то, чего тебе, по его разумению, хочется.
– Верно, – кивнула Свобода, – но… Она умолкла, не договорив.
– Но ты боишься, что я могу узнать нечто такое, что ты предпочла бы утаить от меня. В этом-то и дело, верно? – Алият пожала плечами. – Я вовсе не обижаюсь. Только не надо меня поучать, ладно?
– А почему ты отвергла притязания Ханно? – торопливо спросила Свобода. – Они вполне естественны. Тебе незачем проклинать его за это.
– После того, как он с нами поступил? – Алият ринулась в контратаку. – А ты что, до сих пор питаешь к нему слабость?
– Я знаю, что не должна. – Свобода отвела взгляд. – On se veut…
– Что?
– Ничего, пустяк. Вспомнилось случайно.
– Из-за него.
Свобода открыто встретила прозвучавший в словах Алият вызов. Наверное, подумала Алият, она хочет относиться ко мне по-дружески, чувствует себя обязанной так поступать…
– Да. Хотя это не играет большой роли. Просто строки, как-то раз попавшиеся мне на глаза. Это было… дай вспомнить… в конце двадцатого века, несколько лет спустя после того, как мы всемером скрылись, а Патульсий все еще держался за свою маскировку. Мы с Ханно путешествовали инкогнито по Франции. Однажды ночью мы остановились в старой таверне, да, уже тогда старой, и в книге записи постояльцев нашли давным-давно написанные кем-то строки. Они пришли мне сейчас на ум, только и всего.
– И что же там было? – поинтересовалась Алият. И вновь Свобода посмотрела мимо нее куда-то вдаль. Насмешливые строки сорвались с ее губ как бы сами собой:
He успела Алият ответить, как Свобода кивнула на прощание и заспешила по коридору дальше.
23
И опять Юкико взялась заново украшать свою комнату. Пока она не кончит, жить в устроенном ею беспорядке просто невозможно, и потому Юкико проводила большую часть свободного времени в комнате Ду Шаня, где и спала. В свое время они вместе переберутся к ней, тогда она возьмется переоформлять его комнату. Она сама это предложила, и Ду Шань согласился, не придав этому особого значения. Живописный пейзаж и тщательно выведенные иероглифы, украшавшие стены раньше, за многие годы стали столь привычными, что глаз почти не замечал их. А впрочем, разве Ду Шань заметил бы их исчезновение, когда б оно ни случилось?
Войдя, она обнаружила, что он сидит на кровати, скрестив ноги, левой рукой придерживая экран для рисования, а в правой зажав световое перо. Нарисовав что-то, он критически вгляделся в экран, внес поправки и снова принялся разглядывать рисунок. Его могучее тело пребывало в покое, на лице не было ни тени волнения.
– Эй, ты чем занят? – спросила Юкико.
– У меня идея, – подняв голову, необычно живо сказал он. – Она еще не совсем прояснилась, но наброски помогают мне думать.
Она зашла к нему за спину и склонилась посмотреть на работу. В отличие от работ Ду Шаня в камне и дереве, его рисунки всегда были очень изящными. На этом был изображен мужчина в традиционной крестьянской одежде, с лопатой в руках. На большом валуне позади него присела на корточки обезьяна, а внизу стоял тигр. На переднем плане струился поток, в котором плавал карп.
– Так ты наконец обратился к живописи? – предположила Юкико.
– Нет-нет, – покачал головой Ду Шань. – Тебе она удается куда лучше, как бы я ни старался. Я просто размышляю о фигурах, которые хочу изваять. – Он поднял глаза на нее. – По-моему, по прибытии на Тритос рисунки нам не очень-то помогут. Вспомни, даже на Земле в разные эпохи и в разных странах люди рисовали одни и те же вещи по-разному. Для аллоийцев наш стиль изображения, заливка и цвет могут показаться совершенно бессмысленными. И фотографии тоже. А вот трехмерная фигура – это тебе не призрак в компьютере, это ощутимая вещь, которую можно повертеть в руках, непременно им что-нибудь скажет.
Названия «Тритос» и «аллоийцы» он произносил немного неуклюже; но для общения нужно что-нибудь более подходящее, чем «Третья звезда» и «Другие», так что, когда Патульсий предложил новые названия, остальные быстро подхватили их. Греческий сохранил окружавший его ореол, отождествлявшийся с наукой, познанием и культурой. А для трех членов экипажа он вообще был основным языком на протяжении многих веков. Однако «Метроастер» вместо «Материнской звезды» забаллотировали, и в обиход снова вошло название «Пегас». Тем более что не было никакой уверенности в происхождении прибывших на Тритос аллоийцев; быть может, они вообще никак не связаны с Пегасом.
Во время обсуждения Ханно сидел молча, лишь время от времени кивал в знак согласия. С того памятного дня он говорил мало, а остальные не обращались к нему без необходимости.
– Да, блестящая идея, – согласилась Юкико. – И что же ты намерен показать?
– Я лишь нащупываю путь, – отозвался Ду Шань. – Так что любые твои предложения приму с благодарностью. Тут, по-моему, может быть группа – больше существ, чем сейчас, – расположенная по степени родства с человеком. Это может побудить аллоийцев показать нам что-нибудь из своей эволюции, и тем самым мы кое-что о них узнаем.
– Великолепно! – Юкико мелодично рассмеялась. – И ты еще будешь после этого прикидываться простодушным земледельцем и кузнецом? – Она наклонилась, крепко обняв его и прижавшись щекой к щеке. – Я так счастлива! Ты был таким мрачным и молчаливым! Я уж начала искренне бояться, что ты скатываешься к тому ничтожному, животному существованию, какое вел, когда я тебя отыскала… Ах, как давно это было!
Ду Шань оцепенел. Голос его внезапно охрип.
– А почему бы и нет? Что еще нам оставалось по милости нашего разлюбезного капитана – пока эта идея не выплыла ко мне из тьмы? Теперь будет чуть легче перенести грядущую пустоту.
Отпустив его, Юкико плавным движением скользнула на кровать и села напротив Ду Шаня.
– Мне бы не хотелось, чтобы ты таил злобу на Ханно, – встревоженно сказала она. – И ты, и все остальные.
– А разве у нас нет на то причины?
– Да, правда, он пошел на произвол. Но ведь он уже был достаточно наказан! Откуда нам знать, быть может, его поступок обернется нам на пользу? Может статься, именно его решение спасет нас?
– Тебе легко судить. Ты стремишься встретиться с аллоийцами. – Но я не хочу этого полного ненависти раскола между нами. Я и сама не осмеливаюсь обменяться с ним дружеским словом, потому что боюсь усугубить создавшееся положение. Я даже в глубине души начинаю жалеть, что мы вообще приняли это сообщение. Разве ты не видишь, дорогой, что он, подобно праведным императорам древности, несет на себе тяжкое бремя ответственности?
Ду Шань лишь яростно тряхнул головой:
– Чушь! Тебя просто тянет к нему – не отрицай!..
– Да, тянет, – очень спокойно отвечала она. – К его душе. Она не похожа на мою, но она тоже пребывает в исканиях. Да и к его личности, это несомненно, а вот близости у меня, честное слово, и в мыслях не было. – Юкико сомкнула ладони на колене Ду Шаня. – Ведь я с тобой, а нес ним.
Это немного смягчило Ду Шаня, но суровость не покинула его.
– Ладно, хватит воображать его святым или мудрецом. Он просто беспринципный мошенник, да к тому же старый морской волк, который жить не может без плаваний. Он эгоист, а тут получилось, что в его власти было навязать нам свою волю. – Ду Шань швырнул на экран покрывало, будто нанес невидимому противнику удар мечом. – Я лишь пытаюсь помочь нам пережить зло.
Юкико прижалась к нему с робкой улыбкой.
– Уже одного этого достаточно, чтобы я любила тебя.
24
Близилось очередное Рождество по корабельному календарю. Совершенно бессмысленно было спрашивать, наступило ли Рождество на Земле – дважды бессмысленно, если учитывать законы физики и короткую память земных жителей.
Зайдя в кают-компанию, Ханно обнаружил там развешивающую гирлянды Свободу. Вышедшие из нанопроцессора ветки остролиста источали пряный запах и были усыпаны ягодами, но казались такими же неуместными на корабле, как несущиеся из динамиков датские рождественские напевы.
Увидев Ханно, Свобода напряженно выпрямилась. Он задержался на пороге, не решаясь приблизиться к ней, и решил прощупать почву:
– Привет.
– Здравствуй, – отозвалась она. Он улыбнулся. Ее лицо хранило непроницаемое выражение. Тогда он поинтересовался:
– И что особенного планируется в этом году?
– Лейтмотива нет, – она пожала плечами.
– Не бойся, я и носа к вам не суну. – И тут же: – Но продолжаться так больше не может. Мы утрачиваем свои навыки, в том числе умение работать в команде. Надо опять начать сеансы на симуляторе, надо практиковаться.
– Как прикажет капитан. Полагаю, однако, что ты осведомлен о наших со Странником тренировках. Мы непременно привлечем к ним и всех остальных.
Ханно заставил себя встретиться с ее ясными голубыми глазами и не позволил себе опустить взгляд.
– Естественно, я в курсе. Хорошо. Прежде всего для вас обоих. Фантомные леса лучше, чем никаких, а?
– А ведь могли быть и настоящие, – прикусила губу Свобода.
– И будут, но после визита на Тритос. Ты ведь и сама хотела первым делом отправиться туда. Почему же ты не радуешься этой возможности?
– Сам знаешь. Потому что это слишком дорого стоило моим товарищам. – Помолчала и отрезала, сжав кулаки: – Но мы справимся. Я пережила множество ужасных десятилетий, скверных мужей, войн, тираний – всего, что способно сломить человека. Переживу и это. Мы вместе переживем.
– И я с вами, – бросил он и пошел своей дорогой. Определенной цели у него не было. Он часто бродил просто так, по большей части в ночное время или по отсекам, где не грозит встреча с другими. Бессмертное тело почти не нуждалось в упражнениях, чтобы сохранять форму, но Ханно регулярно работал над своими способностями и развил в себе новые. Он просматривал книги и спектакли, слушал музыку, бился на компьютерах над сложными проблемами. А зачастую, как в прошлом, когда пропадал вкус к жизни и мысли вяло болтались в опустевшем мозгу, он вообще отключал разум и позволял часам и дням пролетать почти незаметно. Однако со всяким соблазном легко переборщить, а самовнушение, по-своему, не менее соблазнительно, чем камера снов, которой Ханно чурался. Оставалось лишь надеяться, что экипаж также ограничивает себя в иллюзиях.
Сегодня импульс погнал его обратно в собственную каюту. Надежно изолировавшись, с тем чтобы никто не мог его вызвать, Ханно уселся перед терминалом.
– Активировать… – Команда прозвучала в тишине столь безжизненно, что он оборвал ее на полуслове и некоторое время молча глазел в потолок. Пальцы выбивали по столешнице дробь. Наконец: – Исторические личности.
– Кого именно вы желаете? – осведомился компьютер. Рот Ханно изогнулся в невольной ухмылке.
– Ты хочешь сказать, чего именно я желаю? Что предпочесть? Которого из трехмерных, полноцветных, отзывчивых и чувствительных, свободно двигающихся и говорящих посмертных духов? Сиддхартху, Сократа, Гиллеля, Христа? Эсхила, Вергилия, Ду Фу, Фирдоуси, Шекспира, Гете, Марка Твена? Лукреция, Авиценну, Маймонида, Декарта, Паскаля, Юма? Перикла, Альфреда Великого, Джефферсона? Хетсепсута, Сафо, Мурасаки, Рабию, Маргариту I, Жанну д'Арк, Елизавету I, Сакаявейю, Джейн Остин, Флоренс Найтингейл, Марию Кюри, Исака Динезена? А если хочется, то можно вызвать величайших монстров и дьяволиц былых веков… Машина знает все, что известно истории, археологии, психологии о данной личности и ее окружении, вплоть до пустяков, с вероятностной обработкой всех неясностей и домыслов; достаточно повелеть – и она, проделав тончайшие и мощнейшие абстрактные операции, смоделирует личность, описываемую матрицей, которая будет реагировать на любую ситуацию именно так, как реагировал бы ее прототип; задайте программу, активируйте – и вы встретитесь как бы с живым существом. Конечно, телесное воплощение останется лишь трехмерной картинкой, генерируемой, как любое другое изображение; но пока работает программа – существует и воссозданный разум, чувствует, мыслит, реагирует, сознает искусственность своего бытия, но почти не тревожится по этому поводу; обычно он полон энтузиазма и заинтересованности, горит желанием пообщаться.
– Старые мифы и кошмары стали реальностью, – сказала как-то раз Свобода, – а тем временем прежняя реальность выскальзывает из рук. На Земле теперь воскрешают мертвых, но сами-то разве живут по-настоящему?
– Ты не совсем права. Ни в том, ни в другом, – отозвался тогда Ханно. – Поверь моему опыту и никогда не вызывай тех, кого знала при жизни. Они никогда не получаются достаточно точно, а подчас выходит просто карикатура.
Если только за многие столетия точный образ не стерся из памяти. Или если прошлое было неопределенным, как игра квантов, как любой процесс в физической Вселенной.
Сидящий в одиночестве Ханно поморщился – частично из-за воспоминаний о случае, когда пытался искать совета у электронной версии кардинала Ришелье, а частично – припомнив, что тогда они со Свободой были вместе.
– Мне не хочется общаться ни с отдельным собеседником, – сказал он машине, – ни с синтетической личностью. Дай мне, пожалуй, нескольких древних землепроходцев. Собрание, что ли, совет – по силам тебе это?
– Разумеется. Это нестандартная интеракция, требующая творческой подготовки. Одну минуту, пожалуйста.
Шестьдесят миллиардов наносекунд.
На первом из появившихся лиц были написаны ощущения силы и спокойствия.
– Даже не знаю толком, что сказать, – неуверенно, чуть ли не с робостью начал Ханно. – Вам… сообщали о сложившейся тут ситуации? Ну так что же мне нужно? Что я, по-вашему, должен делать?
– Вам следует больше думать о своих людях, – отвечал Фритьоф Нансен. Перевод осуществлял компьютер. – Но, как я понимаю, теперь менять курс слишком поздно. Храните спокойствие.
– Несите свой крест, – подал голос Эрнест Шеклтон. – Никогда не сдавайтесь.
– Думайте о других, – уговаривал Нансен. – Да, вы ведете их, ибо таков ваш долг; но думайте о том, что они чувствуют.
– Поделитесь с ними своей мечтой, – сказал Марк Оурел Стейн. – Я умер с радостью, потому что смерть пришла ко мне там, куда я мечтал добраться целых шестьдесят лет. Помогите спутникам проникнуться вашими желаниями.
– Ха, да чего они ноют?! – прогрохотал Петер Фройхен. – Боже мой, какое увлекательное приключение! Вызови меня снова поглядеть, когда доберешься туда, куда держишь путь, приятель!
– Дайте мне наставление, – вмешался Ханно. – Я обнаружил, что я далеко не Боэций, чтобы находить утешение в философии. Быть может, я совершил ужасную ошибку. Поделитесь со мной своей силой.
– Вы сможете найти силу только в себе, сэр, – провозгласил Генри Стэнли, – а не в призраках вроде нас.
– Но вы не призраки! Вы созданы из того, что некогда было реальным!..
– Если что-то из сделанного нами и то, какими мы были, не забыто и по сей день, нам следует гордиться, друзья мои, – сказал Нансен. – Давайте же вернемся к служению людям.
Попытаемся отыскать добрый совет.
– В таком диковинном странствии, скорее всего ведущем к одинокой смерти? – поежился Биллем Баренц. – Препоручи свою душу Господу, Ханно. Ничего другого не остается.
– Нет, мы не имеем права ограничиться этим, – не согласился Нансен. – Мы обязаны помочь им. Они люди. Пока мужчины и женщины устремлены вперед, они остаются людьми.
