Текст книги "Чёлн на миллион лет"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц)

Тут она испытала что-то очень похожее на скуку и осведомилась:

– Ты и впрямь хочешь выслушать все подробности? Нынешняя моя жизнь при дворе была третьей по счету. И все три были полны уловок и лжи. А дети, которых я вынашивала и от которых приходилось так или иначе избавляться, отдавать на сторону, прежде чем становилось слишком очевидным, что они стареют, а я нет! Это было больнее всего. Не представляю себе, долго ли еще я могла бы терпеть такую жизнь…

– Стало быть, теперь ты хочешь оставить прошлое позади, отречься от него? – произнес он почти беззвучно.

– Давно пора. Я оттягивала решение из противоречивых чувств, из-за неуверенности, какая судьба постигнет мою родню. Ну что ж, все решено без меня и за меня. Я почти благодарна, что освобождена от обязательств.

– Но если ты примешь клятвы и станешь монахиней, ты уже не сможешь вернуться сюда, как бывало.

– Я и не хотела бы возвращаться. Хватит с меня мелочных интриг и бессмысленных развлечений. На небе меньше звезд, чем зевков, что я подавила, и часов, что я провела в тоске, глядя прямо перед собой и ожидая событий – хоть каких-нибудь, каких угодно. – Она мягко коснулась его руки. – Ты тоже был не последней причиной того, что я тянула время. Но теперь ты, в свой черед, должен покинуть меня. Да и сомнительно, что удастся сохранять сколько-нибудь длительно видимость прежней столичной жизни.

– Ты выбрала более тяжкий путь, чем я полагал посильным для тебя.

– Нет, наверное, не более тяжкий, чем большинство путей в грядущие времена. Мы вступаем в жестокий век. А к странствующей монахине относятся с почтением, и никто ни о чем ее не расспрашивает. В один прекрасный день я, может, даже приду к пониманию, зачем мы живем и отчего обречены на страдания.

– Способен ли я на такое же мужество, как она? – осведомился он у дождя.

Окура опять коснулась его руки.

– Я того и боялась, что моя повесть расстроит тебя. Он по-прежнему смотрел куда-то в непроглядную серебряную даль.

– Возможно, это было необходимо тебе самой. Для меня ничто не изменилось. Покуда я жив, ты останешься для меня Утренней красой. А еще ты помогла мне запомнить, что я, благодарение небесам, смертей. Ты будешь молиться за меня?

– Непременно, – пообещала она.

Они постояли молча, затем вернулись в дом. Там они ворошили прежние дни, вызывали в памяти минуты радости, счастья, наслаждения – минуты, когда безраздельно принадлежали друг другу. Он слегка опьянел. Однако когда настала пора прощаться, расставание прошло церемонно и чинно, как подобает мужчине благородного звания и даме, состоящей при дворе.

Глава 9
ПРИЗРАКИ

Уж не дым ли вернул ее к жизни? Дым горчил в ноздрях, разрывал легкие – вокруг не осталось воздуха, один дым. Она закашлялась. Чудилось, что голова раскололась на черепки и теперь они встают на место с хрустом, трутся друг о друга, как льдины на озере в зимнюю бурю. Еще приступ кашля и еще. И вот сквозь гул в голове и режущую боль она различила потрескивание, нарастающее с каждой минутой.

Глаза сами собой раскрылись. Дым яростно набросился на них, но и сквозь слезы она заметила пламя. Горела вся стена часовни, огонь уже лизал потолок. Она не могла различить ни святых, которые украшали его прежде, ни икон на стенах – не дай Бог, сгорели, – но алтарь пока уцелел. Как только дым чуть приподнимался, она видела над собой его полуосвещенную громаду, и у нее возникло мимолетное дикое опасение, что алтарь вот-вот поднимется, упадет на нее и раздавит или, наоборот, уплывет на облаке дыма навсегда.

Жара нарастала. Она кое-как перевернулась на четвереньки, но приподнять отяжелевшую от боли голову так и не смогла. Однако что-то на самом краю зрения все же заставило ее медленно подползти, привстать и ахнуть, едва она поняла, что, вернее, кого видит.

Сестра Елена. Распростерта на спине и недвижна, недвижнее алтаря. В удивленно распахнутых глазах – огни пожара. Из открытого рта полувывалился сухой язык. На глиняном полу резко белеют обнаженные ноги, монашеская ряса задрана на живот. И поверх белой кожи – яркие пятна крови.

Варвара ощутила, как все внутри сжалось и перевернулось. Тут уж пришлось встать волей-неволей – ее одолела рвота. Приступы повторялись трижды, отдаваясь во всем теле, но, когда они кончились, оставив кислый вкус на языке и жжение в желудке, сознание, как ни странно, прояснилось. И мелькнула мысль: как расценить эти приступы – как окончательное осквернение святых стен или как Божью милость, искупление за то, что совершили с Еленой?

Ты была моей сестрой во Христе, подумала Варвара. Такая юная, о какая же юная! Хотелось бы мне, чтобы ты не питала ко мне столь явного благоговения. Чтобы мы иногда могли просто побыть вместе, вдвоем, пошептаться и похихикать, прежде чем перейти к молитвам. Ну что ж, ты, видимо, заслужила участь мученицы. Ступай домой, в чертоги небесные…

Слова прокладывали себе путь сквозь боль, оглушительный стук сердца, сквозь головокружение. Трещал огонь, жара становилась невыносимой. Откуда-то сыпались искры, несколько искр попало ей на рукава. Хоть они и угасли, но отсюда надо бежать, если она не хочет изжариться заживо.

Она испытала еще мгновение слабости. Почему бы не умереть здесь, заодно с юной Еленой? Подвести черту под столетиями – когда же, как не сейчас, когда весь мир пришел к концу? Если заставить себя дышать глубоко, агония будет недолгой. А затем – покой, вечный покой…

Сквозь марево дыма и копоти прорвался отчетливый медно-желтый солнечный луч. Она предавалась мыслям о смерти – а тело самовольно ползло к дверям. Изумившись этому, она окончательно пришла в себя и осмотрелась. Вокруг ни единой живой души. Монастырские постройки, большей частью деревянные, объяты пламенем. Она встала на ноги и заковыляла прочь, прочь от них. Но сразу за оградой ею овладела животная настороженность, и она осмотрелась снова, прижавшись к стене.

Монастыри, мужской и женский, располагались по обычаю вдали от города: предполагалось, что в крайнем случае послушники и послушницы найдут укрытие за городскими укреплениями. Только на это не хватило времени. Татары налетели чересчур стремительно и отрезали их от безопасного убежища. А потом взяли монастырь вместе с Богородицей, святыми и ангелами в кольцо и ворвались в его пределы, завывая, как собаки.

Теперь-то Варваре было ясно, что и город не стал бы спасением. Переяславль пал. Возможно, татары овладели им даже раньше, чем дали себе труд побеспокоиться насчет Богородицы. Над городскими стенами в чистое вечернее небо поднимались тучи черного дыма, и кое-где из-под дымных мазков просвечивали языки пламени, оттеняя мрачную картину тревожным алым налетом. Ей смутно вспомнилось, как Господь предстал перед израильтянами в виде дымного столпа днем и огненного столпа в ночи. Однако вряд ли глас Его ревел с такой мощью, как погребальный костер, бывший прежде Переяславлем.

По холмистым полям вокруг поднимались дымы помельче – горели деревни, и кое-где были видны темные пятнышки: кто-то спасался бегством. Сами татары вроде бы держались вблизи города. Там и тут отряды конников скакали прямо по посевам. Пешие воины гнали пленных в главное становище, – правда, пленные были наперечет, но и захватчиков, как приметила Варвара, насчитывалось не так-то много. Не несметные орды, как уверяла молва, а от силы несколько сотен. И никаких железных одежд – на коренастых фигурах кожа да меха, а если где-нибудь и мелькал металлический блик, то скорее от копья, чем от шлема. На одной из повозок было водружено знамя, шест с поперечиной, откуда свисало что-то невнятное, – быть может, бычьи хвосты? А лошадки у них были все как на подбор низкорослые, мохнатые, длинномордые, мышастой окраски.

И все же эти невзрачные всадники прокатились по русской земле пожаром, сметая и вытаптывая все на своем пути. Обитателям монастырей, удалившимся от мира, и тем доводилось слышать, что даже разбойники-печенеги, спасаясь от татар, бежали к русским в поисках защиты. Татарская конница нападала как тысяченогий дракон, а стрелы татарских лучников рушились на противника неудержимой метелью…

Но не считая супостатов, вокруг и в особенности на запад стелились извечные, возмутительно спокойные зеленые просторы. Солнечный свет лился на Трубеж, превращая реку в поток расплавленного золота. Стаи водной дичи поднимались на крыло, устремляясь к приречным болотам.

Там, в болотах, поняла Варвара, мое спасение, моя единственная крошечная надежда.

Только как туда добраться? Тело разламывалось от боли, к ней добавлялись душевные муки, и каждая косточка весила как свинец. И все же, несмотря ни на что, она должна, должна идти, возмещая свою неполноценность разумом. Продвинуться чуть-чуть, замереть, выждать удобную минуту и переместиться еще, пусть на десяток саженей. Путь до цели потребует много времени, но чего-чего, а времени у нее сколько угодно. Она подавила в себе безумный смешок.

Первое укрытие ей дал монастырский сад. Как долго эти деревья радовали ее и сестер по вере удивительной бело-розовой кипенью весной, шуршали зеленью летом, даровали свежие сладкие плоды осенью, а зимой их прекрасная нагота разрушала серое уныние и однообразие. Счет годам, проведенным в монастыре, был утерян, оставив по себе лишь беглую память об отдельных людях. Елена, сварливая Марина, дородная безмятежная Юлиана, настоятель Симеон, прячущий свою степенность за необъятной бородой, – его давно нет в живых, все они призраки, да и она сама, быть может, тоже мертва, хоть и не дано ей успокоения. И вот теперь она, как русалка, ползет обратно к родной реке.

За садом начиналось пастбище. На миг подумалось, что лучше бы затаиться среди деревьев до наступления ночи. Но пережитый ужас гнал ее вперед, и она сама не заметила, как двинулась дальше почти ползком – змея, да и только. Навык скрытного движения вернулся легко, что и немудрено: усвоила-то она его еще в детстве. До пришествия Христа на Русь, да и потом, женщины бродили по лесам не хуже мужчин, хоть и предпочитали не забираться в темные чащобы без троп, где таятся хищные твари и демоны, а держаться ближе к солнечным опушкам, богатым ягодами и орехами. Пожалуй, до сих пор лес оставался ей ближе, чем монастырь. Но что случилось там, в монастыре, после того как враг подошел к его стенам? Что? Ни проблеска памяти.

Внезапный глухой звук заставил ее распластаться в траве. Несмотря на усталость, сердце отозвалось на этот звук бешеным стуком, а в висках что-то тоненько засвистело. Хорошо, что она не осталась в саду: среди деревьев замелькали татарские лошадки. Одного из всадников она разглядела отчетливо – широкое смуглое лицо, раскосые щелочки глаз, жидкая бороденка. Сдается, она встречалась с ним. А может, он был среди тех, кто овладел ею там, в часовне?

Они проехали совсем близко, но ее не увидели. В груди поднялась волна благодарности. Только позже, много позже она поняла, что благодарность была обращена не к Господу и его святым, а к Дажбогу, повелителю небесного огня, защитнику слабых. Еще одно давнее воспоминание, еще один призрак.

Ко времени, когда она достигла болот, горизонт уже тронули сумерки. Дымы над Переяславлем по-прежнему были окрашены красными сполохами; окрестные деревни, вероятно, уже выгорели дотла. Кучками мерцали татарские костры, мелкие и кровавые, как и те, кто их запалил.

Прохладная грязь начала просачиваться в обувку, облила пальцы ног, поднялась до щиколоток. Варвара нашла бугорок, поросший сырой травой, и опустилась на него, скрючившись, вцепившись в упругий дерн и рыхлую почву. Земля, матерь всех и вся, прижми меня к себе, не отпускай, утешь свое несчастное дитя!

Проступили первые звезды. Она набралась решимости поплакать. Потом стянула с тела платье, слой за слоем. Ветерок овеял наготу лаской, и, связав одежки узелком, она прошлепала сквозь камыши до чистой воды. Наконец-то она может промыть рот и горло, напиться от души. Течение было медленным, кода не спеша обтекала каждую опаленную клеточку. Варвара яростно мыла и скребла себя, снова, снова и снова. Река миловала, голубила – женщина открыла ей свои чресла, повторяя молитвенно: «Очисти меня…»

Света звезд и Млечного Пути оказалось довольно, чтоб она нашла дорогу назад и постояла на бугорке, пока ветерок не обсушил ее. Обсушил до дрожи, но быстро. Губы тронула усмешка – что было бы, оставайся волосы длинными, однако они были острижены, спасибо монастырю, сегодня это кстати. Натягивая одежду, она ощутила тошноту – теперь стало ясно, что тряпки провоняли потом, кровью, татарами, и надеть их на себя стоило чуть не последних сил. Наверное, можно бы пока обойтись без одежды, но хотелось защититься от назойливого запаха дыма. Еще одно наследие, еще один урок веков – надлежит укрываться от холода ночи. Сколько она себя помнит, болезни обходили ее стороной, но сегодня она ослабла так, что лихорадка может и одолеть ее…

Съежившись на своем бугорке. Варвара погрузилась 8 полусон. Только призраки не оставляли ее, тараторили без умолку.

Рассвет привел ее в чувство, она чихнула, застонала, вздрогнула. По мере того как на земле креп день, такая же холодная ясность нарастала и в сердце. Осторожно шелохнувшись в своем убежище, она убедилась, что руки и ноги снова начали слушаться, да и боль смягчилась. Конечно, раны еще поноют, но как потеплеет – притихнут и вскорости заживут.

Держалась она скрытно, глубоко в камышах, хотя время от времени дерзала осторожно выглянуть наружу. Видела, как татары водили лошадей на водопой, но река милостиво унесла их запахи прежде, чем вонь достигла Варвары. Видела, как она скачут то туда, то сюда, а нередко и возвращаются, нагруженные добычей. Мельком, когда лагерные толпы чуть раздвигались, видела и пленников под конной охраной – юношей, молодых женщин, кого стоило держать в рабстве. Все остальные лежали мертвыми на пожарищах.

Памяти о последних часах в монастыре по-прежнему не было: наверное, стукнули по голове. В общем-то, нужды все доподлинно вспомнить она не испытывала, происшедшее нетрудно было восполнить в воображении. Как только захватчики вломились в святые стены, монахини, надо думать, бросились врассыпную. Не исключено, что именно она, Варвара, схватила Елену за руку и потащила в часовню святой Евдокии. Маленькая часовня стояла на отшибе, никаких ценностей там не держали, и можно было надеяться, что дьяволы обойдут ее стороной. Увы, не обошли.

А что потом? Как умерла Елена? Сама Варвара – что ж, вероятно, она пыталась сопротивляться, и потребовалось трое или четверо, чтобы держать ее по очереди. Варвара была крупная, сильная, прошла многие испытания, привыкла сама стоять за себя. Кто-то из татар, возможно, после того как она его укусила, грохнул ее затылком об пол. А Елена, напротив, была маленькой, хрупкой, мечтательной тихоней. Елена только и могла, что лежать там, куда ее бросили, пока насильники продолжали свое грязное дело. И, возможно, последний из них по примеру своего дружка, расправившегося с Варварой, усмехнулся и проделал то же самое с Еленой, только ее-то удар убил на месте. Они поди решили, что Варвара умерла тоже, подтянули штаны и у шли, – а скорее, им было просто все равно.

Спасибо, хоть не потянулись за ножами. Ножевой раны Варвара могла бы и не пережить. Череп у нее оказался крепким, но пусти они в ход ножи, она могла бы и не очнуться вовремя и не выползти из часовни – и жизненная сила, позволяющая ей держаться не старея, тут не помогла бы. Следовало бы вознести хвалу Господу, что случилось именно так, а не иначе.

– Нет, – прошептала она, – сначала прими мою благодарность за то, что Елена мертва. Насилие сломило бы ее, воспоминания терзали бы ее днем и ночью, не отпускали бы ни на шаг…

За что еще благодарить, Варвара так и не решила.

Бормотала река, медленно шли часы. Щебетали птицы. Жужжали мухи, привлеченные ее зловонной одеждой. Дал о себе знать голод, – но она припомнила давнюю уловку и легла животом в тину у заводи, среди нанесенных течением веток. Легла и набралась терпения.

Она была не одна – призраки подбирались все ближе. Прикасались к ней, тянули к себе, нашептывали, манили. Первыми явились самые гнусные: пьяные мужья и два негодяя, сумевшие овладеть ею насильно в годы странствий. Был и третий, но того она сумела упредить, всадив в него кинжал.

– Горите на адском костре вместе с татарами, – прорычала она, как волчица. – Я пережила вас – и их тоже переживу…

И даже самая память о них сотрется. И, отогнав прежних призраков, она призовет новых. Быть может, на это уйдут годы – уж лет ей не занимать, – но сила, позволившая ей жить так долго, рано или поздно опять дарует ей счастье.

– Добрые мужики, вернитесь ко мне. Мне вас так не хватает. Мы же были счастливы вместе, разве нет?

Отец. Седобородый дедушка, у которого она умела выпросить что угодно. Старший брат Богдан – они, бывало, дрались, а потом он вырос достойным человеком, пока болезнь не скрутила его и не выела ему нутро. И младший брат, и сестренки – они иногда дразнились, но все равно она их любила. Соседи. И среди них Дир, застенчиво целовавший ее на медовом лугу; ей было тогда двенадцать, и мир от его поцелуев ходил ходуном, Силач Владимир, первый из ее мужей, – даже когда старость согнула его и опустошила, он оставался с ней нежен. Дальнейшие мужья – ведь кое-кто из них ей нравился! Друзья, которые поддерживали ее, священники, у которых она искала утешения в печали. И не только священники: как памятен, например, уродец Глеб Ильин, однако и неудивительно – ведь он стал первым из тех, кто помогал ей спастись, когда домашний очаг оборачивался ловушкой. И, конечно, ее сыновья, сыновья и внуки, дочери и внучки, а затем и правнуки, – безжалостное время прибрало их одного за другим. Призраки не были безликими, однако их лица с годами менялись, старели, пока в конце концов не скрывались под маской смерти.

Нет, не все, не все. Некоторых она встречала лишь мимолетно – и не странно ли, что они помнятся так живо? Как звали того иноземного купца – Кадок? Вот именно – Кадок. Можно лишь радоваться, что ей не выпало видеть, как он увядает. Сколько лет минуло с той волшебной ночи в Киеве? Сотни две, наверное, не меньше. Конечно, он мог погибнуть, и не дожив, в расцвете молодости.

Другие любовники ушли в туман. А кое в ком из них она вообще не была уверена – то ли они существовали на самом деле, то ли пришли из грез и каким-то образом прилипли к памяти.

Взметая брызги, из камышей выпрыгнула лягушка и бултыхнулась в заводь. И устроилась на коряге, бело-зеленая, жирная, выслеживая зазевавшихся мух. Варвара оставалась недвижимой, пока лягва не перестала обращать на нее внимание. И тогда стремительно выбросила руку. Лягушка брыкалась как могла, она была холодная и скользкая, но Варвара исхитрилась стукнуть ее по голове. Разорвала на части и впилась в нее зубами, сгладывая мясо с костей, а пустую шкурку швырнула в реку, признательная своей удаче. На стремнине качались утки – можно бы раздеться, неслышно нырнуть, подплыть под водой и ухватить какую-нибудь за лапы. Однако не стоит – могут заметить татары. Вместо этого она поискала осоку со съедобными корешками. Да, лесные навыки не пропали, а по сути и не исчезали никогда.

С другой стороны… Что привело ее в монастырь? Крепнущее в душе отчаяние, чувство, что самая душа распадается и покидает ее? Нет, это не вся правда. Просто ей слишком часто случалось говорить другим «прощай». А Божья обитель обещала убежище на длительный срок.

Спору нет, она нашла там покой, если не внутренний, то хотя бы внешний. Однако зов плоти не желал гаснуть, и не в последнюю очередь жажда вновь ощутить у себя на руках крохотный теплый комочек, выкормить его грудью. Она держала себя в узде, однако подчас плоть гневалась над устоями веры и, предпочитая прежних земных богов, рвалась за монастырские стены, за замкнутые ими горизонты. Отсюда и мелкие грешки – она гневалась на сестер, проявляла нетерпение на исповеди и в однообразных повседневных обетах. Тем не менее, в общем и целом, монастырь давал ей покой. В промежутках между молитвами, припадками раздражения и недоуменными поисками никак не дающейся святости выпадали часы, когда она могла капля за каплей, год за годом воссоздавать себя. Научилась владеть воспоминаниями, держать их в повиновении, не позволяя ни уходить бесследно, ни подавлять ее своей бессчетностью. Вроде бы призраки были на время усмирены.

В камышах прошелестел ветер. Ее передернул озноб. Какими бы благими ни были ее намерения – что, если ей суждено потерпеть неудачу? Что, если она на всем свете единственная в своем роде – или, еще того хуже, что, если удел таких, как она, – сойти с ума и погибнуть, не свершив ничего?

Но может, все-таки не ей одной даровано не то благословение, не то проклятие бессмертия? Конечно, в монастыре не нашлось записей о таких людях, не считая Мафусаила, жившего на заре мироздания. Да и она никому ни словом не обмолвилась о своем возрасте, нажитая веками осмотрительность не позволила. Она явилась в монастырь как вдова, решившаяся на постриг, ибо церковь одобрительно относится к вдовам, совершающим такое деяние. Разумеется, когда прошли десятилетия, а она, к изумлению окружающих, сохранила телесную молодость…

На болота обрушился шум – крики, ржание, барабанный бой. Она поспешно выглянула из своего тайника. Татары увязали добычу, кое-как построились и собрались уезжать. Пленников она не разглядела, хоть и догадалась, что их погонят с обозом. Из-за почерневших, порушенных стен Переяславля до сих пор сочился тощий дымок.

Татары двигались на северо-запад, от Трубежа к Днепру и Киеву. Великий город лежал всего-то в одном дне пути отсюда, верхом и того меньше. О Христос, яви милосердие, неужели они вознамерились взять Киев?

Нет, конечно, для этого их слишком мало. Но есть и другие отряды, рыскающие по всей земле Русской. Их хан – или кто там у них? – осуществляет дьявольский замысел. Отряды соберутся вместе, заточат мечи, притупившиеся в кровавых бойнях, и двинутся дальше единой ордой.

В храме Божием я искала вечного спасения, мелькнула мысль. А теперь своими глазами видела, что и храмам может прийти конец.

А мне? Мне тоже?

Да, я могу умереть от клинка, в огне, от голода или наводнения; значит, рано или поздно я все равно умру. Уже сейчас среди тех, по сравнению с которыми я бессмертна, я сама призрак, а то и хуже, чем призрак.

Сперва другие монашки, потом монахи и окрестные попы, а в конце концов, и миряне стали дивиться на сестру Варвару. Лет через пятьдесят монастырской жизни крестьяне завели обычай обращаться к ней за помощью в своих горестях, начали появляться и ходоки из дальних мест. Как она и опасалась с самого пострижения, у нее не осталось выхода, кроме как рассказать исповеднику правду. Едва она ушла с исповеди, тот передал ее рассказ настоятелю Симеону, а Симеон собирался отписать самому митрополиту. Если не думать, что в обители Богородицы завелась собственная святая – а сестра Варвара заверяла, что святой ее считать нельзя, – следовательно, свершилось чудо.

Как сложилась бы ее жизнь дальше? Теперь можно не гадать: настоятель, священнослужители, почитатели – все мертвы, монастырские записи сгорели. И все вокруг разрушено, или скоро будет разрушено, или обречено на забвение: у каждого уцелевшего слишком много личных утрат. Может, память о сестре Варваре и удержится в умах двух-трех человек, но вряд ли распространится дальше и умрет вместе с ними.

Татарское нашествие – гнев Божий? Пришел ли Господь к решению, что она недостойна, или просто освобождает ее от ноши, какой ни один потомок Адама и Евы не в силах снести? Или, оскверненная и поруганная, она все равно призвана исполнить некое предназначение и, как втайне надеется, небезразлична Ему?

Она вцепилась в свой травянистый бугорок. Земля и солнце, луна и звезды, ветер и дождь и любовь, – как ни кинь, а прежние боги ближе и понятнее, чем суровый Христос. Только люди забросили их, они сохранились лишь в танцах и пиршественных обрядах, в сказках и песнях у костра; они обернулись призраками. Но во веки веков в небесах над Россией будут сверкать молнии и греметь громы, предвещая возмездие за неправедные поступки, а уж выступит мстителем Перун или святой Георгий – какая разница…

Варвара набиралась сил от земли, как младенец от молока. Едва татары скрылись из виду, она вскочила на ноги и, потрясая им вслед кулаками, воскликнула:

– Нас не сломить! Мы переживем вас и, в конце концов, сокрушим, мы вернем себе все, что было нашим!

Чуть успокоившись, она вновь сбросила одежду, выполоскала в реке, разложила на косогоре для просушки. А сама тем временем вымылась еще раз и подкрепилась корешками, какие нашла.

Под утро она отправилась обследовать развалины – монастырские и городские. Повсюду – только зола, головешки, битые кирпичи, каменное крошево. Две колокольни выстояли, но в прокопченных церквах лежали трупы. Еще больше людей было побито на улицах, и этим выпала худшая участь. Над ними ссорились стервятники, недовольно орали, взлетая при ее приближении. И она не могла тут ничем помочь, разве что помолиться.

Хорошенько порыскав, она обнаружила полезные вещи – одежду, обувь, неповрежденный нож. Подбирая добро, она с улыбкой шептала «спасибо», обращаясь к призраку бывшего владельца. Путь ей предстоит долгий, в лучшем случае трудный, а то и опасный. Она не остановится, пока не отыщет новый дом, каков бы он ни был, – важно лишь, чтоб он ей понравился. Прежде чем тронуться дальше, она обратилась к рассветным небесам:

– Попомните мое имя. Я больше не Варвара. Я опять Свобода…