Текст книги "Чёлн на миллион лет"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)

2

Она не любила ночевать там же, где работает. Помнится, в Чикаго до квартиры было всего пять кварталов. Обычно она освобождалась часа в два-три ночи, и день оставался в полном ее распоряжении – в это время дело шло ни шатко ни валко, и Сэди вполне справлялась одна. Она ходила по магазинам, наслаждалась цветами и теплым солнышком в Джексон-парке, заходила в какой-нибудь музей или выезжала на трамвае – иногда одна, иногда с парочкой девиц, – словом, вела себя как приличная дама.

Фонари тогда были газовыми, и мостовая казалась пепельно-серой, бесприютной и пустынной, как лунный пейзаж. При всей легкости ее походки шаги отдавались эхом в ушах. А вышедшие из переулка двое казались лишь тенями, пока не взяли ее в клещи, пристроившись по сторонам.

Ее охватил пронзительный леденящий ужас, но она проглотила испуганный вскрик. Рослый небритый громила справа вонял потом. Тот, что слева, был почти мальчишкой. В лице его не было ни кровинки, лишь иногда оно становилось гнилостно-желтым, как свет фонарей. Время от времени он хихикал.

– Приветик, миссис Росс, – подал надтреснутый голос громила. – Чудный вечерок, а?

Оставалось мысленно попрекать себя: дура я, дура! Надо было остерегаться, надо было потратиться на телохранителя – так нет же, не потрудилась! А все потому, что тряслась над каждым центом, приближающим грядущие годы свободы… Но тут же привычка столетий искоренила в ней безрассудный страх – сейчас это непозволительная роскошь.

– Оставьте меня, я вас не знаю!

– У-у, зато мы вас знаем. Сам мистер Сантони показал нам вас на улице, когда вы проходили мимо. И просил нас чуток с вами потолковать.

– Уходите, пока я не позвала полицию. Мальчишка вновь захихикал.

– Заткнись, Лью, ты слишком психуешь! – оборвал его громила и снова вкрадчиво заговорил с ней. – Ну-ну, миссис Росс, не надо так! Мы только и хотим, что потолковать маленько. Так что ступайте с нами, и без фокусов.

– Я поговорю с вашим боссом, мистером Сантони. Я еще раз с ним побеседую, если он настаивает. – Надо во что бы то ни стало выиграть время. – Да-да, сегодня же и поговорю…

– Нет-нет, сегодня вы его не увидите. Он говорит, в прошлый раз вы были очень неблагоразумны.

Чего хочет Сантони? Яснее ясного: хочет добавить мое дело к своему списку, хочет ликвидировать все независимые заведения в городе, чтобы все плясали под его дудку и платили ему дань. Боже, пошли нам человека с обрезом, пока не поздно!..

Но лично для нее уже поздно, слишком поздно.

– Он только и хочет, чтоб мы с Лью чуток с вами потолковали. Он не может терять время на пустые препирательства, понятно? Так что идите тихонько, и все будет в порядке. Лью, да уйми же наконец свою трясучку!

Она рванулась было прочь, но рослый тут же пресек попытку бегства. Скрутили ее так умело, что всякое сопротивление стало бесполезным: новые рывки привели бы только к вывиху плеча. За углом стоял кабриолет с кучером. Путь оказался совсем близким, и…

Громиле пришлось несколько раз сдерживать мальчишку – тот слишком разошелся. В перерывах между побоями громила обтирал ей лицо, приговаривая утешительные слова, давал покурить, а затем все начиналось сызнова. Многовековой опыт помогал ей избегать непоправимых увечий – непоправимых даже для нее, не то что для смертной. Кончилось тем, что похитители высадили ее из кабриолета прямо перед домом врача.

В больнице все не уставали изумляться, что на ней все заживает как на собаке, без единой отметины. Расспрашивать ее никто ни о чем не стал, но понять, что случилось, было нетрудно. Предполагали, что к выписке она подойдет кротким, застенчивым существом, улыбчивым без нужды. Но персонал заблуждался: несгибаемый организм не мог не породить столь же несгибаемый характер.

И все равно Карлотта Росс подбила итоги, распродала, что сумела, и пропала без вести. Она так и не узнала, кто из соперников прихлопнул Сантони, – она редко утруждала себя местью: с этой работой вполне справлялось за нее время. А она начала все заново, на новом месте – не забыв, однако, полученного урока.

3

– В общем, кручусь. Я приспособилась к жизни. По правде сказать, неплохо приспособилась, – рассмеялась Клара. – За такой-то срок вроде положено…

– Ты, наверно, ненавидишь мужчин?

– Да не жалей ты меня!.. Извини, я сперва вспылила не по делу, ты ведь ко мне по-хорошему, я понимаю. Нет, знаешь ли, я встречала довольно приличных типов – разумеется, не на работе. Те мне вовсе не нужны. Вернее, нужны их деньги, а не они сами. Все равно завести кого-нибудь всерьез и надолго мне не дано. Не могу я этого! А ты можешь?

– Навсегда? Естественно, нет. Вот разве что найдем кого-нибудь из наших… – Заметив выражение лица Клары, Лорейс быстро добавила: – …кто придется нам по нраву.

– Ты не против, если я еще выпью? Ничего, я сама налью. – Наполнив свой стакан, Клара достала из сумочки сигарету, а затем, оставив агрессивный тон, спросила чуть ли не застенчиво: – А как ты, Лорейс? Тебе-то каково? Ты говорила, что была рабыней. Должно быть, тебе пришлось несладко – наверно, похуже моего. Бог весть, сколько я перевидала рабов на своем веку!

– Порой бывало действительно туго. А иной раз я чувствовала себя в подобном положении… скажем, удобно. Но свободы я не знала – ив конце концов решилась бежать. Белые противники рабства помогли мне добраться до Канады. Там я нашла место прислуги.

Клара смерила Лорейс взглядом с головы до пят, вгляделась в ее лицо и пробормотала:

– Вот уж не подумала бы! Служанки так не держатся, да и говорят по-другому.

– Просто я переменилась. Хозяева помогли мне. Семейство Дюфур из Монреаля жило в достатке. Они были добрые люди, и когда заметили, что я изо всех сил стараюсь подняться над собой, то организовали для меня занятия. Разумеется, учеба шла после работы, а в те дни работали допоздна, так что на образование у меня ушли многие годы, но я буду благодарна Дюфурам до конца дней своих. Меня научили правильно говорить по-английски, читать, писать, считать. Общаясь с местными, сама так-сяк освоила французский. Когда позволяли обстоятельства, превращалась в настоящего книжного червя. Естественно, образование получилось лоскутное, нахваталась по верхушкам, но с течением лет сумела заполнить пробелы. Первым делом пришлось развить память, потому что в беспорядочной свалке, в какую превратился мой рассудок, становилось все трудней и трудней отыскать нужные сведения. Стало трудно даже просто думать не отвлекаясь. Надо было что-то предпринимать. Да ты, вероятно, и сама сталкивалась с такой же проблемой.

– Лет пятьдесят было жуть что такое! – кивнула Клара. – Я не соображала, где я, что я, а если что и помнила, то очень смутно и путано. Все могло бы кончиться очень скверно – пожалуй, я бы просто погибла, если бы… В общем, я попала в руки сводника, так что за меня думал он, а после – его сын. Они были по-своему неплохие ребята, а тут еще я не старею, какая-то необычная, может, заколдованная, – вот они и не осмеливались обращаться со мной дурно, были даже добры ко мне. Конечно, по меркам, принятым в восьмом веке на Ближнем Востоке. По-моему, они ни разу никому не проболтались о том, что я особенная, и каждые лет пять меняли город. А я тем временем мало-помалу разобралась с собой, и когда младший сводник умер, уже была готова опять жить своим умом. Если бессмертных много, то интересно, многим ли так повезло. Везде и во все времена помешанные и недоумки, лишенные опеки, обречены на гибель. Так ведь?

– Я тоже задумывалась об этом. Но мне повезло больше, чем тебе: начало двадцатого века подарило нам науку психологию. Пусть она пока еще неуклюже, на ощупь отыскивает дорогу – но идея, что разум можно изучить и поправить, сама по себе многое изменила. Мне довелось выяснить, что самогипноз… Впрочем, об этом можно и после. Нам еще столько нужно сказать друг другу!

– Значит, ты не впадала в такое помешательство, как я?

– Нет, мне удалось сохранить контроль над собой. Естественно, мне то и дело приходилось переезжать с места на место. Покидать Дюфуров было больно, но народ в округе уже начал поговаривать о моей удивительно затянувшейся молодости. Кроме того, захотелось добиться независимости, полной независимости от кого бы то ни было. Я меняла работу, осваивала новые профессии, а заодно копила деньги. В тысяча девятисотом перебралась обратно в Штаты – тут цветные все-таки менее заметны, чем в Канаде. А уж в Нью-Йорке на тебя вообще не обратят внимания, только держись как все. Для начала я открыла маленькое кафе. Дело сразу пошло неплохо, я ведь хорошая стряпуха, и со временем удалось скопить на заведение побольше, с музыкой и дансингом. С началом войны заработки пошли в гору, а сухой закон увеличил их еще больше. Мое заведение посещали только белые; для черных я завела забегаловку рангом пониже. Один из белых завсегдатаев стал моим другом. Он все уладил в мэрии, чтобы мне не приходилось ни платить лишнего, ни бояться гангстеров…

Клара окинула обстановку оценивающим взглядом:

– И ты будешь меня уверять, что купила это все на доход от двух забегаловок?!

– В проницательности тебе не откажешь, – улыбнулась Лорейс. – Ладно, если хочешь знать – недавно я приняла под крыло одного крупного контрабандиста. Он белый, и тем не менее…

4

Доналд О'Брайен обожал воду и ветер. Дом его был полон книг о мореплавании, по стенам развешены изображения кораблей, а на полках красовались модели судов, сделанные им собственноручно – хотя казалось просто невероятным, что эти хрупкие творения вышли из-под его грубых рук. Помимо мощного моторного катера, столь нужного в его бизнесе, на Лонг-Айленде у него была прогулочная яхта. И когда он начал брать свою черную «домоправительницу» на море, никто из членов яхт-клуба не стал возражать. Дона все любили, да и связываться с ним умные люди не рисковали.

Выплыв на широкий простор, яхта понеслась во весь дух, с шелестом рассекая волны и выбрасывая вверх веера искрящихся капель. Дон весело швырял в кильватерную струю оставшиеся от ленча объедки, и белые чайки то стремительно ныряли вниз, то парили над клином пены, расходящимся за кормой. Когда идешь под парусами по ветру, его свист спадает до вкрадчивости колыбельной, а соленый воздух кажется ласковым и нежным.

Переходя с галса на галс, рулевой должен быть осторожен. И хотя Дон прибрал шкот, чтобы избежать случайной переброски гика, точно управлять яхтой все равно оставалось непростой задачей. А Дон справлялся с ней без малейших усилий, тело выполняло привычные движения само, без контроля со стороны сознания. Он был облачен в зюйдвестку, но мыслями был сейчас далек от моря, и от прежней веселости на лице не осталось и следа.

– Ну почему? – настойчиво вопрошал он. – Почему ты отказываешься выйти за меня замуж? Я хочу сделать наши отношения честными, клянусь тебе!

– Они достаточно честны для меня, – рассмеялась она.

– Флора, я люблю тебя. Дело не только в том, что ты великолепна в постели – а ты великолепна, точно. Дело – как сказать? – в твоей душе, наверно. Ты отважна, мила и в тысячу раз умней меня. Я буду гордиться, если ты станешь матерью моих детей.

Смех погас. Она покачала головой:

– Мы слишком разные…

– Разве царь Соломон и царица Савская были слишком разными?

– Если бы жили в этой стране – да.

– Так тебя тревожит, как на это взглянет закон? Но ведь не все штаты запрещают смешанные браки, и в остальных вынуждены признавать эти браки, если церемония прошла там, где разрешено. Так записано в конституции!

И в той же конституции, подумалось ей, записано, что человеку после жаркого трудового дня нельзя выпить пива…

– Нет, меня тревожит то, с чем нам придется жить. Наши народы разделяет взаимная ненависть, стремление не иметь друг с другом ничего общего. Я не могу обречь на это наших детей.

– Но ведь есть и другие страны! – не уступал он. – Послушай – я уже говорил тебе, но все равно послушай! Не вечно же мне заниматься этим ремеслом. Еще несколько лет, и у меня будет столько денег, что и за сто лет не потратишь. Я человек осторожный и экономный, хоть и люблю покутить. Увезу тебя в Ирландию, во Францию. Ты ведь сама говорила, что всю жизнь мечтала повидать Францию, а мне там так понравилось, хоть и была война, что хочется вернуться. Мы сможем осесть, где пожелаем. Поселимся в каком-нибудь прелестном местечке, где никому не будет дела до цвета нашей кожи, были бы мы хорошими людьми.

– Вот подождем до твоей отставки, тогда и поговорим, – отрезала она.

А про себя добавила: быть может, к тому времени я сумей подготовить себя к мысли, что неумолимое время пожирает его изнутри. Может, я еще обрету уверенность, что, узнав обо мне всю правду, он не ожесточится – ведь обманывать его, по крайней мере в серьезных делах, я просто не сумею. Может, он еще будет рад, что я, по-прежнему полная сил, смогу держать его холодеющую руку до самого конца…

– Нет, сейчас! Если хочешь, можем сохранить это в тайне.

– Нет, дорогой, и не проси. – Взгляд ее был устремлен на пляску волн. – Не соглашусь ни открыто, ни тайно.

– А может, ты боишься стать женой уголовника? Клянусь Господом, живым они меня не возьмут! Да меня вообще не поймают, вот и все.

Она через плечо оглянулась на него – прядь каштановых волос выбилась из-под зюйдвестки на лоб, и сейчас Дон очень походил на мальчишку, охваченного искренней любовью. Флора вспомнила своих давно похороненных сыновей.

– Что толку от десятка слов, которые пробормочет мировой судья, если мы даже не сможем вместе показаться на людях?

– Я хочу принести тебе клятву верности.

– Ты уже приносил мне такую клятву неоднократно, самый дорогой ты мой человек! Я готова была разреветься от радости.

– Тогда еще одно, – сказал он грубовато. – Помирать я пока не собираюсь, но мало ли что – вот я и хочу обеспечить тебя на будущее. Пока наши отношения не узаконены, у меня сердце не на месте.

– Я не нуждаюсь в наследстве. Спасибо тебе, спасибо от всей души! Только, – она скорчила гримаску, – я не хочу иметь дела ни с адвокатами, ни с правительством.

– Вот оно как… – Дон с минуту молча покусывал нижнюю губу. Потом лицо его озарилось улыбкой, будто солнце выглянуло из-за туч. – Ну что ж, это я понимаю. Ладно. Только учти: я вовсе не отказался от мысли сделать тебя миссис О'Брайен. Я возьму тебя измором. А пока что приму свои меры. Все равно я не очень-то верю всяким банкирам, и сейчас самое время сбыть с рук всякую недвижимость. Мы переведем денежки в золото, и ты будешь знать, где запрятан клад.

– О Дон!

Деньги – мусор, а вот его намерения стоят всего мира и половины звезд небесных в придачу. Спустившись в кубрик, она стала перед ним на колени и прижалась к нему всем телом. Он наклонился, обнял ее за плечи и принялся искать ее губы своими, хрипло повторяя:

– Флора, моя прекрасная загадочная Флора!..

5

– Мы любили друг друга. Я никогда не боялась любить, Клара. Тебе бы не грех научиться этому.

Та раздавила сигарету в пепельнице и потянулась за новой.

– И чем кончилось?

– Таможенный катер перехватил его в 1924 году. – Голос Лорейс осел, с лица пропало всякое выражение. – Когда выяснилось, что он вот-вот оторвется, они открыли огонь. Он был убит.

– Ох, извини.

– Что ж, нам с тобой не привыкать к смертям. – Лорейс встряхнулась и взяла себя в руки. – Он оставил мне четверть миллиона в векселях на предъявителя. Мне пришлось уехать – я продала свои ночные клубы и четыре года провела, путешествуя по белу свету. Сначала Ирландия, Англия, Франция. Во Франции усовершенствовала свой французский, немного изучила Африку, потом поехала туда – сперва в Либерию, потом в колонии на побережье – надеялась узнать что-нибудь про своих предков. Завела много друзей в буше, ближе познакомилась с обычаями, о которых прежде читала в книгах, узнала, чем живут племена, их веру, ритуалы, тайные общества, традиции… Это заставило меня на обратном пути заглянуть на Гаити, где я тоже пожила немного.

– Воду? – распахнула глаза Клара.

– Буду, – поправила Лорейс. – Черная магия тут ни при чем, это религия. Она позволила людям остаться людьми в дни событий, едва ли не самых жестоких в истории, – да и теперь еще спасает тех, кто пребывает в омерзительных тисках нищеты и анархии. Там я вспомнила о собратьях, оставшихся дома, и вернулась в Гарлем.

– Ясно, – выдохнула Клара. – Ты основала культ. На лицо Лорейс на мгновение набежала мрачная тень.

– Ты думаешь, дескать, какой классный способ надувательства! Уверяю тебя, дело обстоит отнюдь не так.

– Нет-нет, я вовсе не то имела в виду…

– То самое, – Лорейс вздохнула. – Впрочем, ладно. Мысль вполне естественная, и винить тебя не за что. Но на деле мне нет нужды наживаться на суевериях – перед отъездом за рубеж я вложила свои средства, и очень удачно. Позже мне не понравилась ситуация на фондовом рынке, и я вовремя вышла из игры. О, я прекрасно прожила бы сама по себе. – Она посерьезнела. – Но здесь живет мой народ. И надо решить проблему моего собственного выживания на длительный срок – а теперь еще и твоего.

Клара не знала, как продолжать.

– А чем бы ты занялась, не организуй ты секты?

– Секты и их главы чересчур бросаются в глаза, особенно когда добиваются успеха, – быстро, бесстрастно ответила Лорейс. – То же и со всякими революционными движениями. Да и не хочу я революций – мне прекрасно известно, что кровопролитие ни к чему хорошему не ведет. Тебе-то это должно быть известно не хуже моего.

– Я об этом как-то не задумывалась, – скромно ответила Клара, совсем забыв о сигарете, дымящейся меж пальцев.

– Я организовала не секту, а… назовем это «обществом» в африканско-гаитянском смысле. Имей в виду, это не преступная организация и не компания бездельников; это часть некоего единого целого – культуры, нерасторжимое единство плоти, крови и духа. В моем обществе религия и магия тесно сплетены между собой. Сама я еще в Канаде перешла в католицизм, который, по-моему, стал одним из истоков вудуизма. Я не предписываю никому, какую церковь посещать, – просто открываю человеку глаза на то, что он не только христианин, а неотъемлемый элемент вечно живой Вселенной. Я не налагаю проклятий и не раздаю благословений, но говорю слова и свершаю ритуалы, в которых выступаю не как богиня и не как мессия, и даже не как святая, – просто как та, кому было дано ближе подойти к пониманию высших сил.

Мы не чураемся практической деятельности. Гаитянин понял бы, что стоит за принятым мной званием «мама-ло». Но я вовсе не пытаюсь добиться власти – ни голосованием, как республиканцы и демократы, ни насилием, как коммунисты, ни убеждением, как социалисты. Нет, моя политика заключается в том, что отдельные личности тихо-мирно объединяются под руководством добровольно признанного лидера – ив обстановке взаимовыручки строят будущее для себя самих.

– Извини, – покачала головой Клара, – но я как-то не улавливаю, о чем ты толкуешь.

– Не волнуйся, – ласково отозвалась Лорейс. – Пока что можешь рассматривать духовную сторону вопроса совсем просто: я предлагаю моим последователям что-то получше выпивки и кокаина. Что же до материальной стороны – теперь, когда очереди на биржах труда становятся все длиннее, слух о нас ширится, к нам приходит все больше и больше людей – черных, белых, пуэрториканцев, людей всех цветов кожи. Официально мы всего-навсего одна из многих сот добровольческих благотворительных групп. Потихоньку-помаленьку новичков проверяют, и если они достойны доверия, то проходят все ступени посвящения. Тогда мы принимаем их в общину, где они начинают жить, работать и верить – жизнь скромная, но с надеждой на будущее. А взамен они оказывают мне кое-какую помощь, если попрошу.

Она помолчала пару секунд и продолжала:

– Пока что не могу посвятить тебя во все подробности. Ты будешь учиться. Правду сказать, я и сама еще учусь. Я вовсе не строила грандиозных планов, а отыскивала дорогу на ощупь и отыскиваю до сих пор. Быть может, в конце нас ждет крах или медленное увядание. Но может статься… впрочем, я не пророк. Когда во главе организации стоит бессмертная, дело получает существенно иной оборот, но я пока толком не знаю, как воспользоваться этим преимуществом. В одном я уверена абсолютно: мы должны держаться в тени.

– А это возможно?

– Попытаемся. Надеюсь, что, говоря «мы», могу подразумевать и тебя. – Лорейс приподняла бокал. – За завтрашний день!

Клара присоединилась к тосту, хотя тревога не покидала ее.

– А каковы твои планы… на ближайшее будущее?

– Мои планы обширны, и тебе в них отводится значительная роль. Ведь ты кое-что скопила, верно? Ну вот – мы, то есть общество, ныне весьма рассредоточены и остро нуждаемся в оборотных средствах. Перед сообразительными людьми сейчас открываются широкие возможности. Например, из-за биржевого краха цены на акции упали почти до нуля.

– Это все депрессия. Но ты же вроде говорила, что не играешь на бирже.

– Если бы я могла точно предвидеть случившееся два года назад, в октябре, – рассмеялась Лорейс, – то вовремя распродала бы все без остатка и теперь держала бы Уолл-стрит в кулаке. Но я не волшебница и никогда на это не претендовала, а потому привыкла играть наверняка. Что вовсе не означает робости или недомыслия. Послушай, никакие депрессии не вечны. Людям всегда нужно будет нечто солидное – дома, машины, тысячи разнообразных товаров; рано или поздно у них опять появится возможность купить все это. Быть может, настоящие прибыли пойдут лет через пятьдесят, но бессмертным торопиться некуда.

– Ясно. – Клара просветлела: ей показалось, что она в чем-то разобралась. – Ладненько. Имея перед собой перспективу, как-нибудь перетерплю еще полсотни лет.

– Тебе не придется терпеть. Времена меняются.

– То, что нужно мужчинам, измениться не может.

– Верно. Зато могут измениться законы. Впрочем, не в этом суть. Клара, выбирайся из грязи, как только сможешь.

– Чего это ради? Чем же мне еще заняться? Я не умею ничего, кроме… – Не договорив, Клара с оттенком наивной отчаянности заявила: – Не хочу становиться твоей иждивенкой. Не хочу и не буду.

– Нет-нет, захребетников среди нас нет и не может быть! Помимо денежного взноса, ты должна будешь отрабатывать свое содержание. Пусть ты не хочешь этого признать, но у тебя за плечами опыт четырнадцати веков – а вместе с ним и приобретаемая опытом проницательность и интуиция. Мудрость досталась тебе горькой ценой, но она нужна нам.

– На кой черт?

– Чтоб укрепить нашу мощь.

– А? Погоди, ты же сказала…

– Я сказала, что не намерена свергать правительство, захватывать страну или совершать еще что-либо столь же глупое и эфемерное, – провозгласила Лорейс. – Я хочу прямо противоположного: наша организация должна обрести такую силу, чтобы мы могли сказать решительное «нет» любым поработителям, беснующимся толпам, правящим господам. Они силой захватили моего отца, заковали в цепи, увезли прочь от дома и продали. Когда я бежала, они гнались за мной, как за дичью, – и не попадись мне на пути нарушители их закона, меня непременно поймали бы. Несколько лет назад они застрелили моего любимого всего лишь за то, что он хотел доставить людям удовольствие, которое правители поставили под запрет. А ведь ему еще повезло! Он мог погибнуть и раньше, в этой чертовой бесполезной войне. Я могла бы и продолжать – но есть ли смысл? Ты могла бы рассказать в семь раз больше, ведь жила куда дольше моего.

И что было причиной этой бесконечной цепи унижений и смертей, как не то, что одним дана власть над другими? Пойми меня правильно, я не анархистка. Так уж устроен человек, что массой должна править горстка избранных. Иной раз правители даже хотят блага для всех – что бы там ни говорили, я уверена, что отцы-основатели Соединенных Штатов действовали с наилучшими намерениями, – но их благие стремления умерли вместе с ними.

Так что добиться хотя бы относительной безопасности, – завершила Лорейс свой монолог, – добиться права распоряжаться собственной жизнью можно лишь своими силами. Единство и несокрушимая решимость – вот способ стать независимыми от вершителей судеб мира. И мы, бессмертные, сможем завоевать независимость для себя, только если будем разумно направлять бедных и обездоленных к этой высокой цели.

Пойдешь ли ты со мной?