Текст книги "Королевский долг"

Автор книги: Пол Баррел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

Она звонила из гостиной Кенсингтонского дворца. Я как независимый свидетель сидел в это время рядом с ней и слышал каждое слово. Вскоре ее прямо затрясло оттого, что принц не видел ничего серьезного в этом происшествии, которое Диана считала преступлением. «Чарльз, ты что, меня не слышишь? Этот человек – чудовище!», – воскликнула принцесса.

Я не слышал, что говорит принц Чарльз, но ясно было, что он не собирается в это вникать. Он сказал жене, чтобы она не слушала чепуху, которую говорят слуги.

– Ты должен его уволить. Ты должен что-то предпринять! – молила она, но принц ее не слушал.

Принцесса знала, о каком слуге идет речь. С этого момента она его возненавидела. «Я знаю, что сделал этот негодяй. Я знаю, что он сделал с Джорджем, и я никогда его за это не прощу», – сказала она сквозь зубы после неудачной попытки поговорить с принцем Чарльзом.

Было предпринято небольшое расследование. В октябре 1996 года Джорджа Смита пригласила к себе на беседу королевский адвокат Фиона Шеклтон. В результате слугу, о котором шла речь, так и не уволили, а стресс, который получил Джордж, приписали переживаниям из-за войны в Персидском заливе. Он бросил работу, и ему пообещали пенсию в размере 40 000 фунтов.

Принцесса позаботилась о том, чтобы кассету никто никогда не нашел. Но, когда полиция занялась мной, она заинтересовалась тем, куда делась эта кассета, а также, какую угрозу она может собой представлять. Леди Сара Маккоркодейл обратилась в Скотленд-Ярд с просьбой выяснить, что было в той шкатулке. Принцесса показывала мне кассету, о которой идет речь, но никогда мне ее не давала. После ее смерти мы с леди Сарой увидели в шкатулке кассету, на которой не было никаких пометок, но не стали ее забирать, и она осталась лежать в шкатулке, которая запиралась на замок. О том, где хранится ключ от шкатулки, знали только я и леди Сара. Однако, как сообщила полиция, замок кто-то взломал и забрал кассету.

Милбурн признался в суде:

– Я искал содержимое шкатулки.

Так неожиданно я наконец узнал, почему полиция пришла ко мне с обыском.

Место для дачи свидетельских показаний заняла Максин де Бруннер, и все присутствовавшие в зале суда мысленно перенеслись в Хайгроув. 3 августа 2001 года она вместе с коммандером Джоном Йейтсом отправилась поговорить с принцем Чарльзом и принцем Уильямом относительно расследования, связанного со мной. Это случилось еще до того, как против меня выдвинули официальные обвинения. Согласно заявлению де Бруннер, а также результатам расследования, проведенного после разбирательства сэром Майклом Питом, обоим принцам сказали, что у полиции есть «веские основания», так как «они могут продемонстрировать, что после смерти Дианы, принцессы Уэльской, образ жизни и финансовое положение мистера Баррела сильно изменились», что у полиции «есть доказательства того, что многое из вещей, принадлежавших принцессе было распродано дельцам со всего света». Выяснилось также, что «некто снабдил полицию фотографиями, на которых слуги Дианы одеты в вещи, ранее принадлежавшие принцессе Уэльской…»

Все это было неправдой, и сама де Бруннер признала, что у них не было никаких доказательств и улик, достаточных для того, чтобы выдвинуть против меня обвинения, в результате которых я в глазах общественности предстал вором, который распродает украденные у принцессы вещи по всему миру, а его жена носит ее одежду. Бог знает, что обо мне подумали мой бывший хозяин и мальчик, который вырос у меня на глазах.

То, о чем говорили де Бруннер и принцы, чтобы прояснить ситуацию, не имело ничего общего с правдой. Было заявлено, что мое финансовое положение укрепилось благодаря тому, что я распродавал вещи из Кенсингтонского дворца. Но это было не так. Мое финансовое положение укрепилось только благодаря книге «Развлечения со вкусом», которую я написал, и лекциям, с которыми я выступал в качестве ее рекламы. А теперь приведу пример того, каким дотошным и серьезным было это расследование. В суде вдруг выяснилось, что де Бруннер понятия не имела ни об этой книге, ни о моих лекциях. Она сообщила, что причиной для разговора с принцами послужили не доказательства и улики, а некая информация, которую заполучила полиция.

Тогда миссис Джастис Рафферти, которая казалась не менее удивленной, чем все остальные, спросила:

– Правильно ли я поняла, что вы позволили принцам оставаться в заблуждении относительно этого расследования?

Де Бруннер, которая не приложила никаких усилий, чтобы рассказать принцам правду:

– Да, это так, – ответила она.

Лорд Карлайл продолжил опрос свидетеля: А вам не кажется, что ваше нежелание исправить свою ошибку причинило душевные страдания мистеру Баррелу? Де Бруннер:

– Я сожалею о том, что не сообщила принцу новых сведений.

Лорд Карлайл:

– Ведь вы вполне могли позвонить адвокату принца Уэльского, миссис Шеклтон, и сообщить ей о том, что непреднамеренно ввели его в заблуждение? Разве это было так трудно? Вы ведь вполне могли это сделать, да?

– Могла бы.

– Но не сделали?

– Нет, – ответила де Бруннер.

Как показало расследование, которое после суда провел сэр Майкл Пит: «Принц Чарльз прекрасно помнит, как удивился, когда ему сообщили о том, что есть доказательства, что Баррел распродает вещи Дианы… это сильно повлияло на его мнение».

Однако за два месяца до того как начался мой процесс, мои адвокаты, просмотрев материалы моего дела, попытались известить принца Чарльза об ошибке; мы стучали в двери, кричали в мегафон, зажигали яркие огни. Единственное, чего мы не сделали, так это не повесили напротив Сент-Джеймсского дворца гигантскую неоновую вывеску ПОЖАЛУЙСТА, ВЫСЛУШАЙТЕ НАС: ВАС ВВЕЛИ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ! Больше мы ничего не могли придумать, чтобы как-то привлечь к себе внимание обитателей дворца.

20 августа 2002 года лорд Карлайл встретился с Фионой Шеклтон и ее специалистом в области криминалистики Робертом Сибруком и предупредил их, что «решение принца Чарльза о том, чтобы поддержать обвинение, основывалось на необоснованной, заведомо ложной информации, которой его снабдили…» Через месяц, 30 сентября 2002 года, лорд Карлайл снова встретился с мистером Сибруком. Согласно материалам расследования, проведенного после судебного разбирательства, лорд Карлайл сказал: «…Наша защита строилась на том, что у Баррела были теплые, доверительные отношения с принцессой… эти отношения были своего рода бомбой замедленного действия… что было крайне опасно для королевской семьи, и полиция, введя в заблуждение членов королевской семьи, сделала все возможное, чтобы эта бомба взорвалась».

В коридоре у зала заседаний № 1 на доске объявлений висел небольшой лист бумаги с названием разбираемого дела. Запись гласила: «Королева против Баррела», что было надругательством над правдой. На скамье подсудимых меня мечтала увидеть вовсе не королева и не другие члены королевской семьи. На самом деле здесь слушалось другое дело: «Спенсеры против Баррела». Раньше у дворецкого были довольно неплохие отношения с семьей принцессы, но теперь они были испорчены.

Один человек, который был знаком с семьей принцессы, сказал мне, что Спенсерам «до чертиков надоело слушать о том, что Диана во всем полагалась на своего душку дворецкого». В Олд-Бейли Скотленд-Ярд предоставил им замечательный шанс доказать обратное.

Миссис Франсис Шенд Кидд медленно вошла в зал суда, опираясь на трость и еле-еле переступая ногами. Она была воплощением слабости и хрупкости. Худая седовласая старушка с хриплым, каркающим голосом. Присяжные смотрели на нее с состраданием, но я-то знал эту женщину! Когда она встала на место для дачи показаний, миссис Джастис Рафферти нагнулась к ней и сказала:

– Миссис Шенд Кидд, вам как удобнее – стоять или сидеть?

– Да можно и постоять немного.

– Давайте договоримся: если вы устанете стоять, то присядете, хорошо? И наоборот.

– Спасибо, Ваша Честь, – ответила благодарная миссис Шенд Кидд.

Уильям Бойс приступил к опросу:

– Надеюсь, вы не посчитаете нас жестокими, невежливыми или неучтивыми, но во время заседания мы будем называть вашу умершую дочь Дианой, принцессой Уэльской…

«Не волнуйтесь, мистер Бойс, – подумал я, – сама она называла свою дочку куда более „обидными" словами».

Когда прокурор знакомил ее с материалами дела, я не сводил с нее глаз. Она ни разу не посмотрела в мою сторону. Мне бы очень хотелось, чтобы она повернула голову и посмотрела на меня. За что вы так жестоки со мной? Неужели вы забыли, как подолгу сидели у нас дома после смерти принцессы? Неужели забыли, что подарили мне ее крест и цепочку? Что предлагали купить для нас домик в Лондоне? Чем я заслужил то, что сейчас происходит?

Но я знал ответ на последний вопрос. Я стал слишком близким другом ее дочери, принцесса считала меня настоящим членом семьи и была со мной в гораздо лучших отношениях, чем со своими родными. И это задевало Спенсеров. Отвечая на вопросы прокурора, миссис Шенд Кидд называла меня «подсудимым» или «мистером Баррелом», но ни разу – Полом.

Следующий вопрос Бойса вывел меня из раздумий:

– Как бы вы описали ваши отношения с дочерью?

– Между нами были любовь и доверие, – ответила она, и я немного сполз со скамьи.

– Между вами всегда были любовь и доверие или случались и разлады?

Миссис Шенд Кидд откашлялась:

– Да, разлады у нас бывали. Но мне кажется, в этом нет ничего странного, в любой семье иногда возникает недопонимание… Только впоследствии это недопонимание никак не отражается на отношениях между членами семьи.

Я тут же вспомнил один случай в Кенсингтонском дворце, за полгода до смерти принцессы, весной 1997 года. Я сидел у себя в буфетной и вдруг услышал рыдания на втором этаже.

– Пол! Иди сюда… быстрее! – закричала принцесса перегнувшись через перила.

Я взлетел по лестнице к принцессе, на которой был ее любимый белый халат. Она подняла телефонную трубку которую положила на ковер, перед камином, отделанным серым мрамором. На другом конце провода кто-то что-то говорил. Я часто слышал, как принцесса плачет от досады, когда ей становится жаль себя, но сейчас она рыдала совсем по другому поводу. Она села по-турецки на ковер, приложила трубку к уху и наклонилась вперед. Махнула мне рукой, подзывая. Я опустился на колени и тоже постарался прижать ухо к трубке.

Почти сразу я понял, что с Дианой говорит миссис Шенд Кидд. Принцесса хлюпала носом и качала головой, не веря собственным ушам. На нее обрушивался поток брани. Ее мать ясно давала понять, что она думает о том, что ее дочь ходит на свидания и близко общается с мужчинами-мусульманами. «Ты просто…» Она употребила слово, которым ни одна мать не назовет любимую дочь.

Принцесса бросила трубку и снова зарыдала. Я сел рядом и обнял ее за плечи.

– Пол, я больше никогда не стану разговаривать со своей матерью, – пообещала она.

Они действительно больше ни разу не разговаривали, а когда миссис Шенд Кидд посылала ей письма в Кенсингтонский дворец, принцесса узнавала почерк матери и отсылала назад, не вскрывая конверта, с пометкой: «Вернуть отправителю».

Настал черед лорда Карлайла задавать вопросы. Он делал это очень осторожно, тщательно подбирая каждое слово: – Я не собираюсь подробно расспрашивать вас о ваших отношениях с дочерью, но все-таки, если позволите, постараюсь прояснить ситуацию. Насколько мне известно, в последний раз вы разговаривали с дочерью Дианой весной 1997 года. Верно?

– Верно. Но это бывает в нашей семье. Она сама себя накрутила, и… – Тут миссис Шенд Кидд, сообразив, куда клонит мой адвокат, внезапно переключилась на меня, заявив о том, что я не так уж много значил для принцессы: – Мне кажется, мистер Баррел неверно понял… Я говорю о том, что она называла его «моей опорой». Она использовала это слово по отношению ко многим людям. Например, она часто называла меня своей «опорой» и «звездочкой».

– Но все-таки ваша дочь называла Пола Баррела, как вы выразились, «моя опора»? – спросил адвокат.

– Да»– ответила она, – но Диана и других так называла, в частности шоферов… охранников… и своих родных.

И вот присяжные услышали, что принцесса называла всех – даже тех, кто ее бросил – своей «опорой». А также, что миссис Шенд Кидд, из-за которой Диана так горько рыдала, якобы тоже была ее «опорой». Если бы только присяжные знали о той картине, которая всплыла в моей памяти. Как бы я хотел, чтобы лорд Карлайл сейчас рассказал об этом! Но я уже знал, что когда дело касается твоей свободы, лучше не рисковать.

Присяжные видели перед собой лишь хрупкую седовласую старушку, чье остроумие вызывало улыбки в зале. Она была матерью принцессы и нападать на нее сейчас было бы верхом глупости. Это могло настроить присяжных против меня. Лорду Карлайлу приходилось быть очень осторожным, буквально идти по лезвию ножа. Истина откроется потом, после суда. А на суде миссис Шенд Кидд растоптала мою репутацию и отдалила в глазах общественности меня от Дианы.

Лорд Карлайл спросил:

– Вы знали, что Пол Баррел был с вашей дочерью, когда бы она ни позвала, – с раннего утра, когда она просыпалась, и до поздней ночи, когда она ложилась спать?

Миссис Шенд Кидд ответила:

– Может, так и было. Дочь не обсуждала со мной свой распорядок дня.

– Но вы допускаете, что такое возможно?

– Нет, это вряд ли. Моя дочь очень часто отлучалась и дворца, уезжала, – судя по всему, миссис Шенд Кидд было приятно верить в это.

Но я не мог поверить в то, что слышал. Дальше – больше: она стала рассказывать о жизни во дворце, о том, как и кому там дарят подарки. Относительно принцессы она сказала так:

– Она очень бережно относилась к королевским вещам. А еще она всегда с большой осторожностью принимала подарки… И могу вас уверить, она никогда не дарила ничего, кроме подарков на Рождество и дни рождения.

Зато миссис Шенд Кидд объяснила, почему разорвала тогда документы. Она так яростно уничтожала историю, что мне пришлось даже поднять этот вопрос в разговоре с королевой, который состоялся в декабре 1997 года. В своем отчете я написал вот что: «После смерти принцессы я боялся, что существует целый заговор с целью исказить ход истории и вычеркнуть из нее некоторые этапы жизни принцессы. Миссис Франсис Шенд Кидд две недели подряд разрывала на клочки личные письма принцессы и документы».

Лорд Карлайл спросил;

– Вы в течение нескольких дней разрывали документы вашей дочери, так?

Миссис Шенд Кидд ответила:

– Это так.

– Сколько документов вы в итоге разорвали?

– Что-то около ста.

– И вы не сообщали Полу Баррелу, что именно вы разрываете, верно?

– Думаю, что не сообщала, – ответила она.

Теперь лорд Карлайл сосредоточил свое внимание на том, что я спас наследие принцессы;

– Вы знали о том, что Пол Баррел искренне заботился о репутации принцессы Дианы, и о том, чтобы сохранить ее наследие для истории?

– Да.

– Вы знали, что Пол Баррел не хотел, чтобы историю перекраивали, и в итоге леди Диана была выставлена в дурном свете?

– Нет, этого я не знала.

Она держалась до конца. Потом, когда допрос кончился, она прошла мимо, так и не взглянув мне в глаза.

В последний раз я виделся с леди Сарой Маккоркодейл спустя полгода после вынужденного увольнения из Мемориального фонда. Она шла по Вестминстерскому мосту, и мы обменялись парой фраз. Но по-хорошему после той встречи с ней и Энтони Джулиусом в баре возле Саутгемптон-роу, мы в первый раз встретились только в Олд-Бейли.

Давая в суде показания, она была, как всегда, уверена в себе, что характерно для аристократов. Я не сводил с нее глаз, в надежде, что она заметит мой взгляд. Вот уже второй Спенсер собирался свидетельствовать против меня.

Из всей семьи принцесса ближе всех была с леди Сарой. Диана часто говорила, что ей нравится ее чувство юмора. Именно поэтому принцесса часто брала ее в качестве придворной дамы в зарубежные поездки. После смерти Дианы мы с леди Сарой стали надежными союзниками. Я вспомнил, как она вложила мне в руку запонки, как она отдала Марии платье от Версаче, как она перевела на мой счет 50 000 фунтов из того, что им с матерью оставила принцесса, в знак благодарности за мою преданность. Может быть, у меня с ее сестрой были под конец слишком теплые отношения, и я слишком часто пускался в воспоминания о ней. Впрочем, сейчас, слушая ее, я думал только об одном: «Как наши отношения с леди Сарой могли дойти до такого?»

Она говорила практически об одном и том же: как возмущала ее моя уверенность в том, что я якобы обязан хранить все тайны ее сестры.

Уильям Бойс спросил ее;

– Что, по-вашему, могло законно оказаться во владении мистера Баррела?

Леди Сара ответила:

– Запонки, фотографии в рамках, шкатулки, булавки для галстука, галстуки, вот, пожалуй, и все.

Сидя на скамье подсудимых, я мысленно отмечал тех друзей и коллег, которые согласились дать показания против меня. А еще я замечал, сколько людей, которые могли бы выступить в мою защиту, молчали, не решаясь этого сделать.

Например, я всегда считал старшего бухгалтера принцессы, Майкла Гиббинса, своим другом. Выяснилось, что я ошибался. Этот бухгалтер начал работать у Дианы за год до ее смерти. Но, несмотря на это, он согласился выступить как свидетель обвинения и объяснить, насколько близкими у нас были отношения. Это было абсурдно. Его кабинет находился не в Кенсингтонском дворце, а в Сент-Джеймсском. Он ничего не знал о том, как проходила жизнь Дианы, что она делала у себя в гостиной, в столовой. Но из-за того что я один раз пожаловался ему, что очень устал под конец дня, он посчитал возможным говорить о том, что я чувствовал себя «незащищенным», работая у Дианы.

Уильям Бойс сообщил, что мистер Гиббинс рассказал полиции, будто наши отношения с Дианой были не такими уж теплыми. «Да, Диана относилась к нему тепло, но не до такой степени, как это описывает мистер Баррел», – сказал прокурор. Он даже предположил, что я подумывал переехать в Америку. Что ж, это правда. Я действительно подумывал переехать в Америку – потому что принцесса думала о том же.

Майкл Гиббинс явился в суд в пятницу, 25 октября. В этот же день королева, герцог Эдинбургский и принц Чарльз ехали на богослужение в собор Святого Павла в память погибших при бомбардировках на острове Бали. «Роллс-ройс» Ее Величества проехал по Ладгейт Хилл и пересек улицу, которая вела к Олд-Бейли. Через несколько дней все узнали, что разговор, который произошел между тремя персонами в этой машине, существенно повлиял на исход судебного разбирательства «Королева против Баррела».

В следующий понедельник меня неприятно удивила приходящая няня Ольга Пауэлл – она тоже выступила в качестве свидетеля обвинения. Ее очень любили принцесса, Уильям и Гарри. Уж ее-то я никак не ожидал здесь увидеть! Мы часто разговаривали о работе в Кенсингтонском дворце. Перед началом судебного разбирательства мы поговорили с ней, и она сказала, что не собирается быть ни свидетелем обвинения, ни свидетелем защиты. «Я уже старая, мне не нужна вся эта суета, беготня, волнения», – сказала она мне.

Когда она стояла в суде и рассказывала о принце Уильяме, я удивился, почему она вдруг решила выступить против меня. Вообще-то я понимал почему. Она хотела помочь Уильяму и Гарри. Но, делая это из благих побуждений, Ольга Пауэлл помогала обвинению занести надо мной молоток, который мог прибить меня к стене.

Из многочисленных камеристок принцессы, с которыми я работал, Хелен Уолш была, пожалуй, самой набожной, истинной католичкой, как моя Мария. Может быть, именно поэтому она рассказала суду правду. Как только она заняла место для дачи показаний, я заметил, что ей не хочется выступать в качестве свидетеля обвинения. Она говорила объективно, что случилось впервые за время этих заседаний, когда выступал свидетель обвинения. Хелен рассказала, как принцесса бросала на пол одежду, которая ей надоела, как она раздавала слугам разные безделушки и подарки, которые по каким-то причинам ей не подошли. Хелен она тоже подарила много разных вещей.

Удивившись, мистер Бойс спросил ее, что именно подарила ей принцесса.

– Ну, вообще-то, это мое личное дело, – ответила Xелен, и я с трудом смог подавить смех.

Мои адвокаты услышали, как кто-то из обвинения сказал:

– А я и не знал, что она на его стороне. Обвинение подходило ко всему с такой дотошностью,

что иногда это оборачивалось против них. Наконец-то все услышали о том, что в королевских семьях слугам принято дарить подарки, и что этой традиции уже много сотен лет. Выйдя из зала суда, я увидел Хелен в мраморном коридоре. Подсудимый и свидетельница обвинения бросились друг к другу и крепко обнялись.

– Хелен, спасибо тебе за столь честные слова, – поблагодарил ее я.

– Я всего лишь сказала правду, Пол. Вот и все.

В этот же день адвокат принца Чарльза Фиона Шеклтон долго проговорила с коммандером Джоном Йейтсом из Скотленд-Ярда. О том, к чему привела эта беседа, мы узнали только на следующий день.

Вторник 29 октября начался как обычный день. Накануне вечером мои адвокаты пришли к выводу, что в результате суд понял, что наши доказательства и доводы были более вескими, чем у обвинения, что сейчас мы завоевали расположение суда и, можно сказать, одержали верх. Завтра у меня будет возможность самому выступить в суде и рассказать всем правду. Лорд Карлайл договорился об этом. Через двадцать четыре часа начнется выступление защиты.

Никто из нас не мог даже предположить, что произойдет, когда мы войдем в зал суда. А произошло следующее: прессу, лорда Карлайла и других адвокатов попросили покинуть зал суда. Обвинение в это время беседовало за закрытыми дверями с миссис Джастис Рафферти. Рассмотрение дела отложили на час.

– Что все это значит? Это плохо, да? – спрашивал я лорда Карлайла. Но он и сам не знал.

Когда миссис Джастис Рафферти вернулась в зал суда, ее слова потрясли всех. Она сказала присяжным:

– Дамы и господа, прошу прощения за задержку. Сегодня заседание не может состояться. Я вас распускаю.

Вот и все. Она распустила присяжных по домам и отложила разбирательство до особого уведомления. Лорд Карлайл спросил у нее, в чем причина отсрочки. Миссис Джастис Рафферти отказалась ответить на его вопрос. Она встала. Все встали. Сегодня больше ничего в зале суда не произойдет. Было начало двенадцатого.

– Что происходит? Все нормально? – спрашивал я Эндрю Шоу.

– Гм, нет. Это все довольно странно.

Я не знал, что и думать. У меня голова кружилась от разных мыслей. За дверями суда толпились журналисты, столь же озадаченные, как и мы. В воздухе пахло тайной, какой-то интригой. Что-то произошло, но никто не знал, что именно.

В отведенном нам помещении на первом этаже мы ломали головы, что же стряслось.

– Может, у них появились новые доказательства? Что, если окажется, что они еще что-то раскопали? – паниковал я.

– Нет, Пол. Если бы дело было в доказательствах, нам бы сообщили. Тут что-то посерьезнее, – сказал лорд Карлайл. Немного подумав, он спросил: – Пол, может быть, ты забыл рассказать нам о чем-то, что имеет отношение к делу? Не вспомнишь?

Мы – я, лорд Карлайл, Рэй Герман, Эндрю Шоу и Шона – мучительно копались в деле, стараясь найти какую-нибудь зацепку. Мы были похожи на следователей из кино, которые зашли в тупик. Лорд Карлайл знал о том, что мне предлагали пожить на время суда в королевской резиденции, все знали о моей встрече с Марком Болландом. Может, это касается принца Чарльза? Или принца Уильяма? Или той встречи с королевой?

Как видите, я уже рассказал о том, что встречался с Ее Величеством. Об этом сообщалось еще в моих показаниях на предварительном расследовании. О встрече также упоминалось в показаниях на шестидесяти четырех страницах, которые были предназначены только для глаз моих адвокатов. Там говорилось: «Создавалось впечатление, что все, кого принцесса знала, хотели поделиться со мной своим горем. Даже королева… позволила мне встретиться с ней в Букингемском дворце. Аудиенция в ее личных апартаментах длилась три часа (!)». Вот и все, что там было об этой встрече. Просто потому, что мне и в голову не пришло написать подробнее. Я не видел смысла пересказывать весь разговор.

После того как разбирательство неожиданно отложили, я думал только об одном: что это значит? Мы начали прикидывать, что будет, если обвинение вызовет в качестве свидетеля принца Чарльза.

А что, если в качестве свидетеля они привлекут принца Уильяма? Мне стало плохо, когда я представил, как старший сын принцессы стоит в зале суда и дает показания против меня. Как только я представил себе такую картину, я уже не мог взять себя в руки. Мне стало казаться, что эта задержка может значить только одно: они готовятся представить в качестве свидетеля особу королевской крови. Я уже не контролировал свой страх.

К вечеру нам сообщили, что новое судебное заседание состоится только через два дня – в пятницу.

Я всю ночь не спал. С каждым часом мне в голову лезли все более ужасные мысли. Я сходил с ума оттого, что не знал, что происходит. Это была страшная пытка. Я зверел, когда думал о том, как надо мной глумится судебная система.

Все утро я мерил шагами свою комнату в доме Хартов. Мне нужно было на свежий воздух. Я уже несколько дней лелеял надежду, что меня могут оправдать, а эта задержка ее разрушила. Мне не было так плохо с того первого дня в суде. Я сказал, что схожу за молоком, и пошел гулять.

Я шел куда глаза глядят. В какой-то момент заметил, что я хожу по парку, идет сильный дождь, и люди пробегают мимо, пригнув головы. Я слышал хлюпанье шин по лужам, стук капель по зонтикам. Я один не спешил укрыться от дождя, не боялся промокнуть. Я посмотрел на часы: я «ушел за молоком» три часа назад. Я смотрел на людей и думал о том, что должен сейчас быть в суде и защищать свою честь, а не трястись тут в парке от страха. Мне хотелось кричать. Но поскольку это выглядело бы странно, я решил позвонить своему другу-журналисту, который занимался освещением дела, и высказать ему все, что накопилось у меня на душе. Я говорил со Стивом Денисом целых пятнадцать минут.

– Не знаю, сколько еще выдержу… Я схожу с ума. Как они могут так жестоко со мной обращаться? Что они такое нашли, что им нужно целых два дня? Я знаю: случится что-то ужасное. Я это чувствую.

– Пол, ты не знаешь, в чем там дело, – сказал Стив. – Может быть, появится очередной свидетель. Может быть, это конец. Может быть все, что угодно… и может быть, это что-то хорошее.

Он пытался утешить меня, но у меня не было сил даже сказать ему спасибо.

– Этого не может быть. Не говори мне об этом. Даже во сне я не надеюсь на хорошее.

Неизвестность убивала меня.

Кевин Харт отправился искать меня. Он нашел меня в парке, обнял за плечи и сказал:

– Идем. Надо чего-нибудь выпить.

В четверг вечером мы собрались на совещание в лондонском офисе лорда Карлайла. И снова мы сидели и ломали головы. Мы опять поговорили о письме, которое я послал принцу Уильяму, и о встрече с королевой.

– О чем вы говорили с ней? – спросил лорд Карлайл

– Обо всем. О Марии и моих сыновьях, о ее семье о принцессе, об Уильяме и Гарри. Я рассказал ей, что происходило в Кенсингтонском дворце. Мы много о чем говорили.

– Вы ей рассказали, что миссис Франсис Шенд Кидд рвала бумаги принцессы?

– Да.

Тут все посмотрели на меня.

– И… – начал лорд Карлайл. Он явно даже не знал, что сказать. – Почему же ты не сказал нам об этом раньше?

– Это был частный разговор. Мы тогда много о чем говорили.

Думаю, даже тогда мы все-таки не осознали, насколько важен был тот разговор. Это был очень серьезный козырь, защита могла его использовать еще в начале. Но и сейчас можно было включить его в показания, которые я дам в суде в пятницу. Вот о чем мы тогда думали. Никому тогда не пришло в голову, что у нас в руках такое оружие, которым можно легко уничтожить все обвинения.

О той моей встрече с королевой много чего говорили, высказывали предположения, давали циничные оценки. Да, я сказал королеве, что у меня хранились бумаги принцессы. Но я сказал ей не больше чем написал в письме принцу Уильяму 19 апреля 2001 года, а Служба уголовного преследования видела это письмо. Они видели там выражение «на хранение», но это их не волновало. Из моего письма принцу Уильяму, молчания Сент-Джеймсского дворца, обвинений, которые выдвинул против меня Скотленд-Ярд, можно было сделать только один вывод – мои письменные призывы к здравомыслию никого не интересовали.

И какая разница, в конце концов, сказать о том, что ты взял вещи на хранение, королеве – или принцу Уильяму? Более того, 5 февраля 2001 года я написал об этом и в письме принцу Чарльзу. Мне сказали, что письмо ему не передали. Но заместитель личного секретаря Марк Болланд точно его видел. Именно поэтому мне и в голову не приходило, насколько важно, что я заранее предупредил королеву.

И до сих пор я не могу взять в толк, почему это стало такой неожиданностью для Службы уголовного преследования, ведь они видели письмо, в котором я говорил принцу Уильяму, что взял вещи на хранение. То, что в пятницу сказал на суде Уильям Бойс, стало для меня ярчайшим доказательством фарсовой природы этого разбирательства. По-моему, его заявление ясно показало, насколько слепа была полиция и какое невнимание она проявила к обстоятельствам этого дела с самого начала – с января 2001 года.

* * *

В пятницу 1 ноября – в День Всех Святых – атмосфера была пропитана любопытством. Журналистов собрались сотни, столько, наверное, никогда еще не видели в Олд-Бейли. Я старался не думать о том, что принесет мне этот день. Выдержав две недели судебного разбирательства, я снова оказался в исходной точке. Меня переполнял страх.

– Произошло что-то очень важное, – сказал накануне лорд Карлайл.

Как назло, утром в Олд-Бейли сработала пожарная сигнализация, и всех спешно заставили покинуть здание. Я стоял рядом с лордом Карлайлом и Эндрю Шоу, а вокруг толпились журналисты, фотографы, операторы. Я старался выглядеть спокойным, пытаясь сосредоточиться на том, что говорили вокруг меня, но ничего не получалось. Я никак не мог справиться со своим нервным напряжением, и оно мешало мне собраться с мыслями.

Потом нас пригласили обратно в зал суда.

А за несколько минут до этого лорд Карлайл сказал:

– Полиция засуетилась, видимо собирается разъезжаться. Это хороший знак.

Он был первым в тот день, кто меня немного приободрил. Когда я ждал у зала суда, зазвонил мой сотовый. Это был журналист Стив Денис. Голос у него дрожал. Он стоял с другой стороны двойных дверей, возле лестницы.

– Пол, у них все рухнет. Никто не знает почему, но дело явно подходит к концу. Тут появились пресс-секретари из Службы уголовного преследования и лондонской полиция.