Текст книги "Королевский долг"

Автор книги: Пол Баррел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Мне сказали, что, когда принц Чарльз узнал о том, что случилось, он выразил недовольство. Он указал на то, что моя фамилия была в списках четыре недели, и никаких возражений не поступало, так что же изменилось в последнюю минуту? Он удивился, что нас не было, так же, как и его мать. Но «люди в сером» решили позаботиться, чтобы я близко не подходил к королеве.

24 июля мой посредник организовал мне встречу с заместителем личного секретаря принца Марком Болландом. И опять же, именно мистер Болланд попросил узнать у меня, смогу ли я встретиться с ним в Лондоне. Мы с посредником доехали в метро до станции Ковент-гарден, продираясь сквозь толпу, повернули налево и направились к клубу «Гаррик». Возле телефонных будок у офисного здания Канала 5 нас ждал Марк Болланд. Втроем мы пошли по Сент-Мартинс-лейн в сторону Трафальгарской площади.

Когда мы проходили мимо театра Герцога Йоркского, у мистера Болланда зазвонил мобильный. Он ответил. Сразу стало ясно, с кем он разговаривает.

– Да, Ваше Королевское Высочество… Да, я сейчас как раз с ним… Да, конечно…

Это был принц Чарльз. Значит, он знал о нашей встрече. Марк Болланд внимательно его слушал.

– Да, сэр… Удачной встречи с премьер-министром, сэр.

К тому времени мы уже прошли мимо театра «Колизей» и оказались возле паба «Корни-энд-Барроу». Было три часа дня.

– Когда-то я тоже так свободно мог общаться с принцем Чарльзом, – сказал я, и он понимающе улыбнулся. Взяв стаканы, мы уселись на барных стульях у столика в нише у окна. Думаю, мы были похожи на бизнесменов, решивших немного расслабиться после трудного утра. И разговор получился деловым.

Марк Болланд сказал, что Уильям и Гарри расстроены тем, что со мной случилось, а также, что принц Чарльз намерен «положить конец этой истории».

– Принц Чарльз очень о тебе беспокоится. Он считает, что тебя слишком долго подвергали изоляции. Но ему нужно знать, откуда у тебя те предметы, которые полиция обнаружила в твоем доме.

Я повторил ему то, что уже говорил своему адвокату: эти предметы либо принадлежали мне, либо были отданы мне принцессой или принцем, либо находились у меня на хранении – и добавил:

– Это какая-то гигантская ошибка. То, что происходит, – ненормально. Я не понимаю, почему меня тогда арестовали, но знаю, что арест сломал мою жизнь и жизнь моей семьи. Если дело будет разбираться и дальше, то на поверхность может всплыть много неприятного. Мне нужно встретиться с принцем Чарльзом и все ему объяснить.

Мы провели в пабе минут сорок. За это время мистер Болланд говорил не меньше, чем я. Поэтому я так удивился, когда впоследствии он говорил: «Пол Баррел плакался мне в жилетку, жаловался, что его жизнь разбита». На это я могу только сказать, что, видимо, ему нравилось выступать в роли жилетки, потому что он с пониманием слушал мои жалобы. Мы пожали друг другу руки и разошлись. На прощание он заверил меня, что постарается убедить принца Чарльза встретиться со мной на следующей неделе.

Верный своему слову, Болланд организовал встречу в Тетбери неподалеку от Хайгроува. 2 августа тот посредник позвонил мне и сказал: «Старший сын желает с тобой встретиться». Встреча была назначена на завтра.

Как выяснилось на королевском расследовании, принц Чарльз считал, что «если мистер Баррел принесет свои извинения и подтвердит еще раз… то, что писал принцу Уильяму… согласится вернуть все вещи и пообещает не раскрывать никакой информации, имеющей отношение к личной жизни принцессы, полиции не придется предъявлять обвинения мистеру Баррелу».

Было решено, что Фионе Шеклтон и Скотленд-Ярду незачем знать об этой встрече.

Я отправился на юг на машине. Чтобы поддержать меня, со мной поехал мой брат Грэм. Мы выехали 3 августа в 6 часов утра, прихватив с собой термос с чаем и бутерброды. День был жаркий. В такую погоду надо ходить в футболке и шортах, но я должен был выглядеть как можно достойнее, поэтому надел серый костюм, а манжеты рубашки заколол запонками в форме букв D, которые мне подарила принцесса. Я не знал, где именно состоится встреча, мне лишь сказали, что принц Чарльз встретится со мной после игры в поло. Он лично просил, чтобы встреча прошла не в Хайгроуве, чтобы мне не нужно было проходить через полицейский пост. Мне показалось, мы ехали целую вечность. Мы уже въехали в графство Глостер, когда у меня зазвонил сотовый. Было около полудня.

Звонил посредник.

– Ничего не выйдет. Произошел несчастный случай.

У меня екнуло сердце. Я припарковался на ближайшей заправочной станции.

– Ты что, шутишь?!

Принц Чарльз упал с лошади и потерял сознание. Его увезли в больницу. Получилось, что мы зря пять часов умирали от жары в машине; пришлось разворачиваться и ехать обратно в Чешир.

– Ну, значит, все. Теперь суд неизбежен, – сказал я Грэму.

Я тогда думал только одно: «Как подозрительно, что он упал с лошади как раз тогда, когда мы должны были встретиться».

Позже оказалось, что я был прав, заподозрив, что это не случайность. Утром 3 августа до игры в поло принц Чарльз вместе с принцем Уильямом встретились с Максин де Брукнер и коммандером Джоном Йейтсом из Скотленд-Ярда. Во время этой встречи принцу изложили обстоятельства дела, причем в сильно искаженной форме. Но им удалось ввести принца Чарльза и его сына в заблуждение. Они усомнились в моей невиновности.

8 августа полиция сделала ход, лишивший меня доступа к Сент-Джеймсскому дворцу. Милберн потребовал от Болланда, чтобы тот подписал бумагу, где говорилось, что Болланд будет выступать как свидетель обвинения. Теперь он не сможет общаться со мной.

Вот показания Майкла Болланда из расследования сэра Майкла Пита: «В полиции мне открыто признались, что потребовали от меня подписать эту бумагу, чтобы воплотить некий хитроумный план. Таким образом они хотели предотвратить дальнейшие контакты между мистером Баррелом и мистером Болландом».

Полиции удалось заставить принца Чарльза и принца Уильяма сомневаться в моей невиновности, им удалось лишить меня единственного способа связаться с ними. Они хотели довести дело до скандального судебного разбирательства, на этом они и сосредоточились. Им было некогда смотреть по сторонам.

В четверг 16 августа я снова оказался в полицейском участке Вест-Энда. Мы с Эндрю Шоу пришли сюда, чтобы передать полицейским мои показания. Тридцать девять страниц текста – двадцать шесть пунктов, в которых объяснялось, насколько я был близок к принцессе, как некоторые из вещей попали ко мне, до какой степени она мне доверяла. Это была моя последняя попытка воззвать к здравому смыслу следователей. За казенным языком скрывался истерический призыв остановиться, оглядеться вокруг и понять, чем они рискуют, затевая это дело.

– Вот показания, которые мы готовы вам дать, – сказал Эндрю Шоу, положив пачку листов на стол в комнате для допросов.

Милберн ушел читать. Меньше чем через час он вернулся с ответом.

– Мистер Баррел, вы обвиняетесь в краже по трем пунктам…

У меня засосало под ложечкой. Меня обвиняли в краже 315 предметов из владений покойной принцессы Уэльской Дианы.

Меня обвиняли в краже 6 предметов принца Чарльза.

Меня обвиняли в краже 21 предмета принца Уильяма.

Выдвигая все эти обвинения, полицейские были уверены, что в какой-то момент между 1 января 1997 года (то есть за восемь месяцев до смерти принцессы) и 30 июня 1998 года я украл из Кенсингтонского дворца столько вещей, что ими можно было доверху заполнить кузов небольшого грузовичка.

Милберн читал мне обвинения, а я не понимал, что происходит. Почему королевская семья не вмешалась? Что все это значит? Чем я заслужил все это? Вот какие вопросы роились у меня в голове, когда напротив меня сел детектив-сержант и сказал: «Я считаю, что ты все это украл. И вот что я скажу: за двадцать лет службы в полиции я еще ни разу не видел такого гнусного злоупотребления доверием».

Но было видно, что он прочитал мои показания. Там я говорил о близких отношениях принцессы с разными людьми. Я, естественно, не называл имен. И сделано это было исключительно для того, чтобы доказать, как она мне доверяла.

– А были ли ваши отношения с принцессой такими уж возвышенными? – спросил Милберн. Видимо, мои показания не удовлетворили любопытства даже полицейских.

Меня вывели в коридор, провели в другую комнату. Там я повернулся к Эндрю Шоу и, сдерживая слезы, сказал:

– Я не могу в это поверить! Я просто не могу в это поверить.

Врач велел мне открыть рот, взял мазок для анализа ДНК. В другой комнате меня заставили окунуть пальцы в чернила для снятия отпечатков. Потом велели встать у стены, повернуть голову вправо, влево, анфас. Сделали три снимка, на которых отразилось все мое отчаяние. Я чувствовал себя одновременно и преступником, и зверем в цирке, который из-под палки выделывает трюки на потеху публике.

Вспышки фотоаппарата для меня плавно перешли в свет прожекторов, заливавший ступеньки у входа в суд Боу-стрит, где на следующий день разыгрывался первый акт того фарса, который решил устроить Скотленд-Ярд. В окружении полиции и прессы я пробирался к зданию, низко опустив голову. Я даже не увидел того, кто ударил меня в ухо, только почувствовал резкую боль. Это кто-то из толпы умудрился все же пробраться ко мне и выразить свое отношение.

– Не останавливайся, Пол! – кричал мне мой брат Грэм. Он вместе с полицейскими старался не подпустить ко мне толпу. До меня вдруг дошло, что многим не нужен был никакой суд, они и так уже решили, что я обворовал принцессу. Они меня ненавидели. Все будут меня ненавидеть. А сейчас мне придется пройти через унижение. Когда сидишь на скамье подсудимых, даже если ты чист перед законом и собственной совестью, то все равно чувствуешь себя преступником. Мне хотелось, чтобы это первое слушание скорее закончилось. Нигде не понимаешь так хорошо, как в суде, реальность ситуации, которая казалась раньше фантастической и невероятной. Вера в то, что я невиновен, которая поддерживала меня все это время, сменилась безграничным стыдом. Вот что делает с людьми скамья подсудимых. Она покрывает тебя позором и не позволяет даже поднять головы, чтобы взглянуть, кто указывает на тебя пальцем.

Чтобы сделать мое унижение полным, а заодно и подмаслить прессу, было решено, что уже на первом слушании дело изложат целиком. В другом случае приставы лишь кратко перечислили бы выдвинутые обвинения, но на этот раз все было по-особенному. Журналистам описали в подробностях все 342 предмета, изъятые из моего дома: каждую фотопленку, каждый диск с указанием исполнителей записанных на нем песен, каждый предмет одежды с указанием цвета и фасона. Выглядело это примерно так: «Предмет № 193: черная кожаная сумка с серебристыми металлическими ручками, внутри – чек из аптеки «Бутс», черная пластмассовая зажигалка и губная помада». «Предмет № 3: металлическая мельница для перца». «Предмет № 240: Библия» (та самая, которую я читал во время бдений). «Предмет № 245: блокнот со списком лиц, пострадавших от противопехотных мин».

30 августа сэр Майкл Пит, недавно назначенный личным секретарем принца Чарльза, встретился с представителями Скотленд-Ярда и выразил сомнения в достаточности улик. Королевское расследование показало: «Сэра Майкла больше всего беспокоили те последствия, которые может иметь этот суд… Он также выражал опасения, что доказательств недостаточно и суд может оправдать подсудимого. Он считал, что улик против Пола Баррела у полиции мало».

Но как бы там ни было, путь назад был заказан. Спенсеры хотели, чтобы я испил эту чашу до дна.

На следующий день я с одиннадцатью своими родственниками отправился во Флориду. В аэропорте в Манчестере мой взгляд невольно ловил заголовки в газетах, в руках пассажиров: «Стойкий дворецкий вот-вот рухнет?» вопрошала «Дейли Миррор», «Дворецкого Дианы обвиняют в краже на сумму в 5 тысяч фунтов» говорила «Таймс». «Сенсационное дело дворецкого: после совещания в Хайгроуве ему вынесли обвинения», – кричала «Дейли Мейл». Когда мы приехали на виллу под Орландо, эмоции, которые я старался сдерживать последние сорок восемь часов, вылились наружу. «Плакал как дитя», – позже говорил обо мне мой брат Грэм.

В Британии я мог спрятаться от прессы, но мне некуда было деться от психологического давления. Это был ад. Это было невыносимо. Я все время себя казнил, у меня не было сил трезво оценить ситуацию. Так же и здесь: я не мог сидеть на месте, не говоря уже о том, чтобы отдыхать и наслаждаться солнцем. Я измучил себя своими волнениями и страхами. Но уже сам факт, что мне предъявили обвинение, выжег неизгладимый след на моем чувстве собственного достоинства, которое так много для меня значило.

Но я не хотел портить своей семье отдых. Я мужественно старался держаться, я съездил с ними в Диснейленд, посетил НАСА.

Но к середине поездки усталость и психическое истощение взяли свое. У меня на ступнях облезла кожа, я не мог ходить. Меня отвезли в больницу. Врачи сказали, что причина заболевания – нервы.

К концу 2001 года наша семья осталась почти без денег. В банке нас предупреждали, что если нам не удастся в следующие три месяца достать денег, то придется перезаложить дом. Мария вернула в магазин кольцо с аквамарином, которое я подарил ей на Рождество. Дела стали совсем плохи. Нам нечем было выплачивать кредит за дом, мы уже просрочили очередной платеж. Не знаю, что бы мы тогда делали, если бы не щедрость наших друзей: семьи Эдвардсов из Рексхема, Райтов из Кентукки, Гинсбергов из Нью-Йорка, Сьюзи Кассем. Когда Скотленд-Ярд обнаружил, что на наш счет поступила крупная сумма от Гинсбергов, они решили, что тут и надо искать: и отправились допрашивать Гинсбергов в их квартиру на Пятой авеню.

– Но ведь это довольно крупная сумма, – говорили полицейские.

– Да, но мы обеспеченные люди, и нам нетрудно помочь другу, который нуждается в деньгах. Что в этом необычного?

Британским полицейским пришлось удовольствоваться этим ответом.

Нам даже пришлось расторгнуть договоры по полисам бессрочного страхования жизней Ника и Александра, чтобы получить дополнительные средства. Наконец, нам удалось набрать достаточно денег для того, чтобы открыть свой цветочный магазин в соседнем Хольте. Я вспомнил, как меня учили в Букингемском дворце составлять букеты, и мой маленький магазинчик стал источником моей жизни не только в смысле финансовом. Он спас меня, потому что теперь мне наконец было чем заняться. У меня есть гордость, и я не мог пасть в глазах своих покупателей: я должен был казаться сильным. Но каждый день в пять тридцать, когда я запирал дверь магазина и вывешивал табличку «Закрыто», у меня не находилось сил идти домой. Я сидел один в задней комнате и думал. Мария хотела, чтобы я был сильным ради детей. И я хотел, я пытался. Но у меня ничего не вышло. Я плакал в магазине, потому что моя семья уже устала от моих слез. А наедине с собой я мог плакать сколько угодно – никто не узнает… Конечно, Мария знала. Иногда я не возвращался домой до девяти вечера. Я придумывал какие-то отговорки про бухгалтерские дела.

Как-то Мария позвонила в магазин и сказала:

– Дорогой, когда ты придешь?

И я опять разрыдался. Мне было еще хуже оттого, что она опять стала свидетелем моей слабости. Некоторых людей трудности закаляют, но я слабел с каждым днем, а поскольку от природы я незлой человек, то все эти ужасы не обозлили меня, а только вогнали в глубокую депрессию Мария отправила ко мне своего брата Питера Косгроува. Увидев мое состояние, он крепко обнял меня и сказал: – Идем. Идем домой.

Даже сейчас, когда я пишу об этом, я не перестаю ругать себя за то, что так раскис. Теперь я уже вышел из депрессии и все у меня хорошо, но ведь это только потому, что справедливость восторжествовала. А в то время я был никчемным человеком, никому не было от меня пользы. Уверяю вас, я понимал горькую иронию своего положения. Я так долго заботился о принцессе, ранимой, эмоциональной женщине, что, кажется, впитал ее отчаяние и ее слезы. Она не раз хвалила меня за то, что, когда ей трудно, у меня всегда найдется для нее нужный совет. Но теперь, когда было плохо мне, я не знал, что себе посоветовать и чем себе помочь. В таких обстоятельствах невозможно мыслить здраво. Я был плохим отцом. Плохим мужем. Я не смог защитить от Скотленд-Ярда мир, который мне доверила принцесса. Моя репутация уничтожена. Во всем, что я считал важным в жизни, я оказался ни на что не годным. Никогда в жизни мне не было так невыносимо плохо. Я думал только о том, что хочу снова увидеть принцессу. Хочу, чтобы этот кошмар закончился. Хочу перестать плакать. Хочу умереть. Тогда я снова ее увижу. Да, это был чистый эгоизм, но тогда мне приходило в голову только это. Я знал, куда надо ехать – на автостоянку возле А41 в Чешире. Тихое место. Природа.

Я сказал Марии, что должен отвезти цветы клиенту, и вышел из магазина. Я решил, что лучше ни с кем не прощаться. Через десять минут я припарковался на стоянке. Моя машина там была единственной. Солнце сияло. Небо было голубым и чистым, если не считать нескольких пушистых белых облачков. В поле неподалеку мирно паслась лошадь: она нагибала шею и с хрустом щипала траву. Рядом со мной на сиденье лежала бутылка воды и коричневый пузырек. Там было 60 таблеток парацетамола. Я глядел на лошадь и думал о том, какой сегодня чудесный день.

И вообще, у Александра и Ника есть Мария и ее родственники – наши соседи, которые обязательно о них позаботятся. Они все нужны друг другу. Я снова подумал о том, что у Марии есть наши сыновья, о том, что скоро увижу принцессу, что моя смерть положит конец судебному разбирательству. Подумал, что это легкий способ прекратить свои страдания и избавиться от позора.

Я сделал глоток воды и взглянул на нераспакованный пузырек с парацетамолом. Хватит ли таблеток? Но тут куда-то исчезло спокойствие, и снова подступили все те чувства, которые мучили меня со времени ареста. Трусость или что-то другое вдруг изменили направление моих мыслей так же легко, как меняется направление ветра. Я по-новому задумался о том, что смерть – это навсегда. Назад дороги не будет. Я умру как человек, которого замучила нечистая совесть. Мария и мальчики никогда не смоют с себя этого пятна. А принцесса и сейчас со мной. Ее наследство я должен защищать. Я бросил пузырек на сиденье, завел мотор и поехал домой к Марии. Когда я пришел, она спросила, где это я столько пропадал.

Я спокойно рассказал ей, что хотел сделать.

Она схватила меня за руки и встряхнула.

– Ты должен думать обо мне! Ты не подумал обо мне и о детях? – тут она, должно быть, заглянула мне в глаза, и, не увидев в них никакой реакции, крикнула: – Пол! Ты должен идти вперед. Мы все должны. Что мы будем без тебя делать?

Этот случай можно считать поворотным моментом. Можете называть это озарением или как угодно. Мария заставила меня обратиться за помощью к специалисту, а это помогло мне выжить в аду, в котором я пребывал с 2001 по 2002 год.

Врач прописал мне антидепрессанты. Мария уговорила меня пойти к психологу. Каждый понедельник я шел в клинику, садился напротив этой доброй женщины, которую звали Джилл, и впервые с 1997 года стал рассказывать кому-то, что испытал, когда умерла принцесса.

Джилл слушала. Я говорил. Я слишком долго держал все в себе. Я чувствовал себя виноватым, особенно перед Марией, в том, что никак не мог забыть принцессу. За долгие месяцы я привык думать, что схожу с ума, потому что плачу из-за любого пустяка. И даже когда я рассказывал о своих переживаниях Джилл, мне было стыдно, что я плачу.

Но Джилл сумела меня успокоить:

– Твое поведение совершенно нормально, Пол, – сказала она.

От ее слов мне стало немного легче, и я приготовился ждать, что приготовил для меня 2002 год.

Скотленд-Ярд сделал «хитрый» ход и лишил меня связи с Сент-Джеймсским дворцом. Но полиция была не в силах лишить меня возможности общаться с другими представителями Дома Виндзоров. К весне я начал переписку с одним из важных членов королевской семьи, и тайная поддержка этого человека, давнего союзника принцессы, придала мне сил. В тот момент, когда мне было особенно тяжело, этот человек писал мне: «Если бы я мог, я кричал бы о твоей невиновности со всех крыш».

В первый раз я написал этому члену королевской семьи, чтобы рассказать, что чувствую себя «одиноким и загнанным в ловушку», пожаловался, насколько «полиция не в силах понять мир, в котором жила принцесса». Этот человек, знавший принцессу, знавший жизнь Кенсингтонского дворца, знал больше, чем весь Скотленд-Ярд. В своих письмах я ничего не просил. Я писал: «Почему принц Чарльз и принц Уильям бросили меня на произвол судьбы?.. Неужели никто не понимает, что 14 октября (день суда) станет столь лакомым кусочком для прессы, о каком она не смела и мечтать. И тогда все выйдет из-под контроля… Я прошу вас только об одном: молиться, чтобы оказалось, что в мире есть справедливость».

В ответ я получил письмо, содержавшее не только обещание молиться за меня. Я получил очень теплое письмо, в котором говорилось, что все знают о том, как я был верен принцессе, и многие верят в мою невиновность. В том же письме этот человек сделал мне очень ценное предложение. Мне предложили место, где я смогу жить во время суда, место, которое обеспечит мою безопасность и покой. Мне предложили поселиться в одной из королевских резиденций. А значит, моим прибежищем на время суда от имени королевы, станет поместье, находящееся в королевской собственности.

Я был ужасно рад, что меня понимают и поддерживают в Доме Виндзоров. Примерно в то же время кто-то во время телефонного разговора напомнил мне о том, что, пока вина человека не доказана, королева считает его невиновным. Такие слова подбадривали мой дух. А адвокат Эндрю Шоу, мой старший адвокат лорд Карлайл – бывший член палаты общин от либерально-демократической партии, а также младший адвокат Рэй Герман проводили по многу часов, прорабатывая все детали моей защиты.

Помню, моя первая фраза в разговоре с лордом Карлайлом была: «Моя жизнь кажется более невероятной, чем фантастическая повесть». Все трое были потрясены, когда я стал рассказывать, до какой степени мне доверяла принцесса. Я рассказывал этим замечательным профессионалам о своей жизни, объясняя, в чем состояла моя роль при принцессе, чтобы они поняли, что я невиновен.

– Ваша свобода висит на волоске, Пол. Мы ничем не можем вам помочь, – сказал лорд Карлайл.

По мере того как я рассказывал о своей службе в Кенсингтонском дворце, адвокаты все лучше понимали, насколько мне доверяла принцесса, какие теплые отношения были между нами, что я подходил к своим обязанностям не просто не формально, а считал своим долгом охранять личную жизнь принцессы.

Лорд Карлайл сказал:

– Твоя история похожа на трагедию Шекспира. Это бомба с часовым механизмом. Думаю, у нас есть основания надеяться на положительный исход дела.

Моя переписка с одним из членов королевской фамилии продолжалась. «Ваше Королевское Высочество, – писал я, – я не хочу причинять Вам беспокойство». Великодушное предложение остановиться в королевской резиденции оставалось в силе. До тех пор пока сэр Майкл Пит не узнал об этом. В конце лета 2002 года он узнал о том, что мне сделали такое предложение, и пришел в ужас. По его мнению, это было недопустимо в сложившихся обстоятельствах, особенно если учесть, что бывший слуга не имеет права без особого разрешения находиться в резиденции. Сделавший это предложение вынужден был отозвать его – точно так же, как когда-то аннулировали мое приглашение на празднование восьмидесятилетия герцога Эдинбургского. И снова руки члена королевской семьи оказались связанными «людьми в сером».

Точнее говоря, «человеком в сером», потому что и то и другое было инициативой одного человека – сэра Майкла Пита. Поэтому меня не удивило, что ему и королевскому адвокату Эдварду Лоусону поручили после суда вести от имени королевской семьи расследование обстоятельств провала обвинения в суде Олд-Бейли в 2002 году. Я отказался сотрудничать с ними. В своем отчете сэр Майкл Пит писал: «Не знаю, по каким причинам и по каким соображениям, но мистер Баррел отказался давать показания следствию». Он еще удивлялся.

Актриса Аманда Барри, снимавшаяся в сериале «Коронейшн-стрит», предложила мне свою квартиру в Лондоне. Я был очень тронут, но решил, что будет лучше, если я остановлюсь у своих старых друзей в Хемптоне, неподалеку от Ричмонда.

Лучшими свидетелями по моему делу могли бы быть две удивительные женщины, у которых я работал и которых прекрасно знал. Но одна из них умерла пять лет назад, а другую нельзя было вызвать в суд. Потому что судьба снова подшутила надо мной, как не раз в этом деле. Ее шутка заключалась в том, что королева есть Закон. Как глава государства она является единственным человеком в стране, которого нельзя вызвать в суд в качестве свидетеля.

Рискованность моей профессии выразилась в том, что я начал карьеру как лакей Ее Величества, а кончил обвинением в краже имущества Дианы, принцессы Уэльской.

Но не думайте, что моя защита была слабой. Скотленд-Ярд приготовился к тому, что дело будет легким, и смело повел в бой своих свидетелей, Спенсеров: леди Сару Маккоркодейл, миссис Франсис Шенд Кидд и леди Джейн Феллоуз. Полицейские, да и следователи из уголовной службы, были рады положиться на слова наследников принцессы.

В мою же защиту выступили ближайшие друзья принцессы, которые знали, что это дело не будет легким и приготовились бороться за справедливость. Это были: Люсия Флеча де Лима, Роза Монктон, Сьюзи Кассем, леди Аннабель Голдсмит, Лана Маркс, Ричард Кей, лорд Аттенборо, доктор Мэри Лавдей, Симона Симмонс, Дебби Фрэнке, Жак Азагури, отец Энтони Парсонс, федеральный прокурор США Ричард Грин, сэр Джимми Сэвил и многие другие, имен которых я не могу назвать. Они сами знают, что помогли мне и что я безмерно им благодарен за то, что они вписали свои имена в список свидетелей, какого, я думаю, Британия еще не видела. Кроме того, я уверен, что если бы присяжные знали заранее, что скажут все эти люди, их уверенность в том, что я виновен, рассыпалась бы в прах еще до того, как они удалились на совещание.

Но в Сент-Джеймсском дворце больше всего опасались, что защита призовет в качестве свидетелей принца Чарльза и принца Уильяма. Служба уголовного преследования была настолько обеспокоена тем, что я могу призвать в суд наследника престола и его сына, что уже начали подумывать о рассмотрении дела в закрытом заседании. Один из документов следствия это подтверждал:

Мы имеем все основания полагать, что защита может поднять вопросы, касающиеся личной жизни принцессы Уэльской Дианы, Его Королевского Высочества принца Уэлъского и Его Королевского Высочества принца Уильяма. А потому важно ограничить число лиц, которые будут присутствовать на заседании до минимума, или, если это необходимо рассматривать дело в закрытом заседании.

Как было установлено в ходе королевского расследования, в феврале 2002 года коммандер Джон Йейтс из Скотленд-Ярда заверил адвокатов из Сент-Джеймсского дворца в том, что следствие не допустит привлечения их к судебному разбирательству… вплоть до того, что, при необходимости, оно будет прекращено (до суда).

По всей видимости, обоих принцев заверяли, что их не призовут в суд, потому что большая часть обнаруженных в моем доме вещей принадлежит принцессе. Но Скотленд-Ярд, да и Служба уголовного преследования, не понимали самого главного. Принц Чарльз знал, как много времени принцесса проводила в нашем домике на территории поместья Хайгроув. Он знал, как часто я был вынужден разрываться между супругами, когда они оформляли развод. Он знал, что она всюду возила меня с собой, и его это удивляло. Однако он не знал самого важного: что принцесса сделала меня хранителем своего наследия, что я видел все бумаги, касающиеся ее развода, читал письма герцога Эдинбургского, письма, которые писались разным людям в тот период, когда принц и принцесса решили расстаться. И все это теперь выплывет на поверхность, потому что я должен был доказать, насколько она мне доверяла.

Что же касается Уильяма, то кому, как не ему, знать, какие у меня были отношения с его матерью. Он не раз видел, что мы сидели с ней на диване и беседовали совсем не так, как общаются работник и работодатель.

Вот поэтому, да еще вследствие тех тяжелых обстоятельств, которые не оставили мне другого выбора, случилось то, что случилось. К удивлению всего Сент-Джеймсского дворца, на суде в Олд-Бейли 14 октября королевский адвокат лорд Карлайл в какой-то момент произнес: «В зал суда вызывается Его Королевское Высочество принц Уэльский!». Последний раз член королевской семьи вызывался в суд для дачи показаний в 1891 году, но 111 лет спустя история повторилась.