Текст книги "Королевский долг"

Автор книги: Пол Баррел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Обыск длился с семи утра до восьми вечера. Они перевернули весь дом.

Они нашли конторку, которую принцесса подарила Александру, увидели на ней табличку: «Подарено городом Абердин Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому и леди Диане Спенсер по случаю их бракосочетания 29 июля 1981 года». «Украл», – решили полицейские.

Они нашли хлыст Индианы Джонса, который мне отдала принцесса, зная, как я люблю все, что имеет отношение к кино. Прочитали и о нем: «Подарен Его Королевскому Высочеству принцу Уэльскому в день премьеры фильма „Индиана Джонс и последний крестовый поход" 27 июня 1989 года». «Украл», – решили полицейские.

Они нашли Библию, которую я читал над гробом принцессы во время бдений в Кенсингтонском дворце. «Тоже украл», – решили они. Так, ничего не зная о дворцовой жизни, полицейские радовались, что им удалось унести больше четырехсот предметов, принадлежавших королевской семье.

Я сидел за своим столом и плакал. Мне было страшно. Я был вынужден смотреть, как весь мой мир разваливается на кусочки, а это очень тяжело. В одно мгновение я понял, к чему это приведет, тогда как остальные еще не понимали. Я знал, какие будут последствия.

– Что они делают? – кричал я Луизе. – Они же не понимают, что делают!

Поговорить со мной пришел Эндрю Шоу. Он сказал, что я плохо выгляжу, и настолько обеспокоился моим состоянием, что вызвал полицейского врача. Тот приехал, отметил мое подавленное состояние, но сказал, что это «не исключает возможности ареста». А я сидел и думал только о том, что полицейские сами не понимают, что творят. В этом обыске, которому я не мог помешать, они поставили под угрозу частную жизнь принцессы. Они просмотрели сотни писем, которые принцесса отдала мне именно потому, что боялась хранить их в Кенсингтонском дворце. Они открывали, ломая печати, запечатанные коробки с документами. Они забирали пленки, чтобы проявить фотографии. Полиция рылась в личной жизни принцессы, и это было отвратительно. Я считал, что подвел ее, когда впустил их в свой дом. Еще никогда я не чувствовал себя таким никчемным. Таким усталым. Таким больным.

Полиция не понимала, к чему это приведет, но я видел перед собой череду лиц: принцесса, принц Чарльз, Уильям, Гарри… и королева. Тот мир, который я защищал, вывернули наизнанку и выставили на всеобщее обозрение. Полицейские постарались, чтобы мой арест, а также те огромные мешки, которые они выносили из моего дома, привлекли внимание прессы.

Мою преданность принцессе поставили под сомнение на глазах у всего мира. Следствие не собирались вести тихо. Они хотели, чтобы оно шло на глазах всего народа, чтобы о нем говорили. Все, что я защищал, вытащили на базарную площадь на поругание.

«АРЕСТОВАН ДВОРЕЦКИЙ ДИАНЫ», – кричала «Дейли Мейл» на следующий день, а рядом была фотография: меня ведут в полицейский участок в Рункорне. Я был раздавлен.

– Вы понимаете суть выдвинутых против вас обвинений, мистер Баррел? – спрашивал полицейский сержант в участке Рункорна.

В этой голой комнате, похожей на подвалы Букингемского дворца, молча выкладывая вещи из карманов своего пиджака, я уже вообще ничего не понимал.

– Будьте любезны, снимите еще ремень, галстук и вытащите шнурки из ботинок, – добавил он. Они не оставляли мне ничего, на чем можно будет повеситься. – Так положено, мистер Баррел.

Тут меня взяла за руку взяла женщина в полицейской форме. У нее были коротко стриженные светлые волосы.

– Не волнуйтесь. Я буду о вас заботиться, – сказала она с сильным ливерпульским акцентом. Она повела меня по коридору к моей камере. Ее звали Кейт Мёрфи. У нее было очень доброе лицо, увидеть которое было очень приятно после стольких часов в обществе дуболомов Скотленд-Ярда.

За мной шел Эндрю Шоу. Стук наших шагов отдавался эхом по коридору. Эта суета привлекла внимание других заключенных. Они принялись кричать, топать, стучать по дверям. У одной из тяжелых металлических дверей мы остановились. Кейт Мёрфи распахнула ее, пропуская меня внутрь. Я не мог поверить в то, что происходит. Это было тоскливое помещение с голыми крашеными бежевыми стенами и крошечным квадратным окошком. В углу был унитаз из нержавейки.

– К сожалению, изысков французской кухни тут не дают, – пошутила она. – Все готовят в микроволновке. Но карри рекомендую, – она улыбнулась.

Когда мой адвокат ушел, посоветовав «мужаться», я первый раз за тот день поел – то самое карри. Из пластикового контейнера пластиковой вилкой.

Я попытался заснуть, но не смог. Вместо кровати тут был широкий каменный выступ. Ни подушки, ни одеяла. А матрас был больше похож на мат, на которых занимаются легкоатлеты.

На следующее утро пришел детектив-сержант Роджер Милберн. Он засыпал меня вопросами, но я, по совету Эндрю Шоу, молчал. И снова его гораздо больше интересовало содержимое шкатулки, личная переписка принцессы и мои несуществующие мемуары. Можно было подумать, что четыреста предметов, вынесенные из моего дома, это такая мелочь, на которую даже не стоит тратить время. Пять часов я сидел и ломал голову: что происходит? Он задавал мне вопрос, а я отвечал: «Без комментариев».

Конечно, это какая-то ошибка. Когда королевская семья узнает о том, что произошло, весь этот кошмар закончится.

Когда меня выпустили под залог, я искренне полагал, что кто-нибудь из Скотленд-Ярда, из Букингемского, Кенсингтонского или Сент-Джеймсского дворца – королева, принц Чарльз, принц Уильям – что кто-нибудь поймет, что произошла ошибка. По всей Британии в королевских дворцах слуги получали сотни подарков. Трогательные вещицы которые напоминают о годах службы. Слуги традиционно рассчитывали на подарки от своих хозяев еще со времен Георга V. Это знали все, кто имел дело с Королевским домом. Это знали все члены королевской семьи.

Но вокруг – тишина, которая сводила меня с ума.

Глава шестнадцатая

ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ

– Пол, старший сын желает с тобой встретиться, – услышал я по своему мобильному. Так слуги называли принца Чарльза. Принц Эндрю был «любимый сын», а принц Эдвард – «младший сын».

В месяцы, последовавшие за моим арестом, осторожность в разговорах была крайне необходима. Как позже оказалось, двадцать телефонов моих друзей и родственников постоянно прослушивались. Поэтому по телефону надо было стараться не упоминать имен и говорить только общими словами.

После долгих месяцев, когда я терзался вопросом, почему королевская семья забыла обо мне и позволяет так страдать, вдруг раздался звонок. Это было 2 августа 2001 года. Из Лондона звонил человек, который вел для меня переговоры с помощниками и советниками принца Чарльза. Вот уже месяц он пытался договориться с принцем о встрече со мной. Этот человек, имя которого я не хочу называть, оказался в незавидном положении, вынужденный разрываться между мной и дворцом. Причем обе стороны представляли, как важно это дело и какой ущерб оно может нанести.

Я не хотел выдавать полицейским тайны королевской семьи. Я хотел только поговорить с принцем Чарльзом один на один, чтобы все ему объяснить. Я хотел, чтобы он понял, что это какая-то страшная ошибка. Я хотел, чтобы Уильям и Гарри знали, что я невиновен.

Этот деловой звонок дал мне надежду. Наконец-то произойдет сдвиг, и причем очень скоро – меньше чем через сутки.

– Он согласился с тобой встретиться. Ты должен поехать в Глостершир. Там ты получишь дальнейшие указания. Встреча состоится в чужом доме. Там тебя будет ждать старший сын. Он хочет раз и навсегда во всем разобраться. После долгих месяцев, когда я мог только сидеть и жалеть себя, на меня вдруг нахлынула буйная радость. Как только принц Чарльз выслушает меня, он поймет, что я невиновен! Он все поймет. Всю весну и все лето мне казалось, что я, как в кошмарном сне, пытаюсь закричать, но из моего горла не вылетает щи звука. И теперь человек, на которого я когда-то работал, отец мальчиков, которые выросли на моих глазах, согласен выслушать меня, тогда как с января никто из Виндзоров не соизволил оказать мне этой чести. Мне пришлось ждать несколько месяцев, прежде чем у меня появился хоть малейший повод для радости.

На первый осторожный контакт со мной Виндзоры пошли через две недели после моего ареста. К тому времени журналисты, расположившиеся вокруг моего дома, уже исчезли. Я был у себя дома в Фарндоне, когда мне в первый раз позвонил тот человек, который пытался говорить обо мне с приближенными принца Чарльза. В то время я еще пытался осмыслить то, что со мной произошло. Он сказал:

– Как мне сказали, он знает, что один из бывших слуг его жены оказался под следствием. Он также сказал, что ты по-прежнему занимаешь особое место в сердцах его детей. Его семья обеспокоена. Тебе предлагают написать ему письмо и объяснить, как все эти вещи оказались в твоем доме. Это может стать первым шагом.

Он позвонил мне в последнюю неделю января 2001 года. Это очень важно, потому что во время дополнительного расследования, которое по поручению принца Уэльского проводил сэр Майкл Пит, утверждалось, что я первым стал делать попытки связаться с Сент-Джеймсским дворцом, что это я умолял принца о встрече, наглым образом пытаясь создать базу своей будущей защиты. Никаких опровергающих доказательств не было, и они утверждали, что мои попытки встретиться с принцем Чарльзом начались в апреле 2002 года.

Но на самом деле, это они мне позвонили. А не я им. Тот человек, действовавший в роли посредника, после того как я рассказал ему, как обстояло дело, позвонил мне и предложил написать письмо. Причем предложил не от своего имени. Это предложение исходило от заместителя личного секретаря принца – Марка Болланда, проницательного человека, так же беззаветно преданного принцу, как я был предан принцессе. И он, и личный секретарь принца сэр Стивен Лампорт внимательно следили за ходом следствия, понимая, к какой вакханалии в прессе может привести публичное разбирательство этого дела. Но это неправда, что я первым стал искать встречи с принцем. Это была его инициатива, чтобы я написал принцу Чарльзу, и это он предложил мне позже написать принцу Уильяму.

Марк Болланд сообщил адвокату принца Фионе Шеклтон о переговорах, которые он вел со мной через посредника, но отказался открыть имя этого человека, действовавшего в интересах обеих сторон. Было ясно, что в те дни принц Чарльз старался сделать все возможное, чтобы его имя не звучало в суде. Я же лелеял слабую надежду, что он уверен в моей невиновности. Но, кроме того, у меня была еще одна дилемма.

С тех пор как меня выпустили под залог, на меня были наложены ограничения, которые не позволяли мне свободно выражать свои мысли в этом письме. Окончательное объяснение всех фактов должно было состояться в суде, поэтому в переписке надо было соблюдать осторожность. Я сидел в офисе моего адвоката Эндрю Шоу в Честере, и мы составляли письмо, из которого принц Чарльз сразу бы понял, что у меня самые честные намерения и что в моей верности принцессе сомневаться нельзя. Вот о чем я хотел написать, но получилось довольно холодное письмо, написанное казенным языком. 5 февраля письмо оказалось в руках моего посредника. Через некоторое время он передал его Марку Болланду. Так мое письмо попало в Сент-Джеймсский дворец.

Я думал тогда, что это было самое важное письмо, которое я написал в своей жизни, что оно спасет меня от этого безумного кошмара. Принц Чарльз, конечно, все поймет, когда прочитает это письмо:

Ваше Королевское Высочество,

Я благодарен вам за то, что вы предоставили мне возможность высказать вам мое мнение о сложившейся ситуации… 27 февраля я буду вызван на очередной допрос.

Как вы знаете, за годы моей службы моя жена Мария, мои сыновья и я сам не раз получили доказательства щедрости членов королевской семьи. Чтобы быть точным, принцесса дарила мне подарки, а также доверяла мне некоторые свои тайны, выраженные как в устной, так и в письменной форме. Полиция забрала из моего дома множество предметов, которые были мне переданы членами королевской семьи и имели для меня особую ценность, напоминая о времени, когда я служил у принцессы. И самое главное, полиция забрала те материалы, которые принцесса поручила мне хранить в тайне. Кроме того, в моем доме были и некоторые вещи, принадлежавшие королевской семье, которые я хранил сначала в кладовой, а в последнее время перенес на чердак своего дома… На данный момент мне еще не предъявили обвинения.

Это ужасно, когда тебя публично обвиняют в подлости. Мне тяжело думать о том, что Вы, принц Уильям или принц Гарри можете решить, что я подвел вас или принцессу. Я всегда заботился о том, что считал «своим миром».

Может быть, наша встреча могла бы уладить все недоразумения и положить конец этой опасной ситуации, последствия которой с каждым днем становятся все более непредсказуемыми.

Ваш, по-прежнему преданный и покорный, слуга Пол.

Но этот жалобный вопль не был услышан. Долгие месяцы меня никто не хотел слушать, и даже последняя надежда донести до кого-то, что я чувствую, рухнула.

Мне снова позвонил посредник.

– Это письмо ничего ему не скажет. Оно ничего не объясняет. Боюсь, что его даже не передадут старшему сыну.

Сердце у меня упало.

Марк Болланд надеялся получить информацию, проливающую свет на это дело, вместо этого перед ним оказался жалобный вопль ложно обвиненного. Письмо мне вернули во вскрытом конверте. Оно дошло до Сент-Джеймсского дворца, но, как мне сказали, не попало к принцу Чарльзу.

Я упустил возможность оправдаться в глазах Чарльза. К тому же после суда меня обвиняли в том, что я никому не говорил, что брал вещи из Кенсингтонского дворца «на хранение».

Но это была неправда. Я говорил об этом королеве во время того разговора в 1997 году. Я сообщил об этом в письме принцу Чарльзу от 5 февраля 2001 года. А в апреле я говорил то же самое в письме к принцу Уильяму – наследнику наследника престола, письме, которое, без сомнения, прочитал не он один. Я сказал об этом трем самым важным людям в государстве, но никто не захотел меня понять. Никто не захотел меня слушать до тех пор, пока я не оказался на пределе физических и душевных сил.

3 апреля сэр Стивен Лампорт, Фиона Шеклтон и личный секретарь королевы сэр Робин Джанврин встретились в Сент-Джеймсском дворце со Спенсерами, представителями Скотленд-Ярда и Королевской службы уголовного преследования. Кто-то из последних сказал, что если меня признают виновным, то мне грозит как минимум пять лет лишения свободы. «Отягчающим обстоятельством будет то, что он воспользовался доверием королевской семьи», – сказал он собравшимся. Было высказано также еще одно интересное замечание: поскольку большая часть найденных у меня вещей принадлежала не принцу Чарльзу, а принцессе, то решение о приостановке дела могут принимать только душеприказчики принцессы. А значит, в роли «машиниста поезда» под названием Скотленд-Ярд, который несся на меня с бешеной скоростью, выступали Спенсеры, и не было никаких шансов, что они решат затормозить.

Никого не волновало, что ни леди Сара Маккоркодейл, ни миссис Франсис Шенд Кидд понятия не имели о безграничной щедрости принцессы. Но полиция прислушивалась к их не основанному ни на чем мнению: у Пола Баррела должны быть какие-нибудь запонки и пара фотографий – вот и все, что полагается слуге. Его надо судить. Поскольку душеприказчики принцессы были на стороне полиции, в Скотленд-Ярде не возникало никаких сомнений, что мне вынесут обвинительный приговор. Они бы пришли к другому выводу, если бы удосужились опросить тех, кто, в отличие от матери и сестры принцессы, хорошо ее знал – ее настоящую семью, то есть ее друзей.

Люсия Флеча де Лима, которая была для принцессы как мать: «Принцесса говорила мне, что свою личную переписку отдавала на хранение Полу».

Дебби Фрэнкс – личный астролог принцессы с 1989 года: «Диана считала Пола членом семьи».

Роза Монктон, бывшая для принцессы почти сестрой: «Принцесса постоянно всем делала подарки… Она не раз говорила, что без Пола она как без рук».

Леди Аннабель Голдсмит: «Диана говорила, что могла во всем положиться на Пола… Она общалась с ним, как с подругой».

Сьюзи Кассем: «Пол был третьим по счету, кому она доверяла. После Уильяма и Гарри».

Лана Маркс: «Диана говорила мне, что отдавала Марии платья и аксессуары».

И даже если бы они спросили изготовителя обуви Эрика Кука, они бы узнали, что «Пол и Диана были скорее как брат и сестра, чем слуга и хозяйка».

Но Скотленд-Ярд слушал Спенсеров, которые на момент смерти принцессы даже не знали ее друзей. Полицейские не захотели добраться до сути дела и поговорить с теми, кто был ближе всего к принцессе, хотя есть золотое правило, применимое к любой профессии, – «знай свое дело». Полицейские ничего не знали о том, какой была принцесса Уэльская, и при этом пытались разбирать дело, которое было связано с ней теснейшим образом.

В начале апреля Марк Болланд передал мне через посредника еще один совет: написать принцу Уильяму. Юный принц в это время путешествовал по миру, но если отправить письмо в Сент-Джеймсский дворец, то ему могли переслать его по факсу. 19 апреля я написал ему следующее:

Я так жалею, что за последние несколько месяцев не мог с тобой поговорить один на один. Мне нужно многое тебе объяснить. Я должен был вернуть тебе те вещи, которые принцесса оставляла у меня на хранение и которые у меня изъяла полиция. Я верю, ты знаешь: я всегда ценил доверительное отношение ко мне твоей матери и никогда бы ее не подвел, тем более – не предал. Твой Пол, которого ты всегда знал как честного человека.

И в этом письме я тоже указал, что брал на хранение некоторые вещи из дворца. Именно поэтому я так удивился, когда на суде в октябре 2002 года королевский адвокат Уильям Бойс положил в основу своих рассуждений тот факт, что, по его словам, «мистер Баррел никогда никому не говорил, что брал на хранение какие-либо вещи». Тогда как Служба уголовного преследования, представителем которой и являлся на суде Уильям Бойс, читала мое письмо принцу Уильяму еще за восемнадцать месяцев до суда. И даже один из их сотрудников, как показало расследование сэра Майкла Пита, «говорил, что этим письмом… Баррел пытался получить дополнительные аргументы для защиты… и это письмо необходимо представить в суде».

А значит, Служба уголовного преследования читала мое письмо, но в суде они утверждали, что не видели его.

Но самым важным для меня было то, что я знал: принц Уильям его читал. «Письмо было передано. На этот раз все удалось», – сообщил мне по телефону посредник. Это письмо читал также и принц Чарльз. Как сказала 30 апреля его адвокат Фиона Шеклтон: «Марк Болланд посоветовал ему написать письмо… мы знали, что оно скоро придет, кто-то предупредил принца Чарльза».

На той встрече, где были представители Службы уголовного преследования, Скотленд-Ярда и леди Сара Маккоркодейл, в свете моего письма принцу Уильяму встал важный вопрос: выступит ли принц Уильям на стороне обвинения. Когда леди заявила, что окончательное решение остается за ней, Фиона Шеклтон «сказала, что она не хотела бы, чтобы принц Уильям действовал против душеприказчиков, потому что в таком деле необходима слаженность».

Тогда у принца Чарльза была возможность защитить меня, подтвердив, что я преданно хранил вещи принцессы. Но он не стал этого не делать.

В свое оправдание принц Чарльз говорил, что он «предпочел бы, чтобы следствие прекратили». Это было то же самое, как если бы, увидев, что его дворецкого посреди улицы избивают какие-то бандиты, он сказал, что это нехорошо и пошел по своим делам.

Как показало впоследствии расследование, которое проводилось по его инициативе, если бы речь шла о ком-то из его слуг, он вел бы себя по-другому. Милберн вспоминал: «Сэр Стивен Лампорт сказал, что слуги принца Чарльза поддержат обвинение, поскольку в деле не замешан никто из его слуг. Это значило, что они проявили бы меньше энтузиазма, если бы обвиняли слугу принца Чарльза».

Из всего этого создавалось впечатление, что у меня не нашлось ни одного друга в королевских кругах. Это так, но и в кругах профессиональных я вообще стал изгоем. Мой телефон вдруг умолк, а ведь, с тех пор как вышла моя книга «Развлечения со вкусом», он звонил не переставая. Никому не нужны были лекции дворецкого, обвиняемого в краже. Даже благотворительные организации, для которых я раньше бесплатно произносил послеобеденные речи на банкетах, теперь перестали меня приглашать. Единственная компания, которая не отвернулась от меня, была «Кьюнард». Как странно, что та самая организация, приглашение от которой моя мать бросила в огонь в 1976 году, по-прежнему давала мне работу. Я, как и раньше, выступал с лекциями на их лайнере «Елизавета II».

Но это не сильно утешало меня, когда жизнь наносила мне очередной удар исподтишка. Все остальные, с кем я работал, после моего ареста решили умыть руки. Я перестал вести колонку домашнего хозяйства в еженедельном приложении к газете «Дейли Мейл». Им больше были не нужны мои советы относительно приготовления блюд и приема гостей. Для компании «Проктор энд Гэмбл» я стал крупной рекламной катастрофой. Я подписал с ними контракт о том, что снимусь в рекламе бумажных полотенец. Фотопробы уже были сделаны, и все готовились к съемкам. Но тут меня арестовали. Компания решила, что я могу испортить им репутацию, и поспешила смыть пятно позора, выплатив мне 20 тысяч фунтов – часть того, что я должен был получить – и объяснив, что съемки не состоятся. Этих денег плюс наши сбережения было достаточно, чтобы мы смогли дожить до следующего года.

Одному Богу известно, сколько денег я потратил в то тяжелое для меня время на мерло и кьянти, и это тогда, когда нам надо было экономить. Мария отказывала себе во всем, даже перестала пользоваться косметикой. Она вспомнила свои навыки горничной и устроилась уборщицей в доме своей знакомой, чтобы получать хоть какие-то деньги. А я тем временем с каждым днем все больше и больше погружался в депрессию. Я лежал в постели до одиннадцати, потом садился за свой стол и думал обо всем, что случилось. Вечерами я выпивал по три бутылки вина, иначе мне не удавалось заснуть.

В четыре часа утра я просыпался, садился в кровати и смотрел сквозь щель в занавесках, нет ли под моими окнами подозрительных машин. Я просыпался от кошмаров в холодном готу. Почти два года меня не покидала мысль, что вот-вот на моем пороге снова появятся полицейские. И до сих пор, когда почтальон стучит в дверь, я мысленно возвращаюсь в 18 января 2001 года.

Я сидел и жалел себя. Слава богу, что моя жена оказалась такой сильной женщиной. Ее стойкость, ее поддержка, бесконечные жертвы, на которые она шла: например, когда против своей воли согласилась переехать из Хайгроува в Старые конюшни; она мирилась с тем, что «теряла» меня, потому что я все время посвящал принцессе; она растила наших детей, тогда как я ушел с головой в свою работу, а когда служил в Фонде, целыми неделями жил в Лондоне. Когда мне было тяжело, я всегда знал, что могу рассчитывать на ее поддержку. Все те годы, когда принцесса опиралась на меня, я в свою очередь опирался на Марию. Забудьте о том, что принцесса звала меня своей опорой. Единственной по-настоящему надежной опорой была моя Мария. Она старалась утешить меня, она выносила бутылки из-под вина.

– Слушай! – говорила она. – Хватит себя жалеть. Вспомни о детях. Им нужен сильный отец. Они не должны смотреть, как ты разваливаешься. В этом доме у тебя тоже есть обязанности.

– Но я не могу со всем этим справиться! – кричал я. Тогда Мария хватала одну из фотографий принцессы и тоже начинала кричать:

– Ты сам выбрал этот путь! Так и иди по нему! Как я иду по нему и не жалуюсь. Когда она была жива, то хотела, чтобы ты все время был с ней. Ты и сейчас с ней.

Мария считала, что мне давно пора начать новую жизнь. Но мне было приятнее оставаться в 1997 году с воспоминаниями о моей хозяйке. Ее фотографии заполняли все стены, и, когда я глядел на них, мне становилось легче. Даже спустя четыре года после ее смерти она по-прежнему стояла для меня на первом месте. И только потом семья.

В октябре 2001 года полиция арестовала еще одного «подозреваемого» – моего брата Грэма. Как и ко мне, они пришли к нему на рассвете. И перерыли весь дом. Его арестовали и подвергли допросу на том основании, что у него были обнаружены две тарелки с королевским гербом, фотография принцессы с ее автографом, картина, на которой была изображена яхта Ее Величества «Сириус», а также литография в рамочке – игра в поло. Обе картины подарил мне принц Чарльз, когда я еще работал в Хайгроуве, а я – тогда же – отдал их Грэму. У нас даже была фотография, сделанная в одной из комнат нашего дома в Хайгроуве, где в кадре оказалась картина с «Сириусом». Снимок был сделан в 1994 году. Грэма обвинили в том, что все найденные у него предметы он украл в 1997-ом.

Грэм, так же как и я, тщетно пытался объяснить полицейским обычаи дворцовой жизни, и донести до них мысль о том, что принцесса была очень щедра. Он рассказал им как забрасывал ее воздушными шариками, наполненными водой, как она трижды звонила ему, чтобы утешить и дать совет, когда его брак был под угрозой.

С тем же успехом он мог сказать им, что только что прилетел с Марса.

– С какой стати принцесса вообще станет разговаривать с шахтером? – презрительно спрашивали полицейские.

Грэму не вынесли обвинения, но он был подозреваемым, и эта пытка длилась десять месяцев. Только тогда полицейские поняли, что у них нет против него доказательств. Но меня заклеймили позором как предателя королевской семьи.

В конце мая, когда я поехал в Честер за покупками, мне на сотовый позвонила Мария. Она чуть не визжала от радости.

– Никогда не догадаешься, что тебе пришло! Приглашение в Виндзорский замок!

Я поспешил домой. На кухонном столе меня ждал конверт с печатью кабинета лорда-камергера. Внутри оказалось приглашение на картоне с золотым краем и монограммой королевы. Вот его текст: «Лорду-гофмейстеру было поручено пригласить мистера Пола Баррела и миссис Марию Баррел на службу в часовне Святого Георгия и на прием в Виндзорском замке в честь восьмидесятилетия Его Королевского Высочества герцога Эдинбургского».

Мария была в восторге, я тоже был рад. На свой юбилей 10 июня герцог решил пригласить свою бывшую горничную. Но он был настолько добр, что пригласил заодно и меня. Тот день, ту неделю, тот месяц, тот год осветила для нас не только его внимательность, но и то, что он пригласил нас тогда, когда от нас все отвернулись. Думаю, никому не понять, какое счастье вселило в нас это приглашение, когда я все еще оставался под подозрением. Мне было больно оттого, что ни принц Чарльз, ни принц Уильям не ответили на мои письма. Я цеплялся за веру в то, что если есть на свете справедливость, то здравый смысл возьмет верх и это сумасшествие закончится. В конце концов, все, что я делал, – это заботился о своей хозяйке, когда она была жива, и продолжал защищать ее после ее смерти. Неужели это преступление? Я не надеялся, что люди меня поймут, но и не думал, что преданность теперь считается вне закона. А потому с этим конвертом нам пришло не только приглашение на торжественный прием, но и надежда. Мы увидели, что королева и герцог Эдинбургский протягивают нам руку помощи. Может быть, настал переломный момент? Но 6 июня, в мой день рождения (мне исполнилось сорок три), зазвонил телефон. Низкий и важный голос произнес:

– Могу я поговорить с Полом или Марией Баррел?

Это был бригадир Хант-Дэвис – личный секретарь герцога Эдинбургского и наш бывший сосед по Старым конюшням. Он сразу перешел к делу.

– После долгих размышлений, посоветовавшись с некоторыми лицами, я пришел к выводу, что будет лучше, Пол, если ты не будешь присутствовать на праздновании в честь восьмидесятилетия Его Королевского Величества герцога Эдинбургского.

Я не мог вымолвить ни слова, настолько невероятным казалось то, что он говорил.

– Мы долго над этим размышляли, и решили, что, поскольку на праздновании будет присутствовать пресса, было бы неправильно отвлекать их внимание от Его Королевского Величества. Уверен, что ты понимаешь: нам нелегко далось такое решение. Но так будет лучше для всех.

Я был настолько потрясен, что не мог ничего ответить. Может быть, я испугался его высокопарного тона. Во всяком случае, быстро попрощавшись, я уставился в окно и попытался переварить услышанное.

«Ну нет уж, – подумал я. – Королева и герцог Эдинбургский меня пригласили. А значит, я все равно пойду, что бы там ни советовал его помощник. Мне нечего стыдиться». Я снял трубку и набрал номер Букингемского дворца.

– Я подумал над вашим советом, и решил, что все равно пойду в воскресенье на торжество вместе с Марией. Так что спасибо за вашу заботу…

– Пол, – перебил он. – Ты не понимаешь. Твое приглашение признали недействительным. Ты уже не приглашен.

Недоумение сменилось гневом.

– А что будет, если я все-таки приду и принесу свое приглашение?

– Тебя не пустят. Думаю, ты не захочешь ставить ни себя, ни королевскую семью в неловкое положение. – Но тут он, видимо, решил утешить меня. Только его утешение звучало просто возмутительно: – Если Мария хочет пойти, то ее приглашение никто не отменял.

Я дождался, пока он отсоединится, и со злостью швырнул трубку. Когда я рассказал об этом Марии, она рассердилась еще больше, чем я.

– Ну и ладно! – объявила она. – Раз они так с тобой обращаются, то пошли они все к черту!

Вот и все. Еще одна рана добавилась ко множеству наших старых ран.

Мы сразу поняли, что приглашение аннулировала не королева. Это сделали «люди в сером», причем сделали, как они считали, в интересах королевской семьи. Многие из них упивались своей властью, думая, что без них не могло быть осуществлено ни одно дело. Позже я узнал, кто за этим стоял: Хранитель королевского кошелька сэр Майкл Пит – тот самый, кто возглавил королевское расследование, после того как меня оправдали в суде. Он увидел в списке приглашенных фамилию «Баррел» и велел бригадиру не допустить моего появления на празднествах.

Я также знаю, что это было сделано без ведома королевы. В ту неделю она в частной беседе дала понять, что ожидала увидеть меня и Марию. В глазах Ее Величества человек невиновен, пока его вина не доказана, и она не видела ничего особенного в том, чтобы пригласить на прием Баррелов, тем более что на тот момент мне даже не были предъявлены обвинения. Вот еще один печальный пример работы системы, в которой многие считают, что им лучше знать, чем королеве. Те же самые люди старались усмирить жизнерадостный дух принцессы.