Текст книги "Крамнэгел"

Автор книги: Питер Устинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Всегда.

– С самого начала?

– С самого начала.

Наступило молчание.

– Я приготовлю тебе завтрак.

– Не беспокойся, – ответил Ал.

– Перехвачу что-нибудь по дороге.

– Но мне хочется приготовить тебе завтрак, – настаивала она.

– Я не могу столько ждать, – сказал он, надевая часы.

– Да что с тобой. Ал? – воскликнула она. – Всего ведь половина седьмого.

– Сначала я должен заехать домой, – терпеливо пояснил он, – и лечь в постель, чтобы миссис Макалистер подумала, что я там спал. Потом мне нужно принять душ, чтобы пол был мокрый. Короче говоря, надо создать впечатление, что я ночевал дома.

– О боже, и так приходится маскироваться полицейскому при каждом прелюбодеянии?

– Не смей произносить это слово! – скомандовал Ал, поспешно крестясь, и крадучись подошел к окну.

Когда он посмотрел через щель жалюзи на улицу, Эди включила свет.

– Выключи немедленно! – завопил он, кулем рухнув на пол.

Эди расхохоталась. Было что-то неотразимо забавное в том, как одетый в одни лишь наручные часы начальник полиции лежал под подоконником и выкрикивал приказания.

– Почему? – спросила она.

– Выключи, черт бы тебя побрал! – прошептал он угрожающе.

Напевая «Сумерки в Турции», Эди начала изображать танец живота, постепенно приближаясь к окну и к своему скрючившемуся на полу владыке.

– Да выключи же ты его, ради бога! – взмолился он.

– На улице стоит красный автомобиль, которого там с ночи не было, а в нем кто-то сидит.

Эди нагнулась, посмотрела через щель. Человек, о котором говорил Ал, стоял у машины и смотрел прямо на нее; Эди медленно отошла к тумбочке близ кровати и выключила стоявшую там лампу.

– Вряд ли кто-нибудь сумеет с улицы рассмотреть, что происходит в комнате.

– Знаешь что, – ответил Ал, подползая к ней по-пластунски, как атакующий пехотинец времен первой мировой войны, – если человек захочет рассмотреть, то рассмотрит все, как надо, это я тебе говорю. Все зависит от того, сколько за это платят.

– А, все равно, это совсем не тот, о ком ты подумал. Он же стоит у машины. А теперь зашагал взад-вперед.

Ал уже был сыт по горло ее глупостями.

– Черт возьми, Эди, если я захочу взять под наблюдение какой-нибудь бордель, я же не буду сам торчать да тротуаре, верно? Нет, я поставлю полицейского. И все другие боссы тоже так делают. Ред ведь не станет сидеть всю ночь у тебя под дверью в своей инвалидной коляске, а? Зачем ему это нужно, когда он может послать на задание начинающего репортера?

Зазвенел дверной звонок. Оба замерли.

– Не открывай, – прошипел Ал.

– А если это телеграмма от мамочки? – прошептала Эди.

– Ага… телеграмма… или Барт вернулся… А может, президент Соединенных Штатов к тебе с визитом, – также шепотом ответил Ал.

– В полседьмого утра.

– Но если что-то случилось с мамочкой?..

– То все равно уже поздно беспокоиться. Да и вообще с ней ведь ничего не должно было случиться, зачем же беспокоиться?

– Я себе в жизни не прощу…

– Посмотри, тот тип еще у машины? – взмолился Ал.

Эди прильнула к щели в жалюзи.

– Нет…

– Значит, тот, кто звонит сейчас в дверь, и есть тот, который стоял у машины.

– А может, другой.

– О, конечно, людей на улице сейчас полно, выбирай любого.

Снова зазвенел звонок.

Ал принял решение.

– Другой выход есть? – спросил он, натягивая трусы.

– Через кухню.

– Откликнись на звонок, задержи его разговором, пока я не оденусь и не смоюсь отсюда к чертям.

– Когда мы снова увидимся?

– Нашла время спрашивать! Репортер Реда Лейфсона ломится в дверь, а она тут разводит сантименты! Ладно, ладно, я тебе позвоню.

– Нет, Ал, ты не имеешь права просто так уйти из моей жизни.

– Но я же сказал – позвоню.

– Я тебе не верю.

– Как ты можешь, детка! – притворился оскорбленным Ал.

– Поклянись!

– Клянусь!

– Клянись головой твоей матери!

– Клянусь.

– Головой твоей матери?

– Откуда ты эту клятву выкопала?

Снова и очень настойчиво зазвенел звонок.

– Клянусь, клянусь головой моей матери, – прошептал он, и они на цыпочках вышли в прихожую.

Пока Ал быстро и бесшумно одевался, Эди посмотрела в замочную скважину и, кивнув Алу, спросила хрипло:

– Кто там?

– Э-э-э… Мы ищем начальника полиции Карбайда, миссис Крамнэгел, – ответил голос. – Можно мне войти?

– Кто вы такой? Вы из полицейского управления?

– Не совсем… Мы… мы помогаем полиции.

– Помогаете полиции? Неужели наша полиция стала настолько беспомощной, что ей приходится помогать?

– Видите ли, в городе произошло очень серьезное вооруженное ограбление. Все ищут Карбайда.

– Почему бы вам не заехать к нему домой?

– Миссис Карбайд заявила, что его не было дома всю ночь.

Разинув рот, Эди бросила разъяренный взгляд на уже почти одетого Карбайда, тот лишь раздраженно пожал плечами.

– Что вы сказали? – спросил голос за дверью.

– Я ничего не говорила вообще, – отрезала Эди.

– Вы еще не сказали мне, кто вы такой.

– Я – Батч Креновиц, из газеты.

– Из персонала Реда Лейфсона?

После минутной заминки голос ответил: – Ну да, иногда я и с ним работаю. Нам, значит, сообщили, что вас видели с Карбайдом за ужином в «Серебряной шпоре», вот мы и подумали, что вы, может, знаете, где он сейчас.

– А я вот не знаю, – ответила она резко. – Но хотела бы знать, какое вы имеете право стучать по ночам в дверь к чужим людям.

– Да я и не стал бы стучаться, сударыня, не увидь я у вас света, а так я решил, что вы уже встали.

Застегнув «молнию» на брюках, Ал попытался поцеловать Эди на прощание, но она оттолкнула его. Он было посмотрел на нее волком, но сдержался и пошел на цыпочках в кухню, завязывая на ходу галстук.

– Я что-то не расслышал ваших последних слов, – заявил голос.

– А я ничего и не говорила, – отрезала Эди. – По-моему, вам пора убраться отсюда и оставить меня в покое. – Тут она вдруг вспомнила, что должна задержать репортера как можно дольше.

– То, что я ужинала с мистером Карбайдом, лишь воздает честь прекрасному человеку…

– Это кому же? Миссис Карбайд?

– С вашего позволения, я говорю о мистере Карбайде! – пролаяла Эди. – После всего, что случилось, мистер Карбайд не хотел, чтобы я чувствовала себя одиноко и скверно в тот день, когда его назначили начальником полиции… Поэтому он и пригласил меня поужинать.

– За пределами штата?

– Он пригласил меня поужинать, – Эди уже вошла в форму и выплевывала ядовитые слова с привычной ядовитой интонацией и в привычном темпе. – Я приняла приглашение. Некоторое время спустя он сказал мне: «Эди, это было чудесно, но теперь мне пора возвращаться к Эвелин». Он отвез меня домой, а затем…

– В таком случае вы расстались буквально несколько минут назад, потому что его дома еще не было.

Слова репортера прервал злобный собачий лай.

– О, вот теперь мне пора! – весело воскликнул репортер. – Да, и еще: для американки вы очень хорошо исполняете танец живота, миссис Крамнэгел.

Прислушиваясь к лаю собак, Эди внезапно улыбнулась. Она совсем забыла предупредить Ала о доберман-пинчерах, которых держал на дворе ее сосед. Поспешно бросившись в кухню, она поглядела в открытую дверь и заметила человека в плаще, мелькнувшего во дворике и скрывшегося из виду. Как раз в этот момент солнце вырвалось из туч и величественно засияло, пролив свет и тепло на блестящую от росы траву и подрагивающие листья и ослепив Эди. Она закрыла глаза и радостно пила непривычный воздух раннего утра. Эди надеялась, что собаки, которых хозяин уже усмирил, успели все-таки вцепиться в костлявый зад Ала. Он вполне заслужил такое наказание, этот обманщик со всеми его печальными разговорами об одиночестве, этот раб своих желаний. Эди тихо притворила дверь, отгораживаясь от внешнего мира, но даже не стала запирать ее. Она любит его. Сейчас, оставшись одна, Эди была абсолютно в этом уверена. И даже если он в настоящий момент ее не любит, Реду Лейфсону не составит, наверное, труда, убедить его в обратном. Хорошо было жить, да еще в краю Свободы.

14

Разочарованию сэра Невилла не было предела. Нет, это просто невероятно: идет четвертая неделя, а все сообщения из Лайберна говорят о довольном, успокоившемся человеке, с головой ушедшем в тонкости созидания церкви, обреченной на тошнотворное уродство из-за беспредельной вульгарности проектировавшего ее архитектора и тупого символизма, обуревавшего вдохновителя ее строительства, которому вся жизнь представлялась лишь битвой тьмы и света. Согласно получаемым сообщениям Крамнэгела иногда посылали и в поле – сажать картошку, шпинат и капусту. С сельскохозяйственных работ великан возвращался в свой добровольный плен лишь с наступлением ночи. Он брел устало, но весь так и сияя от сознания, что хорошо потрудился, излучал ангельское благочестие.

– Я больше не способен понимать этого человека, – стонал сэр Невилл. – По его милости самые святые порывы души выглядят как жалкие потуги ханжи-фарисея казаться самому себе порядочным. О, как я сожалею, что своими выстрелами он проложил себе дорогу в мою жизнь, как я желал бы, чтобы этого никогда не случилось! Как бы желал, чтобы у него хватило порядочности дать мне избавление от этого! Но что толку в желаниях?

– Я тут размышлял кое о чем, – заметил Билл.

– И что же вы надумали?

– Если человек способен помочь тюремным властям сорвать побег, при этом безо всякой задней мысли, то есть намерения к ним подлизаться, действуя исключительно под влиянием душевного порыва, то уместно предположить, что именно тюрьма без решеток и пробудит в нем чувство чести. То есть раз ему доверяют, он не может злоупотребить оказанным доверием.

– Ну вот, теперь вы заставляете меня терзаться и страдать.

– Почему же?

– Потому, что я не могу не оценить абсолютную точность ваших умозаключений. – Сэр Невилл беспомощно водил пером по промокашке. – Итак, по-вашему, – снова заговорил он, – подстрекнуть его к побегу может возвращение в обычную тюрьму с решетками?

– Но нет гарантии, что и это поможет, – ответил Билл. – То есть либо мафия, либо бешеные мальтийцы разорвут его на части?

– Либо он выбьется в начальники тюрьмы.

– Вы всегда были оптимистом, – невольно улыбнулся сэр Невилл.

– Я вообще не думаю, что стоит ставить на возможность его побега. Ставить на это – значит принимать решение, возлагая при этом всю ответственность опять же на него самого.

– Иначе говоря, это значит принять решение чисто по-британски, прийти к компромиссу. Но компромисс ведь вполне может принести практические плоды, потому что никто не ожидает ничего подобного от такого столпа морали, как я.

– Но получите ли вы достаточное удовлетворение, позволив ему бежать, если считаете себя обязанным внести весомый вклад в обретение им свободы?

– При чем здесь удовлетворение? – резко отмахнулся сэр Невилл. – Надеюсь, я еще не превратился в старую развалину, нуждающуюся в ежедневной порции удовлетворенности. Благодарю покорно, но я для этого слишком большой прагматик. Я всего лишь хочу избавиться от него, хочу, чтобы он вышел из-под моей юрисдикции; и не потому, что наши законы плохи или хороши, а потому, что он сделал их беспомощными. Я даже не питаю к нему сочувствия, я просто глубоко обеспокоен. Весь ужас не только его положения, но и нашего я осознал в тот момент, когда в зале суда его разобрал смех. Я внезапно увидел всех нас его глазами и почувствовал, что смешон. А почему? Очень просто – потому, что в тот момент я и был смешон. Как и все остальные.

– Да, но когда его здесь уже не будет, – стоял на своем Билл, – не начнете ли вы думать, что мы должны были изыскать законную возможность освободить его?

– О боже, – вздохнул сэр Невилл, – дожить бы еще до того дня, когда его здесь уже не будет. Нет, Билл. Мы ведь тщательно изучили все, как говорится, пути и возможности и не упустили ни одной мелочи. И никакого законного конституционного способа избавиться от него мы не нашли. Тот странный американец, Элбертс, как раз сказал мне тогда за обедом, проходившим в атмосфере сдержанной истерии, что даже самые блестящие конституции устаревают со временем и с непредсказуемым развитием прогресса. Прибытие в Англию начальника полиции американского города с револьвером за пазухой и есть один из непредсказуемых шагов этого самого прогресса, а если наш гость окажется лишь первой ласточкой и вслед за ним на наши берега слетятся его сотоварищи и начнут навещать пабы, отправляя на тот свет стариков шотландцев, то нет никакого сомнения в том, что по прошествии времени будет создан и соответствующий механизм для решения подобных ситуаций – ведь наша юридическая система бредет от прецедента к прецеденту, как человек, переходящий реку вброд, ступает с камня на камень. Но сейчас пока случай беспрецедентный, и несчастному правосудию с его завязанными глазами не отличить Крамнэгела от заурядного профессионального убийцы. Потому-то я и не испытываю особого подвижнического желания изменить закон. Гораздо легче изменить место пребывания Крамнэгела.

– Легче ли?

Подумав немного, сэр Невилл наморщил нос.

– Должно быть легче, Билл.

Пьютри тоже немало поразила отличная репутация, заработанная Крамнэгелом в Лайберне.

– Ведь Лайберн – это просто рассадник разврата, – пояснял он сэру Невиллу.

– Но я не думаю, что начальник полиции мог оказаться сему подверженным. Такие грешки обычно водятся за генштабистами, римскими императорами и тому подобной публикой, но ни о чем в этом роде среди высших полицейских чинов я не слыхал. Нельзя не прийти к иному выводу, не считая того, что американская полиция дошла до состояния глубочайшего упадка. Чтобы человек даже не попытался совершить побег – это уж совсем предосудительно, особенно если с ним обращаются не столько как с преступником, сколько как с военнопленным. Нет, я этого не понимаю. И, будь у меня такие подчиненные, я бы им не доверял. В любом случае мы не можем следить за Лайберном вечно. Местная полиция недовольна нашим вмешательством в их дела, а мои люди скучают.

Как раз вечером того дня, когда Пьютри ослабил бдительность, вечером, когда чудесный солнечный день с хрустальной ясностью переходил в безмятежную ночь, Крамнэгел, придя ужинать, получил письмо. Этим днем он славно потрудился, устанавливая над алтарем уродливейший цветной витраж, изображавший то ли сотворение мира, то ли что-то в этом духе.

Щедро намазав на хлеб маргарин, Крамнэгел развернул письмо, И почти сразу же погрузился в чтение, забыв обо всем на свете. Дочитав до конца, принялся читать письмо сначала, водя по каждой строчке пальцем, чтобы не пропустить ни слова. Затем сложил письмо, сунул в карман и машинально принялся снова за ужин. На лице не отразилось ничего, но участия в застольной беседе он не принимал. Мозг его лихорадочно работал. Он вполне мог понять, что одиночество и шаткость положения оказались для Эди непосильными – если она ему изменяла, то он не желал об этом знать; если ей так лучше, если она счастлива, ну и ладно, он ничего не имеет против, он даже за. Но развестись с ним сейчас, когда он оказался в беде, – это уже низость. Мало того: из всех мужчин во всем проклятом мире ей обязательно понадобилось выбрать именно этого сморчка Карбайда, этого ханжу, читавшего ему нравоучения о борьбе с преступностью. Нет, это уж и впрямь слишком. Последняя соломинка переломила спину верблюда да еще как – вместе с горбом. Ярость, закипевшая в душе Крамнэгела, ослепляла его. В тот вечер должна была состояться премьера «Как важно быть серьезным». Он обещал Коралу помочь с гримом. Выйдя из столовой, Крамнэгел побрел по коридору в уборную. Там в это время не было никого. Оставшись один, Крамнэгел больше не в силах был сдерживаться. Он завыл и забился о стену, пока его не остановило острое чувство боли. Лицо задрожало, и по нему потекли крупные горькие слезы, он вскоре почувствовал во рту их солоноватый вкус. Опершись о переборку между туалетными кабинками, он горько рыдал. Наконец рыдания его стихли, и хотя из легких еще вырывались всхлипывания, он уже обрел способность думать.

Надо выбираться отсюда. Но не сейчас. Не сегодня вечером. Пожалуй, лучше бежать средь бела дня. Надо действовать по обстановке. Использовать фактор внезапности. Завтра работ на строительстве церкви нет, завтра предстоит идти на эти чертовы огороды. «Оттуда и смоюсь. Но сегодня надо приготовиться. Деньги, паспорт, все такое прочее. Что прочее, сам толком не знаю, но что-то быть должно. Прочее бывает всегда, только в большинстве случаев о нем забывают».

Теперь, когда у Крамнэгела появились зачатки плана, его охватило животное чувство благополучия, которого он давно не испытывал. Чувство было такое, будто прорвался нарыв и наступило облегчение. Недоразумения, в которые он все время попадал, уже казались забытыми кошмарами. Ушли в прошлое угрюмость, благочестие – все личины, которые он нацепил на себя для самозащиты, были сброшены, из-под них вновь выглянуло старое свирепое «я». Он даже поблагодарил за это Эди и Карбайда: своими неосмотрительными действиями они заставили его очнуться и спасли от полной капитуляции. Думал он теперь лишь об одном – о сладости мести. Если никто еще не говорил раньше, что месть сладка, думал он, то это надо сказать сейчас.

– Ты сегодня что-то больно веселый, – заметил Корал, уже в гриме леди Брэкнелл.

– Уж не потому ли, что видишь, как я нервничаю?

– Не удивительно, что нервничаешь, – ответил Крамнэгел. – Бог ты мой, у тебя же большая роль, да еще с такими вычурными словами. Вот и нервничаешь, конечно.

Перед началом спектакля Крамнэгел проводил Корала за кулисы и подбодрил напоследок. Он наткнулся там на Бэрджесса, работника тюремной администрации, отвечавшего за театральные постановки: под его руководством Крамнэгел должен был готовить роль гангстера в пьесе «Окаменевший лес».

– А, Крамнэгел, – сказал Бэрджесс, – вы-то мне и нужны.

– Слушаю, сэр.

– Я попросил костюмерную прислать вместе с гардеробом для этой пьесы пару костюмов для нашей следующей постановки, чтобы вы могли заблаговременно их прикинуть на себя. Вы ведь человек нестандартно больших размеров, поэтому надо подогнать костюм заранее, чтобы не создавать паники в последний момент.

– Да, хорошая мысль. А где эти костюмы, сэр?

– Где-то здесь, за сценой.

– Вы хотите, чтобы я их примерил прямо сейчас?

– Нет, не сейчас. До начала спектакля осталось всего десять минут.

– Но я быстро.

– Нет, не стоит.

Вот черт! Окинув взглядом ворох одежды, Крамнэгел приметил три еще не распакованные коробки.

На премьеру, казалось, собралась вся тюрьма. Певерелл-Проктор отыскал Крамнэгела.

– Я только что снова был в церкви и просто глаз не мог оторвать от витража. Воистину славное дело. Как вы себя чувствуете после столь одухотворенного труда?

– Отлично, начальник… сэр… Просто отлично, такой чувствую душевный подъем.

– Да… да… – понимающе сказал начальник.

– Вот только брюхом время от времени маюсь.

Певерелл-Проктор, похоже, несколько удивился такому обороту беседы.

– Вам следует обратиться к доктору.

– С вашего позволения, зайду, сэр, если оно будет продолжаться. Странно, ей-богу, всю жизнь у меня желудок работал как часы – а тут на тебе!

– Да, странно, – согласился начальник тюрьмы, думая совершенно о другом.

– Прямо судорогами схватывает.

– Что ж, надеюсь, пьеса вам понравится, – заканчивая беседу, сказал начальник тюрьмы.

Пьесу Крамнэгел нашел несмешной и донельзя занудной, но даже придись она ему по вкусу, все равно было бы не до смеха. Выждав момент, когда почти все участники спектакля были на сцене, он встал, схватился за живот и пошел к выходу, постаравшись обратить на себя внимание Певерелл-Проктора и продемонстрировать ему свои муки. Выйдя на воздух, он кинулся за кулисы. Со сцены доносились скучные реплики. Он услышал голос Корала: «Саквояж?», почему-то раздался взрыв смеха. Войдя в пустую артистическую, Крамнэгел лихорадочно вскрыл картонку и обнаружил в ней наряд священника. Священника явно низкорослого. Положив сутану на место, он вскрыл следующую коробку. Там лежал жемчужно-серый костюм с широкими лацканами, рубашка и яркий цветастый галстук фасона двадцатых годов. Полный гангстерский наряд. Крамнэгел поспешно скатал костюм в узел, закрыл коробку и побежал во двор.

Запершись в уборной, он разделся до белья и натянул костюм. Костюм оказался великоват. Затем он снова переоделся в тюремную одежду и вернулся в свою комнату. Подняв матрац, расстелил под ним украденный костюм, затем снова вышел во двор. Если б знать, сколько будет длиться эта проклятая пьеса…

– Что вы здесь делаете, Крамнэгел?

– Да вот живот схватило…

– Уборные в противоположной стороне.

– Я хотел прилечь немного. Плохо себя чувствую. Слабость какая-то.

– Вы ведь знаете, что посещение пьесы обязательно для всех, да? Если вам уже лучше, то я бы на вашем месте вернулся в зал.

– Да был я там. Начальник знает, что я вышел, я ему сказал.

– А что пьеса?

– Дерьмо собачье.

– Ну?

– Зато Корал забавляется, как никогда в жизни.

– Ну и хорошо. А то всю неделю прямо не в себе.

Едва только надзиратель скрылся из виду, Крамнэгел метнулся к административному блоку, стараясь держаться в тени. Вокруг никого не видно. К этому времени Крамнэгел уже хорошо изучил расположение тюрьмы и полагал, что знает, где что хранится. С облегчением вздохнув, он вошел из залитого светом коридора в темный кабинет начальника тюрьмы. В соседней комнате, где работали секретарши, должны находиться нечто вроде досье. Он огляделся по сторонам. Со стены на него снисходительно смотрела королева. Она, кажется, одобряла его действия. Он молча прошел в соседнюю комнату. Там даже сейфа не было. Слава богу, в этом заведении все основано на доверии. «Верить в бога – значит доверять ближнему своему» – гласил девиз этой вонючей дыры, но по-латыни, разумеется, а для Крамнэгела было все равно, что латынь, что китайская грамота.

Он открыл ящик и нашел свое дело под буквой К. К каждой карточке были прикреплены ключ и номер личного шкафчика. Открыв трясущимися руками шкафчик под номером 317, он увидел знакомый зеленый паспорт. С паспортной фотографии на него глядел более молодой, более энергичный Крамнэгел, человек с честным и решительным лицом, не познавший еще унижений и трагедии. Да, трагедии! Глаза живого Крамнэгела подернулись влагой от жалости к самому себе. Он достал из шкафчика деньги – почти тысячу долларов, которые были тогда при нем. Затем достал ключи и документы. Поколебавшись немного и ощутив острую боль, он все же решил оставить свой револьвер на месте, почти как визитную карточку на память. Затем запер шкафчик, снова прошел по коридору через административный блок и уже собрался было вынырнуть во двор, когда увидел валившую из театра толпу. Спектакль закончился. Теперь придется врать Коралу, изображать восторг. Выйти отсюда, пока во дворе надзиратели и заключенные, он не смел – как объяснить, зачем он тут? В коридоре послышались голоса. Тяжело дыша, он прижался к стене. Будет ужасно, если ему не повезет именно теперь, когда все идет так удачно. Толпа рассеивалась. Скоро во дворе никого не останется. Наконец он осмелился чуть-чуть приоткрыть дверь, выбрался наружу и замер. Потом осторожно двинулся вперед.

– А, вот он где! – раздался голос надзирателя. – : О господи, ну и заставили же вы нас поволноваться!

Крамнэгел инстинктивно схватился за живот.

– Ой, как мне плохо, – простонал он.

– Все в порядке, сэр, – кричал надзиратель. – Он здесь. Говорит, ему плохо.

Певерелл-Проктор грустно улыбнулся.

– Боже мой, Крамнэгел! Как я мог сомневаться в вас… Но я и не думал, что вы способны совершить побег после всех наших общих трудов по возведению храма господня. Разве может святой Христофор, [29]29
  Ссылка на легенду о святом Христофоре, покровителе путников и мореплавателей.


[Закрыть]говорил я себе, бросить младенца в воду на середине пути? Вы оправдали мое доверие. Благодарю вас за это. Но вы пропустили великолепное зрелище! Какое наслаждение нам всегда доставляет Оскар! И как хорошо ему было бы в Лайберне! – Он вздохнул. – Но в его времена Лайберна еще не существовало, и Оскару Уайльду пришлось сидеть в Рединге, не так ли? – В его голосе зазвучали более начальственные нотки. – Сходите завтра к врачу, Крамнэгел, возьмите освобождение от работ. Спокойной вам ночи.

– Вы слышали? – спросил надзиратель.

– Конечно.

– Это приказ.

Некоторые люди всегда – в силу своей профессии – делают все не так. Теперь придется менять планы. Но он уже изъял деньги и паспорт из кабинета начальника и наркогангстера из костюмерной. Держась, на всякий случай, за живот, Крамнэгел побрел в свою комнату, где, уже надувшись, его ждал Корал.

– Тебя не было в зале, когда дали занавес.

– Но то, что я успел посмотреть, мне очень понравилось, Корал, просто очень.

– Но до конца ты ведь не досидел. Тебя не было видно в зале, когда мы раскланивались.

– У меня живот схватило.

Крамнэгелу уже надоели эти игры. Корал сумел влезть в его жизнь, поскольку судьба свела их под одну крышу, и в их отношениях установилась ворчливая, почти домашняя атмосфера. Теперь же, когда Крамнэгел решил бежать, все это бесконечное перешучивание выглядело нелепо и неестественно.

– Начальник сказал мне, что, по его мнению, ты был просто великолепен, Корал.

– Начальник? Ты, значит, к ним подлизываться стал?

– Слушай, иди ты… стараешься сделать приятное, а он…

– Сам виноват. Ты ведь обещал мне, что будешь аплодировать, а сам ушел.

– Ну ладно, ладно, ты заткнул за пояс и Сару Бернар, и Кэти Хэпберн, и Минни Маус, а помоги тебе чуток природа, так и Микки Мауса перещеголял бы.

Корал со свистом вдохнул и надулся; эти слова Крамнэгела оказались последними, которыми им суждено было обменяться.

Оба легли спать молча, после того как каждый с подчеркнутой любезностью предоставил другому возможность первым воспользоваться умывальником, чтобы избежать необходимости разговаривать. В темноте Крамнэгел настороженно прислушивался, сосед долго ворочался в постели, все еще возбужденный спектаклем, вновь переживая каждый момент его. Наконец заснул. Крамнэгел же занялся расчетами. Бежать следовало около полуночи. До Ливерпуля двадцать миль. Делая четыре мили в час, он достигнет гавани часов в пять утра, ну, скажем, в половине шестого. А тревогу и погоню затеют не раньше шести. Да, придется пошевеливаться быстро. Он выполз из постели и соскользнул на пол. Оделся, стараясь ступать как можно тише. Тюремное облачение сложил под простыню и в качестве злого прощального жеста снял с болванки парик соседа, взъерошил и положил на подушку, прикрыв одеялом так, чтобы волосы только чуть-чуть торчали. Было просто здорово надеть снова рубашку с воротничком и галстуком, было здорово иметь снова в кармане свой паспорт и почти тысячу долларов наличными, да еще немного в дорожных чеках. Тихонько открыв дверь, он осторожно, с ботинками в руках, прошел по коридору и вышел во двор.

Самый удобный маршрут пролегал мимо площадки церкви, а потом через невысокую стену и прямо в распаханное поле. Вокруг ни души. Крамнэгел вошел в здание церкви, перелез через груду мусора, вышел через недостроенную ризницу, прислонился к стене и, пыхтя, принялся натягивать башмаки. Он постарел и отяжелел. Прикинув на глаз высоту стены, он подпрыгнул, но до верха не достал. Обтерев ладони о брюки, виновато огляделся по сторонам, испытывая неловкость от неудачи первой попытки. Крамнэгел отошел назад и разбежался. Бежал легко, неторопливо, воображая себя знаменитым прыгуном-шестовиком, но приземлился, увы, не по ту сторону перекладины. Что за идиотизм – не суметь убежать из тюрьмы без решеток только потому, что не можешь одолеть такую низкую стену! Отчаяние заставило предпринять еще одну попытку и разбежаться энергичнее. На этот раз он вцепился в стену, не упал, но и подняться не смог, а просто повис, пытаясь отдышаться. Резким движением, рассчитанным на то, чтобы захватить стену врасплох, он зацепился одной рукой и медленно потянул вверх по шероховатой поверхности левую ногу. Последним усилием взвалил свое тело на стену и замер, уронив голову на шероховатый бетон. Появись сейчас у стены собаки, он сдался бы без малейшего сопротивления. Но вскоре инстинкт самосохранения взял верх. Крамнэгел перекинул изнывающее от боли тело на другую сторону и мешком сполз вниз. И вот он уже бредет по взрыхленному полю.

Ориентируясь по дорожным указателям, Крамнэгел определил направление на Ливерпуль и через некоторое время вышел на магистраль. Он, разумеется, предпочел бы проселочные дороги этому огромному открытому шоссе, где одинокий пешеход всегда привлекает к себе внимание. Рассудил, что если идти против движения транспорта, то вряд ли кому из водителей придет в голову подобрать его. Нужно как можно быстрее добраться до гавани – там он легко затеряется в вечной суете морского порта; бредущий же по ночному шоссе человек в голубой рубашке с белым галстуком, на котором охорашивается павлин, и в пропахшем нафталином добротном, с широкими лацканами костюме серо-стального цвета не может не привлечь к себе внимания. Неожиданно рядом остановилась машина. Крамнэгел замер, схваченный светом фар. Полиция.

– Куда это вы направляетесь? – поинтересовался голос с типично ланкаширским выговором.

– Слышь, парни, я в Ливерпуль иду или нет?

– Никак янки?

– Натурально. Хлебнул, понимаешь, и… Тьфу ты, ну и надрался же я! Слышь, а куда это меня занесло, черт возьми? И куда подевалась эта рыженькая?

Из полицейской машины донесся добродушный смех.

– Вы хоть помните, в какой вы стране?

– Ну, это-то я знаю. Не, не подсказывайте, я сам вспомню… Соединенное Королевство? – напрягшись, предположил он.

– Откуда вы? С базы ВВС в Шиддингтоне?

– Моряк я… радист с американского корабля… О господи, забыл, как называется моя треклятая коробка!

– Не «Титаник», случаем? – предположил один из полицейских, вызвав дружный хохот остальных.

– Гм…

– Пока до гавани доедем, вспомните?

– Доедем?

– Влезайте в машину, мы вас подбросим к границе портового района. Дальше не можем – не наш участок.

Они ехали, и рация без умолку трещала, передавая сведения о мелких кражах и подозрительных бродягах. Глядя на минутную стрелку, двигавшуюся по кругу, Крамнэгел все больше и больше нервничал. Он то и дело представлял себе, как эта старая кляча Корал встает среди ночи, чтобы сходить в сортир, обнаруживает пропажу парика и закатывает истерику. С него вполне станется перебудить всю тюрьму из-за своего паршивого парика. Такого, правда, до сих пор не бывало, но Крамнэгел рассердился от мысли, что Корал может это сделать. Нос его вдруг нервно дернулся, почуяв заливший кабину запах камфары. Крамнэгел сунул руки в карманы пиджака, чего не удосужился сделать раньше, и обнаружил, что они набиты маленькими шариками.

– Откуда это так разит нафталином? – спросил водитель.

– Э… э… От меня, наверно, – ответил Крамнэгел.