Текст книги "Крамнэгел"

Автор книги: Питер Устинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Нет, американская.

– Нет, не американская.

– Говорят вам: «Интернэшнл энд Тексас», ясно?

– «Интернэшнл телевижн эксчейнджес компани лимитед».

– Господи ты боже мой! Да ведь это одна из наших корпораций-гигантов! У них же филиалов где только нет! А дирекция в Делавэре. Ну, да, Дувр, штат Делавэр. Вот уловка какая, чтоб, значит, поменьше налогов платить. Они делают ракеты класса «земля – земля» марки «Старспаркл», ракеты класса «Спрейчиф» для подлодок, а также анти-антибаллистические ракеты «Тотем» и черт знает еще сколько всякого такого добра. Этот «Интекс» – большая штучка!

– Значит, мы говорим о разных «Интексах», – надменно фыркнул Джок.

– Один только «Интекс» и есть – американский, вы уж мне поверьте. «Интернэшнл энд Тексас». Сокращенно: «Интекс». Разве не ясно?

– «Интернэшнл телевижн эксчейнджес компани лимитед»… город Абердин.

Удивительно, как распаляются взрослые люди из-за того, где находится компания, в которой никогда не служил ни один из них и по отношению к которой ни тот, ни другой не испытывал никаких чувств – ни глубоких, ни поверхностных. То, что до этого они разве что не оскорбляли друг друга, никоим образом их не взволновало, но вдруг у них вздыбились перья по причинам, глубоко скрытым во тьме человеческого сознания. Крамнэгела искренне разгневали попытки принизить американский индустриальный гигант. Джок же угрюмо кипел про себя, поскольку в глубине души подозревал, что ошибался, но считал, что это исключительно его дело и никого больше не касается. Чтобы успокоиться, оба пропустили еще по стаканчику.

Неожиданно Джок извинился и вышел.

– Все-таки кто он – этот старый хрыч? – спросил Крамнэгел.

– А, у него не все дома, – сказал Бриггс.

– Я бы так далеко заходить не стал, – заявил старик по фамилии Бэйли. Как и все деревенские мудрецы, он был большой мастер по части оценок и ярлыков: всему своя полочка.

– А я бы и дальше зашел, – заметил Бристоу.

– Э, нет, я бы так далеко заходить не стал, – стоял на своем Бэйли.

– А я говорю, что у него не все дома, – повторил Бриггс.

– В любом случае он был большая шишка, доложу я вам, в ранние дни профсоюзного движения на берегах Клайда, в судостроительной промышленности, – пояснил Бэйли.

– Трудно в это поверить, – пробормотал Бристоу.

– Да нет, правда. Дружил с Уиллом Галлахером и со всей компанией. Эрни Бевин. Суповые кухни. Голодные марши. Интернационал. А потом переехал на юг с фирмой «Паркер Маккиннон», но они уже год как сидят без дела. А его, сдается мне, держат за ночного сторожа при пустой фабрике. В память о старых днях, наверное.

– Хорош ночной сторож, нечего сказать! Из пивной не вылезает, – хихикнула старуха. – И все равно надо отдать ему должное: никто не знает столько соленых анекдотов, как он. До чего грязный старикан – просто прелесть. Знатный, наверное, был в свое время жеребец!

– Вряд ли у него хватало времени, чтоб этим заниматься, как ты думаешь, Берт? – весело спросил Бриггс.

– Думаю, вряд ли. Хотя он ведь не был женат, так что какое-то время у него имелось.

Раздался хохот.

– Что-то уж больно он голодранцем выглядит для профсоюзного вождя, – заметил Крамнэгел..

– Голодранцем? Нет, право же, я бы так не сказал, – возразил Бэйли. – Да нет, просто он типичный шотландец.

– Голодранец, да еще какой! – подтвердил Бристоу.

– Шотландец из голодранцев, – предложил компромисс Бриггс. – Но ведь вряд ли можно ожидать от коммуниста, чтобы он носил костюм в полоску.

– Он коммунист? – приглушенным голосом переспросил Крамнэгел.

– О, да, – ответил Бриггс. – Баллотировался когда-то в парламент от коммунистической партии, но только потерял залог. [9]9
  Имеется в виду избирательный залог, установленный для кандидатов в члены палаты общин; не возвращается, если кандидат собрал менее 1/8 голосов избирателей.).


[Закрыть]

Как раз в этот момент Джок вернулся в зал, слегка путаясь ногами в концах своего шарфа, и заказал еще виски.

– И мне налейте, – прорычал Крамнэгел и увидел вдруг Джока в совершенно ином свете. Он увидел, как компания «Интернэшнл энд Тексас», этот добрый и доверчивый гигант, раздающий лучшим рабочим свои акции в порядке поощрения и ставящий негров на должности, ну пусть не решающие, но все же ведь ответственные, эта великая сила, несущая миру добро, слепая, как само правосудие, во всей своей беспредельной доброте и милости пригревает на своей широкой груди участника коммунистического заговора с партийным билетом. Этому кошмару должен быть положен конец. И, благодарение господу, он оказался здесь, дабы сделать это.

– Мне сказали, что вы коммунист, – начал он тонкий заход.

– Да, и горжусь этим.

– Гордитесь? Хм… Объясните-ка, что привело вас к коммунистам?

– Ну все, теперь он заведется, – простонали старики.

Джок окинул их презрительным взглядом, а Крамнэгел жестом призвал к молчанию. Он хотел вести следствие самостоятельно.

– Понимание истории, – величественно произнес Джок. – Чувство социальной несправедливости, социального неравенства. Желание добиться во всем справедливости.

– А разве не настанет справедливость, если научится быть справедливым каждый человек? – спросил Крамнэгел.

– Ей-богу, вы коммунист, хотя сами того не знаете! – в деланном изумлении воскликнул Джок.

– Никогда им не был. И никогда не буду.

Столь категоричная защита рабства со стороны раба заставила Джока нахмуриться. Рот его скривился в сатанинскую улыбку жалости, и он сощурил глаза.

– Ишь, как вы в себе уверены! Выставляете свои цепи напоказ – будто они не кандалы, а наиценнейшие браслеты!

– Что вы мелете, черт побери!

– Сказать вам, кто вы такой, господин полицейский? Глина вы, вот кто. Глина, из которой правящие классы лепят все, что им заблагорассудится, что только позволят пределы человеческого унижения. Когда труба зовет, вы первым бежите на войну, подбрасывая шапку в воздух. В Берлин, в Париж, в Нью-Йорк – куда угодно, хоть к черту на рога! Когда кто-нибудь из ваших политиканов требует жертв, вы первым готовы жертвовать чем угодно: кровью, деньгами… жизнью. Когда тот же золотушный политикан чмокает какого-нибудь ребенка, вы тут же отдаете ему свой голос – что, разве не так? А стоит ему нацепить ковбойскую шляпу и побренчать одним пальцем на банджо, как вы сразу считаете его человеком из народа, да? Вас слеза прошибает от патриотизма. Вы идеальный материал для гипнотизера. Стоит только войти сюда человеку с собачьим ошейником, как вы сразу начнете следить за тем, что говорите, сразу нацепите на себя тошнотворную улыбку, а когда раздастся голос – неважно чей: «На молитву!» – вы грохнетесь на колени хоть на долю секунды да раньше всех остальных, ну, разве не так?

– Что вы пытаетесь мне сказать? – спросил Крамнэгел, преисполненный решимости не утратить выдержки, которая должна была оставаться его козырем, секретным оружием. – Вы пытаетесь мне сказать, что я сам себе не хозяин? – Сделав паузу, он заказал еще порцию выпивки для всех лишь для того, чтобы продемонстрировать свое спокойствие. Теперь всем уже было безразлично, кто платит. – Вы когда-нибудь слышали о демократии? – спросил он наконец.

– А, опять, значит, примемся за этот гнилой орех? – вскричал Джок.

– Вы пытаетесь мне сказать…

– Какого черта вы думаете, будто я пытаюсь вам что-то сказать? – заревел Джок, внезапно выйдя из себя. – Либо я сумел вам что-то сказать, либо нет. Если нет, то потому лишь, что вы слишком большой дурак, чтобы меня понять. Если да, то потому лишь, что каким-то чудом вы поймете. Я не пытаюсь вам ничего сказать. Я вам говорю!

Закрыв глаза и поджав губы, Крамнэгел ждал, пока тот выговорится. Дождавшись, открыл глаза.

– Вы говорите мне, демократия – гнилой орех?

– Я вам говорю, демократия – гнилой орех.

– Будем, – сказал Бриггс.

– Будем, – отозвались эхом все.

– Дернули, – добавил от себя Джок после того, как все воздали дань традиции.

– Вы голосуете на выборах? – спросил Крамнэгел.

– Куда вы теперь гнете? Хотите развести бодягу насчет американской войны за независимость и про то, как вы изобрели демократию еще до греков и Сократа? Слушайте вы, голова садовая, я баллотировался в парламент. Знаете, что такое парламент? Порочный дядюшка вашего конгресса. И почти такой же бесполезный. Выборы? У вас они превращены в своего рода моральную повинность, разве не так? Вы не способны понять, что воздержаться от участия в выборах – такой же способ выразить свое мнение, как и любой другой. Нет. Раз вам дают пару паршивых кандидатов, вы должны голосовать за не самого паршивого из них. А по мне, именно это и есть предательство демократии! Нет, я никогда не голосовал на выборах. Никогда. Почему? Потому что никогда не было кандидата-коммуниста, за которого я мог бы отдать свой голос, вот почему. А потуги лейбористов показать, что они почти что наши, меня не обманут, нет – я уж, пожалуй, скорее голосовал бы за тори. По мне, откровенный бандит лучше, чем маскирующийся. Волк в волчьей шкуре – это хоть по-честному.

– То есть вы не станете голосовать, если вам не дадут кандидата-коммуниста? – расхохотался Крамнэгел, качая головой. – Господи Иисусе, вы, значит, согласитесь воспользоваться благами демократии только в одном случае: чтобы отдать свой голос за человека, который заведомо поклялся их уничтожить. Ничего себе логика!

– Да, логика! – вскричал Джок. – А такие, как вы, используют демократию лишь для того, чтобы ограничить выбор народа рамками статус-кво…

– Чего-чего?

– Статус-кво. Существующее положение вещей. Капиталисты. Средний класс. И только на самом что ни на есть последнем месте – рабочие. Может такой человек, как я, баллотироваться на выборах в Соединенных Штатах?

– Конечно!

– А может он победить на выборах?

– Но здесь ведь вам победить тоже не удалось, а?

– Вот именно. Потому что здесь такая же прогнившая система, как и у вас. Вы же ее отсюда и заимствовали. А вот в Советском Союзе…

– В Советском Союзе вообще нет выборов.

– Есть и еще какие!

– Нет. У них и партий даже нет.

– А у нас есть, да? А какая разница между этими нашими партиями, чтоб им пусто было? Ни малейшей! «Коммунистический манифест» – это единственная альтернатива великому заговору капиталистических партий. Как вы думаете, почему, едва кончилась война тысяча девятьсот четырнадцатого-восемнадцатого годов – прошу прощения, для вас это была война тысяча девятьсот семнадцатого-восемнадцатого годов, – почему, как только закончился этот грандиозный пожар с монументальным побоищем, великие державы надумали послать армии интервентов в Советский Союз? Они знали, что опасность в конечном счете заключается не в одном из империалистических соперников, а в новой концепции места человека в обществе, провозглашенной юным голосом международного социализма. Британские войска высадились в Мурманске, друг мой, французские войска… А не забыл ли я кого? Ну, разумеется, забыл: американские войска вторглись в Советский Союз, чтобы в корне пресечь красную заразу. Но ничего у них не вышло.

Крамнэгел почувствовал, как в голову ему бросилась кровь.

– Позвольте вам сказать вот что, – начал он задыхающимся от волнения голосом. – Во-первых, Соединенные Штаты никогда не вторгались в Советский Союз, и вам прекрасно это известно. Во-вторых, Соединенные Штаты никогда еще не проигрывали ни одной войны. Никогда! Никогда!

– Соединенные Штаты никогда не вторгались в Советский Союз? – вскричал Джок.

– Как же тогда, по-вашему, называется высадка войск одного государства на территории другого? Вы, видно, называете это вторжением лишь в том случае, если оно увенчалось успехом? Так я должен вас понимать? Тогда спасибо за поправку, господин полицейский. Ваше вторжение провалилось, поэтому вы тактично набросили на него вуальку в учебниках истории, чтобы детки продолжали верить сказкам о том, будто великие Соединенные Штаты никогда не проигрывали войны.

– Это грязная ложь! – завопил Крамнэгел.

– Спокойно, спокойно, – пробормотал Бэйли.

Джок щедрым жестом заказал выпивку для всех.

В напряженной тишине все уставились в пол, за исключением Джока, вперившего взгляд в потолок. Старуха облизнула губы в поисках последней капли горькой пены.

– Ну ладно, ладно, – произнес Крамнэгел более примирительным тоном, – давайте оставим в покое историю, хорошо? Давайте говорить про сейчас.

– Сейчас – часть истории, то есть скоро станет ею.

– Ну хорошо, а как насчет трудовых лагерей в России? Как насчет разгонений евреев…

– Вы, надо понимать, хотели сказать: «Как насчет гонений на евреев»…

– Черт с ним, что я хотел сказать, это неважно, – храбро заявил Крамнэгел. – Вы что отрицаете, что они существуют? А как насчет того, что русские вооружают арабов? А насчет того, что писатели у них не могут писать чего хотят? А тайная полиция, которая понаставила микрофонов в гостиницах и частных квартирах? А дикие собаки и колючая проволока на границах – я сам в кино видел! Все это вы тоже будете отрицать?

Джок прикрыл глаза.

– Совершенства в мире нет, – ответил он. – Я уверен, что в Советском Союзе есть своя доля потенциальных преступников, подонков и подрывных элементов. Я всего лишь хочу сказать, что они их лучше держат в руках, нежели мы. Потому-то и существуют трудовые лагеря, друг мой. В вашей стране такие элементы либо сидят в тюрьме, либо шатаются по улицам, собираясь совершить преступление, за которое сядут в тюрьму. Что ж до писателей, которые, по вашему мнению, не могут писать как хотят…

– Будем, – предложил Бристоу.

– Будем, – откликнулись эхом остальные.

– Дернули, – сказал Джок, – Что же до писателей, позвольте вас спросить: а есть ли в мире такой писатель, который пишет именно то, что он хочет? Писатель пишет на продажу, не так ли? Так же, как женщина, которая старается быть привлекательной не только для себя самой, но и для других… И если писатель не может удовлетворить требованиям капиталистического рынка, он терпит неудачу; а если он терпит неудачу, он голодает. Если коммунистический писатель не может писать так, чтобы удовлетворить требованиям коммунистического рынка, он тоже терпит неудачу, но при этом не голодает никто. Наша свобода, как видите, так далеко не заходит.

Ирония Джока не дошла до Крамнэгела, которого все больше и больше раздражало красноречие оппонента, но не удавалось вцепиться в какую-нибудь более или менее понятную фразу, чтобы дать отпор.

– Вы тут говорили, полиция ставит микрофоны в гостиничных номерах и в частных квартирах. Что ж, недавно я видел фильм о том, как именно этим занимается ФБР. И наконец, если мне не изменяет память, вы упомянули о том, что Советский Союз вооружает арабов. Что вы, черт побери, вообще об этом знаете?

– Очень даже много, – заявил Крамнэгел. – И как бы вы ни искажали факты, вам это не поможет. Евреи имеют право на свой национальный очаг, так? И значит, много веков подряд им в этом праве отказывали. Шесть миллионов евреев погибли в концентрационных лагерях. И они всего лишь хотят добиться права на свой национальный очаг, а Соединенные Штаты как раз и помогают им осуществить это право.

– При чем тут арабы? Разве арабы уничтожили шесть миллионов человек в концентрационных лагерях?

– Вы же сами знаете, что нет. Их убили фрицы. Немцы то есть.

– Так что же плохого в том, что Советский Союз вооружает арабов? Разве вы не вооружаете Израиль?

Крамнэгел вздохнул. Его прямо передернуло от раздражения. Заказав еще раз выпивку для всех, он почесал в затылке.

– Вы антисемит? – спросил он наконец.

– Как может коммунист быть антисемитом? – расхохотался Джок. – Согласно религиозным авторитетам евреи были народом, избранным богом. По мне, так пожалуйста. Но, может быть, этого хватит? Зачем же им еще и самим себя избирать? Или они относятся к выбору, сделанному богом, так же скептически, как и я?

– Вы атеист? – тоном обвинителя спросил его Крамнэгел.

– Разумеется.

Вот ведь наглец – даже не стыдится открыто признаться в этом.

– Более того, я хотел бы заметить, что объявление евреев избранным народом было первым в истории проявлением расизма..

Крамнэгел моргнул. Он видел двух Джоков, сидевших впритык и двигавшихся до отвращения синхронно.

– Все это мура собачья! – Убедительным аргументом отвечаете, нечего сказать.

Крамнэгел попытался громко и добродушно рассмеяться, уловив даже сквозь внезапно окутавший его туман, что тут есть вроде бы доля смешного. Он сделал усилие, чтобы встать, но рухнул прямо на старуху, да так, что та расплескала свое пиво. Старуха добродушно хохотнула: она-то пить умела.

– Будем, – сказал Бэйли.

– Дерни себя за нос, – пробормотал Крамнэгел и затрясся от охватившего его хохота – до того он был рад, что сумел сразу отреагировать.

– Будем, – сказал Джок, чей взгляд тоже утратил былую твердость, но был полон презрения к человеку, не умеющему пить. Джок вцепился в стойку бара, как в поручень на корабельной палубе, раскачиваемой бурными волнами моря. – Сионизм – это европейская концепция, сформулированная европейскими евреями в конце прошлого века в попытках вновь обрести утраченное достоинство. И когда… да слушайте же вы, чтоб вас… я же не для себя излагаю сию премудрость, я все это и так знаю, – знаю, ясно?.. Так к чему же ведет поиск утраченного достоинства? К самому порогу фашизма – вот к чему! Взять хотя бы Бенито Муссолини…

– Сами, чтоб вам треснуть, не знаете, чего несете, – тихо, угрожающе произнес Крамнэгел.

– Взять хотя бы Бенито Муссолини, – не отступался Джок, брызгая слюной и пытаясь чеканить каждое слово, чтобы побороть растущее опьянение исключительной четкостью речи.

– Любовался гробницами вдоль Аппиевой дороги! Йозеф Шикльгрум, то есть Адольф Гитлер…

– Сами, чтоб вам треснуть, не знаете, что несете, – повторил Крамнэгел.

– А как насчет Кубы?

– Кубу вы сюда не приплетайте! – мгновенно встрепенулся Крамнэгел, ибо Джок явно покушался на доктрину Монро.

– А вы меня не пугайте, – вдруг завопил Джок, гордость которого была уязвлена чванливостью пьяного полицейского. – Почитали бы лучше кое-какие материалы Общества дружбы с Советским…

– Ей-богу, не будь ты таким плюгавым старым замухрышкой, я б тебе показал…

– Где же твой боевой дух? Остался в развалинах какой-нибудь сожженной напалмом вьетнамской деревни?

– А, чтоб тебя, довел ты меня все-таки!

Крамнэгела даже передернуло от ненависти к непонятности огромного мира. Он попытался было рвануться к Джоку, но пол так качался под ногами, что не получалось сдвинуться с места.

– А ну иди сюда, ты, гук [10]10
  Презрительная кличка, которой американские военные называли вьетнамцев.


[Закрыть]паршивый! – зарычал он.

– Рот себе прополощи, – вдруг приказала ему неожиданно ожившая старуха.

– Вот полюбуйтесь на эту великую руку помощи, протянутую миру! – кричал Джок, брызгая слюной.

– Припрется всякая горилла и начинает пороть всякую пошлятину…

– Гук! Гук! Гук! – вопил Крамнэгел.

Оба прочно, как якорями, уцепились за мебель, поскольку не могли двинуться ни вперед, ни назад, столь же величественные и столь же беспомощные, как парусные фрегаты в безветренный день. Джок вдруг вспомнил о висевшей на кончике носа капле и полез в карман – по всей вероятности, за носовым платком.

Сквозь пьяную мглу Крамнэгел заметил, что рука Джока нырнула в карман, и, должно быть, мгновенно сработал рефлекс, ибо, когда щелкнули два револьверных выстрела, даже Крамнэгел толком не сообразил, что стрелял он сам. Глянув секунду спустя на собственную руку, он увидел в ней револьвер, из ствола которого курился дымок. Джок с изумлением глянул на свою руку, затем перевел взгляд на грудь. Его кепку подбросило к потолку, и она упала за стойку бара.

– О боже, ты еще хуже, чем я думал, – прошептал Джок и медленно сполз на пол.

Старики, пошатываясь, поднялись с мест, а старуха все повторяла: «Что ты наделал, что ты наделал?» – будто увещевая ребенка. Крамнэгел первым осознал, что произошло.

Протрезвев от случившегося, он заметил, что все присутствующие напуганы видом револьвера, который он все еще держал в руке, и сунул револьвер в кобуру под мышкой.

Спустя минут пять появился молодой полисмен. За ним прибыл доктор.

– Вы были очевидцем происшествия? – спросил полисмен Крамнэгела.

– Разумеется, это же я в него стрелял.

Полисмен уставился на него неверящим взглядом.

– Вы, сэр?

Три старика и старуха нервно подтвердили слова Крамнэгела.

– Сдайте, пожалуйста, ваше оружие, сэр.

– Я бы лучше оставил его у себя, – ответил Крамнэгел, доставая свое удостоверение в целлофановой обложке.

– Я, видите ли, сам полицейский. Начальник полиции. Вот здесь все про меня сказано… Да я же с вами разговаривал, помните, в поселке? Так вот, это я. – Он указал на свою фотографию на удостоверении.

– А этот тип, – ткнул он пальцем в Джока, – полез в карман за оружием, чтоб в меня стрелять. Я выстрелил в него в порядке самозащиты.

– Самозащиты? Вот как?

Полисмен опустился на колени рядом с Джоном.

– Он жив? – спросил полисмен доктора.

– Жив, но в тяжелом состоянии. Надо срочно вызвать «скорую помощь».

– У него нет в кармане оружия, сэр, – сказал полисмен Крамнэгелу минуту спустя. – Только носовой платок.

– Только платок, – повторил Крамнэгел, впервые начиная испытывать смутное беспокойство. – Поищите в другом кармане.

– Там только ключ и коробок спичек.

Поднявшись на ноги, полисмен отряхнул колени.

– Будет лучше, если вы сдадите оружие мне, сэр.

– А обратно мне его вернут? Я вам лучше подпишу что угодно. Я же вам сказал: я в этого типа стрелял в порядке самозащиты. Ведь я вас сам сюда и вызвал, понимаете? Я…

– У вас есть разрешение на ношение оружия, сэр?

– Конечно, есть, я же начальник полиции…

– Я имею в виду разрешение, выданное английскими властями, сэр?

– Нет. На черта мне английское разрешение?…

– В таком случае, сэр будет лучше, если вы сдадите мне оружие. Вы носите его незаконно.

– То есть как это незаконно?..

– Мы не носим оружия, сэр.

– Не носите, – Крамнэгела разобрал смех. Издевательский или истеричный – сказать трудно. Так или иначе, но Крамнэгел рассмеялся, и от этого ему стало легче. Проверив, стоит ли револьвер на предохранителе, он протянул его полисмену.

– А теперь, сэр, прошу следовать за мной.

– После вас.

– Пожалуй, я должен предупредить вас, что все, сказанное вами, будет внесено в протокол и может быть использовано как показания.

– Показания?

– Крамнэгел даже пошатнулся и нахмурился, как человек, внезапно ставший жертвой измены. – Какого черта?