Текст книги "Расколотый берег"

Автор книги: Питер Темпл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Кэшин.

Ответа не последовало. Он нажал отбой.

Кэшин пошел дальше вслед за Реббом, каждый шаг отдавался жуткой болью. Внизу телефон зазвонил опять.

– Кэшин слушает.

– Джо, ты? – раздался голос матери.

– Да, Сиб.

– Что-то плохо слышно.

– Нет, я тебя хорошо слышу.

– Джо, Майкл пытался покончить с собой, никто не знает…

– Где? – Стало холодно, к горлу подкатила тошнота.

– В Мельбурне, у себя. Кто-то ему позвонил и понял, что…

– В какой он больнице?

– Альфреда.

– Сейчас же еду. Ты со мной?

– Мне страшно, Джо. Ты ему звонил? Я просила тебя позвонить…

– Сиб, я еду. Так ты со мной?

– Нет, я боюсь. Я не смогу…

– И правильно. Увижусь с ним и сразу же позвоню тебе.

– Джо…

– Что такое?

– Надо было все-таки с ним поговорить. Я же просила тебя, два раза просила…

Кэшин смотрел на Ребба и собак. Они уже почти дошли до дому, собаки, как всегда, впереди, носами в землю, похожие на часовых, которые вот-вот сдадут свой опасный пост. У калитки они обернулись и одновременно подняли по лапе, как будто давали знак: «Все в порядке!»

– Я позвоню, Сиб, позвоню, – повторил он. – Но и ты звони мне, если что узнаешь.

В кромешной тьме он доехал до поворота на Бранксхольм и повернул на шоссе, к городу. Фары высветили облупившиеся стены дома, машину без колес, отразились в зеленых собачьих зрачках рядом с помятым баком для воды.

* * *

Кэшин ощутил что-то вроде паники, когда врач вел его по длинному помещению с отгороженными с обеих сторон боксами. В воздухе были разлиты знакомые запахи дезраствора и моющих жидкостей, вокруг все было компьютерно-бледным, назойливо жужжал какой-то электронный прибор. Кэшин подумал, что, наверное, так все должно выглядеть на подводной лодке, когда она опускается на морское дно, – тишина, покой, кругом электроника.

Пока они шли, он смотрел на пациентов, опутанных трубками и проводами. Маленькие лампочки то светили ровным светом, то начинали мигать.

– Вот, – сказал врач.

Майкл лежал, закрыв глаза. Из-под кислородной маски виднелось мертвенно-бледное лицо. По подушке разметались угольно-черные пряди волос. Кэшину помнилось, что брат всегда следил за собой и носил короткую, аккуратную стрижку: стиль торговца.

– Он выкарабкается, – сказал врач. – Молодец парень, который ему звонил, – сообразил вызвать «скорую». Повезло ему. Да еще «скорая» оказалась рядом, возвращалась с ложного вызова. Эти пять минут его и спасли.

Врач был молодой, на вид из Южной Азии, с кожей как у ребенка и голосом прилежного ученика частной школы.

– Что принял? – бросил Кэшин.

Хотелось скорее выйти наружу, глотнуть привычного загазованного уличного воздуха.

– Снотворное. Есть такое – бензодиазепин. И еще алкоголь. Все в лошадиных дозах.

Врач говорил, придерживая рукой подбородок, и было заметно, до чего он устал.

– Ему только что отключили искусственную почку. Проснется – мало не покажется.

– А когда проснется?

– Завтра. – Он быстро глянул на часы. – Уже действует. Приходите завтра, часов в двенадцать. К тому времени он будет разговаривать.

Кэшин вышел на улицу, набрал номер матери, коротко рассказал ей, как обстоят дела. Потом поехал к Виллани, в Брунсвик, оставил машину на улице и направился по подъездной дорожке к дому. По дороге он позвонил в участок.

– Комната Тони открыта, она рядом с гаражом, – доложил Виллани. – По-моему, в ней недавно прибирали.

По стенам комнаты висели постеры с портретами звезд футбола, кикбоксинга, фотографиями мощных спортивных машин. В углу стоял музыкальный центр, на нем в беспорядке валялись листы нотной бумаги. К стене был прислонен футляр виолончели. Кэшин окинул взглядом фотографии, пришпиленные к доске над столом. На одной он узнал самого себя – задолго до встречи с Рэем Сэррисом, он, молодой, стоял у какого-то бассейна и держал на руках маленького Тони Виллани. Мальчик был точной копией Виллани-старшего, только без морщин и с волосами на голове.

«Мой этому ровесник», – подумал Кэшин, и к горлу сразу подкатила грусть. Он сел на постель, снял ботинки и носки, сразу весь как-то обмяк, уперся локтями в колени, уронил голову на ладони, ощутив невероятную усталость. Потом, спустя немного, посмотрел на часы. Было два двадцать пять ночи.

Послышался шум мотора. Спустя несколько минут в дверь постучали.

– Войдите, – сказал Кэшин.

На пороге появился Виллани. Он был в костюме, но галстук съехал набок, а в руках блестели бутылка и два стакана.

– Ну, рассказывай, – выдохнул он.

– Ничего, оклемается. Вовремя привезли.

– Так надо отметить!

– Думаешь, бутылки хватит?

– Ты же вроде хилый. Хотя, по-моему, просто прикидываешься.

Виллани плюхнулся на стул своего сына, протянул Кэшину стакан, плеснул красного.

– Всерьез пытался или как? – спросил он.

– Врач сказал, всерьез.

– Н-да… С чего это он?

– Он звонил матери несколько раз, какой-то подавленный. Она просила меня позвонить ему, а я так и не собрался.

– Прямо как фабула рассказа.

– Ты-то какого хрена понимаешь в рассказах?

Виллани осмотрелся.

– Почитывал в свое время. Не спится что-то. – Он глотнул вина, глянул на постеры. – Хорошее вино, не пойло, – заметил он. – Жаль, оценить некому. Закурим?

– Давай.

– Завтра сдаюсь. Ты ведь уже сдался.

Никотин подействовал на Кэшина, как когда-то серфинг, – глаза покраснели и начали слезиться. Он глотнул из стакана.

– Не то что эта бочковая моча после обеда, – сказал он. – Сразу понятно.

– Привез один, я не мог отказаться.

– Тебе еще работать и работать, прежде чем поднимешься до этических стандартов. Ты что, уже встал или еще не ложился?

– Вика Зейбла помнишь?

– Да вроде на память не жалуюсь.

– Ну так вот… Вик сегодня получил пулю на парковке возле художественного центра, представляешь? Искусствоведы выискались… Они были в серебристом «мерсе», убийца сидел за рулем, радио орало вовсю, печка работала, и тот разрядил в Вика всю обойму. Одна пуля еще погуляла у Вика в потрохах, вышла у ключицы, попала в крышу…

Кэшин опять глотнул.

– А у него были друзья-левши?

– Ты прямо как коп из кино. Мы нашли двоих. Один в Сиднее, другого пока нет дома. Я только что оттуда. Сперва-то я подумал, что нам повезло.

– Ага, арест целой банды, полиции рукоплещут…

– В мечтах.

– Лори как?

– Нормально. Все так же. Достала меня уже. Вернее, оба мы друг друга достали.

– Что такое?

Виллани нервно затянулся, втянул щеки, выпустил три или четыре абсолютно ровных кольца дыма.

– И у меня, и у нее… кое-кто есть.

– Хм… Я-то думал, ты просто так, поглядываешь на сторону, и все.

– Ну… понимаешь… дома давно уже невесело. То я без задних ног приползаю, то Лори. Она все тащит на себе – и ночную работу, и скачки, и обслуживание в компаниях. Мы, бывает, по нескольку дней не видимся, веришь? Да что там! Даже говорили толком не помню когда. Только и талдычим: дела, счета, дети. Ну и вот… я познакомился с одной женщиной и уже на другой день захотел снова с нею встретиться.

– А Лори?

– Что – Лори? Она тоже времени не теряет. Нечего распечатки с мобильника оставлять где попало.

– Так вы квиты, получается. Один – один.

– Все дело в том, кто первый начал, где причина, а где следствие. Она сказала, что все из-за меня, что, если бы не я, ни за что бы не втрескалась в этого долбаного оператора. В Керне укатили, обслуживают какую-то поганую телевизионную бригаду. Сейчас на пляже, наверное. Трахаются под тропической луной…

– Невыносимо романтично, – сказал Кэшин. Слушать это было противно – Лори ему нравилась и, признаться, вызывала очень чувственные мечты. – Это оттого, что ты теперь шеф?

Виллани плеснул еще.

– Пашу как проклятый. От этого гондона штопаного, Уикена, совсем жизни нет – требует, чтобы я теперь отчитывался прямо перед ним, в обход Белла. Ни хрена не понимаю я в этой политике, а самое главное – и не хочу понимать. Вот Синго бы сюда! С ним у меня все ладилось.

Он вздохнул.

– У нас обоих с ним ладилось, – сказал Кэшин. – Не то что ладилось – как по маслу шло. Я к нему утром заскочу.

– Черт, надо бы и мне туда подъехать, но каждая долбаная минута на счету. Что там с Донни?

– Адвокат сказала, полицейские начали его доставать, приехали ночью, светили в окна, всех перебудили. Ты почему мне про Хопгуда не рассказал?

– Да думал, ты знаешь историю этого чертова Кромарти. Кстати, Донни, может, еще объявится.

– А может, и нет, – ответил Кэшин. – И ведь у нас против него ничего нет. Совсем ничего.

Виллани пожал плечами:

– Ладно, посмотрим. Проехали. Что думаешь насчет брата?

Кэшин и сам продолжал размышлять об этом.

– Неудавшаяся попытка самоубийства. Больше ничего об этом не знаю.

– Уэйн жив, неудачная попытка самоубийства. Нужно постараться еще. Брюс мертв. Да здравствует Брюс. Твой брат – гордость семейства, так?

– Да нет, – ответил Кэшин. – Просто умный, образованный. Ну, при деньгах…

Виллани снова налил.

– Да, вот оно, счастье! Не женат?

– Нет.

– Есть кто?

– Без понятия. Мы последний раз виделись, когда я был в больнице. Он даже не присел, все время по мобильнику названивал. Что с него взять – мы друг друга почти не знаем. Выполнил свой долг, вот и все.

– Прямо как у нас с Лори. Слушай, если ему нужен психиатр, так у меня есть один. К нему Бертран ходил, когда этот чертов хорват его пырнул. Не тот, к которому полицейские ходят, другой.

– Это хорвату психиатр был нужен. А Бертрану – хороший ремонт.

Так они и сидели, болтали о том о сем, курили; Виллани сходил в магазин, купил еще бутылку, открыл, налил.

– О работе думаешь? Времени у тебя теперь хватает. Думай сколько влезет.

– Да что я еще умею? – Кэшин начал ощущать последствия длинной дороги, визитов в госпиталь, выпитого вина.

– Все, что хочешь. У тебя голова на плечах.

– Я об этом не думал. Вернее, особенно не задумывался, не знал, чем бы заняться, слонялся без дела, занимался серфингом, а потом все как-то само собой получилось. Придурков много, но… Не знаю… Я не воспринимаю это как работу. – Кэшин глотнул из стакана. – Что это мы расфилософствовались?

Виллани почесал в затылке.

– Да я и сам не понимал, что в этом такого, пока не попал в убойный отдел. Ограбление – это было как-то не по-настоящему, вроде игры в полицейских и воров. А вот убийство – другое дело. Я у Синго этому научился. Отмщение за тех, кого лишили жизни. Он тебе это говорил?

Кэшин кивнул.

– Синго умел подбирать себе людей. Прямо нутром чуял. Помнишь этого растяпу Биркертса? А Синго взял его – и смотри, парень теперь звезда. А я беру таких, как Дав. Университет закончил, гонору хоть отбавляй. Черным быть не хочет, но и белым не желает.

– Он не пропадет, – заметил Кэшин. – Башковитый.

– Теперь вот добиваюсь справедливости для идиотов-наркуш, которых подстрелили прежде, чем они успели подстрелить других таких же козлов. А мне еще читают лекции о политике, учат, как правильно одеваться, как правильно обделывать дела. Теперь я понимаю, почему Синго хватил удар.

Они почти прикончили и вторую бутылку, когда Виллани сказал:

– Ты, наверное, порядком вымотался сегодня. Заведи будильник, если надо. Я, пожалуй, пойду спать.

В спальне Кэшин открыл окно, лег на узкую кровать, накрылся пледом. Накурили они изрядно. Вспомнилось, как семнадцатилетними они с Берном жили в одной комнате и по ночам, лежа в кроватях, курили, передавая сигарету друг другу.

Кэшин открыл глаза, когда будильник показывал восемь семнадцать утра. Он поднялся, почувствовал, как чуть кружится голова. Все тело ломило, как будто накануне его безжалостно отлупили.

Под дверью лежал конверт.

Джо, здесь ключ от задней двери. Яйца и бекон в холодильнике.

Кэшин остановился позавтракать в забегаловке на Сидней-роуд – то ли турецкой, то ли греческой. Заказанную яичницу подал широкоплечий квадратный мужчина с глазами цвета молочной пахты.

– Я вас помню, – сказал он. – Вы приезжали, когда тут по соседству застрелили Алекса Кацуридиса. С вами тогда был еще один, пониже ростом.

– Так это когда было, – ответил Кэшин.

– Вы никого не нашли?

– Нет. Может, еще найдем.

Здоровяк саркастически хмыкнул:

– Еще… Никого не нашли. Правильно по радио говорят – нет от вас никакого толку.

Кэшин почувствовал, как кровь приливает к его лицу, даже глазам стало жарко.

– Я, между прочим, ем, – не сразу сказал он. – Хочешь с полицейским поговорить – иди в участок. Перец где?

* * *

Майкла выписали из реанимации и перевели в отдельную палату этажом выше. Он уже очнулся и лежал бледный, с черной щетиной.

Кэшин подошел к кровати, осторожно тронул брата за плечо.

– Ну и напугал ты нас, – сказал он.

– Простите, – хриплым, без выражения голосом ответил Майкл.

– Как себя чувствуешь?

Майкл рассеянно посмотрел на него и ответил:

– Жутко. Жалко, что на такое ничтожество, как я, врачи тратят время. Тут настоящих больных хватает.

Кэшин не знал, что и сказать.

– Серьезное ты принял решение, – наконец продолжил он.

– Не так чтобы решение… Скорее стечение обстоятельств. Я нажрался как свинья.

– Так ты этого не хотел?

– Да нет, хотел. – Он закрыл глаза. – Дела у меня хреновые.

Время шло. Казалось, Майкл заснул. Кэшин внимательно смотрел на брата – впервые в жизни. Ведь когда пристально смотришь на человека, видишь только глаза. Звери не разглядывают носы, бороды или шерсть друг друга. Они смотрят на то, что может служить источником информации, – на глаза или пасть.

Не открывая глаз, Майкл снова заговорил:

– Меня уволили три недели назад. Я занимался поглощением большой компании, кто-то слил информацию, ну все и пошло к чертям собачьим. Свалили на меня.

– Почему это?

Брат опять закрыл глаза.

– Меня сфотографировали кое с кем из той компании.

– Ну и что?

– Да ничего. Так, целовались на ступеньках перед моим домом.

– Ну и…

Майкл открыл свои черные глаза, поморгал длинными ресницами, повернулся так, чтобы видеть Кэшина.

– Это был он, – сказал брат.

Кэшина вдруг страшно потянуло закурить. То, что брат – голубой, никак не укладывалось в голове. Когда-то давно Майкл был обручен с молодой женщиной, врачом. Сиб показывала ему фотографии с той вечеринки – тонкая курносая блондинка держит в руке с короткими ногтями бокал шампанского.

– Целовались, и все?

– Задержались допоздна на собрании – до одиннадцати, потом встретились на парковке, зашли ко мне выпить.

– Секс был?

– Был.

– Ты ему что-нибудь рассказывал?

– Нет.

– Ну ладно, – ответил Кэшин. – Бывает и хуже.

Брат снова закрыл глаза; между бровями у него залегли глубокие морщины.

– Он покончил с собой, – продолжил Майкл. – Через день после того, как от него ушла жена и забрала с собой троих детей. Отец у него – судья, учился в юридической школе вместе с президентом моей фирмы.

Кэшин тоже зажмурился, запрокинул голову и стал прислушиваться: тихо гудела электроника, сновали туда-сюда машины, где-то далеко тарахтел вертолет. Он сидел так очень долго, а когда открыл глаза, то увидел, что Майкл смотрит на него.

– Ты как? – спросил брат.

– Нормально, – ответил Кэшин. – Дело-то серьезное.

– Да. Мне сказали, ты приезжал ночью. Спасибо, Джо.

– Не за что.

– Плохой из меня брат.

– Ну, из меня тоже. Может, хочешь с кем-нибудь поговорить? Психиатр нужен?

– Нет. Я у них уже был. Знаешь, сколько денег оставил? Я помог им купить дома в Байрон-Бей, но они-то мне так и не помогли. У меня хроническая депрессия. Ясно и просто. Это не лечится. Что-то там с мозгами, наверное наследственность.

Кэшин почуял недоброе.

– Может, лекарства? – спросил он. – Говорят, от этого дела есть всякие лекарства.

– Толку-то… Когда сидишь на антидепрессантах, не сумеешь работать по шестнадцать часов в сутки, не перелопатишь гору бумаг, не залезешь во все дыры, не сможешь давать необходимые ответы. У меня депрессия совсем другая, не то что вдруг пыльным мешком по голове. Она всегда со мной, внутри. Я работаю, только таким способом можно от нее спастись – не расслабляться, ни единой свободной минуты. Но отрады-то никакой нет! С тем же успехом можно… ну, я не знаю… мыть посуду.

Майкл тихо заплакал, и слезы хрустальными ручейками побежали по его впалым щекам.

Кэшин положил руку на руку брата, но тот даже не пошевелился. Он не знал, что делать, – утешать мужчин ему прежде как-то не приходилось.

– Мне все сразу рассказали: и о фотке, и о смерти Кима, – снова заговорил Майкл. – Я поехал в аэропорт, сел в самолет, пил, спал, снова пил, а потом, когда стало совсем уже хреново, закинулся таблетками. – Слабо улыбнувшись, он попробовал пошутить: – По-моему, я за всю жизнь столько тебе не рассказывал.

В дверях показалась медсестра.

– Пьете? – строго спросила она. – Это очень важно, не забывайте.

– Пью, пью, – откликнулся Майкл. – Как там джин-тоник, не рановато?

В ответ сестра лишь покачала головой. Кэшин заметил, что вид Майкла ей нравится. Она вышла.

– Кто вас сфотографировал? – спросил он.

Брат пожал плечами:

– Понятия не имею. Фоток много получилось – пять или шесть. Наверное, кто-то стоял на другой стороне улицы.

– За тобой или за ним следили. Как думаешь – кто?

Брат опять пожал плечами.

– Когда слили информацию? До того или после?

Майкл пригладил волосы.

– Ты ведь полицейский, я и забыл. После, через день или два. Об этом узнали на собрании, на следующее утро. Собственно, сейчас это уже не важно. Кима нет, моя карьера пошла к черту, двадцать лет работы и все впустую…

– Опасная у тебя работенка.

Майкл вспомнил, как он сам когда-то это говорил, и печально улыбнулся.

– Поехал бы ты к Сиб, пожил у нее, – предложил Кэшин. – Поможешь ее мужу травить розочки.

– Да ладно… Поживу у одной подруги, комнат там хватит. Таблетки попринимаю, пить перестану. Гимнастикой заниматься начну. Выкарабкаюсь.

Братья помолчали.

– Выкарабкаюсь, Джо. Правда, – повторил Майкл.

– Чем тебе помочь? – спросил Кэшин.

– Ничем. – Майкл опустил левую руку. Кэшин осторожно взял ее в свою. – Не знаешь, что такое депрессия, да? – спросил Майкл.

– Нет, – соврал Кэшин.

– Отлично, просто отлично. Значит, у тебя нет нашей проклятой наследственности.

– Ты о чем это?

– Ну, у отца это было, теперь у меня. Может, у всех в нашем роду. У Томми Кэшина – точно. Мать говорила, ты его дом начал ремонтировать. Все мы одинаковые, только он – самый отъявленный. Как будто дом хотел с собой на тот свет забрать.

– А что с отцом?

Майкл убрал руку брата.

– Мать разве тебе не говорила?

– Да о чем?

– Она говорила, расскажет, когда вырастешь.

– О чем?

– Об отце.

– Что об отце?

– Что он покончил с собой.

– А, это… Ну да, знаю.

– Тогда ладно. Слушай, Джо, скажи матери, что у меня все нормально, что это все дурацкая случайность, не рассчитал дозу… Скажешь?

– Само собой.

– Передай ей привет, скажи, завтра позвоню. Сегодня духу не хватит.

Кэшин попрощался, поцеловал брата в соленый лоб, спустился в лифте вместе с какой-то семьей – четырьмя хмурыми братьями и сестрами. На первом этаже он нашел туалет. Закрылся в кабинке и сел, зажав ладони между колен. Время от времени в унитазах журчала вода.

Он вспоминал себя мальчишкой, в «голдене», как он сидел рядом с матерью и ехал непонятно зачем, непонятно куда.

Отец… А ему никто не говорил. Все знали, и никто не говорил…

* * *

Частная больница – облицованное кирпичом здание – казалась островком в море асфальта и бетона без единой травинки. В палату Кэшина провела медсестра, одетая в темно-синюю юбку и белую блузку в горошек. Синго, облаченный в клетчатый халат, сидел в инвалидном кресле напротив входной двери. За окном тянулись бетонная полоса дороги и высокий металлический забор цвета запекшейся крови.

– К вам пришли, Дейв, – сказала сестра. – Гость.

Синго не ответил.

– Я ухожу, – произнесла сестра.

Кэшин пододвинул стул к креслу, сел так, чтобы видеть Синго в профиль, пододвинулся еще ближе.

– Здравствуйте, шеф, – сказал он. – Это Джо.

Синго повернул голову. Кэшину показалось, что с прошлого раза он сильно сдал и парализованная половина лица выглядит моложе, чем здоровая.

Раздался непонятный звук. Это Синго произнес что-то вроде имени Кэшина.

– Вы лучше выглядите, шеф, – бодро продолжил Кэшин. – Идете на поправку, да. Виллани очень просит вас вернуться. Он и сам вам скажет, скоро должен заехать. Работы не продохнуть, да. Он сам все расскажет.

Губы Синго шевельнулись, он как бы плюнул, в глазах что-то промелькнуло, и Кэшину показалось, что шеф удивился. Он поднял левую, действующую руку, протянул пальцы, словно хотел, чтобы ее подержали.

Не пожали, а именно подержали.

Но Синго невозможно было держать за руку. Невозможно представить, чтобы он этого хотел. Что-то в организме разладилось, но Синго оставался прежним кремнем, хотя и в оболочке слабых мускулов и непослушных связок.

Уже второй раз за последние два часа Кэшин не знал, как поступить.

Может быть, перед ним уже не кремень? Может быть, он видит то, что видит, – беспомощную и, мало того, безнадежную старую развалину?

Кэшин подумал об отце, вытянул вперед правую руку и дотронулся до левой руки Синго.

Тот оттолкнул его.

Держать не надо. Он неправильно понял.

– Простите, шеф, – сказал Кэшин. – Может, воды? Воды хотите? Или еще чего-нибудь?

Синго несколько раз моргнул левым глазом, явно желая что-то сказать. С его губ сорвался еще один невразумительный звук.

– Телевизор смотрите, шеф? – продолжил Кэшин, заметив на стене телевизор, правда без дистанционного управления. Те, кто присматривал за больными, решали, что он смотрит и как долго.

Синго слабо дернул головой, как будто кивнул.

– У Виллани полно дел, понимаете? – повторил Кэшин.

Синго опять поднял руку и вытянул пальцы.

«Вот черт, – подумал Кэшин, – на что это он показывает?»

На тумбочке возле кровати лежали стопка бумаги и толстый карандаш. Кэшин взял их, положил бумагу на откидной столик кресла Синго, вложил карандаш ему в левую руку. Синго осторожно взял его и неловко зажал в неуклюжих пальцах.

– Что же она не сказала мне, что вы можете писать? А, шеф?

Синго хотел что-то написать, сосредоточился, но рука не слушалась. Бумага ерзала по столику, вены на лбу вздулись от напряжения.

Кэшин подошел и поправил бумагу. Синго все силился написать букву, то ли «С», то ли «Р», но получались только крючки и палочки. Наконец его силы иссякли, рука упала, глаза закрылись.

Кэшин сидел и ждал.

Синго заснул.

Кэшин встал, дошел до двери, обернулся и негромко сказал:

– Возвращайтесь, шеф. Мы с вами – мы вытянем вас отсюда.

Он видел, как Синго отражается в стеклянной двери, и ему показалось, что шеф смотрит прямо на него. Он вернулся обратно к креслу. Нет, показалось… Синго так и сидел с закрытыми глазами. Кэшин вытянул бумагу из-под его большой волосатой руки и порвал лист в мелкие клочки.

– Пока, шеф, – сказал он, взял его руку в свою и добавил: – Я люблю вас.

Он посидел в машине, не сразу завел мотор, все думал, что же хотел написать Синго. Потом включил музыку, отбросил все размышления и поехал. Уже рядом с домом, когда ноги совсем онемели от боли, у него зазвонил мобильник.

– Нашли тут кое-кого, – сказал Хопгуд. – Не хочешь подъехать?

* * *

Кэшин прошел в сумерках по пирсу, встал позади полудюжины зевак, в лицо ему бил порывистый соленый западный ветер. Он смотрел на небольшой катерок, громко ревевший двумя своими двигателями у волнореза. У штурвала стоял крепкий человек в желтом жилете, за ним еще двое, в водолазных костюмах.

Хопгуд, одетый в черную кожаную куртку, обернулся к нему и протиснулся сквозь толпу.

– Один парень с самолета заметил тело возле «Чайника», – начал рассказывать он. – В «Проломе».

На миг Кэшина затошнило, и ему показалось, что его сейчас вывернет прямо на Хопгуда.

– Ну и видок у тебя, – заметил Хопгуд. – Ты совсем зеленый.

– Пирог несвежий попался.

– А что, бывают свежие?

Кэшин слышал, что иногда мощные порывы ветра затягивают тела в подводные пещеры и они болтаются там многие дни, а то и недели, пока волны не унесут их оттуда и не бросят в «Чайник» или в «Пролом».

Подойдя ближе, катерок сбросил скорость, поднялся и упал на волне, подобрался к пирсу и, рыча, развернулся бортом к понтону. Двое людей на пирсе стояли и спокойно, привычно ждали, когда он пришвартуется.

На катере доставили тело, замотанное в кусок оранжевого нейлона. Четверо мужчин взялись за углы – двое сзади явно были напуганы – и вытащили его на пирс. Аккуратно положив тело, они обступили и распаковали его. Хопгуд наклонился.

Перед Кэшином промелькнули раздутое от воды лицо, голые ноги, разодранные в клочья джинсы. Этого было достаточно – он насмотрелся на своем веку покойников. Он оперся о перила и повернулся туда, где внизу, под дождем, неверным светом горели огни города. По двум кругам Морского Парада неслись машины, торопились по домам люди. Там их ждали семьи. Дети…

Жаль, что у него не было с собой сигарет.

– Вот, в кармане нашли, – донесся сзади голос Хопгуда. – В куртке.

Кэшин обернулся. Хопгуд протягивал ему застегнутый на молнию серый нейлоновый бумажник.

– Фонарь дайте, – распорядился он.

С пирса протянули фонарь. Хопгуд взял его, и луч света упал на руки Кэшина.

Кэшин расстегнул молнию. Ничего особенного, в уголке фотография. Он всмотрелся в нее, вынул.

Дальше… Серая книжечка, на обложке – вставший на дыбы единорог, внутри пластиковый конверт.

Кредитный союз Даунта.

Конверт был почти сухой, только по краям чуть намок.

На двух страницах было записей двадцать – размазанные строчки принтера, небольшие суммы прихода и расхода.

Донни Култер утонул в «Чайнике» с одиннадцатью долларами сорока пятью центами на счете.

Кэшин положил книжку обратно в бумажник, застегнул молнию, передал Хопгуду.

– Всё, наверное, – сказал Кэшин. – Поеду. Я вообще-то в отпуске.

– Лучше приведи себя в порядок, – ответил Хопгуд. – Они уже идут.

По пирсу к ним приближалась бригада телевизионщиков.

– Сам их навел? Или, может, у тебя есть специально обученные люди? – зло бросил Кэшин.

– Теперь это называется «прозрачность».

– Мне наплевать. Матери сказали?

– Что сказали? Все равно ей еще тело опознавать.

– Раньше, чем она увидит его по телевизору?

– Это все еще твое расследование? Твой приятель-макаронник мне ничего не сказал.

– При чем тут расследование? – окончательно обозлился Кэшин. – Да и никакого расследования по-настоящему не было.

Он двинулся прямо на телевизионщиков. Женщина с лакированными волосами узнала его, сказала что-то звукооператору и остановилась у него на пути:

– Детектив Кэшин, несколько слов для прессы, пожалуйста.

Кэшин молча обогнул ее, задел плечом микрофон в меховом чехле; оператор буркнул:

– Полегче!

– Да пошли вы, – отозвался Кэшин.

В машине он включил на полную громкость диск Каллас и поехал по темным разбитым дорогам домой. «Чайник»… И из него выплывает тело… В огромный, кипящий, беспокойный «Пролом»…

Впервые он попал сюда, когда ему было лет шесть или семь, – Лестница Дангара считалась местной достопримечательностью, и все стремились ее увидеть. Он стоял далеко от края, но все равно было жутко: необъятный простор океана, серо-зеленые волны с шапками пены, каменная стена вся в выбоинах, трещинах, камнях и провалах, невероятная мощь стихии, бешеная сила, которая может поднять тебя, засосать, закрутить, и ты захлебнешься соленой ледяной водой, задохнешься, а могучая волна потянет тебя за собой, в утесы, и размажет об изрезанные скалы «Чайника», и будет трепать тебя там, пока твоя одежда не превратится в лоскутья, а сам ты – в отбивную.

Расколотый берег – так называлась эта часть побережья. Когда Кэшин был еще маленьким, ему казалось, что это произносится в одно слово – Расколотоберег. Потом он узнал, что так назвали это место моряки, когда увидели огромные куски известняковых плит, упавшие в море. Возможно, это случилось прямо у них на глазах. Возможно, они оказались неподалеку и видели, как громадные известняковые глыбы отвалились и обрушились в воду.

Но вот и дом, слава богу. Фары скользнули по сарайчику Ребба.

Кэшин поставил машину возле дома и не сразу вышел, потому что все тело терзала боль. Выключил фары. Двигаться не хотелось. Еще чуть-чуть – и он забудется сном прямо здесь. Немного соснет…

Кто-то постучал. Он настороженно встрепенулся.

В окне торчали две собачьи головы и светил фонарик. Он опустил стекло.

– Ты чего? – спросил Ребб.

– Все нормально, просто устал.

– Брат как?

– Приходит в себя.

– Ну и ладно. Собак я покормил. Забор завтра доделаем.

Ребб ушел к себе. Кэшин с собаками вошел в дом и сразу же позвонил матери. Она засыпала его вопросами. Он коротко ответил, принял несколько таблеток кодеина, запил их пивом, налил большой стакан виски. Потом сел в кресло, отхлебнул из стакана и стал ждать, когда боль утихнет.

Дождался, выпил еще виски. Перед тем как лечь спать, он решил посмотреть местные новости.

Полиция не подтверждает версию о том, что тело, обнаруженное в море неподалеку от печально известного «Чайника», уже давно облюбованного местными самоубийцами, принадлежит восемнадцатилетнему Донни Култеру, которого обвиняли в попытке убийства местного жителя Чарльза Бургойна. Старший сержант детектив Джо Кэшин отказался давать какие-либо комментарии после того, как тело было извлечено из воды.

Он увидел самого себя – на пирсе, глаза сощурены, плечи развернуты, мокрые волосы прилипли к мрачному лицу. Рядом стоял Хопгуд. В его внешности было что-то от священника – на лице красовалась маска искренней печали, приличествующей случаю. «Труп – это всегда плохо, – произнес Хопгуд. – Других комментариев пока нет».

Репортер произнес: «Сегодня вечером мать Донни Култера, Лоррейн Култер, сделала заявление относительно обращения полиции с ее сыном, который пропал в прошлую среду».

Мать Донни стояла на фоне коричневого кирпичного дома с голой лужайкой и бетонной дорожкой к автостоянке.

«За ним охотились. С самого суда охотились. Приезжали каждую ночь, в окно Донни фарами светили, прямо вот здесь машину ставили. Он стал ложиться в кухне, не мог больше этого выносить. Мы все просто с ума сходили, у Донни и так хватало переживаний из-за мальчишек, которых полицейские убили, да и вообще из-за всего этого…»

Кэшин не стал ужинать, лег в постель и проспал до самого утра, когда его разбудили собаки. Он открыл глаза и увидел залитый солнцем холодный мир. На небе не было ни облачка.

* * *

Ребб вкопал угловые квадратные столбики в землю, укрепил их диагональными перекладинами, вставленными в стяжки. Столбы он разложил вдоль линии будущего забора, а в середине сделал еще одну стяжку.

– Берн помогал? – поинтересовался Кэшин.

– Нет. Забор как забор, чего тут помогать?

– Ну, для меня это целое дело. Дальше что?

– Столбы надо поставить и выровнять.

– Веревка нужна будет.

– Зачем? На глаз поставим.

– На чей, на мой?

– На любой.

Кэшин прищурился, посмотрел на угловой столбик, а Ребб начал устанавливать столбы в один ряд со стяжками. Он легко поднимал и опускал кувалду, как будто это был игрушечный молоток. Потом отметил на столбе высоту стяжки и дал Кэшину мелок, чтобы он поставил на других столбах нижние метки. Ребб шел рядом и вбивал столбики в землю на уровень этих меток. Он делал это с какой-то удивительной грацией, легко заносил руку над головой, размахивался безо всякого усилия, ударял точно по столбу и ни разу не промахнулся. Раздавался глухой звон, летел эхом по долине и, печальный, возвращался обратно.