Текст книги "Мильтон в Америке"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Значит, вы не отступитесь от лжеучения?

– Нет, сэр.

Мильтон обернулся к семи братьям, готовым высказать свой вердикт.

– Как вы ее находите?

– Нечистой, – объявил Уильям «Аллилуйя» Дикин. – Она запятнана виной.

– Все согласны?

Они подняли правые руки и только тут сообразили, что Мильтон их не видит.

– Все за, – крикнул Джоб «Бунтарь Божий».

Мильтон подошел к ним и спросил спокойно:

– Желаете ли вы, чтобы я определил кару и провозгласил соответствующий указ?

Судьи странным образом взволновались, и Храним Коттон в ответ прошептал:

– Такова наша смиренная просьба, сэр.

Мильтону помогли вернуться на возвышение, ион обратился к Саре Венн.

– Что ж, миссис, за преступлением должно следовать наказание – это правильно иразумно. Посему, – он усмехнулся, – посему я приказываю, чтобы вас публично высекли восковыми свечами. Вас выдворят из вашего жилища, а последнее сожгут, не оставив камня на камне, чтобы ни одна нечистая птица не свила в нем больше гнезда. Далее вас изгонят из нашего поселения. Священный город не построишь, не выметая наружу сор. Желаете что-нибудь сказать?

– Нет, мистер Мильтон. – Она сохраняла спокойствие. – Что можно сказать в ответ на грубое насилие и несправедливость?

– Итак, вы должны покинуть это благословенное место. Я провозглашаю вечное изгнание.

Миссис Венн увели в караульное помещение, муж в слезах последовал за ней, а братья, удивленные приговором, стали переглядываться. Изгнание, разумеется, сочли вполне оправданным, но был ли смысл в том, чтобы сжигать один из недавно возведенных домов? И откуда взять папистские свечи? К судьям подошел Мильтон; по его лицу все еще блуждала улыбка.

– Вы проделали отличную работу, – сказал он.

– Мистер Мильтон, сэр. – От имени всех судей заговорил Храним Коттон. – У нас нет восковых свечей. Есть только сальные свечи для фонарей. Но они с хворостинку, не больше. Разве такие годятся для наказания?

– Успокойтесь, Храним. Мистер Кемпис прислал мне две дюжины вотивных свечей. Как частичную компенсацию за бристольцев, сказал он, но при этом усмехался в кулак. Думал позабавиться на мой счет, но я отплатил ему сторицей, не правда ли? – Все рассмеялись.

– Достаточно ли они толстые и тяжелые для спины этой потаскухи? – спросил Джоб.

– О да. Дурацкие палки неплохо разомнут ей кости. А теперь по домам, пора подкрепиться.

8

Его нога по-прежнему переломана индейской ловушкой. Мою ногу не вылечить. Мои кости нельзя срастить, но все остальное окоченело. Мое путешествие к индейцам начинается с хвори. Сейчем осматривает открытую рану и нюхает воздух. Настало время духов. Время колдуна. Нет. Только не колдовство с заклинаниями. Искусство лекарственных трав – вот что мне по душе. Я срываю золотой цветок и подношу его ко рту. Не терплю волшебства. Я указываю рукой на небеса, а затем кладу ее себе на лоб. Только не волшебство. Тогда они показывают ему, как колдун кладет змеиную кожу на тело больной и как кожа обращается живой змеей и исцеляет недуг. Жестами они изображают, как колдун появляется из тумана в образе огненного человека и как по его приказу перемещаются скалы и танцуют деревья. Возможно ли такое? Среди зимы он взял золу от сожженного листа, опустил ее в чашу с водой и получил свежий зеленый лист. Правда ли это? Знаю, в Лондоне есть люди, обладающие, как говорят, целительским даром. Матушка Шиптон. Полый мальчик, у которого нутро звенит, как арфа. Однако исцеления в этой пустыне, несомненно, дело рук дьявола. Сквантум.Нет, нет. Сейчем трясет головой. Мат енано.Неверно. Существует добрый дьявол. Аббамочо.Добрый дьявол исцеляет. Выходит, я должен согласиться на посещение знахаря? В нынешней беде иного выхода для меня нет. Как же звать этого благородного кудесника? Вунеттуник.Что же меня ждет: исцеление или проклятие?

Он одет в мантию из черной лисьей шкуры. Его лицо вымазано сажей или углем, словно бы затенено крыльями. Оно меня пугает. Он гладит меня по лицу и шепчет. Кутчиммоке. Кутчиммоке.Пальцами он воспринимает мою лихорадку. Он требует чашу с водой и погружает туда лицо. Выпрямляется, зажав в зубах кусок льда. Кладет льдинки мне на лоб. Кутчиммоке.Мне покойно.

Ну что теперь, знахарь? Он рассматривает мою сломанную ногу. Слышу, дышит тяжело, но не трогает больное место. Наверное, я до конца жизни не смогу снять с себя это прегрешение? Хорошо сказано, Исайя. Он открывает кожаный мешочек, висящий у него на поясе, и достает оттуда кость. Рыбью кость. Нет. Малую берцовую. С треском разламывает ее пополам и, потерев половинки в ладонях, сращивает их воедино. Чуть слышно напевая, он наклоняется ко мне. Шепчет что-то мне в ухо. Мечется вокруг меня в диком танце. Кричит. На его теле поблескивает пот, похожий на росу. Изо рта идет пена. Он опускается рядом со мной на колени и ртом касается раны. О ужас! На мгновение он вперяет в меня дикий взгляд, затем поворачивается спиной к ране. Что – то выплевывает в чашу. Это кость. Моя кость. Все вокруг громко кричат. Он берет меня за руку и помогает встать. Я иду. Нога цела.

Он проспал два дня и две ночи. Я сплю. Бремя юдоли видений. Он пробуждается, чуткий, как ребенок, и видит белого человека, сидящего на синей циновке. Я привык, сэр, к здешним чудесам. Вы еще одно? Белый человек, кажется, удивлен. О чем вы, мистер Мильтон? Значит, вы англичанин и, судя по голосу, мистер Элеэйзер Лашер. Он вскакивает с циновки и обходит вокруг меня. Мистер Мильтон, вы видите! Похоже на то. Во имя Господа, сэр, это просто диво. Знаю. Он хлопает в ладоши и прижимает их к лицу. Очень рад, сэр. Очень-очень рад.

Успокойтесь, а то у меня разболится голова. Пожалуйста, сядьте на место. Я уже много лет не видел ни одного англичанина, мистер Лашер. В этом отношении я дикарь. С тех пор как ослеп, я не видел белых людей. На нем холщовый камзол и шляпа с широкими полями. На известную мне одежду не похоже. Словно он забрел сюда из сна. Это грандиозно, мистер Мильтон. Как сон – ваши глаза снова при вас. Не хочу, чтобы это было сном – тогда проснусь, а перед глазами темнота. Откуда у вас эта шляпа, мистер Лашер? Шляпа? О Боже, сэр, она из «Севн Дайалз». Я получил ее в подарок от брата, перед тем как пересечь океан. Океан. «Севн Дайалз» известен шляпами, мистер Лашер.

Ах да, океан. Я и забыл. Океан и все его мертвецы. Шторм, когда я пал в пучину. Как к вам вернулось зрение? Что помогло – местный бальзам или подкрепляющее питье? Нет-нет. В самом деле нет. Океан рыдает в тумане. Я висел, попав ногой в индейскую ловушку. Прилив крови к голове каким-то образом оживил и освежил мои зрительные нервы. Во всяком случае, так я предполагаю. Внезапно я стал видеть. Краски без истинных форм. Клетки света и блеска, словно бы мир представлял собой воду, текущую меж двух самоцветных берегов. И я простираю руки, будто плыву в этой воде. Собор из золота и охры, а в нем живописные образа глаз.

Я слышал о ловушке, мистер Мильтон. Ко мне сразу явился один из нипмуков. Они со мной хорошо знакомы. Мильтон, не чувствуя ни малейшей боли, встает с соломенного тюфяка. С легкостью делает шаги. Обменивается с Элеэйзером Лашером рукопожатием. Признаю, мистер Лашер, эти туземцы – замечательные люди. У вас даже хромоты не заметно, слава Богу. Я слышал, некоторые, попав в оленью ловушку, оставались без ноги. Как вам удалось так быстро исцелиться? Не могу я расссказывать англичанину про колдунов. На меня подействовали чары, но не толковать же с вами о чародействе. Да, сэр, некоторое время нога болела, но теперь не болит. Ничуть. Слава Богу, сэр. Я все время Его славлю. Когда это будет, – сказали колокола Степни. Не знаю, сказал…

Братья, конечно, тревожатся из-за вас. Послать им записку? Нет. Нет, мистер Лашер. Я отдохну день-другой в этих местах, где меня никто не знает и не разыскивает, а потом вернусь. Но, сэр, если это возможно, вам бы следовало пожить здесь подольше. Почему же? Но, в самом деле, почему не продлить свое соседство с яркими палатками и пламенеющими горами? Через десять дней у них состоится праздник снов, и им очень хочется вам его показать. Действительно. Это карнавал, вроде нашего старого «Пира дураков»? Я о нем ничего не знаю, мистер Мильтон, кроме того, что это очень древний праздник. Столбы. Арки под океаном. Вечером пловец тонет.

Сейчас вечер, верно? Так скоро. Я недостаточно еще видел. Его отводят на речной берег. Каноэ выдолблено из соснового ствола, и они на плечах несут его к воде. Он удобно устраивается там. Я ростом ниже среднего и прекрасно подхожу, правда? Этой ясной ночью я вижу луну и все звезды. Когда спускается вечер, звезды запевают хором, и гомон всех людей на земле не помешает их пению. Бесподобно. Что это за огонь пересекает небо? Исчез. Воют волки. Мир – это индейский танец.

Каноэ несет течением. Индейский юноша встает и оглядывает реку. У того, который позади, копье и пеньковая сеть. Страж. Передний юноша держит пылающий факел из березовых сучьев. О, смотри, когда он помахивает факелом над поверхностью воды, пламя вспыхивает ярче. Волшебник. Дух огня. Свет привлекает рыб. Они следуют за ним. Танцуют и резвятся в радужном блеске. Чудесно. Охваченные экстазом, они прыгают прямо в сеть или подставляют бока копью. Рыбье племя, говорит он индейцам, играючи встречает свою гибель. Они не понимают его слов, но смеются.

Мистер Лашер, приветствую вас. Вы вернулись. Я думал, вы ушли. Вовсе нет, сэр. Вы снова владеете своими глазами, но – возьму на себя дерзость так сказать – языком пока нет. Я прибыл сегодня утром, чтобы переводить нипмукам то, что вы скажете, и таким образом помогать им с вами общаться. И что же они говорят сейчас? Они спрашивают, не пожелаете ли вы осмотреть реликвии их племени. Они народ древний и чтят своих предков. Так и подобает, мистер Лашер, так и подобает. Скажите им: почту за честь. Нет, сэр, это они почитают честью. Я уже объяснил им раньше, что вы знаток истории своей страны.

Куда мы направляемся? Вуттин.Куда? Вуттин.Мозг. Сейчем тычет себя в голову, а потом указывает на гору. Она зовется Вачусет. Группа путешественников, или пилигримов, гуськом пускается в дорогу. Тропа, утоптанная многими поколениями. Они босы, а я обут в просторные башмаки из лосиной шкуры. Мой кафтан соткан из шерсти черных волков – это защищает меня от враждебных духов. На коре деревьев рдеет мох, поблескивает паутина, натянутая между кустами. Я среди друидов, которые ищут старинные храмы. Я с тринобантами, иду дорогами Альбиона. К сумеркам они достигают предгорья. Теперь путь через лощины и расселины требует от меня больших усилий и осторожности. Но что это с землей под ногами? Она блестит. Взгляните, мистер Лашер, гора покрыта каким-то глянцевым налетом. Металлическая руда, сэр. Но я различаю еще в воздухе запах серы. Не иначе как эта гора торчит из самого ада!

Сейчем слышит их разговор и громко что-то произносит. О чем это он, мистер Лашер? Он рассказывает, что один из его племени нашел здесь дивный камень. Размером больше яйца и ночью светит так ярко, что видно, куда ступаешь. Сейчем снова говорит. Он утверждает, что где-то у нас под ногами пылает великий огонь. В самом деле? Текучая руда в земных жилах? Подобные огненные внутренности должны образовывать настоящую преисподнюю. Мы идем и идем. Они идут и идут, пока не решают приютиться на ночь в пещере. Прогулка не из легких, но я чувствую, что достаточно свеж и силен. Как после подъема на Саффрон-Хилл. Завтра, сэр, мы приступим к самой горе. Я буду достаточно бодр духом, мистер Лашер, чтобы выдержать все.

С первыми лучами рассвета карабкаемся вгору. Карабкаемся через лощину, которую оставил растаявший снег, хватаемся для поддержки за корни кустарника. По камням переходим ручьи. Два часа подъема, и мы ступаем на ровную площадку, поросшую мхом. Сейчем разводит огонь и из мха и снега варит превосходный суп. Кушанье меня подкрепляет. Они пересекают плато, приближаясь к следующему склону Вачусета. Подъем не потребует много сил, мистер Лашер: видите, как навалены вот те камни – настоящей лесенкой? Она опоясывает гору, и шесть часов они одолевают ступени. Среди льдов и снегов. Мороз превращает мое дыхание в сверкающий пар. Я шагаю всвоем собственном облаке. Ага, подъем становится не таким крутым. Ровное место. Мы достигли еще одного плато и забрались так высоко, что можем окинуть взглядом всю окрестность. Горы. Озера. Густые неисчислимые леса. Бесконечные, мистер Лашер. О чем это поет сейчем?

Они шли по скованному льдами плато, индейцы тихо и жалобно вторили песне сейчем а. Размер площадки около трех акров, но что же это в центре? Мистер Мильтон видит озеро с прозрачной водой. Ледяное озеро. Они поют все громче, мистер Лашер. Объясните мне, пожалуйста. Хорошо, сэр, смотрите сами. Он приближается к краю озера и заглядывает вниз. Нет. Не может быть. На различной глубине и в разных позах, вмерзшие в лед, лежат тела туземцев; холод превратил их в статуи, над которыми не властно время. О нет! Их лица как живые. Мне видны странные отметки у них на коже. Этот улыбается. Возможно ли такое? Кто эти люди, Элеэйзер? Кто эти жуткие ледяные статуи?

Элеэйзер переводит вопрос сейчему, а Джон Мильтон созерцает открытые глаза мертвецов. Мы заключили договор со смертью, и с вечностью мы пришли к согласию. Кто верует, не должен никуда торопиться. Что он нам говорит? Эти фигуры, сэр, потеряли счет векам, их возраст исчисляется сотнями, а то и тысячами лет. Им поклоняются, как духам. О, Элеэйзер, ничего более удивительного я не встречал за всю свою жизнь. Сейчем снова говорит. Что он сказал? Они бессмертны. Но разве это подходящее обличье для бессмертия? Замерзнуть навеки, без надежды когда-либо оттаять? Не может такого быть. Конечно, дадим нашим друзьям завершить их обряды и молитвы, но потом – прочь. Холодно. Чересчур холодно. Он отходит подальше. В своих лосиных башмаках и мантии из черного меха он похож на потомка древней расы.

9

Суд над Сарой Венн Гусперо наблюдал в смятении. Уже несколько недель он знал, что его хозяин, вернувшись от индейцев, сильно переменился. Мильтон потерял спокойствие и уверенность, и в то же время сделался требовательней и агрессивней. И вот чем это кончилось. Сару должны были публично высечь свечами, а жилище ее сжечь лишь потому, что Мильтон не одобрял ее религию; не исключалось, что он самолично будет держать свечи и факел.

Дождавшись окончания процесса, Гусперо оседлал лошадь и сломя голову помчался в Мэри-Маунт. Там он отправился в дом Ралфа Кемписа, стоявший на главной улице в окружении сада. Через распахнутую дверь он увидел его за клавесином в гостиной. Жена Кемписа, индианка, тут же узнала Гусперо и расцеловала его в обе щеки.

– Можно к нему?

– Конечно.

Когда Гусперо вошел в комнату, Кемпис оборвал игру. Обернувшись, он заметил необычное выражение лица молодого человека.

– Что стряслось, Гус? Наткнулся на печального бродячего духа?

– Думаю, я сам такой дух. – Он поведал Кемпису об аресте, суде и наказании, назначенном Саре Венн.

– Так он собирается высечь женщину за ее веру? Прежде я считал его страшным человеком. Сейчас мне кажется, что он достоин презрения. Что же до свечей… – Кемписом овладела злость и, чтобы успокоиться, он снова уселся за клавесин. Но прежде чем заиграть, он встал и обошел комнату. – Знаете, Гус, я должен отправиться в Ныо-Мильтон. И немедленно.

Гусперо с тревогой представил себе скорую встречу и нервный разговор, способный подтолкнуть Мильтона к новой вспышке гнева.

– Ралф, что если вы напишете ему дружеское, добрососедское послание с призывом удержаться от крайностей?

– Разумеется нет. Я хочу взглянуть в лицо этому хитрюге-пуританину. А потом в него плюнуть.

– А как насчет гневного письма – образумьтесь, мол, и будьте терпимей?

– Я прибегу к устной речи, Гус, а не к письменной. Не стану я играть с ним в его собственные старые игры. Потребую ясного ответа. Посмотрим, осмелится ли он и вэтот раз пустить вход свое обычное фарисейство.

– Вы не намерены его щадить, Ралф?

– Прочь церемонии. Я буду как зверь.

– О Боже. Смогу я на время удалиться?

– Конечно. Я не стану вас упоминать.

И вот они двое отправились верхом в Нью – Мильтон, но на подходе к поселению Гусперо опередил своего спутника. Он посетил свою хижину, обнял Кэтрин, поцеловал ребенка и лишь затем поспешил к Мильтону и принялся смахивать с книг пыль, словно бы никуда и не отлучался. Хозяин дремал в кресле, но пробудился, уловив тихое насвистывание Гусперо.

– Гус?

– Да, сэр?

– Ты так шумишь, что мертвый бы проснулся.

– Прошу прощения. Я не подумал. – Он хотел разбудить Мильтона, пока не прибыл Ралф Кемпис. – Знаете, что мне пришло в голову, сэр?

– Что, Гус?

– Почему бы нам не пустить эти свечи на освещение главной улицы?

– Чтобы осиять весь город папизмом?

С минуту Гусперо молча вытирал книги, а потом вновь заговорил.

– Соседи, наверное, взъярятся, когда узнают о приговоре.

– Какие еще соседи?

– Из Мэри-Маунт.

– Бродячее племя якобитов? Эта саранча? Не смеши меня, Гусперо.

– Спасибо, сэр. Надеюсь, мы будем смеяться последними.

В тот же миг раздался громкий стук вдверь и Мильтон обернулся. Не дожидаясь его распоряжения, Гусперо впустил в дом Ралфа Кемписа.

– Ага. – Мильтон усмехнулся. – Явился сам собой. Дверь скрипнула, и актер вышел на сцену. – Его ноздри подрагивали. – Узнаю ваши духи, мистер Кемпис.

– Виргинские масла.

– Выдержанные. Садитесь.

– Американское солнце, сэр, помогает созреть не только маслам, но и умам.

– Временами они горкнут. Что вас сюда привело? – Гусперо у него за спиной нервно мерил шагами комнату. – Гус, от твоего топота я уже покрылся гусиной кожей. Будь добр, угомонись. – Кемпис сел на деревянный стул и стал с любопытством рассматривать слепца. – Не желаете ли ключевой воды, мистер Кемпис? У нас нет напитков, которые водятся в Мэри-Маунт, но наши зато чисты.

– Нет. Мне ничего не нужно. Я буду говорить простым и ясным языком, мистер Мильтон.

– Что? Без изощренных африканизмов? Вычурных метафор? Вы изменяете своей вере, сэр.

– На вашей совести тяжкая вина.

– Ох, что со мной будет!

– Вы собрались подвергнуть несчастную женщину порке, сжечь ее жилище и изгнать ее из города за то лишь, что она исповедует католическую веру. Это настоящее варварство.

– Слышишь, Гусперо, что говорит этот презабавнейший оратор?

Молодой человек стоял у окна, прислушивался к разговору и глядел на улицу.

– Он говорит то, что считает правдой, сэр.

– Поостерегись, мой мальчик, а то сделаешься подручным фигляра.

– Нет. Я тоже говорю то, что считаю правдой.

– Ага. Это заговор. – Мильтон рассмеялся. – Я уничтожен. – Он закусил нижнюю губу. – Признайтесь, мистер Кемпис, вы совратили бедного Гуса? Таким способом вы вербуете союзников?

– Вас называют первоклассным краснобаем. По речи вас можно спутать с какой-нибудь старой каргой из Биллингсгейта.

Эта реплика то ли разозлила, то ли взволновала Мильтона; он заерзал и наклонился вперед.

– Я не привык к обинякам, мистер Кемпис. Я не какой-нибудь пустозвон, нанизывающий периоды. И я скажу вам вот что. Эта шлюха Венн…

– Она не шлюха, сэр. – Говоря это, Гусперо по-прежнему глядел в окно. – Вы несправедливы.

Мильтон не отозвался на это замечание, но продолжал, обращаясь к Кемпису.

– Эта шлюха Венн – жалкая жертва папизма, суеверия, которому не должно быть места в благоустроенном государстве. Вот почему ее следует наказать.

– Я не намерен спорить с вами о религии.

– Не намерены? Кишка тонка.

– Мне говорили, что Сара Венн – женщина безупречного поведения и молилась она у себя дома. В чем тут вред?

– Тайное поклонение идолам, мистер Кемпис, такой же вопиющий и недопустимый соблазн, как любой публичный обряд. Мне известно, что вы, паписты, мало сведущи в Писании, но разрешите я процитирую Иезекииля? «Видишь ли, сын человеческий, что делают старейшины дома Израилева в темноте?» Здесь темноты не будет.

Не затем мы брали уроки у первых докторов теологии, чтобы допустить в свои пределы папу.

– Жаль, что доктора не дали вам хорошего здоровья. Эти доктора не лечат. Наоборот, убивают.

– Вы не меня оскорбили этими словами, мистер Кемпис. Вы оскорбили Господа. А это не пустяк.

– Не пустяк – подвергнуть женщину порке, а затем сжечь ее дом.

– Это необходимо. Мы не желаем Рима здесь, в западном мире. Невозможно обратить скорпиона в рыбу и паписта – в свободного гражданина.

– Осторожнее, мистер Мильтон, а то как бы вы и вам подобные не обломали себе зубы. Вы забываете, что на нашей старой родине католиков видимо-невидимо.

– Добавьте еще, что иные из лондонцев до сих пор привержены язычеству. Я знаю об этом и скорблю. Но этим доказывается только, какие жалкие, легковерные и склонные впадать в заблуждение умы встречаются среди плебеев.

– Слышите, Гусперо? Вы лондонский плебей?

– Надеюсь, мистер Кемпис. У меня есть некоторые очень дурные склонности. – Гусперо был заинтригован разговором, похожим на фехтовальный поединок.

– Видите, мистер Мильтон, что плебеи всегда с нами? Но те, кого вы объявляете легковерными и склонными впадать в заблуждение, для меня – истинные приверженцы святости.

– О да. Оставьте их пресмыкаться в пыли с индейцами.

– Тогда как вы объясните то, что моя вера, которую вы именуете языческим суеверием, длит свое существование с незапамятных времен?

– Я бы не очень доверялся древности, мистер Кемпис. Весь ваш скрип идет от пустой бочки, ибо привычка, не основанная на истине, это не более чем застарелое заблуждение.

Ралф Кемпис удвоил внимание; не вставая со стула, он подался вперед и стал вглядываться в черты Мильтона, словно надеяться различить следы его мысли. Сам поэт откинулся на спинку стула, судя по всему успокоившийся и повеселевший, но судорожное шевеление пальцев выдавало нервозный интерес к тому, как повернется разговор.

– Вы забыли также, мистер Мильтон, что наша страна почти шестнадцать столетий оставалась в лоне католицизма.

– Не пытайтесь ослепить меня мглой темных времен. Если Англия пребывала некогда в рабстве, подчиняясь диктату страха и злых чар, то тем мудрее поступили те, кто ее освободил.

– Англичане были прежде набожным народом, сэр. Этим славились по всей Европе.

– Допускаю, они действительно поклонялись мощам и четкам. Облачались в языческие ризы и жреческие одеяния. Но что с того. Вавилоняне еще более долгое время обожествляли каменных собак.

– Наша вера была у нас украдена коварными слугами самозванных монархов, гонявшихся за богатством. Церковь была полностью разграблена.

– Но в замену ей было основано новое, более честное вероучение, без невнятного бормотания священников-лицемеров. В качестве путеводной звезды мы избрали Евангелие, а не папского Зверя.

– Нет. Вы уничтожили всеобщую веру, просуществовавшую пятнадцать столетий. Я помню, как был низвергнут и изрублен на дрова Чипсайдский Крест. Граждане стояли как пораженные громом. Можно было подумать, топор опустился на их тела.

– Этот чудовищный повапленный идол? Вам приходится делать богов из дерева, потому что вы чуждаетесь духа. Вы низводите Бога на землю, ибо не способны сами воспарить к небесам.

– Искусство и обрядность – признаки любой универсальной веры.

– Неужели вы думаете, что Господу угоден вещественный храм?

– Наши храмы олицетворяют единение душ верой, основанной Христом.

– И по-вашему Христос оценивал, достаточно ли велик для Него языческий Крест в Чипсайде?

– Мы заявляем только, что он изображает на земле страсти нашего Спасителя. Вы говорите, что Господу чуждо все земное, но разве не сходил Он на землю? Именно поэтому в мессе…

Мильтон с улыбкой поднял руку.

– Как тебе эта игра, Гусперо? Он мечет в меня реликвиями ложной веры, потому что в его колчане ничего другого не имеется.

– Не вполне согласен с вами, сэр. – Спор задел молодого человека за живое. – Если месса предназначена для людей, то что в ней плохого?

– Так ты взалкал этих подслащенных пилюль, да, Гус? Тебе по вкусу эта драма на прогнивших помостках?

– Вы забыли, мистер Мильтон, – вставил Кемпис, – что в годы вашего господства вы полностью изгнали со сцены английскую драму.

– Вы подразумеваете сочинения всех этих развратных и невежественных рифмоплетов, продававшиеся за пенни?

– Я обвиняю ваших братьев, сэр, в том, что они погубили свободный и жизнерадостный народ.

– Давайте. Продолжайте. Опорожняйте на мою голову ночной горшок ваших мыслей.

– Вы стремились подорвать нашу веру и искоренить древнюю традицию.

– Отлично. Выкладывайте весь свой арсенал. Сотрясайте воздух, пока не охрипнете.

– Ваши набожные собратья держали народ в подчинении. Они использовали силу оружия, а не силу веры.

– Это была сила бесхитростного подхода к библейским текстам и правильного их понимания. Душа индивида расправила крылья, избавленная от оков застарелых привычек, тщеславной роскоши и чванства церковных сановников.

– Блеск и надежды вы подменили суровостью и завистливым зложелательством. Вашей целью было принести древнюю истину в жертву скудному набору убогих доктрин.

Мильтон постепенно входил в раж.

– Любой – от мальчишки-школьника и до последнего из монахов – высказался бы по этому поводу куда красноречивей. Ясно, что в богословии вы сведущи не больше ребенка, а доктрины Писания для вас темный лес.

– В высокомерии и самонадеянности мне с вами не равняться. Но я, по крайней мере, не лицемер.

Мильтон внезапно побелел. А что если до собеседника дошли слухи о его пребывании среди индейцев?

– О чем это вы, мистер Кемпис?

– На словах вы за республику, но на деле хотите одного: распоряжаться ближними. Вы тиран, мистер Мильтон.

Стихотворец вздохнул свободнее.

– Как трудно, встречая глупца, удерживать свой язык в рамках благоразумия. Но я постараюсь, ради бедного юноши, здесь присутствующего. – Гусперо высунул язык и начертил в воздухе нимб вокруг головы Мильтона. Ощутив движение воздуха, Мильтон потрогал свои волосы. – Вы неумелый спорщик, мистер Кемпис. Вы вопиете о моих предполагаемых слабостях и в то же время выставляете на всеобщее обозрение свои. Кем вы являетесь в Мэри-Маунт, как не церемониймейстером? Или – иное название этой должности – распорядителем пиров? Или распорядителем наглой клеветы, которую вы только что изрекли?

– Я не полосую спины ни в чем не повинных женщин. Индейцы, у нас живущие, куда человечнее вас.

– О, вы возьметесь и эфиопа отмывать добела? Берегитесь, как бы к вам не пристала его чернота.

– Вот что, мистер Мильтон. Я убежден, что индейцы добродетельней и честнее многих христиан.

– Только послушайте! Цивилизованные дикари!

– А в чем состоит наша цивилизованность?

Мильтон помолчал.

– Гражданские свободы. Хорошие законы. Истинная религия. Все это для нас очень важно.

– То же и в Мэри-Маунт.

– Посмотри, Гусперо, он покраснел?

– Нет, сэр. Обычный румянец, но никак не пунцовый.

– Пунцовый цвет он приберегает для фекальных облачений своих священников.

– Я собирался добавить, – продолжал Кемпис, – что гражданские свободы и хорошие законы не чужды и индейцам. Они тоже знакомы как с порядком, так и со свободами.

– Дальше больше. Слушай. Гусперо. Это уже чересчур. Его самомнение взметнулось до небес.

– А за этим последует и истинная религия.

– Вы хотите сказать, что они усвоят ваше адское вероучение.

– И вот за что еще я вам ручаюсь, мистер Мильтон. Мне лучше оставаться в своем аду, чем жить на ваших небесах.

– Довольно. Я не могу вести философский спор с шутом вроде вас.

– Едва ли это прилично, сэр. Мистер Кемпис пришел сюда как друг.

Кемпис рассмеялся.

– Не обращайте внимания, Гус. Как меня ни провоцируй, я не отвечу бранью на брань. – Вновь наступило молчание, которое прервал наконец Кемпис. – Итак, ответьте мне, мистер Мильтон, по возможности спокойно. Разрешите ли вы бедной женщине покинуть ваше поселение? Я желаю взять с собой ее, а также ее мужа.

– Нет. Это исключается.

– И каковы резоны цивилизованного человека?

– Публичный приговор произнесен. Жребий брошен, а благо наших сограждан превыше всего.

– Вам нечего добавить?

– Абсолютно нечего. – Мильтон откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнул и закрыл глаза.

Ралф Кемпис встал, отвесил поклон и подождал, пока Гусперо откроет дверь. Они вместе переступили порог и немного прошлись.

– Где ее держат? – спокойно спросил Кемпис.

Гусперо немедленно понял, куда он клонит.

– В караульне через дорогу.

– Кто ее стережет?

– Тюремщиком у нас Сол Тиндж. Еще там находится одна женщина, Агата Брэдстрит, чтобы не дать ей наложить на себя руки.

– А где эта славная парочка держит ключи?

– Ключ только один, размером с мою шляпу. Он висит за дверью.

– Эта шляпа сидит на умной голове.

– Знаю.

– А сумеет ли эта умная голова измыслить какую-нибудь коротенькую драматическую сценку?

– Вы хотите сказать…

– Что-нибудь для развлечения благочестивой публики. Может быть, пожар.

– Чтобы Тиндж и Брэдстрит на минутку покинули караульню?

– Вот именно.

– А что если среди ночи кто-нибудь завопит: «Держи вора!»? Наша стража просто обязана будет бежать туда.

– Гус.

– Что?

– Вы чудо.

И вот план был составлен. Ралф Кемпис, громко распевая, верхом отправился обратно в Мэри – Маунт. Сразу после полуночи Гусперо прокрался к дому Смирении Тилли. Как и у прочих поселенцев, окна у нее были затянуты промасленной льняной тканью, и Гус осторожно проделал кухонным ножом дыру в одном из них. Он всунул голову в отверстие и испустил несколько нечеловеческих воплей, а затем стремглав бросился прочь. Смирения в тот же миг пробудилась и,

еще не успев вскочить с кровати, закатила истерику.

– Мужчина! – кричала она на весь городок. – Ко мне в дом вломился мужчина! Грабят! Светопреставление! – Взбудораженная, она в плотной ночной рубашке выбежала из дома и, не отдавая себе отчета в своих словах, истошным голосом заорала: – Сатана! Грабят! Ох, грехи наши тяжкие! – Суматоха привела к результату, которого желал Ралф Кемпис: Сол Тиндж с мушкетом выскочил из караульни, Агата Брэдстрит, не желавшая оставаться в стороне, поспешно последовала за ним. К тому времени Смирения Тилли обнаружила дыру в окошке и лишилась чувств. Элис Коул опустилась рядом с ней на колени и закаркала молитву. Прочая братия также покинула свои жилища, и Ралф Кемпис под шумок прокрался в караульню. Приложив палец к губам, он отворил камеру и увел прочь Сару Венн.

10

Спустя два дня, дорогой Реджиналд, мне принесли весть, что папистская шлюха как ни в чем не бывало показывается в Мэри-Маунт. Подобно Иезекиилю, корчившемуся в собственных испражнениях, я не смог удержаться от праведного гнева. «Бесстыжий лжец! Презренный Ралф Кемпис! По нему плачет тюрьма! Вот бы проткнуть его копьем, когда он сидит в нужнике и тужится». – «Вот в это место я не стал бы вас сопровождать, сэр». Этот юнец по имени Гусперо теперь на каждом шагу злит меня и раздражает. Мне приходило в голову, что шут Кемпис заразил его римской болезнью, но я смолчал. Ожесточил против него сердце, но язык удержал за зубами. Я строил планы и действовал в одиночку.