Текст книги "Мильтон в Америке"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Вернувшись после ассамблеи домой, я по – прежнему чувствовал ликование и потому велел своему шуту записать еще несколько слов. «Гусперо, занеси на бумагу эти указы. Не слушать музыки, не петь песен, за исключением серьезных и дорических». – «Что такое "дорический", сэр? Это мелодия такая?»

Разумеется, я не отозвался. «Танцоров никаких, кроме того разряда, что рекомендован в свое время Платоном. На лютни, скрипки и гитары требуется разрешение». – «Гитары в этих местах можно пересчитать по пальцам, сэр. А единственная лютня – та, что у меня». – «Ее нужно освидетельствовать. Внимания требует и наша одежда. Индейские женщины, которые на нас работают, должны одеваться пристойнее. – Столь тяжкой оказалась павшая на меня ноша, что я провел рукой по своим бедным потухшим глазам. – Но кто станет контролировать разговоры молодежи, когда оба пола собираются вместе? Кто будет управлять их общением? И как запретить дурные компании?» – «Ясное дело, сэр, – длинное выступление вас утомило. Не желаете ли лечь? Я уже приготовил вам подкрепляющее питье». – «Как я могу предаваться сну, Гусперо? Мне назначено всех вас стеречь и оберегать. Я не должен выпускать из рук бразды». И затем, дражайший Реджиналд, такая печаль и такой страх меня одолели, что я не удержался от слез. Да, признаюсь. Я прослезился.

5

Голоса вокруг меня как вскипающее море. Он проходит по Чипсайду, меж торговцев, и слышит их выкрики, предлагающие мену. Нет. Я свисаю с дерева. Дикарские голоса. Сейчас вокруг него не деревья, а люди, глаза которых пробуждают его своими красками. У вас перья ангелов, покрытые волнами глаз. Ваши лица ярко раскрашены, алые, как у мясника, и белые, как у пекаря. Охра. Багрянец. Анунама. Помогите мне. Я пойман за ногу и не могу двинуться. Я белый человек изтемного мира, но вы облачены в перья павлинов, принадлежавших царю Соломону. Никогда прежде мир так не наряжался. Помогите мне, да. Возьмите меня за руку. Обнюхайте ее. Я не черт в черном плаще. Я – слепой человек, который может видеть. Анунама.

Его бережно спускают. Индейцы распутывают веревку, державшую его в ловушке. Меня кладут на меховую накидку, и я вижу, как надо мной стремительно проносятся деревья. Я дуб с увядшей листвой. Я сад без воды. Пожалуйста. Воды. Ему дают воду. Его несут через лес, где сейчас чья – то рука гладит меня по щеке. Как поживаете? Как поживаете? Он лежит в доме, где некий индеец, пожилой человек, гладит меня по щеке. На индейце высокая бобровая шапка. Кто, спрашивает он, кто? Я Джон Мильтон из Англии, более не слепец. Зоркий Мильтон? Да. Теперь мне хочется пить. Я указываю на свой язык. Пить. Он приносит мне какую-то сладко пахнущую жидкость в бутыли из тыквы. Указывает на мою ногу, укрытую листвой и шкурами. Бог, говорит он. Бог сердит на тебя. Но чем я согрешил? Скажите, сэр, в чем мои грехи? Я пока ничего не чувствую, даже когда передо мной является, целехонький и ровный, призрак моей ноги. Но он расплывается, и я остаюсь с обрывками воспоминаний о боли. Бог сердит. Бог переломил мою ногу пополам.

Что это за слово, которому меня учили? Нпеноваунтаваумен.Не могу говорить на их языке. Старик стаскивает свою бобровую шапку и тычет ею себе в грудь. Я. Я. Старый, как колокольня святого Павла. О, молодым являются сны, а старым – видения. Откуда вы знаете о Лондоне? Люди в штанах приходить. Англичане. И дверные косяки дрогнули от его голоса, и дом наполнился дымом. Да. Я вижу все, что есть вокруг: дым идет от огня в центре помещения. На огне стоит котел. Котел с рыбой. У очага лежит собака и смотрит через дыру в середине потолка. Дайте мне смотреть своими собственными глазами и обратиться, и получить исцеление. В середине комнаты стоит шест, а наверху кругом уложены ветви деревьев. Выстеленные корой, оленьими шкурами и циновками, они образуют укрытие от дождя и непогоды. Мое ложе – из соломы. Ветки все еще пахнут лесом. Из одного темного леса я переместился в другой, и все-таки вижу. Сердце мое шевелится, как шевелятся под ветром ветки на крыше шатра. Мееч.Он дает мне рыбу, которая варилась в котле. Мееч.

Когда поел, самое лучшее – поспать. Он просыпается. Его кладут на носилки из шкур: сейчем желает приветствовать новоприбывшего. Это мне понятно. Он зовет меня Виннайтуе. Виннайтуе. Он склоняется ко мне. Его одежда вышита цветными квадратами и кругами. Он сидит на тростниковых циновках, выкрашенных во все цвета радуги. Он обращается ко мне. Небо цвета лазури, палатки – топаза и киновари. За ними высокая гора с прожилками льда и охры. Завершив приветствие, он наклоняется ко мне. Спасибо. Ваши слова синие, ваши глаза цвета солнца. Спасибо.

Меня относят в тень раскидистого мирта. Я лежу и вижу чудеса. Какая-то женщина толчет камнем кукурузу, и мерные звуки снова нагоняют на меня сон. Пробуждение. Другие женщины работают в полях, на фоне белой горы. Их мотыги сделаны из дерева и кости. Рядом со мной сидит девочка. Она сшивает шкуры. Она показывает мне пеньковую нитку и иглу, вырезанную из кости. Малой берцовой, наверное? Ее волосы глянцевые, как эбеновое дерево храма. Зубы белые, как у англичанки.

Потом ко мне подошли дети, поднося свои бусы и раковины. Маленький мальчик указывает на круглый черный камешек. Мовисуки.Протягивает крохотную белую раковину. Вомпесу.Кладет мне в ладонь синюю бусину. Пешауи.Спасибо. Мы называем этот цвет синим. Синим может быть небо или, к примеру, шелк. Он показывает зеленый камешек. Аскаши.Да, зеленый. У нас зеленые пастбища. Зеленые холмы. Когда я начинаю плакать, они смеются. С хохотом и криком они убегают. Я утираю глаза. Слежу, как дети то вбегают в тень, то вновь выскакивают на освещенное место.

Себя самого я пока что не видел. Меня увлек окружающий мир, а на собственное отражение я не смотрел. Он разглядывает свою руку. В свете этого нового мира она выглядит слабой и увядшей. Пожалуйста, отнесите меня к реке, чтобы я мог посмотреть на себя. Как же они называют океан? Ну же, меня учили этому слову. Вечекум.Пожалуйста. Отнесите меня к воде, чтобы я увидел свое отражение. На соломенном тюфяке меня несут к берегу реки. Я не способен пошевелить ногой, но могу приподняться на локте. Смотри вниз. Смотри вниз, на подвижную поверхность реки. Мое лицо. Бледное, как вода. Мои глаза, изменчивые в быстром потоке. И девятилетняя слепота, все еще таящаяся в их глубинах. А потом он исчез. Я взят обратно. Взят обратно. Взят. Обратно.

О, мистер Мильтон, это прекрасно. Девушка в лесу, под действием чар, так ведь? Подвергается искушению, но выстаивает. Вы читали у Ариосто об опасностях леса, но вы совершенно изменили аллегорию. Прекрасно. Все равно. Один. И вы думали, лес задвигается? О, дражайщий сэр, такое случается только в наших старых сказках. О чем рассказывает Вергилий? В лесу жили даже боги. Однако у меня есть все причины сомневаться. В тринадцатой песни Данте пишет, что в деревьях скрыты души самоубийц, ведь так? Известны ли вам леса Иллирии? Считалось, что они зачарованы. Говорили, мистер Мильтон, что они полны звуков. В леса быстрей, бродите с плачем. Не случалось ли вам как-нибудь заглядывать в чапменовские «Мирные слезы»? И тогда показался, наконец, лес ужасов. Где смертельных опасностей больше, чем листьев. Скажите, если вы были зрячим, как это с вами произошло? Почему вы здесь? Почему? Здесь? В темном лесу этого мира я сбился с дороги. Джон Мильтон открывает глаза и видит вокруг индейцев.

6

Новоприбывшие из Бристоля не присутствовали на ассамблее, когда Мильтон наложил запрет на выпивку; услышав новость, они спрятали свои запасы спиртного в кованый сундук. Их было шестеро, и они временно делили большую деревянную хижину в стороне от главной улицы; в Нью-Мильтон они явились почти сразу по прибытии из Англии, узнав о плодородии здешних почв и трудолюбии обитателей. Они тоже были охочи до работы и лучшего будущего себе не представляли. Они не принадлежали к избранным, но согласились, скрепя сердце, чтобы Угодник Листер их наставлял. Тем не менее, им казалось глупостью выливать вино; старшие из них, Гарбранд Питере и Джон Петик, придумали спрятать свои бутылки и вынимать по одной каждый вечер, в дополнение к трапезе и куреву. После еды они пили здоровье друг друга и тихо беседовали, вспоминая Англию и старые дни.

Спустя неделю после того, как был объявлен запрет на спиртное, Питер «Богохвал» Пет – весьма любимый здешними дамами за выразительные проповеди против сладострастия – проходил мимо хижины бристольцев. Услышав смех, он замедлил шаги; праведное веселье он любил, но в этих звуках было слишком мало благочестия. Он подкрался к окну (а вернее проему, затянутому занавеской) и потянул носом воздух. Запах был явно не из вертограда Христова. Из комнаты несло вином. Непристойный запах обжег его ноздри, мысль о низких нравах грубого народа заставила содрогнуться; осторожно раздвинув занавески, он заглянул в окно и узрел троих, сидящих за деревянными мисками и выпивающих. «Богохвал», в согласии с благословенными правилами Господней церкви, готовился осыпать их упреками, но, поразмыслив, предпочел поспешить в дом собраний, где застал Исайю Фэрхеда, чинившего скамью.

– Мистер Фэрхед! Мистер Фэрхед!

– Что стряслось?

– Дикие кабаны вломились в наш вертоград.

– Что за вертоград? Нет у нас никакого вертограда.

– Вертоград Господень. Проходя мимо, я сразу распознал их нечистое дыхание. Воистину, Антихрист – сын Маммоны!

– Объясняйте толком, Питер Пет. Я вам не дамочка из тех, что на вас виснут.

– Сегодня утром у жилища бристольцев до меня донеслись звуки забубенного веселья. Из чистого милосердия я заглянул внутрь. Мистер Фэрхед, они до безобразия упились дьявольским зельем!

– В самом деле? – Исайю Фэрхеда не привело в восторг прибытие новых поселенцев: они были опытные плотники и столяры, поэтому он опасался, что работы у него изрядно поубавится. Гнев его, однако, казался вполне благочестивым. – Идемте со мной, добрый мистер Пет. Думаю, наша тяжелая работа чересчур утомительна для их нежных косточек.

– Аспиды, сэр. Аспиды со смертоносным жалом.

Они пересекли дорогу и приблизились к бревенчатой хижине; изнутри доносился смех, и они помедлили.

– Как вы думаете, – шепнул Питер «Богохвал», – не понадобятся ли нам еще воители из рати Господней?

И вот Исайя Фэрхед пошел дальше по улице, стучась во все двери с криком: «Новички пьянствуют! Новички пьянствуют!» Шестеро избранных высыпали на улицу, двое из них – в ночных рубашках.

– Эта чертова шайка, – объявил Исайя. – Так называемые плотники. Они плюют на все наши добрые законы и обычаи!

Храним Коттон, первым услышавший призыв, уже приближался к хижине бристольцев.

– До меня доносятся отзвуки веселья, – доложил он. – Адские шумы. – Дождавшись остальных, он взбежал на крыльцо и заколотил в дверь. – Во имя Господа, – крикнул он, – отворите! – Внезапно наступила тишина, а потом смех возобновился. Дверь оказалась не заперта, Храним Коттон распахнул ее и, сопровождаемый остальными, шагнул внутрь.

Гарбранд Питере сидел, удобно устроившись в кресле.

– Что вам от нас понадобилось, мистер Коттон?

Храним схватил пустую бутылку.

– Это идет вразрез с нашими законами.

– Какими еще законами? – Джона Петика разозлило насильственное вторжение. – В нашей собственной стране вас бы давно повесили за убийство короля!

Услышав это, Коттон подбежал к Петику, схватил его за волосы и стал стаскивать со стола, где тот сидел. Петик держал столовый нож и при падении случайно поранил Коттону правую руку; рана была неглубокой, но кровь полилась обильно. Началась неразбериха, братья с криком «Убивают!» накинулись на бристольцев, те, обороняясь, пустили в ход кулаки.

– А ну прекратите гам! – Строгий чистый голос принадлежал Джону Мильтону. Он стоял на пороге, вскинув руку в повелительном жесте. Все успокоились. – Что это за летняя гроза? Отчего такое неурочное ненастье? – Он уловил в воздухе винный дух. – Кто-то здесь нарушил мой указ. Говорите.

Питеру Пету не терпелось все выложить.

– Эти бристольцы напились, сэр. Мы пришли их увещевать и наткнулись на крайне нелюбезный прием. – Коттон, не вставая с пола, продолжал стонать. – И вот Храним Коттон получил предательский удар ножом.

– Кто же из этой шайки жиротрясов решился посягнуть на его благословенную жизнь?

– Некто по имени Петик.

– Отведите-ка этого поганого драчуна в караульню. Пусть поостынет. Там из него быстро выветрятся винные пары. – В присутствии Мильтона бристольцы перестали сопротивляться. Пока братья выводили Петика из хижины, они стояли вокруг и тихонько переговаривались. Мильтон обратил лицо к отступникам и улыбнулся. – Придет время, – сказал он, – когда мы отделим зерна от плевел, добрую рыбу от мелкой рыбешки. Злоумышленникам среди нас не место. Спокойной ночи.

На следующее утро Джона Петика вывели из камеры и высекли на перекрестке. Бристольцы остались работать в Нью-Мильтоне, выполняя условия договора с братьями, но держались особняком. Навещал их один Гусперо, и они, в свою очередь, приветливо его принимали. Набожных поселенцев он изучил достаточно, чтобы потерять к ним не только интерес, но и доверие; он предпочитал общество новичков, невзирая на саркастические отзывы своего господина об этих «пропойцах с Запада». Пить вино они теперь опасались, но курили табак и беседовали. И главной темой их разговоров были, разумеется, богомольцы из Нью-Мильтона.

– Скажу-ка я так, – говорил Гусперо, встретившись с ними впервые после публичной порки. – Не стоит пытаться превратить рыбу в сковородку. Я прав?

– Думаю, Гус, в этой стране нет ничего невозможного. – Гарбранд Питере не уставал восхищаться чудесами пустыни. – Тебе попадалось на глаза животное с оленьей мордой, которое бегает в дальних полях?

– Это «мус» – американский лось, Гарбранд.

– Му-ус? – Он пропел это слово будто охотничий клич.

– Ты ведь называешь меня «Гус»? Так это почти то же самое.

– Ни разу не встречал гуся с рогами. Дай Бог, чтобы с тобой этого не случилось.

Гусперо не обиделся на этот намек; он достаточно хорошо знал Кэтрин.

– Вернусь-ка я на свою прежнюю дорожку, ладно? Рыба и сковородка – мистер Мильтон назвал бы это аллегорией. Законопослушных братьев из вас сделать не легче, чем из самого Вельзевула.

– Здесь и дьяволу пришлось бы несладко. – У Джона Петика все еще болела спина после порки. – Ад, думаю, куда более приятное местечко.

– Когда кончается ваш подряд?

– Через полгода – целая вечность. Шесть месяцев нужно томиться, зато потом снимемся с якоря.

– Вот что, Джон Петик, я знаю выход. Может быть, мне удастся вас выручить. Слышали вы когда-нибудь о Мэри-Маунт?

– Досужие разговоры. Обрывки сплетен. – Это произнес, внезапно заинтересовавшись, еще один бристолец – Уильям Донтси. – Папистская колония. Попы. Что-то в этом духе.

– Я скажу другое. Там чудеса!

Гарбранд Питере громко рассмеялся.

– Об индейских волшебниках мы слышали. Но я думал, что в Мэри-Маунт живут англичане.

– Такие же, как вы или я. Мне они хорошо знакомы. И я имею влияние. Могу замолвить за вас словечко. – Гусперо так вдохновился собственной идеей, что принялся накручивать на пальцы волосы и соорудил у себя на голове настоящее птичье гнездо.

– А говорят, Гус, что паписты все содомиты.

– Нет. Ерунда. У них есть жены. Некоторые приехали с индейскими женщинами. – Внезапно он понизил голос. – Я сдуру сболтнул об этом мистеру Мильтону и, сдается, он ни о чем другом теперь думать не может.

– Правда?

– И у них видимо-невидимо детей. Как голубей у собора святого Павла. Вот почему им так требуются умелые руки, чтобы отделать и обставить мебелью дома. Добрые бристольцы придутся им очень кстати.

– Если все так и есть…

– Бог и Пресвятая Дева Уиллзденская мне свидетели.

Гарбранд переглянулся с остальными.

– Ну что, попросить Гуса за нас похлопотать? Пусть поговорит с папистами?

– Да-да. – Это произнес Джон Петик, но было заметно, что и остальные обрадовались возможности поскорее покинуть Нью-Мильтон.

И вот Гусперо на следующий же день отправился в Мэри-Маунт; мистеру Мильтону он, разумеется, ни словом об этом не обмолвился, и бристольцам тоже посоветовал держать язык за зубами. Ралфа Кемписа он застал под сенью кленов за обедом из домашней птицы.

– А я как раз закусываю вами! – воскликнул Кемпис. – Вкусно – пальчики оближешь!

– Всегда рад служить вам обедом, мистер Кемпис.

– Раз так, дайте мне эту бутыль. И присаживайтесь.

– Прежде чем начать, не призвать ли мне благословение?

– Но только по секрету от хозяина. Он желал бы, чтобы благословение доставалось ему одному.

Они были достаточно хорошо знакомы, чтобы не таиться друг от друга, и Гусперо рассказал без обиняков, в какое незавидное положение попали бристольские плотники.

– Вы говорите, он был пьян? – прервал его Кемпис. – Ну так давайте его сюда немедленно!

– Они спят и видят, как бы убраться, Ралф, но разрешите я закончу? – Он объяснил, что поселенцам Мэри-Маунт придется уладить дело с шестимесячным контрактом бристольцев в Нью – Мильтоне, дабы те могли с чистой совестью приступить к работе на новых заказчиков. Не исключено, что они решат тут обосноваться и, будучи искусными плотниками и столярами, принесут новой колонии большую пользу. Они могут построить не только дома, но и семьи.

Едва Гус замолчал, как Кемпис одобрил его план.

– Однако, – сказал он, – едва ли я смогу договориться с мистером Мильтоном. Вы его знаете. И вам известно, что он ответит.

– Ах ты тупоголовое ничтожество! – Гусперо прекрасно удавалась имитация. – Самонадеянный червь!

– Ох, а вы не преувеличиваете, Гус?

– Медный лоб!

– Вот поэтому я не стану с ним ни говорить, ни вступать в переписку. Не могу терпеть его наглость.

– Тогда что же делать?

– Пошлю-ка я Бартоломью Гидни. Любой сумасшедший найдет в нем родственную душу.

Два дня спустя в Нью-Мильтон прибыл верхом молодой англичанин. На нем была синяя шелковая рубашка, зеленые бархатные панталоны и большая шляпа с плюмажем из перьев.

– Что это? – вопросил Храним Коттон, первым его увидевший. – Что это за ходячий майский шест?

Гидни осадил лошадь.

– Простите, дорогой сэр. Не могли бы вы показать мне дом почтенного и многоученого мистера Мильтона? Полагаю, он проживает здесь? – Храним был настолько ошеломлен, что смог только махнуть рукой в нужном направлении. – Весьма вам признателен. Навеки ваш должник. – Он спешился, привязал лошадь к столбу и направился к дверям Мильтона. – Мистер Мильтон? Дорогой сэр?

– Войдите.

Бартоломью Гидни вошел и увидел Джона Мильтона, сидевшего у окна на простом деревянном стуле.

– Весьма дорожу честью…

– Ваш голос мне незнаком.

– Увы, это не является для меня неожиданностью. Я…

– Откуда вы прибыли, сэр?

– Мой прежний адрес – Уэстминстер-сквер, но в настоящее время я проживаю в живописном городке Мэри-Маунт.

– Вот как.

– Быть может, вы случайно о нем слышали? Окрестность самая восхитительная. Сельская идиллия. Временами она напоминает мне Челси в летнюю пору – место, где берег петляет вот эдаким манером. – Он изобразил рукой волноообразное движение и слегка подпрыгнул.

– Замечаю, сэр, что язык у вас без костей.

– Да, это общепризнанно. – Он приосанился. – Однако по своей природе я человек в высшей степени дружелюбный и искренний. Такова же была и моя дорогая матушка. Стоило ей взять в руки шитье, и речь начинала литься из нее потоком. О, как она повествовала о пережитом! Ничто не могло ее остановить.

– Чего же вы хотите от меня?

– Не уверен, дорогой сэр, что чего-то от вас хочу. Речь может идти о желаниях других людей. Это ужасно деликатный предмет.

– Мне недостает ловкости, чтобы поймать вашу мысль. Выскажитесь яснее, мистер…

– Гидни. Бартоломью Гидни. Происхожу, разумеется, от кембриджских Гидни. Обойден в завещании. Если я начну рассказывать, какие обширные земли…

– В таком случае не начинайте. Лучше скажите ясно, что вас сюда привело. Или уходите.

– Вы натура волевая, сэр, но мне такие нравятся. Говорю ясно: я приехал сюда по поручению мистера Ралфа Кемписа. Вам он знаком? Эдакий жизнерадостный. Чудо что за человек. – Увидев, как вытянулось лицо Мильтона, он поспешил продолжить. – У вас находятся несколько бристольцев, которые – как бы это сказать? – не вполне здесь прижились.

– Эти дуралеи. И какого рожна им нужно? Амброзии и райских плодов?

– Не уверен, мистер Мильтон, что они предъявляли именно такие запросы, но убежден, что вы бы им не отказали.

– Они бесстыдные мерзавцы. Понимаю, мистер Гидни, куда вы клоните со всеми вашими словесными выкрутасами. Они желают получить освобождение от обязательств и переселиться в Вавилон.

– Боюсь, сэр, вы слишком размахнулись. Они имели в виду Мэри-Маунт.

– По мне все едино. Рог римского зверя – вот что у них на уме. Подлые перебежчики.

Бартоломью, задетый подобным отзывом о своей вере, разом сменил тон на официальный.

– Они намерены работать, а не молиться.

– При всем том не сомневаюсь, вам известны все подходы к простачкам вроде этих. Ослабите немного поводья, да, мистер Гидни? Пусть порезвятся и поклюют приманку?

– Уверяю вас, ни о какой приманке речь не идет.

– Бедняги. Оказаться рабами папистской тирании и суеверий!

– Не думаю. У нас нет рабства. И тирании. Лишь вечные блага свободы.

– Скажите лучше распущенности. Ну, ну, катитесь по собственной дорожке в ад и бристольцев этих прихватите с собой. Безмозглые птахи, угодившие в силки. Пусть их ощиплют и сожрут.

– Как это великодушно. И благородно.

– Цена договоров установлена. По десять фунтов за каждого.

– Знаю. О плате я договорился с мистером Гусперо. Если я предвосхитил ваше решение – что ж, вы вправе высказать недовольство.

– Гусперо? А он тут при чем?

Гидни понял, что сболтнул лишнее.

– Очаровательный молодой человек, вы согласны? Локоны – просто загляденье. Ипрелюбопытно шутит, наподобие того, как принято в Кобельрове. – Ему не хотелось впутывать Гусперо в историю. – Я встретил его у вашей прелестной церкви. Мне сказали, что он ваш секретарь. Это верно? Разве он не заменяет вам глаза – если позволено мне будет затронуть данный печальный предмет?

– У меня имеется внутреннее зрение, сэр, проницающее все хитрости и уловки.

– Рад это слышать. Такому дару здесь нет цены. – Он заколебался. – Итак, если я вас правильно понял, вы даете…

– Я даю вам их.Забирайте и больше не возвращайтесь. Нельзя быть врагом общины и оставаться при этом ее членом. Они нам не нужны.

Таким образом бристольцы покинули Нью – Мильтон и, не переставая петь и прикладываться к бутылке, в компании Бартоломью Гидни отправились верхом на другой берег. Гусперо проводил их глазами и опечаленный вернулся к Кэтрин.

– Знаешь, – сказал он, когда они вдвоем сидели в небольшой, увитой зеленью беседке за домом, – мне хотелось взять всю семью и к ним присоединиться. – Он похлопал ее по округлившемуся животу. – Малышу там было бы куда как привольно.

– Даже не думай об этом, Гус. – Племянница Кэтрин, она же ее приемная дочь, играла невдалеке. – Я обещала Морероду преданно заботиться о Джейн. Он никогда не допустит, чтобы она жила среди папистов. – Наклонившись, Кэтрин шепнула: – Скорее он ее убьет.

– Не сомневаюсь. И непременно подыщет в свое оправдание какую-нибудь библейскую мудрость. – Гусперо оглядел бревенчатые хижины и дома, разбросанные по сторонам пыльных троп. – Как ты думаешь, Кейт, удастся нам когда-нибудь пожить в мире?

– Морерод говорит, свет и тьма всегда будут противостоять друг другу.

– О, Морерод большой праведник. Никто так много не толкует о праведности, как он. Но вот что я скажу тебе, Кэтрин. Морерод – надутый лживый лицемер. – Он понизил голос, чтобы не услышала девочка. – Я с удовольствием поменял бы тысячу мореродов на одного-единственного Ралфа Кемписа.

Кэтрин подняла глаза и улыбнулась.

7

За делом бристольцев последовало, тремя неделями позже, гораздо более серьезное происшествие. В Нью-Мильтоне был обнаружен католический молитвенник. Его нашли в доме, где жило семейство из самых недавних поселенцев, – Джон Венн был скотовод из северного Девона, и явился он через год после основания городка. Этот тихоня ради «отдохновения» (как он сам выражался) собирал на досуге образцы минералов; жена его, Сара, была несколькими годами старше мужа, но совместная жизнь их протекала вполне счастливо. По рождению и воспитанию Сара была католичка, и супруги (а их венчание состоялось во времена республики) решили между собой, что она, для успокоения совести, станет совершать молитвенный ритуал дома. Сам Венн принадлежал к братьям и посещал с ними часовню в Барнстейпле, однако ревностностью отнюдь не отличался. Потому-то он и не возражал против намерений жены как вначале, так и после переезда в Нью-Мильтон.

И вот ее молитвенник нашла – или, скорее, высмотрела – Смирения Тилли. Однажды утром она увидела Сару Венн стоящей на коленях, прокралась, любопытства ради, обратно к окну и обнаружила на столике католический молитвенник. Она опознала его тут же по рыбе и епископскому посоху на черной кожаной обложке. Позднее она рассказывала, что при виде проклятой книги отшатнулась и непременно потеряла бы сознание, если бы на помощь не пришел кто-то из соседей. Верно было то, что она прошептала: «Идолопоклонство!» и спросила воды, но при этом достаточно владела собой, чтобы сразу кинуться к дому Мильтона на другом конце городка. Хозяина она нашла в саду, где он расхаживал туда-сюда по узкой дорожке.

– Мистер Мильтон! Мистер Мильтон!

– В чем дело, Смирения? – Ее голос он к тому времени хорошо запомнил.

– Несусветный блуд и мерзость. Вот в чем. – От волнения она перепутала библейские выражения. – Чума и гладомор!

– Вы слишком взбудоражены. Пожалуйста, успокойтесь.

– Могу ли я быть спокойна в пучине бедствий, дражайший сэр? Миссис Венн тронута заразой.

– Что-что? Какой именно? – Он отступил назад, поскольку всегда трясся над своим здоровьем.

– Я видела у нее ядовитую книгу.

– Довольно дурачиться, Смирения. Говорите яснее.

– Я видела, как миссис Венн лелеет у себя на груди папистскую книгу молитв. Католический молитвенник, вот что.

– Ах так? Вы уверены? – Она кивнула. – Вы кивнули?

– Да.

– Неужели миссис Венн настолько бесстыдна?

– Она всегда была бесстыдной, сэр. С самого того дня, когда явилась сюда с молодым муженьком.

– Выходит, она вовлечена в блуд идолопоклонства. – Несколько секунд он размышлял, а Смирения не сводила с него напряженного взгляда. – Позовите сюда троих стражников. Если это окажется правдой, нам предстоит труд во имя Господа.

Через час он и стражники были готовы. Выяснилось, что Джон Венн работает в отдаленном поле, и в ответ на нетерпеливый стук Мильтона дверь открыла Сара Венн. При виде его, стоящего на пороге, она была поражена и, не говоря ни слова, впустила посетителей в дом. Смирения Тилли не без удовольствия заметила, что она дрожит.

– Ну, миссис Венн, – начал Мильтон, – я слышал, вы пригрели в своей утробе папу римского.

– Сэр?

– Я слышал, у вас имеется некая страхолюдная книжонка. Блудодейственный том, происходящий из Рима. Это верно? – Она молчала, но в ее устремленном на Смирению Тилли взгляде читалась то ли просьба о помощи, то ли вопрос; богомолка тряхнула головой и ухмыльнулась. – Обыщите дом, – распорядился Мильтон, обращаясь к стражникам. – Смердящую язву не скроешь. – Вскоре молитвенник нашли: он был спрятан в тайнике на печке, где помещались еще и четки. Последние положили Мильтону в ладонь. – Что это за шутовские погремушки, миссис?

– Думайте что хотите, сэр, но такова моя вера.

Она, как будто, собиралась что-то добавить, но Мильтон ее оборвал.

– Ваша вера ничем не лучше ломаного гроша. Дайте мне эту книгу. – Один из стражников сунул книгу Мильтону в руки, и тот, ощупывая пальцами страницы, продолжил свою речь. – Католика редко встретишь в тех местах, где не пахнет деньгами и драгоценностями. Миссис Венн, что привело вас в наше поселение?

– Я приехала со своим мужем.

– Ага. Я нашел отпечаток алой буквы. – Его пальцы блуждали по входной песни, открывающей мессу. – Эта книга переполнена кощунственными словесами! – Он швырнул ее на пол. – В эти бумажки только рыбу заворачивать!

Пренебрежительное обращение Мильтона с молитвенником и четками заставило миссис Венн вознегодовать.

– Это вера моих отцов. Она дана свыше. Шестнадцать столетий она оставалась истинной…

– Не смейте учить меня истории, миссис. Я знаю ее как свои пять пальцев. – Он продолжал перекатывать в ладони четки. – Супруг участвует в ваших обрядах? – Она колебалась, и Мильтон уловил ее неуверенность. – Стало быть, и он мог уподобиться треснувшим кимвалам?

– Он из братьев, сэр. Он не католик.

– Тем постыдней и ужасней его грех – вскормить змею на своей груди.

Миссис Венн вытерпела уже достаточно оскорблений.

– Сами вы змея, мистер Мильтон, со всеми вашими слепыми указами и распоряжениями.

– Послушайте ее! Слышали вы эти возмутительные дерзости? – Смирения Тилли испустила стон. – Похоже, ваше великолепие, вы окончательно отбросили всякий стыд. Она хотя бы покраснела?

– Как же, мистер Мильтон. – Смирения ела глазами бледное, перекошенное лицо миссис Венн. – Она скорее лопнет.

– Ну что ж, так или иначе мы еще узнаем цвет ее крови. Хватайте ее. – Мильтон стоял неподвижно. – Миссис Сара Венн, в нарушение всех местных законов и порядков вы исповедовали ложную языческую веру и поклонялись идолам. А теперь уведите ее.

Суд состоялся через три дня в доме собраний. Супруг Сары Венн с заплаканными глазами сидел в первом ряду и, слушая обвинение, трясся от страха. Она молчала, пока мистер Мильтон не вопросил громовым голосом:

– Исповедуете ли вы католическую веру?

– Да, исповедую. Это святая вера.

– Как она приукрашивает и возвеличивает свой порок! – Семь братьев были избраны в качестве судей; их отделяла от прочих веревка, привязанная к двум столбам. Сейчас они начали гневно роптать.

Не обращая на них внимания, миссис Венн продолжила:

– Это исконная вера нашей дорогой родины.

Мильтон рассмеялся.

– Стало быть, вы едины с друидами. Вопрошаете дубы и мирты. Ну все, довольно болтовни. Известно вам, миссис Венн, что вы сейчас возгласили? Вы вострубили в трубу и зажгли огненный крест, что может означать начало бесконечной гражданской войны. Этого терпеть нельзя. – Она качнула головой, но промолчала. – Ни одно сообщество добрых протестантов не может допустить вас в свои ряды. Вам это понятно? Вы враг общества, миссис Венн, чумной бубон на теле государства. Желаете что – нибудь добавить?

Она сделала отрицательный жест, и божьи избранники возмущенно закричали.

– Отречетесь ли вы от своей папистской веры?

– Нет. – Она смотрела на мужа, который сидел и плакал.