Текст книги "Мильтон в Америке"

Автор книги: Питер Акройд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Он повел Гусперо к одной из полотняных палаток, которые стояли вблизи майского шеста; она была расписана яркими голубыми и желтыми полосами, на коврике над входом виднелась намалеванная красной краской буква «К». До Гуса донеслись голоса, а когда он пересекал порог, – внезапный громкий раскат хохота. «Значит, жонглеры, актеры и гимнасты у нас будут, – говорил Ралф Кемпис. Сделав Гусперо приветственный жест, он продолжал: – Нужны скоморохи, мимы, а также предсказатели судьбы и фокусники. Нет. Фокусник у нас уже есть. Так ведь, Макиза?» Он обращался к индейцу, который сидел на деревянном стуле в другом конце палатки. Тот разительно отличался от тех туземцев, что работали в Нью – Мильтоне; голова его была, за исключением жидкого клока волос, наголо выбрита, с левого уха свешивалось чучело какой-то птички. На вопрос Кемписа он не ответил, но ухмыльнулся и потряс мешочком не то с драгоценностями, не то с порохом. Воздух внезапно наполнился очень странным ароматом, который Гусперо сравнил бы с запахом лилии. Кемпис взглянул на него с улыбкой. «Это чтобы отпугивать мух, сэр. А теперь садитесь и рассказывайте, что у вас за дело».

– Никакого дела у меня нет, мистер Кемпис, Я от мистера Мильтона. – Эту речь Гусперо репетировал, когда ехал верхом, но теперь она звучала как жалкая импровизация. – Он шлет вам привет и наилучшие пожелания, однако передвигаться пока не может из-за сильного воспаления в ноге. И вот… – Он в растерянности запнулся. – Вот я здесь.

– Вы прибыли на нашу скромную церемонию в качестве его посланника?

– Я должен быть его глазами и ушами.

– Но не устами, надеюсь. Он наговорил и написал много… – Кемпис оборвал себя и поднялся, чтобы пожать гостю руку. – Что ж, мы вам рады. Хотя, признаюсь, я наделся увидеть, как мистер Мильтон пляшет вокруг майского шеста.

Представив себе хозяина, взбрыкивающего ногами, Гусперо расплылся в улыбке.

– Думаю, сэр, он охотнее сплясал бы в аду.

– Ему это как раз адом и покажется. Я видел кое-что из его трактатов и памфлетов в защиту пуритан. Он, должно быть, человек очень резкий и убежденный.

– Вот в этом, мистер Кемпис, я полностью с вами соглашусь. В самом деле, на редкость убежденный.

Если бы Мильтон присутствовал на церемонии, которая состоялась на следующий день, он вполне мог бы подумать, что попал в преисподнюю. Крещение Мэри-Маунт (как выразился Ралф Кемпис) вылилось в пышное гулянье. При первых лучах рассвета из леса, под грохот барабанов, ружейных и пистолетных выстрелов, была принесена пара оленьих рогов; Ралф Кемпис с помпой доставил их к майскому шесту и передал мальчику-туземцу, который вскарабкался с ними вверх. Под громкие крики толпы он привязал рога веревкой к верхушке, и тут же обитатели нового города начали пить за здоровье друг друга вино из бутылок и пиво из фляг. Из-за ленты, заменявшей ему пояс, Ралф Кемпис вынул свиток. «Я сочинил для нас веселую песенку, – объявил он громко, перекрикивая пирующих, – как раз для сегодняшнего события». Он развернул свиток и низким ровным голосом запел:

 
Веселитесь, друзья – чаши полней!
Восторгами правит бог Гименей.
Час утех наступил, потому неспроста
Вкруг майского станем плясать мы шеста.
Наденем венки, а бутыли по кругу —
Нектар до краев наливайте друг другу.
Шапки долой – не страшитесь вреда:
Славный напиток взбодрит нас всегда!
 

Гусперо усомнился в том, что Мильтону понравился бы метр и рифмы песни; по сравнению с его стихотворным переводом псалмов, она показалась бы, помимо прочего, легковесной. Но вскоре Гусперо об этом забыл. Ему поднесли глиняный горшок с подкрепляющим питьем из вина и меда, который он осушил единым духом. Затем Гусперо схватила за руку и повлекла за собой какая-то индианка, и он очутился в большом хороводе из поселенцев и туземцев, прыгавших и скакавших весенним утром вокруг майского шеста. Наконец хоровод распался, и его участники стали наблюдать за плясками индейцев; те выступали поодиночке, очередной танцор сменял предыдущего, и Гусперо не уставал восхищаться их телодвижениями. Кто-то из плясунов все время держал руку за спиной, другой кружился на одной ноге, третий умудрялся выделывать танцевальные движения во время прыжка. Внезапно воздух наполнился резким запахом пряностей или курений, отчего индейцы удвоили свою прыть. Потом громко зазвонил колокол, и представление остановилось. Из голубой парусиновой палатки показались двое священников, которые несли статую Девы Марии. Все, как англичане, так и индейцы, пали ниц. Гусперо тоже опустился на колени. Это не помешало ему с интересом следить за тем, как фигуру, раскрашенную в белое и светло-голубое, бережно поместили перед майским шестом. Священники стали молить ее о поддержке в этой юдоли слез, и юноша услышал, что она благословенна в женах. Добавив еще что-то о плодах, священники медленно обнесли Приснодеву вокруг шеста и вернули в голубую палатку. Пирование возобновилось, и танцам, играм и выпивке не было конца весь день.

Когда стемнело, Ралф Кемпис позвал Гусперо в свою палатку.

– Ну, и что вы о нас думаете? – спросил он. – Кто веселей прыгает и скачет: мы или пуритане в воротничках?

– Сходства не больше, чем между трясогузкой и сонной мухой, сэр. В последний раз я так смеялся, когда ломовые извозчики потихоньку писали в Причетников колодец, перед тем как оттуда дали попробовать воды французскому послу.

– Тогда удивительно, как вы выдерживаете житье в Нью-Мильтоне. До меня доходят слухи, что смех там не очень жалуют.

– Слухи не врут. Но дети, конечно, иной раз смеются. И мистер Мильтон.

– Джон Мильтон смеется?

– Ну да, у него тонкое чувство юмора. Иной раз он просто блещет остроумием. «Аккуратны? – сказал он мне на прошлой неделе о некоторых братьях. – Они так же аккуратны, как деревянные зубы старой девы».

– В самом деле?

Гусперо осекся, опасаясь, что сболтнул лишнее; в конце концов, он был послан как наблюдатель, а не осведомитель. Поэтому он поспешил сменить тему.

– Зачем же вы переселились сюда из Виргинии, мистер Кемпис, если недолюбливаете здешних братьев?

– Необходимость. Суровая необходимость. Жара там, как в Персии, а в иные годы случаются засухи, такие что даже реки пересыхают. Мы рыли землю, но не находили ничего, кроме устричных раковин и рыбьих скелетов. Мы бы и сами дошли до того же состояния, если бы не порешили все вместе двинуться на север, где климат лучше и воздух мягче.

– Значит, вам пришлось вывести их из пустыни?

– Мы католики, Гусперо, а не израильтяне. – Он попытался нахмуриться, но, не удержавшись, прыснул. – А я не предводитель народа. Я всего лишь церемониймейстер.

В палатку вошел индеец-фокусник, которого Гусперо видел раньше.

–  Упповок? – спросил Кемпис и протянул индейцу кисет с табаком.

Гусу стало любопытно.

– У наших индейцев такие слова не в ходу. Так вы называете это вещество?

– Да. Табак для них предмет поклонения. Они его чтят как божество. Они бросают его в огонь и получают странный аромат. Они бросают его в бурное море, чтобы успокоить волны. Они, монотонно распевая, швыряют его в воздух, когда хотят спастись от опасности. Привезя его с полей, мы обычно пускались в пляс.

– Выходит, вы танцевали вместе с индейцами?

– Мы не отделяем себя от них, Гусперо. Мы едины. Нам – и англичанам, и индейцам – довелось пережить много трудностей, и это нас сплотило. Пойдем. Я покажу вам кое-что, отчего мистер Мильтон разозлится.

Он повел его к голубой палатке на краю лагеря и откинул коврик, прикрывавший вход. Внутри Гусперо разглядел статую Девы Марии, которую священники носили вокруг майского шеста. Перед ней горели две большие свечи. «Приснодева – наша здесь хранительница, – шепнул Кемпис. – А теперь посмотрите вот что». Он проводил Гусперо к соседней палатке и откинул полг. Взгляд Гусперо уперся в деревянного идола высотой около четырех футов. Это было изображение человека или бога, сидящего на корточках; его шею охватывали белые бусы, тело было окрашено в белый и черный цвета и только лицо – в пурпур. «Это Киваса, – пояснил Кемпис, – хранитель душ. По сути своих проявлений очень напоминает нашего Святого Духа».

– Значит, их у вас двое? – Гусперо почесал в затылке и, пораженный, принялся накручивать на палец клок волос. – Вроде наших лондонских Гога и Магога, хотя, как будто, эти два джентльмена ни разу не сотворили ничего путного.

Кемписа, по-видимому, это сравнение ничуть не задело.

– Уподобление не совсем правильное, Гусперо. Сами мы не поклоняемся Кивасе – он у нас для индейцев, которые желают сохранить свою старую религию, но не отказываются и от новой, католической. Держась за обе, они чувствую себя уверенней, и я, со своей стороны, не вижу в том беды. – Гусперо не открывал рта, поскольку не знал, что сказать. – Как об этом отзовется ваш благочестивый господин?

Юноша покачал головой.

– Он не смолчит, мистер Кемпис. Это я вам обещаю. Думаю, одной недели ему не хватит, чтобы успокоиться.

Вернувшись на следующее утро в Нью-Мильтон, Гусперо не сразу отправился в дом своего хозяина. Вместо этого он пошел к своей жене и к Джейн Джервис, дочери Морерода, которую они воспитывали у себя, хотя официально не удочеряли.

– Что ж, Кейт, – произнес он после многочисленных поцелуев, – это, как ни крути, совершенно новый мир.

– Где это, Гус?

– За рекой, в стороне. Мэри-Маунт похож на кипящий котел. Словно раскрашенные театральные подмостки, все в мишуре и блестках. Ох, Кейт, это было чудесно.

Вскоре он добрался до покоев мистера Мильтона. Слепец стоял у окна лицом к саду, но Гус не сомневался, что его шаги будут тотчас узнаны.

– Ну, – заговорил Мильтон, – что скажешь? Как проявили себя эти сводники римской блудницы?

– Очень хорошо, сэр.

– Уже успели заразить страну своим ядовитым дыханием?

– Нет, насколько мне известно. Но мистер Кемпис шлет вам приветствия.

– Вот как? Это немытое свиное рыло. Червь, точащий мозг. – Он сделал паузу, – Ты все молчишь. Томиться в ожидании новостей – настоящая пытка. Выкладывай.

– Если вы спрашиваете о моем мнении, то я и не знаю, с чего начать. В Мэри-Маунт просто глаза разбегаются…

– Будь любезен, нельзя ли без пустословия?

– Ладно, сэр. – В упор глядя на Мильтона, он показал ему язык. – Думаю, не ошибусь, если скажу, что они поклоняются образу, который называют Пресвятой Марией.

– Об этом мне уже известно. Вечный позор и профанация: в новых землях процвело заскорузлое невежество мертвых веков. Наблюдал ли ты размалеванные отбросы, которые они называют мессой?

– Какая-то церемония там происходила.

– Без сомнения, с золотом и мишурой из старого ааронова гардероба, все эти иудейские обноски, накладные бороды и четки.

Слушая его, Гусперо улыбался краем рта.

– Там был еще майский шест. В пестром тряпичном убранстве.

– Что-что?

– Майский шест, сэр.

– Ну вот мы и вернулись в средневековье. – Мильтон подпер рукою лоб. – Гигантский шлейф грехов стер с небес солнце и звезды.

– Это для танцев, мистер Мильтон, не более того.

– Этот Кемпис переступил границы стыда. Поклоняться столбам?

– Нет, сэр. Они не поклоняются. Я уже сказал: они танцуют вокруг шеста.

– Это все едино. Все едино. Дай-ка мне свежей воды, а то при мысли об этом сраме у меня закружилась голова. – Он опустился на стульчик и продолжил разговор не раньше, чем отхлебнул из чашки. – В прежние времена, Гусперо, майский шест, этот духовный вавилонский столп, возведенный до высот мерзости, был предметом фанатичного поклонения. Некогда в английских городах и деревнях он, как жуткий идол, бывал центром неистовых беснований. Сейчас все повторяется. – Неожиданно он усмехнулся. – Интересно, что об этом скажет Храним Коттон? Не попросишь ли ты его навестить меня на досуге?

Храним Коттон, как оказалось, изнывал от нетерпения, ожидая новостей о размалеванных блудницах Мэри-Маунт, поэтому вызвался тут же пойти с Гусперо. Мильтон встретил его холодно.

– Храним Коттон? Будьте добры сесть. – Немного помолчав, он вопросил: – Ужели Господь поразил нас свыше безумием?

– Боже, сэр, о чем вы?

– Бесстыдство расцветает пышным цветом у нас под самым носом.

Храним Коттон утер себе лицо и медленно окинул взглядом комнату.

– Где это, мистер Мильтон?

– Они служат мессы. Выряжаются в свои запятнанные грехом ризы. Извлекают языческие одеяния из груды церковного хлама. Они поклоняются тусклым образам, Храним. Они поставили в Мэри-Маунт майский шест!

– О мерзость запустения, мистер Мильтон.

– В точности мои слова. Они освятили его. Кадили перед ним. – Гусперо взглянул на него изумленно, потому что ни о чем таком не рассказывал. – Они разукрасили его нечистым, вшивым тряпьем, которое, надо думать, спало с натруженных плеч Времени.

– О извращенность, сэр!

– Это поселение, мой добрый Храним, – свернувшаяся слизь трехдневной лихорадки.

Храним, – Коттон послал Гусперо дикий взгляд, тот в ответ даже не моргнул.

– Заставьте их есть камни и грязь, сэр. Пусть обрежут свои буйные кудри!

– У вас доброе, любящее сердце, мистер Коттон, оно внушает мне благочестивые порывы. – Как догадался Гусперо, собеседник быстро ему наскучил. – Не оставите ли меня одного, чтобы я поразмышлял об их омерзительных нечестивых повадках?

Храним Коттон поднялся и сложил руки ладонями вместе.

– Я сравнил бы вас сейчас, мистер Мильтон, с деревом, посаженным на берегу туманного потока или многоводной реки. Еще немного, и на вас вырастут плоды нам на потребу.

– Доброго вам дня.

Как только Коттон удалился, Гусперо занял освобожденный им стул. Он поглядел на Мильтона, который успел отвернуться, и покачал головой.

– Видно, это называется заботой о слабых. – Мильтон молчал, но улыбался. – Теперь весь город будет трястись от страха, выбираясь утром из-под одеяла.

– Они будут вставать в обычное время. – Не сгоняя с лица улыбки, он обернулся к Гусперо. – И весь день станут бдеть.

В следующие несколько месяцев Гусперо посещал Мэри-Маунт много раз. Поручение быть «глазами» Мильтона и сообщать обо всем увиденном было только предлогом – он ездил ради собственного удовольствия. В особенности его интересовало то, что индейцы и англичане сосуществуют на условиях полного равенства. Он обнаружил также, что некоторые из англичан женаты на скво и народили много детей, но это он решил скрыть от своего господина как предмет чересчур деликатный. «Ну, какие новости от сборища идиотов? – спрашивал обычно мистер Мильтон. – А сам змей – он как?»

Гусперо вознамерился сообщать только те сведения, которые могли развлечь или позабавить Мильтона, надеясь таким образом, через месяцы или годы, примирить его с Мэри-Маунт.

– Мистер Кемпис готовит театральное представление, – доложил он однажды вечером, вернувшись оттуда.

– Невероятный дурень. С этих скрипучих подмостков никогда не сходило ничего, кроме грязи и сквернословия. – Он помолчал. – Итак, что за нелепую причуду он задумал воплотить?

– Это будет комедия, сэр.

– Чего и ожидать от подобного фигляра. – Он вновь умолк. – Как она называется?

– Как будто «Маг» или «Лондонский маг».

– А, ну да, знаю. То есть слышал. – Он откашлялся. – Автор – безмозглый простак по имени Тидци Джейкоб. Умер на горшке. С пером в руках, не сомневаюсь. – Он встал со стула и подошел к окну. – Когда ты ее увидишь?

– Я не собирался…

– Будь добр, послушай меня. Мы должны держать под наблюдением все номера нашего паяца. Я с удовольствием заткнул бы его богохульственную пасть, чтобы прекратить поток грязи, но наша задача – выведывать его секреты и изучать дурачества.

Как Гусперо заподозрил ранее, Мильтон почему-то очень интересовался замыслами и устремлениями Ралфа Кемписа. Слепец не считал его достойным противником, – такового вообще не нашлось бы в этой стране – но, по крайней мере, Кемпис давал ему пищу для размышлений, сплетен, а иногда даже развлекал. Нередко Гусу приходило в голову, что с Ралфом Кемписом хозяин общался бы охотнее, чем с ортодоксальной братией, окружавшей его каждый день.

И вот, наученный Мильтоном, Гусперо отправился через реку смотреть «Лондонского мага». Мэри-Маунт сделался процветающим поселком, с множеством пестрых деревянных домиков по обе стороны главной улицы. Майскому шесту нашлось постоянное место – открытая площадка на краю поселка; там и сям, в каменных или деревянных нишах, были расставлены статуи. Мужское население, как англичане, так и индейцы, носило странные комбинированные одеяния: полосатые короткие штаны, широкие рубахи и шапки с перьями; женщины, соблюдая декорум, стягивали себе бедра и грудь цветными лентами, в остальном же придерживались того же стиля.

Представление должно было состояться после полудня в праздник Сретенья, и Гусперо прибыл, когда на открытом воздухе, возле таверны, уже началась месса. Его внимание привлекли ризы священнослужителей, желтые с серебром, затем он поразился вознесению святых даров; далее индейцы и англичане, пав на колени, склонили головы, три раза зазвонил колокол, и дым курений устремился к небесам. Наконец Гусперо покинул молящихся и шагнул в дверь таверны, над которой покачивалась на ветру вывеска с семью звездами. Он расположился в прохладном зале и стал ждать, слушая респонсорий и общаясь с дружелюбно настроенной кошкой. Спустя несколько минут после окончания мессы в таверну вошел Ралф Кемпис со своими спутниками.

– Что хорошенького, Перо? – Все были уже с Гусперо накоротке, и, заказав пива и водки, Ралф Кемпис к нему подсел. – Какие новости у богомольцев?

– Пляшут на улицах, по своему обыкновению.

– А мистер Мильтон? Шлет мне привет?

– Да-да. Он пожелал здравствовать слизняку и червю из червей.

– Отлично. Что еще?

– Он говорит, что вы сочитесь наглостью и вином.

– Удар в самую точку.

– Вы как яблоко Асфальтиса, которое на первый взгляд кажется хоть куда, но во рту оборачивается золой.

– Выходит, я так хорош на первый взгляд? Польщен. – Тут им принесли по большой миске с мясом и вареной рыбой вперемешку с каштанами и артишоками и оба на время замолкли, сосредоточившись на еде.

Завершив трапезу, Гусперо вытер рот салфеткой и рыгнул.

– Знаете, Ралф, как-нибудь я уговорю мистера Мильтона прийти сюда. Вы с ним кое в чем сойдетесь. Всех нас занесло так далеко от дома.

– Его дом – не мой дом.

– Да, но здесь в пустыне, конечно…

– «Пустыня» – так говорят они. Мы этого слова не употребляем.

– Но здесь, как нигде, требуется жить в мире и согласии.

– Скажите это своему господину.

«Лондонского мага» должны были показать позже, после процессии в честь Пресвятой Девы. Священнослужители, Ламберт Бартелсон и Генри Стаггинз, вызвали Кемписа из таверны, а затем выстроили поселенцев и индейцев неровной вереницей, зазмеившейся по главной улице Мэри – Маунт. Двое юношей-индейцев несли статую Пресвятой Девы, священники следовали за ними с кадилами и ладаном. Процессия, распевая «Веа– ta Maria», вышла за границы городка и направилась к небольшому святилищу на берегу реки. Это место виргинские индейцы выбрали сами: от пекотов, которые продали Ралфу Кемпису эту землю, они узнали, что здесь был священный источник, вода которого исцеляла жар и болотную лихорадку. Поблизости от этого места, называвшегося Коввеке Токеке (Усни и Пробудись), жрец и колдун новоприбывших виргинских индейцев решил построить себе жилище. Сейчас он помог двум священникам поместить статую в нишу среди скал. Затем он отошел назад и принялся читать нараспев свои индейские молитвы. Во время церемонии англичане стояли с непокрытыми головами и в конце дружно добавили: «Аминь».

«Лондонского мага» играли на небольшой деревянной сцене за таверной, там же, где утром служили мессу. Пьеса представляла собой комедию в прозе и стихах, написана была в начале семнадцатого века и речь в ней шла о приключениях некоего фокусника из Чипсайда, который надеялся с помощью алхимии получить золото. Гусперо ни о чем подобном не имел понятия и вообще почти ничего не помнил о театре, поскольку пуритане, шестнадцать лет пребывавшие у власти, запретили театральные представления.

Вот почему пьеса поразила его не меньше, чем ритуал обедни. Двое молодых англичан в старомодном платье взобрались на сцену и принялись беседовать фальцетом, чем очень развеселили зрителей.

– Верно ли, Жоскен, что все наши кольца обернутся в золото?

– Вернее некуда, Фердинанд. В два счета. Терпеть не могу почерневшее серебро. А ты?

– Меня от него воротит. Проку никакого. Аж зло берет.

– Смолкни, Фердинанд. Вот и наш божественный алхимик.

Тут индейцы испустили вопль, поскольку на деревянные подмостки ступил их соплеменник, одетый как англичанин. На индейце была черная шелковая шляпа, черное одеяние и белый круглый воротник, но Гусперо узнал в нем фокусника, которого видел как-то в палатке Ралфа Кемписа. Макиза воспользовался нарядом священника-иезуита и изготовил из лебединых перьев воротник, но черная шляпа не могла скрыть прядь темных волос, а с левого уха свешивалась все та же птичка. Он нес на палке пустую тыкву, и когда он ее тряс, содержимое – камешки или зерна – громко стучало. Он обнял англичан и заговорил на индейском диалекте, какого Гусперо прежде не слышал, однако некоторые слова походили на «дым» и «огонь» из языка пекотов. Внезапно фокусник вскинул левую руку, и от нее заструился то ли туман, то ли облако пыли, которое окутало обоих английских актероь. Когда туман рассеялся, их на сцене не оказалось. Лондонский маг в самом деле заставил людей исчезнуть, и зрители не сводили со сцены удивленных глаз. Гусперо не знал, что и думать, но он поразился еще больше, когда увидел, как англичане покидают таверну, словно бы все время там и сидели. Следующая сцена представляла собой пантомиму: Макиза изображал занятия мага. Он сосредоточенно изучал старинные книги и глобусы, полировал зеркала, наполнял чаши то порошком, то подкрепляющим напитком; было ясно, что поиски алхимического золота ни к чему не привели, и под конец он исполнил обрывок старинного танца, выражавшего злость и досаду. Схватив одну из чаш, он бросил в воздух ее порошкообразное содержимое, и оно, искрясь в вечернем свете, стало падать так тихо, как пыль в косых солнечных лучах, пока не покрыло его блестками с головы до ног. Он вскрикнул, хлопнул в ладоши и исчез. Гусперо стоял рядом с Персивалом Олсопом.

– Знаете, Перси, – сказал он, – сейчас я готов поверить, что звезды сделаны из творога и сыворотки и люди по ту сторону земли ходят вверх ногами. Все стало возможно.

Возвратившись, он описал Мильтону события этого дня, и ему показалось, что слепец встревожился, слушая об индейском волшебнике. «Такого не должно быть, – сказал он. – Это против правил и нравственности». Он ощупал свою ногу и тяжело вздохнул. Именно в ту минуту Гусперо внезапно решился рассказать ему об индианках из Мэри-Маунт – как некоторые из них повыходили замуж за англичан и нарожали детей. Услышав это, Мильтон, с пылающими щеками, вскочил и вышел в сад. До Гусперо донеслись бормотание и стоны, поэтому он испуганно поспешил к окну. Мильтон, на коленях, вдыхал запах цветов, а затем, совершенно внезапно, начал выдергивать самые душистые из них и бросать на тропу. Это были любимые цветы Кэтрин, посаженные ею аккуратно и любовно – и вот они пали жертвой опрометчивой прополки. Гусперо бросился туда, крича, что это нужные цветы.

– Нет, Гусперо, ты ошибаешься. Кэтрин запустила сад. Все это сорняки, – произнес Мильтон с ликующим видом и добавил: – Я созываю торжественное собрание братии.

Гусперо не собирался посещать Мэри-Маунт в ближайшие недели, чтобы гнев Мильтона остыл, однако ему пришлось отправиться туда раньше, чем он рассчитывал. Занемогла его приемная дочь, Джейн Джервис. Она страдала коликами, и в летнюю жару ее недуг так усилился, что Гусперо и Кэтрин начали опасаться худшего. Аптекарь из Нью-Мильтона прописал чемерицу, но ее действие продолжалось всего час или два, после чего боли возобновились. Смирения Тилли и Элис Сикоул громко и часто молились у постели ребенка, но поскольку мольбы о здравии неоднократно дополнялись замечаниями о тщете земного благополучия, Гусперо не был убежден в том, что их рвение пойдет на пользу.

– Вам пора, леди, – сказал он однажды утром, едва встало солнце. – Ребенок пытается уснуть.

Смирения Тилли запротестовала:

– Это делается ради спасения ее души.

– Сейчас меня больше заботит ее тело.

Элис Сикоул прижала ладонь ко рту.

– Вы говорите не то, молодой человек. Тело всего лишь оболочка.

– Опять же ловушка, Элис.

– Его можно опять же отшлепать, дражайшие леди, или вывести за дверь. А теперь, пожалуйста, оставьте нас. – И он начал выпроваживать их на улицу.

– Мистер Мильтон этого бы не одобрил!

– Прочь! Кыш!

– Право слово, Кейт, – сказал Гус, возвратившись, – эта вера скорее губит, чем исцеляет. – И тут ему пришло на ум святилище в Мэри-Маунт, где была помещена статуя Пресвятой Девы. Кемпис рассказывал ему о целительных свойствах тамошней воды, и вот, не долго думая, он взял лошадь и вместе с Кэтрин и Джейн отправился за реку. Его жена никогда не бывала в поселке, слышала только, что это вавилонский рог или новый Содом, и ей страшно было являться туда просительницей.

– Морерод рассказывал мне, – говорила Кэтрин, когда они проезжали поросшую кустарником местность, – что их священникам дают пить кровь.

– Да, да, Кэтрин. А их облачение шьется из кожи мертвецов. – Ее глаза округлились. – А едят они, как дикие ирландцы, окорочка младенцев – так мистер Мильтон говорил.

Поняв, что муж ее дурачит, Кэтрин ущипнула его за локоть.

– Это то самое, что он называл аллегорией?

– Они мирные и приветливые люди, не хуже любых других, Кейт. Я знаю, он обзывает их всякими звериными и рабскими кличками…

– Вчера еще назвал гнилыми объедками.

– …Но они добротой и сердечностью никому не уступят. Я знаю, что братьям не по душе католическая религия…

– Они просто верят тому, что им говорят.

– …Но вреда от нее никакого. Приятно послушать, посмотреть, да и курения понюхать.

Лошадь внезапно дернулась, девочка проснулась и начала плакать. Стараясь ее успокоить, Кэтрин ладонью прикрыла ей голову от солнца.

– Если они сумеют облегчить эти муки, – сказала она, – я стану поклоняться палкам, камням – чему угодно.

Вскоре они достигли Мэри-Маунт и Гусперо, разыскав Кемписа, тут же получил разрешение отправиться с ребенком к священному источнику. Индейский жрец был предупрежден об их прибытии и вышел из своего дома в длинном черном одеянии, сшитом из медвежьей шкуры. Но девочка, судя по всему, не испугалась и не переставала улыбаться, пока индеец вел их к святилищу.

– Хорошо поживаете? – произнес он по-английски. – Хорошо?

– Хорошо, сэр. – Гусперо указал на живот Джейн. – Болит, сэр. Вот здесь болит.

Жрец взял девочку на руки. «Хорошо, – шепнул он. – Ничего». Источник находился в нескольких шагах от святилища, и им было видно, как струится вода, теряясь между плоскими белыми камнями. Жрец положил девочку на берегу, наполнил водой раковину и ласково поднес ей. Она медленно выпила, не сводя глаз со старика в медвежьей шкуре. Затем он набрал горсть воды и, бормоча что-то нараспев, вылил на лоб ребенку. Вскоре девочка заснула, и жрец отнес ее обратно в тень каменного святилища. Он уложил ее к ногам Пресвятой Девы и добавил еще несколько слов на индейском наречии. Кэтрин и Гусперо слышали доносившийся со всех сторон шум леса и крики животных за спиной.

– Надеюсь, – шепнул Гусперо, – Дева Мария понимает индейскую речь.

– Это всего лишь гипс.

– Так мне говорили.

Часом позже Джейн Джервис пробудилась и просияла улыбкой. Боль оставила ее.

4

Новость, которую я услышал от юноши, потрясла бы и мудрого Соломона. Рассказ об отвратительных нравах Мэри-Маунт преисполнил меня, дорогой Реджиналд, чувством, которое я назвал бы святым и провидческим гневом. Братья собрались на мой призыв, и я без промедления обратился к ним с речью. «Нечестивые язычники сами призывают на свои головы грозное воздаяние, – сказал я. – Среди них есть заклинатель. Они практикуют чернокнижие. – Раздался хор вздохов и стенаний, прозвучавший музыкой для благочестивого слуха. – Но ужас их деяний этим не ограничивается. Я не решаюсь осквернить это священное место, называя их беззакония. Я не решаюсь…»

Но тут я понял, что Господь требует от меня более тонкого плана и расчета. Если, дорогой брат во Христе, мне назначено истребить этих упившихся и ужравшихся супостатов, я должен действовать постепенно и с оглядкой. Я должен нежнейше вскармливать свой народ, прививая ему твердость перед лицом этой похотливой шайки. Прав ли я, дорогой брат? Остается надеяться, что прав. Тут я сменил тон на более спокойный. «Однако дух-просветитель, всегда помогавший мне вершить нерядовой труд, выделяет из их многообразных пороков один. Это, добрые братья и сестры, пьянство. – Я взялся за один из корней греха и мне не терпелось вырвать его из почвы Новой Англии. – Трепещу, произнося это, но паписты пьянствуют ежедневно, безудержно и ненасытимо. Однако и мы не беспорочны. О нет. Нас тоже не обошла эта порча. Моих собственных ноздрей касался на этих благословенных улицах запах спиртного. А ушей – буйное пение в неурочные часы. Разве я не прав? – Не слишком ли я был суров, мой дорогой Реджиналд? – Кто осмелится опровергнуть мои слова? Кто из вас со мной поспорит?»

Заговорить осмелился Дэниел Пеггинтон. «В этой жуткой пустыне, сэр, иные из братьев, кто послабее, хватаются за вино и пиво, чтобы себя поддержать». – «Подкрепить свой дух? Вы это имеете в виду? Довольно. – Я вернул себе спокойствие. – Нынче это не пустыня. Это государство. Посему я призываю вас всех внимательно меня выслушать. Главной целью любого закона, даже самого сурового, является благо людей. В своем нынешнем положении мы не можем снижать накал мыслительной и иной деятельности. У нас есть враги, способные на все, – они кишат, резвясь, у самых наших ворот! Вина больше быть не должно, и крепких напитков тоже. И пива. – Я ощутил обступившую меня тишину и наполнил ее своим собственным голосом. – Дабы ограничить правонарушения, следует употреблять политические законы. Если мы дозволим этой сорной траве дорасти до сколько-нибудь привлекательного или самодостаточного размера, она внедрится в корни нашего государства. Мы не можем подстригать и лелеять порок, словно какое-то садовое растение. Не думаю, что вы этого желаете. Или?..»

Первым отозвался добряк Морерод Джервис. «Само собой, мы богобоязненно подходим к нашему общественному долгу, но запрещать братьям привычное пиво по утрам…» – «Ныне не все из нас братья, мистер Джервис. Я узнал, что к нам присоединилось несколько развеселых молодцев из Бристоля. Плотники, кажется». – «Они не совсем развеселые, мистер Мильтон. Пока не избранные, но уже не развеселые. Их наставляют, вы ведь знаете». – «Скорее оставляют как есть, раз они не расстаются с фляжками. Поселенцы должны освоить все полезные ремесла. Медлить больше нельзя. И все зло идет от пива, мистер Джервис. Ваши протесты меня удивляют. – Мне приятно было думать, что я полностью убедил собравшихся. – Если мы не хотим постепенно утратить все полезные знания и способность к обучению, со спиртным нужно распрощаться навсегда. Если вы со мной согласны, поднимите руки. – Юноша шепнул мне, что согласны все. – Кара за неповиновение будет установлена в соответствии с тяжестью проступка. Не начать ли нам с основ? Нет, нам следует быть справедливее. Нужно требовать тюремного заключения и публичной порки для тех, кто нарушает наши законы. И что дальше, как не отрезание уха и носа?» Я запел «Рвению нет границ», и все подхватили.