Текст книги "Бабур (Звездные ночи)"

Автор книги: Пиримкул Кадыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Так и не развязав рук, только крепко и нежно поддерживая зодчего, Ходжа Абдулла вывел узника во двор. При свете настенной лампы кинжалом разрезал веревки за спиной Фазлиддина.

Тахир и его товарищ затащили в камеру и второго стражника, замкнули дверь снаружи.

– Племянник мой, откуда бог ниспослал тебя?

– Из Самарканда прибыл, гонцом.

– Мирза Бабур здоров?

– Да, поправился. Спешит сюда, на помощь!

– А он знает, что Андижан пал?

– Еще нет, вот в чем беда!..

Ходжа Абдулла прошептал:

– Тихо! Тише, прошу вас.

Тахир посадил дядю на своего коня, и все они медленно, с осторожностью двинулись по городу. К счастью, их никто не встретил. Победители были заняты грабежом во дворах.

Вчетвером на трех лошадях всадники подъехали к крепостной стене. И здесь было пустынно.

– Вот где удобнее всего перебраться. – Ходжа Абдулла так и не повысил голоса ни разу.

Все слезли с коней. Товарищ Тахира вытащил из переметной сумы большой круг – свернутую веревку. Тахир же кинул веревочную лестницу, и вчетвером они поднялись на стену. Ходжа Абдулла стал близко к мулле Фазлиддину («Через ворота опасно». – «Понимаю, пир, и благодарю вас, учитель!»), достал что-то из-за пазухи и сунул ему в руку. Это был кожаный кошелек, полный золота.

– От высокородной ханум, матери повелителя.

– О, она тоже знает, как со мной обошлись?

– Ханум в слезах умоляла меня спасти вас. Танбал, вы знаете, хочет опозорить Ханзоду-бегим. Но пока мы живы, не дадим упасть на семью мирзы Бабура ни одному пятну. Так?

– Так, только так! – мулла Фазлиддин, засовывая кошелек во внутренний карман, сказал решительно:

– Я еду прямо к мирзе Бабуру!

– Мавляна, – голос Ходжи Абдуллы еще тише. – Мы с высокородной бегим хотели бы дать вам другой совет, – и перешел на арабский, которому когда-то обучал и Фазлиддина, именно поэтому тот называл его учителем. – Мавляна! В Самарканд отправится Тахирбек. Он гонец. Может быть, мирза Бабур покинул Самарканд и вышел в путь. Гонец его встретит. А у вас, мавляна, редкий талант, вы должны беречь его. Ужас и смута в Мавераннахре еще не скоро кончатся… Вы когда-то высказали желание отправиться в Герат. Пришла пора осуществить это желание.

Фазлиддин уже был в Герате и живо представил себе длинную-длинную дорогу туда. Она пролегала через беспокойные местности, и преодолеть ее – дело месяцев. Сердце зодчего наполнилось тоской: все бросить, во имя чего? Боль в раненой руке, вроде бы забытая, вернулась. Фазлиддин погладил правое запястье.

– Как же я… брошу родину, учитель?.

– Сейчас Хорасан, где живет Алишер Навои, – вот ваша родина, мавляна.

– Конечно… Но родина… И может быть, я уже не смогу вернуться, а в доме остались мои книги, чертежи.

Тахир!

– Я вернусь в дом и все надежно спрячу, будьте спокойны, дядя мулла!

Тоска терзала Фазлиддина – тоска по Ханзоде, которую, он чувствовал, никогда уже ему не увидеть. Да, он понимал, что одной из причин решения Ходжи Абдуллы и Кутлуг Нигор-ханум отправить его в Герат были, конечно, нежные и сложные, доставляющие радость и страдания отношения между зодчим и Ханзодой-бегим.

Фазлиддин долго молчал. Наконец обратился к Ходже Абдулле:

– Учитель мой, чтобы содействовать чистоте имени Бабура-мирзы, я готов на все. Но об одном прошу: скажите высокородной ханум, пусть она не верит ложным слухам. Подозревать Ханзоду-бегим не в чем, в чистоте ей нет равных!

– И вы такой же, мавляна, я знаю это. Если б не верили мы в вашу честность, то разве стали бы, рискуя жизнью, обманывать стражников? Вот уж не думал, что придется делать такие дела, да Тахирбек меня подбодрил. Против козней врагов, говорит, надо самим применять воинскую хитрость.

Вы мне заново подарили жизнь, учитель! Но вы сами – будьте осторожны, прошу вас. И ты, племянник!..

Часть горизонта на восточной стороне неба начала бледнеть. Мулла Фазлиддин стал обвязываться арканом.

– Встретимся еще, дядя мулла!

– Все в воле всевышнего… Тахир, мои чертежи… всякие другие бумаги, пусть не потеряются. Ты воин, хранить их тебе затруднительно. Поэтому найди возможность отдать Ханзоде-бегим… Все отдать, не одни чертежи, хорошо?

– Сделаю!

– Эту вашу просьбу я сам доведу до бегим! – сказал Ходжа Абдулла.

И они обнялись на прощанье перед тем, как мулле Фазлиддину спуститься со стены в одиннадцать слоев[98]98
  Каждый слой кладки примерно 70 см.


[Закрыть].

3

На рассвете мулла Фазлиддин вышел на дорогу, ведущую в Куву.

А уже на другой день после полудня люди Ахмада Танбала ворвались в дом одного из мюридов Ходжи Абдуллы, где скрывался он сам. Стражники, запертые в каземате, конечно, признались Танбалу, кто и как освободил муллу Фазлиддина.

Ахмад Танбал в приятном волнении поскакал к месту, где задержали Ходжу Абдуллу. Улица у Хаканских ворот была заполнена народом. Словно преступник, в окружении вооруженного конвоя, медленно шел Ходжа Абдулла, в рубашке до пят, руки связаны за спиной, лицо бледное. Белая чалма и белая рубашка подчеркивали черноту заросшего бородой лица.

Народ расступился, давая дорогу Танбалу. Остановились нукеры, влекшие Ходжу Абдуллу. Танбал натянул поводья, заставил стоять коня:

– А, лживый пир! Бабуровский прихвостень! Мало было козней, которые строил против нас, теперь ударился в обман, увел от заслуженного наказания ублюдка!

– Я лишь освободил от несправедливой смерти невинного!

– Невинные! Подложные фирманы и печати невинные не делают!

Добрая сотня глаз уставилась на Ходжу Абдуллу. Если сейчас он побоится Танбала, растеряется, люди подумают, что он в самом деле виновен.

Ходжа Абдулла постарался вернуть себе уверенность и хладнокровие:

– Стражникам я показывал печать мирзы Бабура. Знаю его, мирзу Бабура, как единственного повелителя Андижана!

– Ты, нечестивец, обманываешь и сейчас своих мюридов! Какие еще печати? Мирза Бабур в Самарканде, он мертв. Престол принадлежит мирзе Джахангиру!

– Мусульмане, не верьте лжи! Слава всевышнему, мирза Бабур жив! Он еще придет в Андижан!

– Это ты лжешь! Люди, он обманывает своих мюридов, он стремится скрыть свою вину! Он помог бежать одному преступнику, своему приятелю. Нечестивый пир должен быть умерщвлен! Бросайте в него камни! Если хотите свершить святое дело, бросайте в него камни!

И Танбал свесился с седла, ловко, будто на козлодрании[99]99
  Козлодрание (улок) – конно-спортивная игра, когда участники вырывают друг у друга тушу козла.


[Закрыть], достал до земли, поднял камень, размером с кулак, из-под конских копыт. Затем выпрямился и бросил его в Ходжу Абдуллу. Камень ударил в широкую грудь Ходжи, оставил на белой рубашке резкий пыльный след-прочерк и покатился по земле. От внезапной боли у Ходжи Абдуллы навернулись слезы на глаза.

Нукеры, нагибаясь, искали подходящие камни. Ходжа Абдулла в полный голос крикнул:

– Мусульмане! Что вы!.. Что делаете, опомнитесь!

Среди толпы он заметил парня лет двадцати. И вдруг отчетливо вспомнил, как когда-то казнили мираба Гова. Этот парень был его сын, вылитый дервиш Гов. Если бы тогда Ходжа Абдулла сказал Бабуру: «Не казни его!»… если бы он так сказал. Но он посоветовал другое – не идти против таких беков, как Ахмад Танбал, он не сумел защитить невинного. А сейчас сам оказался в положении невинного казнимого. И вот теперь сын дервиша, сын Гова, мстя за отца, швырнет сейчас в него камень. Швырнет – и разве он не будет прав?.. Но пока в него никто не бросил камня. Он спас человека, за что же его казнить?

– Мусульмане! – воскликнул Ходжа Абдулла снова. – Я не боюсь умереть за справедливость! На чьей стороне справедливость – подумайте об этом. Кто делает младшего брата врагом старшему? Кто завидует добродетельным людям и старается вырубить их под корень мечом или наветом? Кто обрушил нам на голову черные дни?!

– Ты сам! Ты сам… – крикнул Танбал.

– Я с юности учил мирзу Бабура знаниям, призывал его быть справедливым правителем, заботиться о том, чтобы Мавераннахр объединился, а междоусобицы исчезли. Мирза Бабур начал свершать великое, объединять Самарканд и Андижан. Я искренне радовался, а вы… что сотворили вы, мятежные беки? Опять раздробили государство… Люди, если с моей смертью исчезнут ваши несчастья, убейте меня, я согласен!

– Поднимайте камни, ну, живее! – приказал Танбал толпе.

Чей-то плаксивый голос несмело возразил:

– Без фетвы[100]100
  Фетва – решение по какому-либо юридическому вопросу, вынесенное духовным лицом на основании догматов религии и шариата.


[Закрыть] шейх-уль-ислама[101]101
  Шейх-уль-ислам – глава духовенства.


[Закрыть] – как можно?

Какой-то старик признался:

– Мы боимся проклятия пира!

И даже нукеры не осмелились начать казнь, с камнями в руках обернулись к Танбалу. Разъяренный, тот приказал:

– Эй, сотник! Возьми-ка свой меч, отруби ему голову!

Черный, словно африканец, сотник вынул из ножен клинок с серебряной рукояткой. Ходжа Абдулла посмотрел ему прямо в глаза, понизив голос, предупредил:

– Смотри, Мирбадал-бек, как бы моя невинная кровь не пала на семь поколений твоих.

В толпе послышалось боязливое перешептывание:

– Кровь пира падет на всех нас!

Клинок сотника так и не поднялся ввысь. Его хозяин взмолился:

– О досточтимый бек, прошу, освободи меня от этого злого дела! Танбал ударил его по спине камчой.

– Я освобождаю тебя от должности сотника, трус!..

Ну, что ж, ладно! Эй, нукеры! Отведите этого нечестивна в караульное помещение около ворот! А вам, – бек яростно посмотрел на толпу, – вам оставаться здесь!

Кто пойдет за нами, падет от меча! Без пощады! Без пощады!

Примерно через час Ахмад Танбал со своими нукерами помчался от караульни в арк. Тогда подошли к караульне андижанцы, подошли и увидели Ходжу Абдуллу, повешенного на перекладине ворот. Чалма пира валялась на земле, под его ногами. Тело вытянулось и уже одеревенело. Люди осторожно сняли тело с виселицы, завернули вместо савана в полотно от раскрученной чалмы и похоронили как невинно погибшего героя…

4

Непрерывные весенние дожди превратили дороги в болото. Тахир скакал в брызгах воды и мокрой глины, не жалея коня. В Самарканд, быстрее в Самарканд, скорее рассказать о событиях в Андижане. Если мирза Бабур поправился и покинул Самарканд, надеясь на верность андижанцев, если его не предупредить, – будет плохо, очень плохо! И Тахир гнал и гнал коня. Крепок был конь, но глина, доходящая чуть ли не до брюха, отнимает силы. Конь упал, из ноздрей пошла кровавая пена. Это случилось около Кувы. Тахир забирает сбрую, идет пешком, находит коня в Куве. Сутки скачки – и этот не выдержал. А впереди еще Коканд, Ходжент, Джизак – еще на десяток дней дорога… Тахир с завистью смотрит на птиц, пролетающих над ним.

Между тем, если бы даже Тахир обернулся и полетел птицей, он бы уже не застал Бабура в Самарканде. Бабур спешил на выручку матери и учителя. Двигался медленнее, чем ему хотелось бы, но ведь и Андижан, как он мог надеяться, еще долго был в состоянии выдерживать осаду. В Андижане годичные запасы провианта, тысячи людей под руководством такого отважного человека, как Ходжа Абдулла. Самарканд вынес семимесячную осаду, не имея ни того, ни другого.

Вышедший из Самарканда Бабур миновал кишлак Булунгур и крепость Халилия, вплотную подошел к реке Сангзор.

Бабура, только недавно вставшего после тяжелой болезни, уговорили сесть в повозку, запряженную тройкой лошадей, накидали на сиденье внутри мягких подушек, повесили занавески сбоку и сзади повозки. На каждом ухабе красные занавески трепыхались, словно языки пламени. Бабур сползал с пуховика, откидывал занавеску на задней стенке повозки, жадно и долго смотрел на уплывающую назад дорогу.

В пяти-шести верстах позади войска еще одна такая же повозка, покрасивее убранная. В сопровождении десятков конных воинов ехали в ней тетка Бабура Мехр Нигор-ханум и его невеста Айша. Правитель Бухары Султан Али, прознав, что Бабур собирается покинуть Самарканд, поставил свое войско у Шахрисябза, ждал, готовый к броску на столицу. Бабур предвидел такое последствие ухода, потому и не захотел оставлять свою невесту в Самарканде – ничего доброго от Султана Али ждать не приходилось. К тому же Мехр Нигор-ханум и Айша-бегим хотели поскорее избавиться от всяких опасностей: хватит с них Байсункура. Сейчас для них самым безопасным местом был Ташкент. Там властительствовал Махмуд-хан – старший брат Мехр Нигор-ханум и дядя Бабура. Сестра Айши-бегим Розия Султан-бегим тоже в Ташкенте, за Махмуд-ханом. А ташкентская дорога до самого Джизака совпадает с андижанской. Так и получилось, что тетку свою и невесту со всеми их людьми и имуществом сопровождал Бабур, расчищал путь. Чтобы не нарушить обычаев, между женихом и невестой сохранялось расстояние в пять-, шесть верст, они ехали двумя раздельными отрядами.

И когда вечером, перейдя Сангзор, войско остановилось на зеленых холмах, расстояние между ними сохранилось то же, и юрты были поставлены в разных местах…

На склонах холмов раскрылись тюльпаны. Воздух был чист, ветер ласков. Бабур, ступая по нежной траве, почувствовал себя легко и свободно.

Беспокойство и подавленность, владевшие им при выезде из Самарканда, начали понемногу рассеиваться.

Но ведь было отчего пасть духом!

С таким трудом взять Самарканд и потом по своей воле покинуть его! Казалось, все действия, все усилия пошли прахом, от этого у Бабура последнее время было постоянно плохое настроение. А сейчас вот, на этих зеленых холмах, он с наслаждением вдыхал свежий воздух и думал не о Самарканде, не о своих честолюбивых замыслах, нет, он думал о том, что идет спасать мать и учителя, и в этом есть, если, по совету Ханзоды-бегим, слушаться призывов своего сердца, есть удовлетворяющая доброта, благородство. Под его защитой невеста, и это тоже хорошее дело, мужественно – поступать именно так!

Бабур постепенно приходил в себя. Когда миновали узкий проход в горах – «ворота Тимура», – Бабур откинул дверцу повозки и подозвал своего конюшенного. Приказал:

– При-ве-ди-т-т-е мое-е-е-го сиво-о-о-го!

Бабур казался уже вполне здоровым, но сильно заикался – последствие тяжкой болезни. Касымбек услышал сказанное, подъехал к повозке.

– Повелитель, зачем вам сейчас лошадь?

Бабур, чувствуя, что сейчас снова начнет заикаться, утвердительно кивнул головой, властно посмотрел на конюшенного: «Делай, что я сказал!»

Отговаривал Касымбек. Отговаривал лекарь, короткобородый, седой коротышка, шел рядом с открытой дверцей, просил не садиться на коня, ну, хоть еще три-четыре дня не садиться. Бабур, мучаясь, выговорил:

– Хо-ч-ч-у немно-г-го верхом!

Конюшенный привел коня со сверкающими на солнце чепраком и сбруей.

– Вернись! – крикнул ему Касымбек, но Бабур не дал увести коня обратно. И приказал:

– Не-т, коня при-и-и-веди-и! – И, улыбаясь, добавил: – Не бе-е-с-с-покой-тесь, б-б-бек!

Повозка остановилась. Бабур по выдвинутым изнутри ступенькам спустился на землю, подошел к коню. Постоял, взялся за луку седла и одним махом взлетел в седло. Конюшенный восхищенно заулыбался, протягивая Бабуру конец повода.

Касымбек сопровождал Бабура, отставая не больше чем на шаг: если что случится, был готов тут же прийти на помощь.

Но добрались до Джизака вполне спокойно.

Бабур с малых лет привык к верховой езде. Очень соскучился по ней. Мягкие пуховики в повозке напоминали ему о болезни. А бодрый, веселый, крепкий ход сивого будто будил в теле Бабура молодые силы, с поры недуга заглохшие в нем. Чем дольше ехал верхом Бабур, тем здоровее чувствовал себя.

За Джизаком сделали привал на ночлег опять на зеленых холмах-адырах. Юрты жениха и невесты опять стояли в двух разных местах, отдаленно друг от друга. Но весть о том, что сегодня Бабур ехал верхом и что он чувствует себя здоровым, дошла и до тетки с невестой.

Мехр Нигор-ханум для жениха была теткой, а для девушки-невесты считалась матерью, по обычаю это обстоятельство считалось удобным для обмена подарками. После вечерней молитвы визирь принес подарок Мехр Нигор-ханум мирзе Бабуру: золотистого цвета чапан, шитый золотом пояс, дорогую камчу с серебряной рукояткой. Чапан – знак радости по поводу выздоровления Бабура. Пояс означает, что жених станет еще сильней и могущественней. А камчу… камчу послали, может быть, потому, что сегодня он целый день ехал верхом? Или в ней есть и другое значение: мол, пусть мирза Бабур гонит своего коня побыстрее в Андижан и разобьет врагов?

Бабур от подарков пришел в восторг. А завтра они должны были расстаться: их ожидало место, где ташкентская дорога поворачивает на север. Надо было отдарить тетку. Но чем? Как в походе отыскать такие подарки, что пришлись бы по душе женщинам? И кругом здесь степь, пустынная степь… Касымбек, как всегда, нашелся, предложил послать серебряные блюда, полные золотых монет. Бабур развил эту мысль: предложил погрузить эти блюда и монеты в освободившуюся повозку.

– Чтобы и она стала подарком? А если завтра вам понадобится повозка, повелитель мой?

– Надеюсь, на в-се-е-вышнего – не-е пона-а-до-бится. Пусть в повозках е-з-дят женщины!

Касымбек не стал возражать, понял, что это – приказ.

На другой день утром две роскошные повозки, цепочка нагруженных телег и верблюдов повернули на север – через Мирзачуль в Ташкент. Помимо прежней охраны с ними отправилась еще сотня, выделенная самим Бабуром из своего войска.

Вскоре и повозки, и телеги, и воины скрылись из глаз. Войско двинулось своей дорогой, а Бабур долго стоял в одиночестве на одном из холмов, глядя не на войско, а вслед повозкам, пропавшим в бескрайней степи. Стоял, словно прощался с невестой, желая ей счастливого пути и выражая преданное уважение.

Бабур прожил в Самарканде сто дней, но ни разу не встретился с Айшой-бегим лицом к лицу. Этому препятствовал обычай, этому мешала и застенчивость молодости. Стоя на холме, он вспомнил газель, которую начал сочинять во дворце Бустан-сарая:

 
Похвалы красоте твоей слышал не раз,
       луноликая, там и сям.
О, когда же наступит тот радостный час,
       чтобы в ней убедился сам.
 

Потом на коне целый день он пытался продолжить эту газель:

 
О неземной твоей красе твердили мне всегда.
Чтоб убедиться в ней, я сам сейчас пришел сюда…
Коль головы не положить мне на твои колени,
Прочь, голову сломя, уйду неведомо куда.
 

В Куштегирмоне, где они разбили лагерь для очередного ночлега, Бабур перенес на бумагу эти мучившие его строчки. Газель он решил завершить ими, а серединную часть газели – еще три-четыре бейта – решил найти потом, в часы более спокойные…

Да, грозные андижанские события все ближе и ближе подвигались к Бабуру – весть о них нес Тахир.

Когда войско Бабура перешло через Нов, Тахир миновал Коканд и вступил в пустыню Ходарвиш. Бабур сделал шесть ночевок, на седьмой день, неподалеку от Ходжента, навстречу войску вымчал на вороном коне, весь в черной грязи, почти тенью своей ставший от усталости Тахир.

– Почему вы покинули Самарканд, мой повелитель?! – кричал и плакал гонец.

Бабура тяжко ударила весть о падении Андижана, об измене тех, кто руководил обороной города. Словно весь мир содрогнулся от корчей, земля и небо качнулись, задрожали, как при землетрясении, а видневшаяся слева Сырдарья, показалось, вышла из берегов и ринулась наводнением на округу.

За рекой виднеются Ходжентские горы. Далеко, ох как далеко отсюда до Андижана. Далеко и до Самарканда! Мачеха-судьба привела сюда Бабура, заманила, одним ударом лишив его и Андижана, и Самарканда! Его, висящего между небом и землей, видели и смеялись над ним в Андижане изменник Танбал, в Самарканде удачливый Султан Али, в Туркестане собиравшийся с силами Шейбани-хан, смеялись над ним – эх, доверчивый ребенок! Это их смех отражался громким эхом в горах вокруг!

Тахир рассказал об измене Али Дустбека и о том, что Ходжа Абдулла из-за своей верности Бабуру был повешен на балке ворот Хакан. Бабур не выдержал, ударил коня плетью, поскакал. Он и сам не знал куда. Не поенная с утра лошадь примчала его к обрывистому берегу реки. Бабур вдруг вспомнил, что отец погиб от оползня. Берег, где он стоял сейчас, тоже будто стал вдруг сползать, обрушиваться в поток. В ужасе Бабур отвернулся от мчащейся воды, но тогда холмы перед глазами задрожали, заходили ходуном и тоже стали, один за другим, обрушиваться в какую-то пропасть.

Бабур обнял коня за шею и заплакал, все сильнее и сильнее, – плечи его тряслись от рыданий.

Некоторое время он оставался один. Потом подъехал к нему Касымбек вместе со стариком лекарем. Голосом, полным горя и невыплаканных слез, Касымбек сказал:

– Повелитель мой, мы все попали в беду… Все мое имущество разграбили. Сына тяжело ранили…

Бабур поднял голову. Лицо его еще было мокрым. Лекарь стал поглаживать юношу по спине.

– Мой мирза, не надо горевать так сильно: слава всевышнему – и мать, и сестра ваши здоровы, как сказал нам гонец… Если будете живы, все к вам вернется. Берегите себя. Как бы не заболеть вам снова!

Бабур словно не слышал – он видел, воочию видел повешенного любимого учителя и снова не удержал слез:

– О мой пир, на кого вы оставили меня в этом мире?.. Такого человека повесили! Я должен отомстить им за учителя! Отомстить!

Только сейчас лекарь заметил, как ясно говорил Бабур – без всякого заикания.

– Буду сражаться до последнего вздоха, клянусь!

Бабур то бледнел, то краснел, но слова произносил ясно и четко.

– Наступит расплата! Будем сражаться! Соберите отряды, оповестить всех! Мы идем… Вперед, на Андижан.

И Бабур резко повернул своего коня и поехал к войску.

5

Бабур взял Маргилан и Ош, войско Ахмада Танбала было разбито близ Андижана, остатки закрылись в городской крепости.

Но беки Бабура, упоенные этими победами, впали в беспечность. Однажды часть бабуровских отрядов разбила лагерь на ночлег у арыка Хакан, не обеспечив себя караулом. В рассветную пору на лагерь напали враги. Полусонные люди в панике побежали кто куда, и среди них бек, отвечавший за дозорную службу. Бабура оставили без охраны. Рядом с ним оказалось с десяток нукеров. Он вскочил на коня, когда неподалеку вражеские лучники из авангарда выступившего Танбалова войска стреляли по бегущим. Бабуру показалось, что врагов мало. Пришпорив коня, он повел свой десяток на лучников. Те повернули вспять, побежали. Бабур увлекся преследованием и с большим опозданием заметил большую группу неприятельских всадников, что вымчалась из рощи наперехват. Впереди – его отчетливо было видно в лучах утреннего солнца – в боевых доспехах, со щитом в руке скакал Ахмад Танбал. Бабур натянул поводья коня, задержал его бег. Кто с ним рядом? Трое, в том числе Тахир. Остальные летели назад, стремясь вырваться из готовой захлопнуться ловушки. Поторопись Бабур, может быть, и он успел бы.

Но он не мог удариться в бегство, он хотел сойтись лицом к лицу с Ахмадом Танбалом, коварным изменником, принесшим ему столько бед! Бабур опустил поводья, быстро и ловко приготовил к бою свой лук, положил стрелу на тетиву. Ахмад Танбал на ходу выхватил меч из ножен; Бабур пустил стрелу прямо в красное от напряжение лицо Танбала, в переносицу, меж косых глаз. Стрела чиркнула по козырьку шлема: выстрел был точен, но металл шлема оказался крепче, нежели острие стрелы. Вторую стрелу Бабур успел нацелить в шею Танбала – у воина, одетого в шлем и кольчугу, оставались чуть открытыми только лицо и шея, – Танбал успел защититься щитом: стрела ударилась в щит и отскочила.

Всадники Танбала на ходу стали пускать стрелы в Бабура. Одна попала в икру чуть ниже колена, пробила сапог. Танбал был уже рядом, меч сверкал в правой его руке – тот самый меч, подумал Бабур, одновременно чувствуя, как острая боль расползается по ноге, тот самый, им же подаренный Танбалу в Оше багдадский меч с золотой рукояткой. Значит, Танбал убьет его тем самым мечом, который когда-то целовал в знак верности Бабуру? Руки Бабура еще сжимали ненужный теперь лук; в странной апатии Бабур не сообразил выхватить свой меч, не сообразил, скованный болью, или не успел, – багдадский меч опустился на его шлем. Из глаз Бабура будто искры посыпались, в голове гулко загудело, и, хотя шлем выдержал этот удар, на шею из-под него полилась кровь. «И сапог, видно, тоже полон крови», – как-то отчужденно, будто не про себя, подумал Бабур, наклоняясь, готовый упасть. Танбал издал торжествующий крик и снова поднял меч. Но сзади к ним ринулся Тахир, в один миг резко дернул сивого за повод, толкнул Бабура в спину. Конь Бабура дернулся с места, меч Танбала с силой опустился на Бабуров колчан, поломав стрелы, и срезал – под самое основание ремни.

– Мирза! Держите повод! Держитесь! – кричал Тахир, нахлестывая камчой коня Бабура.

Редко с ним так обращались, с этим благородным сивым красавцем: конь просто полетел вперед, яростно стремительным бегом своим спасая хозяина от беды.

Бабур вернулся в Ош, прихрамывая, и не скоро исчезло гуденье в его голове.

Но больше, чем раны, его мучило сознание несправедливости судьбы. Подаренный Ахмаду Танбалу меч ударил его самого, подарившего, – какая злая насмешка! А еще утверждают, что в мире все предопределено и чистого награждает справедливость, нечистого же карает возмездие. Так почему судьба не карает Ахмада Танбала, виновника стольких бедствий, испытанных не только им, Бабуром? Почему, когда такой негодяй столкнулся с Бабуром на поле брани, рука именно этого нечестивца оказалась сильней и удачливей?

Кутлуг Нигор-ханум утешала сына:

– Слава всевышнему, что мой сын остался жив!.. Вам, мой мирза, всего шестнадцать лет. К той поре, когда вы достигнете возраста Танбала, у вас за плечами будет много побед… Сейчас от этих междоусобных войн родная страна пришла в полное разоренье. И правильно делает ваш дядя Махмуд-хан, когда хочет быть посредником, помирить вас с мирзой Джахангиром. Пускай Ахсы будет за Джахарғлром, Андижан останется вам.

– Неужели и маленькое Ферганское государство должно расчлениться на две части? Это вместо того чтобы объединить весь Мавераннахр, матушка…

– Сейчас нет другого выхода, Бабурджан!.. И потом, не об одном же государственном только думать. В Ташкенте тоскует ваша невеста… Я получила письмо от сестры, пишет: приезжайте, мол, и побыстрее забирайте невесту.

Бабур хотел возразить матери: им некуда торопиться, «луноликая» только-только вступила в свою пятнадцатую весну, да и он еще очень молод. Но сказать так не осмелился. Он ведь сам желал поскорее встретиться с невестой, о которой мечтал так много…

6

В один из теплых вечеров месяца джауза в помещении гарема, расположенного в андижанском арке, невольницы готовили богатейший ужин. Еще бы – повелитель решил проведать наконец Айшу-бегим, свою жену, молодую свою жену, ждавшую этого вечера целую неделю. В первом из покоев Айши-бегим, обставленном золотой и серебряной утварью, сплошь завешанном шелковыми коврами, расстелили цветастую ковровую дорожку. Еще не успела высохнуть усьма[102]102
  Усьма – трава, соком которой женщины красят брови.


[Закрыть], которой были покрашены брови Айши-бегим, как кто-то в волнении зашептал:

– Приехал! Приехал! Повелитель…

На айване показался Бабур в златотканых одеждах. Беспрестанные испытания последних двух лет изменили его, плечи раздались, как и подобает быть у крепкого восемнадцатилетнего парня.

Встретившая Бабура низким поклоном, Айша-бегим казалась по сравнению с ним очень маленькой, слишком хрупкой. Высокая токи на голове и жемчужные серьги в ушах казались несоразмерно большими при взгляде на ее тонкую шейку.

Невольницы, сгибаясь в поклонах, засеменили к дверям. Бабур заметил, как озорно вспыхивали глаза у некоторых из них, почувствовал неловкость: правда, так заведено, что в ночь, когда муж должен ночевать в гареме, невольницы и слуги оповещаются о том заранее, чтобы подготовить к встрече все, что надо, – но ему показалось, что ни к чему в такой час находиться здесь столь большому числу людей.

Вдобавок Айша-бегим оказалась еще более стыдливой.

– О, прошу вас, повелитель! – сказала она с дрожью в голосе и еле слышно, приглашая Бабура сесть на почетное место.

В глубине второй комнаты за тонкой завесой – двухспальная постель. Бабур не мог не смотреть туда и стеснялся этого желания. Пройдя к дастархану, он сел на курпачу, так, чтобы не видеть постели. Все равно она была видна. Он уткнулся глазами в дастархан, тихо спросил:

– Здоровы ли вы, бегим?

– Слава всевышнему… Благодарю вас.

Айша-бегим застенчиво села подальше от Бабура, у самого краешка дастархана.

Установилось неловкое молчание.

У молодой жены было все как у молодой жены, только душа оставалась девчоночьей. А внешность… девушка часто болела, успела пережить многие невзгоды – потому похудела, была малосильной. Сказочная луноликая пери, которая грезилась Бабуру, так и осталась в воображении. А действительность и в этом отношении обманула юношу. В сущности, он и не знал молодую свою жену – не больше знал, чем сразу после свадьбы, когда они впервые увидели друг друга (таков обычай!). Близость физическая без душевной обременительна и, так казалось Бабуру, кощунственна. Айша-бегим не осветила души его, не зажгла в нем и мужской страсти. Поэтому, «занятый государственными делами», он часто проводил ночи в собственной опочивальне. Да и по обычаю, теперь уж придворному, властитель лишь в некие особые дни получал возможность ночевать вместе с женой, – так поступал и отец Бабура, мирза Умаршейх. К чести Айши надо сказать, что она сама чувствовала неловкость и тягость их отношений, сама страдала от сознания, что она не та жена, которая нужна и которую полюбил бы горячо Бабур.

Айша-бегим налила чай из пунцового чайника в золотую пиалу и протянула ее Бабуру. «Совсем еще детские руки и дрожат от страха – передо мной, что ли?» – подумал Бабур.

– Спасибо, – виновато произнес он единственное слово. Он и в самом деле чувствовал себя виноватым: девушка, когда-то взлелеянная им в мечтах, на колени к которой он желал преклонить голову, сидела сейчас перед ним стыдливо-угнетенно, будто с чужим. Ну, не та девушка, но все же…

Женщина-чошнагир внесла на золотом блюде кебаб, пряно пахнущий тмином. Было ей, по-видимому, лет пятьдесят, но косынку она накрутила на себя игриво – набекрень. Увидев постные лица застенчивых молодых, пошутила:

– О повелитель, разве молодой муж не должен развлекать молодую жену? Ай, сколько интересного вы знаете… Говорят, прибыли послы из Самарканда. Какие это добрые вести принесли они с собой?

Запах шашлыка, отлично приготовленного из нежного джейраньего мяса, смешался с запахом тмина, когда чошнагир сняла крышку.

– Э, бегим, будьте и вы повеселее. Такая счастливая молодость дается раз в жизни. Надо пользоваться ею, бегимджан, вот когда состаритесь, как я, сладко вспомните об этих днях!

И, посмеиваясь, играя бедрами, вышла из комнаты. Айша совсем потерялась.

– Отведайте, бегим, ну-ка! – Бабур протянул руку к блюду, но не взял мяса, ждал, пока возьмет жена.

– Нет, что вы… начинайте вы, – прошептала она.

– Ладно, вот беру. Давайте теперь вы… – И шашлык не развеселил их. Снова перешли к чаю.

– Бегим, вы еще не соскучились по родному городу?

Айша-бегим чуть смелее посмотрела в лицо Бабура: