Текст книги "Бабур (Звездные ночи)"

Автор книги: Пиримкул Кадыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Мохим-бегим попробовала умиротворяюще улыбнуться мужу:

– Как видно, нигде нет роз без шипов, мой повелитель!

Бабур посмотрел на жену, потом на сестру. Та вымолвила, не без усилий:

– Есть пословица: «Ради самой розы приходится ухаживать и за шипами». Шах Исмаил проявил к нам столько… снисхождения…

Бабур поднялся с места. Подошло время назначенной им встречи с шахским послом. Мохим-бегим проводила мужа до дверей.

Бабур коротко и громко бросил:

– Считайте, что моя сестра всем нам – как мать родная!

Мохим поняла потаенный смысл этих слов. Приложив руки к груди, ответила:

– Со всей душой… А к вам одна просьба, повелитель. Будьте осторожны! Иногда за шипы принимают ядовитые стрелы.

С ярко вспыхнувшим горячим чувством нежности, признательности к жене, с благодарностью за то, как она проникает в его заботы и опасения, Бабур пообещал:

– О, не волнуйтесь! Я знаю это.

И подумал про себя: «Не надо жалеть ни золота, ни иных средств, способных склонить Исмаила к союзу.

И его самого и его посла надо брать щедростью!»

3

Дары были и впрямь великолепны: драгоценные жемчуга, бадахшанские рубины, богатейшие златотканые одежды, клинки лучшего закала с золотыми рукоятями, прихотливые предметы роскоши. Повара и кухонная обслуга два дня и две ночи с ног сбились, готовя угощения для пира, доселе невиданного в Кундузе: одних гиссарских курдючных овец было прирезано свыше восьмидесяти голов, а уткам, куропаткам, оленям, доставленным охотниками горными, степными, лесными и из прибрежных тугаев, вовсе числа не было.

Советник Бабура, Мирза-хан, не раз бывший во время своих поездок к шаху на разных торжествах в числе его гостей, предупредил Бабура:

– Кизылбаши пир без вина не считают за пир.

Первый же визирь Касымбек, известно, вина терпеть не мог. И сам Бабур не пил, если не считать случая в Кабуле, когда после женитьбы на Мохим попробовал некоторые сухие вина.

Сейчас к царившей в его сердце радости примешивалась временами и какая-то смутная тревога – словно противилась душа той сложной игре, которую он затеял и без которой нельзя было обойтись. Источниками тревоги, как он думал, были шах Исмаил и распри суннитов и шиитов.

Ему захотелось забыться, рассеять эту тревогу – хоть на часы пира. Ну, и просто нельзя не выпить хозяину, немножко, коли гости пьют.

Во дворец доставили немало пахучего и крепкого майноба и других вин – сколько можно было достать в Кундузе.

Подростки-кравчие, наряженные в цветастые камзолы с светло-желтыми воротниками, разливали вино по золотым и серебряным кубкам. Преподнесли сперва Бабуру, потом, поочередно, сидевшему рядом с ним послу шаха визирю Мухаммаджану и Мирза-хану.

В этом пиршестве участвовало свыше сотни беков и других знатных людей. Многие из них, незаметно от Бабура и Касымбека, попивали на прежних Бабуровых тоях, а теперь тем паче, – держа в руках бокалы с вином, озорно переглядывались, только и ждали знака хозяина. И Тахир, сидевший среди меньших по значению беков, то и дело поглядывал на серебряный бокал осторожно, точно на некое живое существо: непривычно, а притягивает.

Мирза-хан, поигрывая густыми сросшимися бровями, шептал послу:

– Высокий гость, вы являетесь свидетелем необычного события – во дворце мирзы Бабура сегодня на пиршестве впервые собираются пить вино!.. Обратите внимание: какое волнение среди собравшихся.

Орлиноносый краснобородый посол с нескрываемым интересом оглядел дастархан, качнув огромной чалмой, на которой красовался знак алой короны, потом повернулся, уставил крашенную хной бороду в сторону Бабура.

Бабур держал бокал, будто некую птицу, готовую вот-вот выпорхнуть из рук или внезапно больно клюнуть. Все ждали слов Бабура, и он молвил так:

– В дни радостей и в кругу высокочтимых гостей пить вино, приготовленное из чистого винограда, – обычай, оставшийся нам от дедов и прадедов. В нашей жизни до сей поры печалей было больше, чем радостей, и мы воздерживались устраивать празднества с винопитием. Уважаемым бекам известно, что в Герате венценосные родственники мирза Бадиуззаман и мирза Музаффар на пышных пиршествах в нашу честь потчевали нас майнобом, но мы, принеся извинения, воздержались, ибо заботы, тогда отягощавшие душу, не позволяли предаться веселью. Но теперь, по соизволению всевышнего, дожили мы до радостных дней, коих причиной – благосклонность великого шаха Ирана Исмаила. Радость же сегодняшнего дня нам подарил наш высокий гость, и да будет выпита наша первая чаша в знак доказательства нашего безмерного уважения к шаху Исмаилу и в знак приязни к мудрому послу его – визирю Мухаммаджану!

Тронутый этими словами посол поднялся и, блеснув глазами, низко поклонился Бабуру. Затем сел и выпил бокал до дна. Музыканты заиграли веселую мелодию «Сарви наво[166]166
  Вид классической восточной музыки.


[Закрыть]». Посол что-то тихо сказал помощнику, сидевшему за ним, тот, осторожно ступая, направился к боковой двери, исчез за ней. Уже кончили играть «Сарви наво», когда бек-кизылбаш явился снова, неся на золотом подносе какой-то предмет, прикрытый белой шелковой материей.

Мухаммаджан еще до начала пира преподнес Бабуру вместе с письмом шахские дары из золота и серебра.

«Что же там еще?» – подумал Бабур, да и все остальные воззрились на поднос с интересом.

Музыканты закончили; среди воцарившегося молчания бек-кизылбаш приблизился с подарком к Бабуру, поклонился, встал перед ним. Мухаммаджан поднялся:

– Друг Ирана, великий султан Захириддин Мухаммад Бабур словами, преисполненными глубокого уважения к имаму мира, повелителю-падишаху Исмаилу, удостоен с его стороны величайшего доверия. И символ его – щедрый дар падишаха – прошу разрешить вручить хозяину этого пира!

Посол скинул шелковое покрывало с подноса, и все увидели белую чалму, украшенную рубинами и жемчугами. И конечно, маленьким изображением кроваво-алой короны. Чалма была свита – Бабур быстро прикинул по числу складок – в двенадцать слоев, что соответствовало двенадцати святым шиитским имамам-шахидам[167]167
  Шахид – мученик за веру.


[Закрыть]. По верованию шиитов каждая из этих складок была священным пристанищем духа одного из имамов.

Бабур покраснел от выпитого вина, в голове шумело, но глаза его, неестественно оживленные, сразу подметили, как насторожились беки, как взволнованно зашептались меж собой. Бабур увидел, как Касымбек и сидевший поодаль шейх-уль-ислам Ходжа Халифа отшатнулись от чалмы на подносе – с негодованием и даже испугом.

И Бабур, и Касымбек, и все их соратники были сунниты. Они признавали всех четырех первых халифов и посему наматывали на головы чалмы о четырех витках – в этих четырех складках обитают души четырех халифов. Шииты же всячески охаивают трех из них; их чалмы в двенадцать витков возвеличивают двенадцать имамов, боровшихся против Абу-Бекра, Омара и Османа.

Старому Касымбеку, для которого все шииты – изменники истинной веры, нежный блеск чалмы на золотом подносе представился блеском змеиной шкуры, а сверканье рубинов – налитыми кровью пламенеющими очами ее.

Визирь Мухаммаджан еще раз поклонился Бабуру и попросил Бабура принять и надеть на голову чалму, этот святой подарок, посланный ему лично шахом Исмаилом.

«Как он поступит?» – впились десятки глаз в Бабура. Чуткий его слух уловил слова Касымбека, который смятенно шепнул Ходже Халифе:

– Уж не намерены ли они хитростью и коварством заставить нас перенять веру шиитов?

А потом – прошел миг – Касымбек тихо, но внятно (посол услышал!) сказал самому Бабуру:

– Не надевайте ее, повелитель, умоляю, не надевайте!

Посол передернулся.

Бабур понимал: нельзя возложить на себя эту чалму – его будут считать перешедшим в шиизм. Но вино придало ему храбрости. Вино и – здравый смысл. В конце концов и халифы, и двенадцать имамов были для Бабура реальными людьми, которые жили много веков назад. Разумно ли ныне продолжать кровавую вражду, что их некогда разделила?

Бек-кизылбаш опустился на одно колено и протянул Бабуру поднос с чалмой. Еще раз поклонился ему и посол шаха.

Это Исмаил протягивает руку солидарности, Исмаил. И коль Бабур не примет эту руку, то… Союз с шахом заключат шейбаниды; пути возвращения его, Бабура, на родину закроются. А всем существом своим он стремится на родину, на пути к ней, столь желанной, готов горы прогрызть, реки выпить.

Бабур повернулся к послу:

– Подарок великого шаха Ирана безмерно дорог для нас, – И, помолчав, неожиданно спросил: – Наш высокий гость визирь Мухаммаджан имамит, не правда ли?

– Благодарение аллаху – истинно так! Алхамидуллило[168]168
  Слава создателю!


[Закрыть]! – произнес посол клятвенное слово Корана.

Бабур обернулся к Касымбеку:

– А вы, досточтимый амир ал умаро?

Касымбек произнес то же клятвенное слово и добавил:

– Да будут несокрушимой вашей опорой, повелитель, четыре святых соратника пророка нашего Мухаммада…

Посол побледнел.

– Достопочтенный визирь Мухаммаджан! – поспешил Бабур, – В священной книге сказано: «Кулли муслимин ихватун» – все мусульмане должны считать друг друга близкими, как братья. Мы уважаем убеждения мусультан-имомия, вы, надеемся, будете уважать наши убеждения! – и Бабур широко распростер обе руки, будто охватывая ими всех своих беков и приближенных.

Посол, несколько смягчившись, вступил в эту игру, понимающе закивал головой.

– Этот подарок великого шаха есть символ его уважения к вам ко всем!

Бабур снова обернулся к Касымбеку:

– Святого Али мы с вами носим в душе своей, верно? Он один из чарьяров[169]169
  Чарьяры – четыре первых мусульманских халифа.


[Закрыть], верно?

Касымбек подумал-подумал и согласился – ведь одна из четырех складок суннитской чалмы есть обитель духа Али.

– Истинно так, повелитель.

– Биби Фатима, единственная дочь пророка нашего Мухаммада, святая для нас, верно?

– Истинно так, повелитель!

– Значит, если мы будем чтить имамов, рожденных от святого Али и Биби Фатимы, то дела, не соответствующего вере нашей, мусульманской сущности нашей, не совершим, верно?

Касымбек постиг наконец, к чему ведет Бабур; постиг он и то, что не сможет заставить Бабура отказаться от намерения вступить в союз с Исмаилом. Да и сам Касымбек знал, насколько необходим такой союз всем, кто с Бабуром. А раз так – следовало принять коварный подарок шаха, а Бабур хочет принять его, не теряя достоинства, умно, по-воински хитро лавируя. Касымбек почувствовал теперь стремление защитить Бабура, оберечь его от непонятливых. Склонив голову, сказал виновато:

– Повелитель, вы правы, простите невежество вашему рабу!

Бабур одобрительно взглянул на Касымбека: «Прощаю» – и обратился к беку-кизылбашу, чьи вытянутые руки, державшие тяжелый поднос с чалмой, уже мелко дрожали от усталости. Бабур смело, с решительностью во взоре взял обеими руками с подноса чалму. У беков невольно вырвался тяжкий вздох.

– Этот дар великого шаха Исмаила – да благословит аллах его десницу – мы чтим свято и прилагаем к зеницам нашим! – Бабур приложил чалму к надбровью, коснулся ее лбом.

Лицо Мухаммаджана засняло радостью:

, – Благодарны вам, повелитель, благодарны!

А среди беков, особенно могольских, что кочевали по всему Мавераннахру и присоединились к Бабуру недавно, поднялся ропот, в котором можно было различить голоса и недоумения, и злости.

Касымбек побледнел. А Мухаммаджан, точно ему уже удалось сделать из Бабура шиита (какая победа! И как будет ценить своего посланника шах!), заговорил:

– О мирза, мы уверены в том, что при поддержке великого шаха Ирана вы снова взойдете на самаркандский трон, и тогда надеемся узреть на вашей благословенной голове эту святую чалму!

Бабур дождался слов, которых и ожидал за все время пиршества.

– Если волею бога придет к нам тот счастливый день, мы обязательно наденем эту чалму. Так и передайте шаху Исмаилу!

Могольские беки заворчали еще сильнее, но и это было теперь на руку Бабуру: посол кизылбашей поверил в его смелость – для заключения прочного союза с шахом он, Бабур, не посчитается с самыми ярыми «людьми сунны».

Доверительные отношения, возникшие после пира между Бабуром и Мухаммаджаном, значительно облегчили исход переговоров. А они были непростыми. Предложив союз против последышей Шейбани, Исмаил пожелал, чтобы его войско двинулось к Мавераннахру вместе с войском Бабура. Это не устраивало Бабура. Истинную тому причину он, конечно, скрывал от шахского посла, но сам знал ее твердо: если основной победы он не добьется самостоятельно, возвращение на родину не будет ни почетным, ни прочным. Нельзя, чтобы о нем говорили: «Вернулся, прискакав верхом на древке копья Исмаила».

Бабур уверял посла, что победа шаха под Мервом уже сделала больше чем полдела, теперь кизылбашам можно и отдохнуть, напасть на последышей, добить их – его очередь. Но посол отвел эту идею: кизылбаши сами рвались в Самарканд. Тогда Бабур повернул переговоры в другое русло. Почему бы не вести нападения самостоятельно с двух сторон? Войско Бабура стоит близко к Гиссару. А кизылбашам, чтоб до Гиссара добраться, придется сделать дополнительно крюк длиной в многие сотни верст, но горам и болотам к тому же. Зачем зря мучиться? Не лучше ли шаху Исмаилу двинуться по ровной караванной дороге из Мерва на восток через Термез и Шахрисябз к Самарканду, а Бабур в это время быстро переправился бы через Пяндж и Вахш и обрушился на последышей в Гиссаре, чтоб открыть путь в Самарканд с юга?

Удалось наконец уломать шахского посла. Был заключен военный договор, в основу которого лег план Бабура.

4

Основные силы Бабура были уже сосредоточены у северо-западного подножья Гиндукуша, готовые к броску в Гиссар, когда в один из последних дней весны Касымбек прознал, что среди тех самых могольских беков, которые не столь давно перешли к ним из стана Шейбани, назревает заговор. За теми беками шло двадцать тысяч нукеров, способных воевать чуть ли не постоянно. Наемничество стало у них почти способом существования, – и если тот или иной властитель оплачивал их услуги с большей щедростью, и если та или иная война могла принести им больше добычи, к этому властителю и на эту войну тут же и устремлялось большинство могольских беков. Да, они перешли на сторону Бабура, предвидя его победу, но среди них были и скрытые сторонники прежних хозяев. А уж после того как Бабур на приеме шахского посла взял в руки и даже приложил к глазам шиитскую чалму, фанатически настроенные беки-сунниты решились на бунт. Они распускали слухи, что Бабур изменил трем соратникам пророка и уже стал шиитом сам, а теперь хочет всех своих воинов превратить в вероотступников.

Тайный заговор возглавил Камбаралы, который до поры до времени скрывал, что он кровный враг Бабуру, потому что в прошлом году в Кабуле был казнен его младший брат, участник другого заговора. Камбаралы собрал вокруг себя немало людей, жаждущих свергнуть Бабура. Но им нужен был человек из венценосцев, которого можно было бы поставить вместо Бабура. Выбор пал на семнадцатилетнего воспитанника Бабура Саид-хана, который был сыном Олач-хана, Бабурова дяди. Камбаралы начал втягивать в свои сети этого юношу, но тот оказался честным. И хитрым – ничем не выдал своего отношения к злому умыслу, обещал могольским бекам подумать над их предложением, а сам передал весть о готовящемся заговоре Касымбеку.

Касымбек рассказал обо всем этом Бабуру, с глазу на глаз, когда они ехали вдвоем по предгорью, вдали от людей. Новость сначала очень разгневала Бабура:

– Подлые беки! До каких нор они будут наносить мне удар в спину? Помните – андижанский Ахмад Танбал тоже ведь из моголов! Хватит! Захватить их всех! Четвертовать и – пусть стервятники расклюют их останки!

Касымбек, натянув поводья коня, обвел взглядом склоны гор, у подножья которых разбросаны были тысячи юрт.

– Повелитель, их много. У них двадцать тысяч нукеров.

– Неужели все моголы в заговоре?

– Не все, конечно. Ведь Саид-хан тоже из племени моголов, а проявил истинную верность вам. И тысячи других моголов хорошо настроены.

– Вот на них опереться, на племя, а заговорщиков беков во главе с Камбаралы схватить…

– А Камбаралы самый влиятельный. У него множество родни среди беков. И все они очень мстительны. Начнем подавлять врагов, проведем ли тогда трудный поход против других? Как бы не сорвалось все задуманное.

Касымбек был прав. Если среди двадцатитысячного войска начать расследование и кары, то это дело не только трудное, но и нескорое, время для похода в Мавераннахр будет упущено, пути возвращения могут оказаться закрытыми. А Бабур шел на все, готов был на любой риск, лишь бы вернуться на родину.

Когда Бабур взвесил все «за» и «против», чувство гнева сменилось у него чувством горечи.

– Вероломные! Знали, когда ударить! Самые подлые измены исходят от моголов, подобных Камбаралы. А еще будто защищают нравственность, чистоту веры!

– Мой повелитель, вы правы, но… с обманщиками нельзя поступать как в честном бою… Ваш покорный слуга подумывает об иных мерах.

– Каких?

– Саид-хан доказал свою преданность вам? Доказал. Заговорщики беки (их десяток во главе с Камбаралы) хотят провозгласить его ханом. Так пусть он и станет их правителем. «Вот Саид-хан – ваш повелитель, – скажем мы им. – Возьмите своих нукеров, езжайте с ними в Андижан». Ведь Андижан уже перешел на нашу сторону. Пусть Саид-хан едет туда и от вашего имени правит Андижаном. Так мы избавимся и от Камбаралы!

– А если и остальные потом перейдут на путь измены?

– Вряд ли… Но с остальными недовольными я сам поговорю. Скажу, от гнева мирзы Бабура мое заступничество вас спасло, но смотрите – второй раз не заступлюсь… Ну, а на всякий случай за наиболее подозрительными будут следить мои люди. Если опасность возрастет, я их успею схватить…

Бабур тяжело вздохнул: затея пожертвовать Саид ханом ему не нравилась, но найти иные, более предпочтительные меры он не мог.

В начале лета войско Бабура (за исключением тех могольских отрядов, которые все же пошли в Андижан вместе с Саид-ханом) вброд перешло реку Пяндж и хлынуло в долину Вахша.

Шейбаниды знали, что, если оно соединится с кизылбашами, шедшими со стороны Термеза, их дело будет проиграно. Оставив часть своих сил под командованием Убайдуллы Султана в Карши и Самарканде, противники Бабура основные свои силы собрали в Гиссаре. Тридцатитысячная конница, возглавляемая Тимуром Султаном, Джанибеком Султаном, Хамзой Султаном и Махди Султаном, быстро миновала степи и начала подниматься в горы, намереваясь помешать переправе Бабура через Вахш.

Но стремительно спускавшийся с гор Бабур достиг берегов Вахша раньше своих противников и успел перейти через мост Пули Сангин. Воины его заняли выгодные позиции на отвесных скалах, карауливших входы в ущелье. Войско же степняков-султанов, подойдя к ущелью и не решаясь в него втянуться, остановилось.

Бабур сверху видел, как султаны, не слезая с лошадей, долго совещались, спорили. Затем десятитысячная часть под знаками и знаменами Тимура Султана пошла направо от входа в ущелье. Судя по всему, затевался фланговый обход высот, занятых Бабуром, своеобразная тулгама. Но горы – не Сарипульская равнина. На перехват десятитысячного отряда Тимура Султана было направлено десять тысяч во главе с Мирза-ханом. Двигаясь по прямой, опережаешь тех, кто движется по кольцевой: Мирза-хан достиг намеченного места быстрее шейбанидов и успел занять к их приходу все важные высоты. По узким тропам, что вели наверх, и прямо по горным склонам Тимур Султан упрямо лез на прорыв; он сражался до полудня, отважно и безрезультатно: камни и град стрел сверху перечеркнули замысел устроить тулгаму.

Привыкшие сражаться на открытых пространствах, воины Тимура Султана в узком ущелье, среди отвесных скал, не сумели действовать, как обычно, слаженно, быстро и смело. По крутым склонам срывались мертвые и раненые лошади, катились вниз мертвые и раненые воины. Падали и живые – здоровые, но ошеломленные неравными условиями боя. Одного из них схватили и привели к Бабуру. Допросив пленного, узнали, что среди шейбанидов нет самого талантливого, Убайдуллы Султана. Остальные – после того как сорвалась тулгама – не знали, как продолжать битву.

Бабур был осведомлен, что вода находилась довольно далеко от низины, где скучились сейчас враги. А между тем жара усиливалась. Ясно, что люди и кони скоро начнут искать воду, которая находилась в двухтрех верстах от входа в ущелье.

Завечерело. Солнце начало садиться. Бабур слез с коня. Около тысячи воинов, что стояли на видимой отсюда высотке вместе с Бабуром, тоже нарочито наглядно спешивались.

Итак, сражение откладывается до завтрашнего утра?

Султаны так и решили: снизу они видели, что сделал Бабур. Но они не могли видеть того, что в скрытых складках ущелья стояли готовые ринуться в сечу отряды Бабура.

Султаны дали роковой приказ войску готовиться к отдыху и ночлегу. Ряды расстроились. Многие воины пошли назад по дороге, к воде.

– Всем вперед! Быстрее, быстрее! – закричал Бабур. – Враг отступает! Настигайте его, бейте, пока он снова не выстроил рядов!

Из ущелья несколькими волнами вынеслись двенадцать тысяч конных. Трехтысячный отряд ринулся сверху – Бабур, оголив саблю, вместе со знаменосцами поскакал впереди него…

Бегство врагов было паническим. Их войско рассыпалось. Тимур Султан, боясь очутиться в окружении, кинулся к другому дальнему ущелью; уже чуть темнело, когда Мухаммед Дулдай, перебив множество воинов Хамзы Султана, добрался до него самого и взял в плен. Близко к полуночи нукеры во главе с Ходжой Калоном схватили живым Махди Султана.

Эти султаны Шейбани были виновны в массовых истреблениях населения Каракуля и Андижана. Бабур приказал обезглавить их.

5

В прозрачном небе парит серебристая паутина, нити ее нежней белого шелка. В садах созрели гранаты и самые сладкие яблоки «накш»; отменный виноград «сахиби» красуется, спелый, на лозах. Осень, чудесная самаркандская осень!

Все ворота великого города открыты, въезд и выезд свободный. Уже десять дней как нет в Самарканде ни войска, ни властей. Сторонники Шейбани, потерпев поражение на берегу Вахша, попытались снова собрать силы, чтобы еще раз сразиться с Бабуром в окрестностях Гузара или Карши. Но, как стало известно, под начало Бабура пришло еще тридцать тысяч нукеров, посланных шахом Исмаилом, и султаны отступили в степи, оставив Карши, Бухару и Самарканд, угнав с собой стада, разграбив повсюду столько зерна, сколько смогли. Земледельцы Мавераннахра, который уже раз обобранные за время этой долгой войны, ненавидящие кочевых султанов и беков, ждали Бабура как избавителя.

Бабур вместе с союзниками, которые поспешили соединиться с ним, шел теперь на Самарканд не с юга, а с северо-запада, заняв предварительно и Карши, и Бухару.

Двадцать самых влиятельных лиц Самарканда с ключами от крепости-арка и дорогими дарами встретили Бабура неподалеку от города. Обе стороны дороги, ведущей к воротам Чорраха, были полным-полны народа. А в самом городе повсюду вывешены красивые ковры, паласы и сюзане[170]170
  Сюзане – род гобелена из гладкой материн с вышивкой.


[Закрыть], повсюду – радостное оживление, на крышах и над воротами примостились карнайчи и сурнайчи: какой это праздник в Самарканде без музыки! Самаркандцы уже успели написать стихи, славящие победу Бабура в Гиссаре и его прибытие в Самарканд. Некоторые строчки, написанные на белых шелковых полотнищах, развеваются вдоль улиц, над лавками и перед арком. Бабур не ожидал, что с таким почетом будет встречен на родине, которую некогда покинул униженным и бездомным. Проезжая по центральной улице к дворцу Кок-сарай, в шуме и гаме ликующей площади Регистан, где красовалось любимое им медресе Улугбека, непроизвольная дрожь охватила его, а на глазах выступили слезы. По-старому, будто по-детски взглянув на Касымбека, ехавшего, как всегда, рядом, сказал:

– Не верится. Во сне все это иль наяву?

– Наяву, повелитель! Наяву!

Позади Бабуровой охраны, в пышных чалмах с алыми знаками гарцуют беки кизылбашей: Ахмадбек Суфи-оглы, Шахрухбек Афшар, визирь Мухаммаджан и другие. На лицах надменность, ясно читается: «Если б не мы, не видеть Бабуру Самарканда!»

Самаркандцы радуются избавлению от шейбанид-ских султанов. Но когда мимо проезжают кизылбаши, враз умолкают карнаи, сурнаи и барабаны. Пусть знают: не шиитов встречают – Бабура!

О жестокости кизылбашей, о том, что они насильственно обращают людей в шиитов, ходят по Самарканду – как и в Карши, и в Бухаре – жуткие слухи.

Суннитское население с беспокойством и неприязнью смотрело на чужеземное войско – сильное, многотысячное. Беки-кизылбаши чувствуют этот холод; оказываемые Бабуру почет и уважение раздражают их. Так было и в Карши, и в Бухаре, и вот теперь – в Самарканде.

Бабур постарался пробудить чувства гостеприимства у своих соотечественников, он велел на городских площадях и улицах глашатаям возвещать: «Доблестные воины шаха Исмаила – наши дорогие гости!» В Самарканде в честь победы над шейбанидами Бабур устроил пир для населения и гостей – три дня подряд веселились.

Десять лет назад, когда Шейбани держал город в осаде, Бабур, его семья, все его люди перенесли тут жестокий голод. Нынче во дворце Бустан-сарай, во всех махаллях, на людных перекрестках с чайханами и лавками, в садах и местах гуляний пеклись в обилии вкуснейшие лепешки всевозможных сортов; на тысячах подносах разносили ароматный плов; тысячи овец пали под ножами поваров, которые готовили кавурдаки[171]171
  Кавурдак – жаркое.


[Закрыть], кебабы, шурпы; были распечатаны огромные кувшины, полные отменных вин.

Все для самаркандцев, родных и верных самаркандцев, все для кизылбашей – стойких в бою и, надо полагать, в дружбе! Пришло время радостных вестей (Ташкент, Сайрам, Ош, Узген принимают сторону Бабура), время вина и осенних плодов! И казалось Бабуру, что началась та самая счастливая пора его жизни, когда должны осуществиться в лучшем виде все его мечты и желания.

Обширный, вымощенный гладкими камнями двор беломраморной соборной мечети гудит от голосов и шагов тысяч и тысяч людей, собравшихся здесь. Многие самаркандцы собственными ушами хотели бы услышать, как будет прочитана хутба – проповедь. Сегодня пятница, самый важный день мусульманской недели, и пятничная хутба – самая важная.

Неясность – в умах горожан. Приумножаются слухи: «Мирза Бабур перешел на сторону шиитов, он отвернулся от святых халифов, признал двенадцать имамов!» Люди, которые с надеждой встретили Бабура, не верили этим слухам, но противники старались изо всех сил, будоражили народ. Сегодня все станет ясно – по канону хутба должна быть прочитана с присовокуплением имен либо четырех халифов, либо двенадцати имамов.

Внутреннее пространство огромной мечети и двор ее переполнены. Во избежание давки у входа во двор и у дверей мечети поставлены вооруженные стражники. Приказ: не пропускать больше никого!

Наконец через заднюю калитку в мечеть вошли шейх-уль-ислам Ходжа Халифа, Бабур, Касымбек, группа начальствующих кизылбашей. При виде несметной толпы прихожан у Бабура тревожно застучало сердце. Поймут ли все эти люди, что риск, на который он пошел, необходим, игра, которую затеял, – дело временное и вынужденное?

Кормить «дорогих гостей», тридцать тысяч кизылбашей, нелегко (надо еще каждый день находить корм и для шестидесяти тысяч коней). Благодатная осень кончалась. Припасы разграблены степняками-султанами, как, впрочем, и денежная казна. На базарах цены все растут. Бережливость нужна уже сейчас, бережливость! А как возможна бережливость, когда надо всячески ублажать кизылбашей? Выход один: корми и расхваливай, – дескать, и вы хороши, и ваши родичи хороши – и постарайся поскорее отправить их восвояси. Однако в соответствии с предварительной договоренностью надо было еще провозгласить шаха Исмаила верховным властелином, прочитать хутбу, соответствующую с именами шаха и двенадцати имамов. Потом еще начеканить монет с изображением Исмаила, и тогда кизылбашские беки должны увести из Мавераннахра свое войско.

Чем разоряться, содержа безвозмездно тридцать тысяч ртов кизылбашских, лучше выполнить для вида все эти условия и избавиться от нахлебников – это понимали Касымбек и другие ближайшие соратники Бабура. И Ходжа Халифа согласился прочитать сегодняшнюю хутбу так, как ждал того Бабур. Но чтобы не вызвать особо гневной вспышки самаркандских прихожан, решено было, что и четыре халифа, правда, без произнесения их имен, будут помянуты, хотя бы в общей форме, а имена двенадцати имамов придется произнести выразительно-внятно.

Почтенный, борода до пупка, шейх-уль-ислам Ходжа Халифа, наперсник Бабура, сперва прочитал перед прихожанами обычный пятничный намаз, затем, взяв в руку посох, медленно поднялся по мраморным ступеням на возвышение в глубине мечети – подошел миг начала хутбы.

Двадцать тысяч людей в четырехслойных чалмах затаили дыхание. Посол кизылбашей, мудрый визирь Мухаммаджан раздраженно перевел взгляд с этого половодья суннитских чалм на чалму Ходжи Халифы. Хитрец! Слоев накрутил больше четырех, – видно; однако и не двенадцать – тоже видно. А сколько точно – не сосчитаешь. И чалмы Бабура и Касымбека – такие же. Мухаммаджан встревожился не на шутку: неужели Бабур уклонится от выполнения обещания, данного в Кундузе?

Мухаммаджан стал следить за действиями Ходжи Халифы.

Вот наконец послышался бас шейх-уль-ислама, слегка дрожащий, хрипловато-тревожный:

– Бисмилла-аху, рахмо-онур-рахим!

На протяжении всей хутбы Ходжа Халифа плотью своей ощущал впивающиеся в него взгляды тысяч людей.

Колени его подгибались, но он старался держаться стойко и прямо… Произнесены восхваление аллаха и восхваление пророка… Теперь – очередь за восхвалением чарьяров – четырех первых халифов. Неужто он, Ходжа Халифа, шейх-уль-ислам, воспитанный и воспитывающий в духе великой преданности чарьярам, теперь обратит в прах надежды стольких прихожан?

Перед ним, Ходжой Халифой, двадцать тысяч человек в суннитских чалмах. Ходжа Халифа с детства верит, что в каждой четырехслойной чалме живут духи чарьяров, и по шевелению чалм в сей миг кажется Ходже, что это они взывают к нему, требуют почтительности к себе и грозят наказать, лишить разума, коли он посмеет, коли он только посмеет… Нет, Ходжа Халифа боится этих духов!

– Чарьяры бессмертные – святой Абу-Бекр!

Святой Омар! Святой Осман! – стал произносить Ходжа Халифа имена, которые не должен был произносить.

Бабур почувствовал – будто ветер скользнул по лицу! – как тысячи прихожан вздохнули радостнооблегченно. Визирь Мухаммаджан побледнел. Шахрух-бек Афшар схватился за рукоять сабли, метнулся было к возвышению, где поминались ненавидимые кизылбашами имена давно ушедших из жизни халифов. Они ненавидели их, будто халифы эти были сегодняшними, живыми врагами, они готовы зарубить каждого, кто возвеличивает их имена в мечети. Бабур слышал, что в соборной мечети Герата на глазах прихожан кизылбаши разрубили мечом шейха Зайниддина, который сделал то же, что и Ходжа Халифа сейчас.