Текст книги "Бабур (Звездные ночи)"

Автор книги: Пиримкул Кадыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– А где сейчас Джуман Маймак?

– Вот это – не знаю. Я его не вижу уже три-четыре года. Сквернослов был, то ли тоже умер, то ли перешел на службу к другому мирзе. Их ведь тоже много крутом. В Ташкенте Махмуд-хан, в Туркестане Шейбани-хан. Еще один какой-то в Гиссаре.

– Будь прокляты эти войны и раздоры! – в сердцах сказал Тахир. – Ты ремесленник. Я был дехканином. Что за время такое, когда нам надо воевать друг с другом?

Мамат внимательно посмотрел на лицо Тахира, увидел шрам, покачал головой:

– Кем тебе девушка, браток? Сестренка?

Тахир тяжело вздохнул, неожиданно признался:

– Самой дорогой она была мне. Зеницей ока была.

Мамат захотел утешить Тахира:

– Надейся, найдешь. У меня тут много друзей и знакомых, браток. Жене своей скажу. Она порасспросит у женщин.

Тахир почувствовал, что желание Маната помочь ему – искренно.

– Пойдем-ка, Мамат, – и когда они вошли в хлебопекарню, вытащил из нового мешка четыре лепешки.

– Возьми! Ты приходил сюда за хлебом.

Мамат дрожащими руками засунул лепешки за пазуху, перед тем, задыхаясь, несколько раз вдохнул горячий пшеничный запах. Каким голодным ни был, перед Тахиром сдержался, не набросился на хлеб. Только, будто опьянев от его запаха, невнятно заговорил:

– Нету, браток… дороже, чем хлеб. Пусть всевышний никогда не пошлет тебе… дни, какие мы пережили… Я поем и, сильный, смогу дойти до родного кишлака.

Вон за той горой у меня братья. Мы рода куянкулак. Доберусь до кишлака, оттуда привезу два мешка с зерном… Была у меня лошадь, осенью зарезал и съел. Идти пешком – побоялся упасть в горах и замерзнуть. Теперь чего ж бояться…

– Где я тебя найду? – прервал Тахир.

– А-а! У меня в квартале кожевенников… есть дом. Кто спросит Мамата, все покажут. Мамат-палван… Когда-то был богатырем, браток. А вот теперь еле хожу…

– Не забудь! Ее зовут Робия… А я – нукер Касымбека. Зовут меня Тахир.

– Ладно, Тахирбек, ладно, если узнаю что, найду вас. Наши люди причинили вам зло, вы оказали мне добро. В жизни не забуду, обязательно верну. До свидания!

Тахир глядел ему вслед. «Вот узнает, из-за кого погиб его брат…»

Мамат, отойдя подальше от хлебопекарни, быстро засунул руку за пазуху, оторвал там кусочек горячей лепешки и воровато-стремительно сунул его в рот.

4

«Возьмем Самарканд, все трудности останутся позади», – так думали андижанские беки и нукеры. И ошиблись. На трехтысячный гарнизон приходилось около шести тысяч лошадей. В студеную зиму, да еще в городе, что перенес изнурительную осаду, не было возможности одновременно накормить самаркандцев, собрать достаточный запас пищи для войска, обеспечить корм лошадям. Ворота открыты, и в сторону Ура-Тюбе, и в сторону Карши отправлены отряды для неукоснительного взимания – зерном, только зерном! – старых и новых налогов, принимаются меры к тому, чтобы оживить базар. И все равно жизнь в столице Мавераннахра так и не входила в нормальную колею. Самарканд притаился, Самарканд затих, Самарканд обеднел: слишком часто в последние годы переходил он из одних жадных рук в другие – все думали о себе, никто о городе.

– Наберемся терпения! – на советах убеждал беков учитель Бабура Ходжа Абдулла. – Весна близка, а доживем, с помощью и соизволения всевышнего, до созревания урожая, все беды останутся позади. Минут плохие времена, и останется могучее государство, единое – от Карши и Шахрисябза до Узгена. Мы должны воздать хвалу господу, – нам достается большая страна, у нас в руках такая столица! Наш повелитель, мирза Бабур, мечтает, чтобы весь Мавераннахр, как при Улугбеке, снова объединился, чтобы вернулась прежняя слава, возродилось благоустройство жизни. Эти мечты повелителя – наша общая святая цель. Дай нам сил, всевышний, чтобы осуществить эту цель!

Ханкули-бек и Ахмад Танбал хмурились, но, скрывая раздражение, воздымали руки для молитвы, как и все другие беки, восклицали:

– Дай-то бог! Илохи омин!

А потом, разошедшись с совета по своим домам, снова встречались по двое – по трое. И начинались пересуды:

– Выходит, что наш мирза мечтает стать таким же великим повелителем, как Улугбек, а, Ахмад-бек? – Ханкули иронически ухмыляется.

Они сидят у теплого сандала[94]94
  Сандал – сооружение для согревания зимой. В земляном полу есть выемка, куда кладут горячие древесные угли, сверху ставят квадратный столик – хантахту, – накрывают большим ватным одеялом. Потом садятся вокруг столика и прячут ноги под одеяло.


[Закрыть], накрытого бархатным одеялом, и расправляются с вечерней трапезой. Ахмад Танбал, поддев ножом кусочек конской колбасы, тоже посмеивается с издевкой:

– Чтобы молодой мирза стал великим шахом, не хватает лишь одной малости.

– Ну? Какой же?

– Говорили же сегодня на совете. Самаркандские дехкане съели все свое семенное зерно. Мы должны свое зерно… ну, которое привез караван из Карши… отдать им взаймы… вот, мол, соберут урожай, тогда отдадут с лихвой.

– Этого еще не хватало. Вдобавок к лихорадке – еще и чирей!

– Э, Ханкули-бек! Будем терпеть, ведь молокосос хочет стать великим шахом. Он отсюда не уйдет! Он же еще и жених самаркандский, у него тут невеста… Вот и показывает себя перед этими голодранцами «столичными» добрым и хорошим. И муку раздает, и каждую неделю собирает поэтов на мушоиру[95]95
  Мушоира – состязание поэтов; поэтический турнир, сочинение стихов экспромтом.


[Закрыть].

– Верно говорят, что он хочет стать и поэтом?

– Ну да! По этой причине он собирает со всех концов поэтов, а их ведь и кормить надо – вот на что уходит добыча, которая по праву принадлежит нам! Он все золото казны готов истратить на приобретенье книг. Тоже за наш счет!

Ханкули погладил свою редкую бороду.

– Хочу уехать в Андижан. А мирза не дает разрешения, – сказал он. – Всевышний знает, как он надоел мне, наш мирза!

Ахмад Танбал встал с курпачи, подошел к двери, закрыл ее на засов. Потом снова сел на свое место:

– Почтенный Ханкули-бек! Если не будет беков, что может сделать падишах?.. Большинство нукеров пойдет за нами, я уверен, я знаю. Сражение выиграли мы. Страдали мы. А теперь… зачем нам спрашивать разрешения у этого юнца?

– Правильно говорите! – прошептал Ханкули-бек, – Каждый из нас, беков, сам себе падишах… Не дает разрешения, пусть не дает, а я все равно уеду!

– Я тоже не собираюсь унижаться перед мальчишкой! Буду жив, найду себе другого повелителя. Вон в Ахсы есть мирза Джахангир. В Бухаре Султан Али-мирза. Э, венценосцев везде немало. И всем им нужны такие боевые беки, как мы… Только вот мой совет – не надо оставаться долго в Андижане. Там можно попасть в беду.

– Поехать в Ахсы?

– Да, в Ахсы. И постарайтесь встретиться с Узуном Хасаном. Он вас возьмет на службу к Джахангиру.

– Возьмет ли? И посмеет ли Джахангир выступить против брата?

– Выступит… если умножатся у него такие беки, подтолкнем… Я знаю, Джахангир-мирза очень зарится на андижанский престол… Уж поверьте мне!..

…На другой день, вечером, когда в карауле стояли надежные люди Ахмада Танбала, Ханкули-бек с полсотней своих нукеров тихо ушел через ворота Феруз. Спустя неделю и сам Танбал уехал – подвернулся предлог: сопровождать караван в Заамин. Уехал – и не вернулся в Самарканд. Прямиком направился в Ахсы. После этого стало быстро расти число беков и нукеров, отправленных за город по нужным делам и пропавших куда-то. Закрывали крепче ворота – так по ночам начали бегать из крепости прямо через стены. К концу зимы из беков, пришедших в Самарканд вместе с Бабуром, осталась половина. Бабур послал одного из своих верных людей в Андижан, чтобы вернуть беглецов беков: спустя двадцать дней поступило известие о том, что Ахмад Танбал и его сторонники, открыто подняв мятеж задержали посланца где-то между Андижаном и Ахсы и умертвили его.

Бабур по совету Касымбека отправил в Андижан Ходжу Абдуллу. Но Узун Хасан и другие заговорщики, прежде слушавшиеся Ходжу Абдуллу, – а кое-кто из них были у него мюридами, – на этот раз не обратили внимания на его советы и уговоры. Мало того, в открытую напали на Андижан, вынудив своего мюршида[96]96
  Мюршид – духовный руководитель, наставник, духовник.


[Закрыть] Ходжу Абдуллу и беков, оставшихся верными Бабуру, закрыть ворота и остаться сидеть в осаде.

В Ферганской долине забушевала смута.

5

Измене беков, начавших смуту, невольно помогала тяжкая болезнь молодого мирзы – нежданная немилость судьбы.

Бабур лежал в опочивальне верхнего яруса дворца Бустан-сарай. Болезненный жар изнурял его тело…

Гонец из Андижана показал начальнику охраны письмо, свернутое в трубочку и скрепленное сургучной печатью, но не отдал письма ему в руки.

– Высокородная госпожа, мать повелителя, приказала вручить письмо только самому повелителю!

Каждый день Бабур осведомлялся, есть ли гонец из Андижана. Начальник охраны поэтому повел гонца сразу наверх. Но в дверях опочивальни их остановил старичок лекарь:

– Это послание пусть прежде прочтет визирь; ежели добрая весть, тогда отдадим повелителю.

– Мать повелителя приказала, и учитель его, Ходжа Абдулла, наказывал, что, мол, только сам…

– Дурная весть может погубить повелителя, – прервал лекарь с огорчением в голосе, но твердо. – Недавно он был уже накануне выздоровления, но… заботы, заботы, молодые люди, прибавляют страданий, а страдания влекут за собой болезни. Повелитель, не дождавшись выздоровления, встал с постели – и вот сегодня опять лежит в тяжелой лихорадке.

– Андижан в опасности, – гонец прибегнул к последнему доводу, – если письмо не передадим тотчас, может быть поздно. Повелитель разгневается!

– Нет, не могу, простите.

– Но, господин лекарь…

– Нет! Нет!

Спор донесся до слуха Бабура. Привстав на локоть, он крикнул как мог громко:

– Если гонец, пусть войдет! Приказываю!

Пуховая постель расстелена была в глубине помещения. Гонец остановился, не дойдя до нее, потом на коленях подполз к Бабуру, двумя руками протянул письмо.

Весь красный от жара Бабур привстал в постели, откинулся на высокие подушки, не переставая дрожать в ознобе. Сорвав печать, развернул свиток. Внутри первого оказался второй, поменьше. Под первым письмом стояла подпись Ходжи Абдуллы. Другое написала Кутлуг Нигор-ханум. Смысл посланий был одинаков. Андижан в осаде, выдерживать ее трудно. Нет у них другого избавителя, кроме Бабура. И в конце обоих писем – просьба быстрее прийти на помощь.

Андижан в осаде! Изменники беки хотят посадить на андижанский престол Джахангира! Значит, так: они хотят поставить во главе войск Ахмада Танбала, отобрать у Бабура отчий дом! Он-то думал, они верны ему, – пусть жадные, своекорыстные, но чтоб дело дошло до такого?!

Бабур не совладал с ознобом, съехал с подушек вниз, голова бессильно запрокинулась. Все!

Коль победят Танбал с Джахангиром под Андижаном, переметнется к ним большинство! С кем здесь останется он, Бабур? А может быть, и сейчас, пока он лежит в постели, его люди бегут, бегут… туда… к Танбалу? А Касымбек?.. Ужас охватил Бабура. Собрав все силы, он вскочил, сел на постели.

– Где Касымбек?

– Сейчас придет, за господином визирем послали, – сказал лекарь мягко. – Повелитель мой, ложитесь, вам нужен покой!

В болезненном воображении Бабура вдруг возник Танбал с мечом в руке. С тем самым! В Оше Танбал целовал этот меч, клялся, что до самой смерти будет верно служить ему… Вот, вот, Танбал поднял меч, начал крутить им над головой Бабура… Под ногами Танбала – головы человеческие выкатываются из мешка. Одна из них… о аллах всемогущий!., это голова матери…

Страшное видение сбросило Бабура с постели. Одним рывком он поднялся, ясно почувствовал босыми ногами мягкий ворс ковра. Заставил себя устоять, не упасть.

– Подайте мне меч! – крикнул Бабур. – Быстрее! Мой меч!

Лекарь крепко обнял дергающееся тело юноши.

– Повелитель, вы больны, вам надлежит лечь…

Ах, лекарь отдает Бабура под удар Танбалова меча, стреноживает, словно жеребенка. Бабур вырвался и, превозмогая шаткость, бросился к дверям:

– Коня мне! Я еду в Андижан! Где мой меч?! Сказать бекам! Пусть приготовятся, быстро!

Лекарь побежал вслед. Досторпеч изловчился и накинул на плечи Бабуру шубу. Миг замешательства – он подал кавуши. Бабур обул одну ногу, на вторую – не хватило сил. Голова его закружилась, он чуть не задохнулся.

– Изменник! – успел сказать он Танбалу, что все еще маячил перед ним с окровавленным мечом наголо. – Кровавый убийца!

Бабур вдруг споткнулся, упал и потерял сознание.

Очнулся он глубоко за полночь. Открыв глаза, увидел лекаря, тот стоял в изголовье постели, капал водой на вату, через нее вода падала Бабуру на лицо, в рот. Язык во рту, казалось, распух до того, что нельзя шевельнуть им. Что-то тяжелое давило на все тело.

Касымбек увидел, что Бабур открыл глаза, подошел к изголовью:

– Слава всевышнему!.. Повелитель, вы так нас давеча напугали!

Бабур что-то хотел сказать, но не смог шевельнуть своим чрезмерно отяжелевшим языком; глаза его увлажнились.

– Как вы теперь себя чувствуете, повелитель мой?

Бабур опять смолчал. Смотрел ясно, но говорить не мог. Касымбек понял, что Бабур потерял речь.

Визирь отвернулся. Чтобы безмолвный шестнадцатилетний юноша не мог увидеть слезы на глазах своей опоры, воина и визиря своего.

Андижан

1

Мало было ночной темноты, так еще небо заволокло тучами!

Крепость потонула во тьме кромешной. Улицы Андижана замолкли в тревоге. Тишь, безлюдье… Но вот с осторожным скрипом отворяются ворота арка. Клинок света из окна караульной комнаты на миг озарил группу конных воинов.

Впереди в мужском чапане и мужской шапке, подпоясанная широким поясом, при кинжале ехала Ханзода-бегим. Среди ее нукеров – мавляна Фазлиддин, сбоку на поясе у него – меч.

Стоило гонцу из Самарканда привезти весть о том, что Бабур тяжело болен, находится между жизнью и смертью, как тут же часть защитников крепости перебежала к заговорщикам. Недоставало воинов стоять у каждой бойницы. Усилилась опасность, что враг ночью приставит лестницы к стенам и проберется в крепость. Ханзода-бегим участвует в руководстве обороной – не для игры в човган вырядилась в мужской наряд.

Подковы коней в густой темноте высекают искры на каменной мостовой. Пахнет воздух дождем, веет теплый ветер. Мулла Фазлиддин подумал о том, что наступает весна, в садах внутри крепости зацветает урюк и миндаль. Весна – время солнца. Сейчас – он огляделся – ночь и тьма, ни огонька. Природа, крепость, город – все под черным покрывалом.

Фазлиддину вспомнились светлые дни, когда показал он Ханзоде-бегим рисунки будущих медресе и дворцов, услышал слова ее похвал. Как взял Бабур Самарканд, мавляна совсем было поверил, что его мечты зодчего осуществятся. И Ханзода-бегим радовалась – несколько раз приглашала зодчего к себе, подолгу беседовала, выспрашивала, на каком месте лучше воздвигнуть дворцы и медресе, как лучше начинать подготовку к строительству…

Ханзода-бегим принимала его в первой из шести комнат таинственного дома, в котором она жила вместе со своими служанками. Бегим обычно сидела за шелковой занавеской-ширмой. Иногда, любопытствуя, девушка откидывала занавеску.

– Ну-ка, ну-ка, покажите, чем будет занято пространство между купольным зданием и минаретами? – например, спрашивала она.

И с двух сторон склонялись они над бумагой, и дыхание их смешивалось. Глаза Ханзоды сверкали, а уста мавляны Фазлиддина, как когда-то впервые в Оше, на Баратаге, замыкались, не могли вымолвить ни слова – и сердце билось в груди молотом. Он страшился сказать что-то не относящееся к делу, страшился выдать – и слугам, и самой бегим – свое волнение. Более всего страшился проницательности Кутлуг Нигор-ханум, которая не раз присутствовала на их беседах, без конца кланялся в ее сторону, пряча взгляд.

В последнюю из бесед Ханзода-бегим внезапно спросила – совсем не по делу:

– Мавляна, почему вы до сих пор все еще не женились?

Девушка держала себя с независимостью, свойственной знатным особам, но мавляна Фазлиддин заметил, каким неподдельным волнением, интересом, ожиданием вспыхнули ее глаза. Раскрыть свой секрет? Нет, это было бы безумием, и Фазлиддин решил отшутиться:

– Бегим, я хочу умереть холостяком.

– О, я тоже хочу этого.

– Моему уму непостижимо, как это вы… как такая благородная бегим будет жить в одиночестве.

– Почему?

– Ведь вы… В этом мире… есть такие замечательные, такие знатные венценосцы, которые почтут за счастье…

– Возможно, есть и такие… Однако, мавляна, какому же венценосцу вы предназначили бы меня?..

– Если б спросить меня, то достоин вас лишь Фархад.

– Почему именно Фархад?

Фазлиддин совсем растерялся, и Ханзода-бегим задала новый коварный вопрос:

– Фархад – зодчий, строитель. Как вы. Может быть, поэтому?

– О бегим… сказать так не имею права, – грустно и серьезно ответил мавляна.

Оставила полушутливый тон и Ханзода-бегим. Погрустнела, вздохнула.

– Почему всевышний создал меня дочерью венце-носца? – сказала она искренно, – Будь я простой девушкой, мне было бы легче найти счастье…

Как ни было горько это признание, Фазлиддина оно – стыдно сказать – обрадовало. Значит, Ханзода-бегим догадывается о его любви? Не только знает о ней, но, может быть, сочувствует ему? А вдруг разница положений мучает и ее, бегим? Если, о невозможность, если Ханзода-бегим полюбит его, муллу Фазлиддина, как, как ему тогда победить эту преграду? За маленькую обитель, которую он построил в Оше, мирза Бабур оказал ему большие почести. А если он, зодчий Фазлиддин, построит великие сооружения, что прославят имя его на весь мир, что тогда? Будет ли он и тогда ниже знатных, высокородных? Бабур любит сестру. У него доброе сердце. Может быть, окажет он им свою милость?

Вон куда заносили Фазлиддина его мечты, но что там мечты? Уже благосклонность бегим к влюбленному в нее зодчему, ее доброе желание время от времени встречаться с ним – это само уже было счастьем для него…

А теперь Андижан в осаде. Мятежные беки раздули смуту на весь Мавераннахр. И мечты, и радости зодчего поглотила тьма, похожая на сегодняшнюю темную ночь. Чертежи превратились в ненужные бумажки. Мавляна всем существом ненавидел войну и наемников. Но когда сегодня в арке услышал плохую весть из Самарканда и увидел вооруженную Ханзоду-бегим, он не мог остаться в стороне. Гораздо лучше, подумал он, самому стать ее нукером, с оружием в руках выйти сражаться, чем дрожа ожидать удара судьбы. Впервые в жизни он опоясался мечом.

В тревожной и грозной тьме затихшего города ехал он, воин, рядом с воинами, видел в нескольких шагах от себя Ханзоду-бегим, думал, что он сможет защитить ее, и мысль эта немного успокаивала.

У ворот Мирзы они услышали за крепостной стеной призывные звуки карнаев, гром боевых барабанов, крики многих сотен воинов.

– Враг пытается открыть ворота, ворваться в город! – крикнула Ханзода и освободила поводья.

Воины, перегоняя ее, поскакали ближе к воротам. Но шум у ворот Мирзы, лестницы, приготовленные для штурма, горящие стрелы, перелетавшие здесь через стены, – все это был отвлекающий маневр: в это же время с другой стороны стенного кольца враг ставил основную часть лестниц. А воинов там, у Ходжи Абдуллы, было мало.

Ханзода-бегим вместе со своими нукерами подъехала к караульной. Воин зажег факел, и все увидели лестницу, что вела наверх. Мавляна Фазлиддин побоялся, что Ханзода-бегим первой будет подниматься на стену, и, опередив других, он поставил ногу на ступеньку.

За парапетом стены стояли воины. Поднялась сюда и Ханзода с факелом в руке. Фазлиддин мягко отнял факел у девушки.

– Поостерегитесь, бегим, не показывайтесь врагу освещенной.

Вереницы широких лестниц, приставленных к стенам, встали перед глазами защитников. Часовой из караульной, осмелев от прибытия помощи, двумя руками начал отпихивать лестницу, но в тот же миг вражеская стрела пронзила его грудь. Бедный парень вместе с лестницей рухнул вниз.

На настиле у стены были сложены камни. Ханзода-бегим схватила один, с трудом подняв, кинула его вниз. Вслед за нею начали бросать камни нукеры: проклятия и стоны там, внизу, показали, что камни попадают в цель.

Но вот совсем с другой стороны, от ворот Хакана[97]97
  Хакан – правитель.


[Закрыть], донесся бой барабанов и рев карнаев, победные клики. Они росли, приближались – уже у самого города.

– Бегим, прислушайтесь! – испуганно вскрикнул Фазлиддин. – Враг в городе!

Отчаянно закричал Нуян Кукалдаш:

– Бегим, изменники открыли Хаканские ворота. Скорее вернитесь в арк… В арк, в арк!

Ханзода-бегим стремительно сбежала с лестницы, мавляна Фазлиддин и несколько нукеров, освещая дорогу факелами, кинулись вслед. Все быстро вскочили в седла.

– Бросьте факел! – крикнула Ханзода.

И впрямь факел мог сделать из мавляны отличную мишень. Во тьме поскакали к внутригородской цитадели. Быстрее! Быстрее!

Но когда арк был уже недалеко, дорогу им перекрыли всадники, множество всадников с копьями и факелами в руках. Потом в свете факелов они увидели Ахмада Танбала, в златотканом поясе и в блестящем шлеме. Сердце Фазлиддина словно стиснул холодный железный обруч.

Вражеские всадники окружили Ханзоду-бегим и ее нукеров. Ахмад Танбал весело приказал своему воину:

– Подай-ка факел… О, Ханзода-бегим? Не верю глазам своим. Что это значит? Почему это вы в такой одежде, будто отважный мужчина?

– Настоящие мужчины – верные и храбрые – перевелись!

– Если в Андижане не осталось настоящих мужчин, то вот мы пришли, бегим!

За спиной Танбала засмеялся Узун Хасан. Еще подъехали всадники. Свет факела упал на безбородого Али Дустбека, который жмурился и жалко улыбался. Бабур при своем отъезде доверил город этому человеку. Прослышав, что Бабур лежит на смертном одре, Али Дустбек, договорившись с Танбалом, открыл осаждающим Хаканские ворота.

Ханзода-бегим с презрением закричала:

– Это вы-то настоящие мужчины? Да у вас нет разницы между храбростью и предательством! Только вчера давали клятву верности Бабуру, а сегодня… Я знаю: завтра вы предадите и Джахангира-мирзу!

Танбал накрыл ладонью рукоять своего меча.

– Думайте, что вы говорите, бегим! – сказал он. – Мирза Бабур допустил несправедливость. После взятия Самарканда Андижан должен был перейти к Джахангиру-мирзе. А Бабур не согласился! Это мы сражались за справедливость и сегодня одержали победу!.. А вы, вы… – ярость вдруг ударила в голову беку, – почему вы, забыв стыд, оскорбляете нас? Кто вас научил поведению, которое не к лицу дочери венценосца? Не тот ли зодчий, что торчит рядом с вами?

Глаза, полные ярости, уставились на мавляну Фазлиддина. И тот не отвел своих.

– Бегим преподнесла нам с вами, мужчинам, урок порядочности… Слова бегим могут воспринимать иначе только мошенники!

– Кто мошенник?! – Танбал вырвал из ножен свой меч и подскакал к мавляне. И тут же Ханзода-бегим тронула коня, мешая Танбалу ударить.

– Стыдно поднимать меч на ученого человека!

Кони Танбала и Ханзоды столкнулись, откачнулись, вздыбились. Танбал играл мечом над головой Ханзоды:

– Защищать этого, этого чертежника? Этого… худородного развратника гератского? Не стыдно, не стыдно? О, я слышал от сведущих людей, что этот мулла соблазняет бегим, да не верил только. А теперь – верю!

– Ты не сможешь опорочить меня, предатель! – воскликнула девушка и выхватила кинжал.

Удар отразила кольчуга Танбала, надетая под чапан, кинжал выскочил из девичьей руки, со звоном упал на камни. Танбал размахнулся – шапка бегим полетела туда же, разрубленная мечом, длинные волосы девушки упали на плечи.

Подъехал мирза Джахангир с группой своих телохранителей. Увидев его, Дустбек предупредил Танбала:

– Господин Ахмад-бек, хватит, остановитесь!

Ханзода-бегим была некровной, но все же сестрой мирзы Джахангира, он бы не позволил оскорблять и унижать дочь своего отца перед всеми. Ахмад Танбал повернул коня навстречу Джахангиру. Попытался оправдаться:

– Вы видели, видели, повелитель мой? Ваша сестра с оружием в руках выступает против вас. Рядом с ней этот худородный пройдоха, этот зодчий. Он-то и сбивает ее с пути!

– Мавляна Фазлиддин чище тебя, изменника-бека, в тысячу раз! – крикнула Ханзода-бегим. – Его искусство могло бы стать гордостью Андижана. А вы, вы… Убийцы, предатели… Пусть падет на вас кара всевышнего за растоптанные мечты!.. За наши мечты.

Последние слова Ханзода-бегим произнесла уже сквозь слезы. Ударила коня камчой и бросилась было к воротам арка. Но перед стеной нукеров должна была остановиться. Обернулась и посмотрела, что с мавляной Фазлиддином.

А тот ощупал пояс, нашел меч, неуклюже вынул его из ножен и хотел кинуться на нукеров, преграждавших дорогу Ханзоде-бегим. Но конные нукеры взяли в клещи его коня, вырвали повод из левой руки, тяжелой палицей ударили по правой, и меч выпал у мавляны.

Когда Ханзода-бегим через минуту-другую проехала сквозь крепостные ворога, пропущенная воинами по знаку Джахангира, и в воротах снова оглянулась назад, она увидела, что люди Танбала стащили Фазлиддина с седла, мигом связали ему руки за спиной и погнали куда-то, наставив копья в спину.

2

Острую боль в руке мулла Фазлиддин почувствовал уже в тюрьме, когда остался в темноте один. Его привезли в эту каменную тюрьму на окраине Андижана, кинули в камеру смертников, крепко заперли на замок, да еще, мало того, поставили снаружи двух стражей. Из короткого разговора мирзы Джахангира и Ахмада Танбала у крепостных ворот он понял, что обвинят его в покушении на честь венценосной ханум, – за это полагалось преступника забросать камнями. Что и должно свершиться завтра. Еще мулла Фазлиддин понял, с каким удовольствием Ахмад Танбал чернит имя Ханзоды-бегим. Бек мстил, а Джахангир поддакивал, потому как он и его мать Фатима-султан-бегим хотели доказать, сколь скверны все, кто с Бабуром, и сколь чисты они сами, престол Андижана захватившие законно и во благо шариата.

В сырой затхлой темнице Фазлиддин многократно прикладывал к стенам связанные за спиной руки, чтобы холодом немного облегчить боль в запястьях. Боль не унималась, наоборот, усиливалась… Это лишь один удар палицы. А завтра… какой каменный ливень обрушится на него завтра!.. Он представил себе, как все это будет, – голова закружилась, ему показалось, будто сейчас он стоит не в тюремной клетке, а меж двумя качающимися горами и с их склонов валятся на него каменные глыбы, вот-вот раздавят. Устрашенный видением, Фазлиддин бросился к двери, отчаянно ударил ее плечом, крикнул изо всех сил:

– Открой! Открой, говорю! Открой!

От неожиданного крика часовой вздрогнул, потом опомнился, зло спросил:

– Ты что, спятил? В чем дело?

– Развяжите руки! Мою жизнь возьмете завтра, а рука изувечена! Развяжите!

Стражники были в раздраженном состоянии: еще бы, они торчат здесь и караулят узника, а другие грабят имущество сторонников Бабура. Хоть и ночь на дворе, а на улицах и во дворах Андижана шумно – топот конских копыт, лай собак, крики и плач женщин, мычание коров, блеянье овец. Немалой, ох, немалой добычи они лишаются, стоя тут. Да и узник какой-то непутевый, горлопан. Один из стражников, который постарше, с хрипотцой сказал:

– Рука изувечена, говорит, а!.. Эй ты, ублюдок, завтра отправишься в преисподнюю, так чего толковать о руке сегодня?

– Палачи!

Стражник с угрозой рявкнул:

– Помолчи ты, завтрашний труп! Вот войду к тебе и к одной ране десять добавлю!

«Вот что я слышу в предсмертный час, – подумал Фазлиддин. – Как становятся люди столь беспощадны? И плохо я умираю, плохо. Смерть неизбежна, так лучше было сразиться с Ахмадом Танбалом, умереть с мечом в руке… А теперь приходится слушать ругань этих зверей, завтра же – погибнуть от каменного дождя… Ведь мог же, мог перед Ханзодой-бегим кинуться на Танбала. О судьба, почему ты не подтолкнула меня?»

С улицы донесся топот. По мостовой, потом – по казематному двору, выложенному камнем.

– Кто идет? Стой!

Во двор въехало трое всадников. Один обратился к страже:

– Мавляна Ходжа Абдулла, почтенный кази с фирманом повелителя!

Спешились поочередно. Остановились прямо перед остриями копий, взятых стражниками наперевес.

– Фирман надо показать нашему десятнику! – сказал тот, что постарше, с хрипотцой.

Над дверью, ведущей в каземат, тускло светила лампа. Ходжа Абдулла в светло-желтом чапане пошел прямо на копье, говоря спокойно и уверенно:

– Мы не могли найти десятника. Кроме вас, тут и поблизости никого нет. Это почему?

Воин помоложе произнес, не скрывая досады:

– Все отправились за добычей!

Ходжа Абдулла показал бумагу, свернутую трубочкой.

– Тогда придется вам выполнять повеление, – сказал он так же спокойно. – Возьмите и прочитайте!

Двое нукеров, что оставались позади, привязав лошадей к шесту у стены, подошли поближе.

– Вы стойте там! – выкрикнул хрипатый.

Нукеры остановились, а стражник отвел копье, давая дорогу Ходже Абдулле. Взял у него бумагу, посмотрел. На дорогой бумаге что-то коротко написано, под записью внушительная печать. Стражник поднес бумагу к свету, рассмотрел печать (читать он толком не умел).

– Давай-ка ты прочитай!

Но другой и вовсе букв не знал. Зато Ходжу Абдуллу знал. Повертел-повертел бумагу в руках и посмотрел на Ходжу Абдуллу:

– Пир, это о чем фирман?

– О том, что сидящий здесь узник – очень опасный изменник. И что мы должны отвести его в крепостное узилище.

Один из нукеров, стоявших чуть поодаль, добавил громко:

– Почтенный кази должен в арке допросить как следует этого ублюдка!

Ходжа Абдулла, что и говорить, кази Андижана и духовный наставник многих уважаемых людей, кто ж этого не знает? И стражник постарше с первого взгляда узнал Ходжу Абдуллу. Но колебался, потому что знал и о том, что кази недавно был на стороне Бабура.

– Это фирман самого мирзы Джахангира? – хрипатый покрепче стиснул копье.

– Прочитай, если сомневаешься!

– Нам приказали крепко стеречь этого ублюдка, крепко-накрепко, пир!

– Это у вас называется крепко стеречь? Где сотник? Где десятник? Почему вас только двое? А если… если сторонники преступника нападут в большом числе? Нет, надо его побыстрей отвести в арк! Открывайте дверь!

Молодой стражник посмотрел на старшего: «Не видишь, что ли? Этот кази тоже перешел на сторону Джахангира-мирзый.»

Тот все еще колебался:

– Что мы скажем потом десятнику?

– Вы оба пойдете с нами! – сказал Ходжа Абдулла. – Все вместе будем стеречь, а то двоих мало!

Хрипатого такое соображение, видно, убедило. Он прислонил копье к стене и отомкнул дверь. Но не успел сделать и шагу внутрь, как один из спутников Ходжи Абдуллы резко ударил его палицей по шлему, втолкнул в камеру и свалил себе под ноги. Оторопелого второго тоже сбили с ног и мгновенно натянули узкий мешок на голову.

Ходжа Абдулла внятно прошептал своим спутникам:

– Не убивайте! Кровь да не ляжет на нас.

– А они нас потом выдадут.

Парень тщетно пытался освободить голову из черного мешка, умолял глухо и жалобно.

– Пир, пощадите! Мой пир! Я никогда не причиню вам зла! Не убивайте меня!

– Молчи, не то плохо будет, – крикнул воин, и Фазлиддин узнал голос своего племянника.

– Остановись! – приказал Тахиру Ходжа Абдулла. – Связывайте ему руки и ноги, с него хватит, а тот – без сознания.

– Я посмотрю!

Мулла Фазлиддин бросился к Тахиру и Ходже Абдулле:

– Учитель!.. Племянник! Тахирджан!.. Избавители мои!..