Текст книги "Бабур (Звездные ночи)"

Автор книги: Пиримкул Кадыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Войско Шейбани-хана намного превосходило числом и силой гарнизон крепости. Дабусия была взята, все оставшиеся в живых защитники крепости по приказу хана казнены.

Гонец, посланный из Дабусии к Бабуру за помощью, примчался, когда Шейбани-хан уже праздновал победу. Первую победу после длинного ряда осенних и зимних поражений, – такая победа всегда окрыляет. Теперь Шейбани-хан сделал Дабусию своей опорой и здесь готовил прыжок на Самарканд…

Конные скачки внизу – не для развлечения хана.

Это тяжкое ратное обучение. Скоро в решающей битве с Бабуром Шейбани-хану понадобятся самые быстрые и самые выносливые воины и кони.

Вчера из Самарканда в одежде дервиша явился лазутчик и сообщил, что жена Бабура родила дочь. Девочку назвали Фахринисо.

Шейбани-хан, и восторженно, и придирчиво следя за своими беркутами-всадниками, думал про себя: «Загордился Бабур. Ну что ж, пусть упивается своей осенней победой, пусть пишет стихи, пусть Фахринисо будет Фахринисо! Меж тем мои беркуты учатся летать и когтить врага. Любой испустит дух в их когтях!»

Ни к одному сражению Шейбани-хан еще не готовился так одержимо. Одолеть Бабура не легко. Из молодых – да ранний. Удачлив, удал, смел. Умно повел свое дело: большинство городов и селений Мавераннахра склонны поддержать его. Беки… ну, беки есть беки. Продажны и боятся того, кто в сей миг сильней. Большинство беков Султана Али в прошлом году присоединились к нему, Шейбани-хану, а после того, как Бабур взял Самарканд (лихо, лихо, ничего не скажешь!), перебежали к Бабуру, чье войско сейчас тоже увеличивается с каждым днем. Даже Ахмад Танбал послал своего младшего брата Султана Халила с двумя сотнями нукеров в распоряжение Бабура: побаивается того, кому клялся в «вечной» верности. Если и дальше так пойдет, Бабура не победить… Ну, да весна – не лето. И осень прошлогодняя не повторится. Надо упредить усиление Бабура, опередить его!..

И вот Шейбани-хан, оставив в Бухаре и Дабусии гарнизоны и верных управляющих, быстро двинулся к Самарканду. Не таясь. Мало того, послав предварительно письмо Бабуру, в котором, играя на рыцарских струнах молодого полководца, вызывал на «честное» сражение в открытом поле. «Отважные, – писал хан, – испытывают друг друга там, в поле, отсиживаться взаперти в крепости может и мальчишка!»

Бабур вышел из Самарканда, пошел навстречу воинству Шейбани-хана, но на расстоянии одного таша остановился в Сарипуле, стал лагерем вблизи реки Зерафшан, окопался глубоким рвом, из балок и ветвей воздвиг стены, не пробиваемые стрелами.

Нет, он не собирался еще вступать в бой, намереваясь подождать подхода новых сил, в том числе и тех, что собрались выйти в тыл армии Шейбани-хана.

Из далекого Туркестана больше не ожидалось прибытия новых отрядов. И о том, что к Бабуру должны прибыть подкрепления, Шейбани знал. Тайное донесение из Шахрисябза, которое повергло хана в смятение, утверждало, например, что Баки Тархан собрал там две тысячи нукеров, добирает еще тысячу и намеревается вскорости идти на помощь Бабуру.

Ускорить сражение, во что бы то ни стало ускорить сражение, – Шейбани днем и ночью думал, как же этого добиться.

Под оглушительный шум барабанов и боевых труб посыпались стрелы, не причинявшие, правда, особого вреда бабуровским воинам. Конница хана не могла переправиться через ров, да и не в том была ее цель. Нукеры устроили страшный переполох, оскорбительные их выкрики слились в сплошной гул:

– Что попрятались? Не хотите сразиться открыто?

– Трусы! Трусы!

– А Бабур дрожит, не хочет показываться нашему хану!

– Эй, кто не боится, пусть высунет нос!

Шейбани-хан знал, что в ночной тьме подобный кавардак сильно действует на сознание людей. Сотни, тысячи всадников носятся вокруг укреплений, топот копыт, дикие крики сотрясают землю, горящие стрелы впиваются в сооружения из ветвей и стволов – и маленькое пламя в такой кутерьме покажется большим пожаром. А тут и в самом деле вспыхнуло сухое сено, заготовленное впрок для конной стражи Бабура, задымился войлок юрт, расположенных неподалеку от рвов.

Эта лихая ночная атака хоть и была отбита, подняла дух у нападающих, а не обороняющихся. Главное же – то был сигнал звездочету: действуй, поторапливайся.

Касымбек уговаривал Бабура еще и еще раз подождать подкреплений из Шахрисябза. Но Бабур уже не захотел его слушать. Расположение звезд обещало ему, только ему быструю победу.

– Посмотрите на эти восемь звезд, повелитель! – таинственно понижая голос, внушал Бабуру Шахабиддин, – Редчайшее явление: все восемь в один ряд! Это божеский знак благоприятствования! Звезды обещают победу вам! Только вам!.. Нельзя медлить. Пройдет два-три дня, иные из этих восьми звезд уйдут на другую сторону небосвода, туда, где находится ваш противник…

В ту же ночь Бабур собрал своих военачальников и приказал им готовиться к немедленной битве…

Помог звездочет, мавляна Шахабиддин. Раньше этот известный самаркандский предсказатель служил Шейбани. Потом хан, узнав, с каким доверием Бабур принял поэта-беглеца Бинойи, устроил «побег» из своего лагеря звездочету. Его поколотили крепко, до крови, разорвали на нем одежды: Бабур отличался доверием и состраданием, об этом знали хорошо. Так и получилось, что лазутчик Шейбани-хана был принят Бабуром в число близких своих придворных. В звездные ночи они вместе взирают на свод небесный, и уж там-то мавляна Шахабиддин дает волю языку, предсказывая Бабуру блестящую победу.

Через связного дервиша хан передал звездочету повеление: склонить Бабура вступить в битву непременно на этой неделе. И получил ответ утром: да исполнится воля могущественного халифа, но при условии, что в одну из ближайших ночей произойдет нападение ханских отрядов – так, чтобы раздразнить самолюбие молодого полководца.

Ночи стояли темные, безлунные.

И вот однажды в такую ночь конные лавины на бешеном скаку ринулись к лагерю Бабура.

Шейбани-хан не спал всю ту шумливую ночь, лишь близко к рассвету на часок смежил глаза. А когда рассвело, он снова был на коне, снова все видели его белый шатер, возвышающийся над местностью. Оттуда хорошо просматривался лагерь Бабура и дороги к нему. Незадолго до противостояния по одной из них в лагерь Бабура пришел – слава аллаху, не войско из Шахрисябза! – отряд моголов, человек триста-четыреста, посланный из Ташкента Махмуд-ханом для поддержки племянника. Этих Шейбани-хан не опасался; ему было известно, что моголы не очень ладят с самаркандцами, да и между собой эти сотни, набранные из разных мест, не были в согласии.

Шейбани-хан напрягал все свои способности, весь свой опыт, денно и нощно готовясь к битве. В дневное время тщательно присматривался к каждому холму, к каждой впадине на будущем поле брани, принимал в расчет то, с какой стороны будет светить солнце, в каких направлениях дуют ветры.

И когда Шейбани-хан увидел, что Бабур выстраивает войско, разворачивает знамена с изображением полумесяца, он был готов к битве полностью.

на любимом пегом мерине Шейбани-хан начал объезжать ряды своих воинов.

– Беркуты мои! – голос его звенел, словно клинок. – Для нас с вами нет иной опоры, кроме бога. Край отцов наших далек; если враг одолеет, нам не добраться туда. Мы должны одолеть врага! Велика моя надежда на всевышнего! Мы – его воинство… Сновидение сегодня предсказало мне – победа суждена нам!

– Инш-а-алла! Все во власти аллаха! – как одна, выдохнули сотни глоток.

Перед своими воинами Шейбани-хан, как мог торжественно и убежденно, прочитал наизусть небольшую суру Корана. Ясным и одновременно завораживающим голосом – голосом настоящего имама – произнес в заключение:

– Велик аллах! Омин!

– Аллах акбар! – воскликнули, потрясая небеса, тысячи голосов.

И войско, взбудораженное проповедью воителя-халифа, его пророчеством, согласно и мощно двинулось на врага. Оно действовало как единое тело, оно напоминало лук, напряженный одной натянутой тетивой с прогибом вперед.

Река была слева. Шейбани-хан, чуть скашивая общее движение, двинул правую сторону войска быстрее, чем левую. Тут поле шло под уклон, и ветер дул воинам в спину. Быстрее, быстрее, конница может пойти еще быстрее! Охватный прием – «тулгама», – который собирался применить Шейбани, требовал очень быстрых действий. На правом крыле были заблаговременно поставлены кони-молнии, самые лихие наездники.

Бабур видел, как выгнулась левая половина «лука» противника (правая для Шейбани), и, чтобы столкнуться с противником лицом к лицу, развернул свое правое крыло, выдвинув его вперед, – таким образом, его войско стало к реке спиной.

Отряды хана приближались. Их предводитель с отборными нукерами-телохранителями и знаменосцем оставался на холме. И на таком же холме верстах в трех стоял Бабур. За ним в лучах утреннего солнца сверкал Зерафшан.

У Шейбани-хана было больше конницы. В войске Бабура было много пехоты, вооруженной высокими щитами, длинными копьями и алебардами на длинных древках. Пробить стену из таких щитов, копий и алебард коннице на скаку не просто. Но у конных преимущество в скорости. Тулгама – значит охватить с флангов, успеть жарко дышащим смертоносным клином, острой стрелой, спущенной с тетивы распрямившегося лука, ударить по менее, чем центр, защищенным местам в строе противника.

Когда до пехоты Бабура осталось с версту, Махмуд Султан, Джанибек Султан и Тимур Султан, выполняя приказ хана, неожиданно повернули своих всадников вправо, еще вправо, обтекая центр и левое крыло Бабурова войска. Опытные Хамза Султан и Махди Султан – левая половина «лука» Шейбани – сделали, чуть замедленнее, то же самое со своей стороны: не тронули центра, обогнув конницей левый фланг противника, устремились в тыл.

Бабур поставил самую сильную часть своих отрядов в центр, но теперь он вынужден был часть из них лихорадочно-быстро перебрасывать на левый и правый фланги. В тулгаме есть и слабое место: половинки «лука» могли разойтись друг от друга слишком далеко, в центре «лук» мог переломиться; стремительный бросок вперед, сломать центр, и вот уже нет «лука», а есть две отдельные половинки. Вперед! Воины Бабура ударили по ослабленному центру Шейбани. Все теперь решала быстрота действий!

Хан опередил! Конница Бабура не смогла перерезать пути врагу ни справа, ни слева. Махмуду Султану удалось проскочить в тыл Бабуру. Всадники Хамзы Султана обошли его фланги и соединились с всадниками Махмуда Султана. Войско Бабура от неожиданных ударов сзади смешалось. Пехоту, поставленную в центре, стали с тылу давить свои же конные отряды, теснимые стремительной вражеской конницей.

Бабур собрал в кулак лучшие сотни из своей собственной конницы. Будто язык пламени вырвалась она из хаоса битвы и, пробив слабый центр степняков, устремилась прямо к той возвышенности, где стоял Шейбани-хан. Натиск этих сотен был всесокрушающим. Отряд нукеров Купакбия бросился вслед, но завяз в сече, – пока Купакбий подоспел бы, «кулак» Бабура мог разгромить окружение Шейбани-хана. На его холме взметнулась тревога. Мулла Абдурахим, будто в ознобе держась за гриву своей довольно смирной кобылы, взмолился:

– Повелитель, святой наш имам, надо отступить в безопасное место! Как бы не было поздно…

Лицо Шейбани побледнело, будто у мертвеца. Он сам хотел бы уйти в безопасное место, но на этом холме – его знамена. Если он опустится за холм, войско не увидит ни халифа, ни его знамени. Поднимется паника – предвестница поражения.

Шейбани закричал:

– Умрем, но не отступим!

Своим отборным нукерам (сотня личной охраны халифа!) безжалостно приказал:

– Выходите все! Задержите вон тех, умрите, но задержите!

И последняя опора хана, сотня, которая в случае поражения должна была заслонить, спасти его во что бы то ни стало, ринулась в смертельную контратаку. Мало осталось из них в живых, но натиск бабуровского «кулака» был ослаблен, задержан, а тем временем подоспел Купакбий, его четыре сотни всадников окружили воинов Бабура. Но десяток-другой самых лихих джигитов Бабура сумели вырваться из кольца Купакбия и кинулись по прежнему направлению – к холму, где находился Шейбани. Часть свиты хана шарахнулась назад, под уклон. Сам хан остался на месте и выстрелил из лука, и, хотя стрела его никого не задела, нукеры Купакбия издали вопль восторга, догнали бабуровских всадников и перебили всех до одного человека.

А там, в хаосе основной сечи, тулгама приносила свои плоды. Пехота уже не могла выполнять приказов Бабура. Моголы, недавно пришедшие из Ташкента, видя, что Бабур проигрывает сражение, бежали, прихватывая, как добычу, лошадей без хозяев. Иные могольские всадники в суматохе боя опрокидывали с седел андижанских и самаркандских нукеров, сражавшихся с ними в одном ряду, чтоб захватить их коней.

Передовые отряды Махмуда Султана приближались к возвышенности, на которой стоял Бабур.

Наконец Бабур, окруженный телохранителями, спустился с холма к реке. Шейбани видел это отступление, но не отдал приказ пробиться к Бабуру – опасался ловушки. Но это была не ловушка. Бабур пустил коня в речной поток. Несколько сотен его джигитов стали стеной на берегу, преграждая путь наступающим.

Шейбани-хан простер руки к небу:

– Благодарен тебе, всевышний, благодарен!

И, стряхнув оцепенение, напавшее на него при виде отступающего к реке Бабура, погнал связного:

– Скачи, передай моим беркутам: тот, кто доставит мне голову Бабура, получит золота столько же, сколько весит голова!

Связной тронул коня, но Шейбани-хан остановил его:

– Нет, передай моим беркутам… Доставить Бабура!

Тот, кто сделает это, получит золота гору – в его рост! Скачи! Я хочу видеть его у своих ног – живым или мертвым.

Шейбани-хан снова простер руки к небу. Застыл так. Ощутил влагу на ресницах – слезы победы. Слегка улыбнувшись, опустил руки и заодно быстро стер слезы ладонью.

6

Прошел месяц саратан[123]123
  Саратан – самое жаркое время – с 22 июня по 21 июля.


[Закрыть] – самый жаркий из летних; начался месяц асад.

За городскими стенами ветви садовых деревьев отяжелены плодами, кланяются кормилице-земле. В самом городе сады и виноградники давно опустошены: среди зелени, что не успела пожелтеть, не увидишь ни спелого яблока, ни налитого сладким соком персика, ни грозди зрелого винограда. Самаркандцев пять месяцев терзает голод: осада все крепче, все жестче, все беспощадней. Все городские ворота закрыты, впритык к городу – войско Шейбани-хана. Никто не может ни выйти из города, ни проникнуть в него.

На ровной площадке – плоской крыше медресе Улугбека – поставлен белый шатер Бабура. Отсюда одинаково хорошо видны и стены с воротами, и окрестности. Взгляды Бабура невольно прикованы к голодным людям, – аллах всемогущий, они пытаются ловить горлинок, вьющих гнезда под карнизами! Птицы стали настороженными: в городе, где на улицах нет хлебных крошек, остатков пищи, птицам прокормиться тоже непросто. Но птицы могут перелетать через стены.

А люди? Если кому-то удается поймать собаку или кошку, то возникают драки: у счастливцев хотят отнять добычу.

Позади медресе находится большая конюшня. Раньше тут содержали сотни дворцовых коней. Сейчас – десять, не больше. Большой ущерб нанесла битва при Сарипуле, еще больший – голод: лошадей резали на пищу обитателям дворца. А теперь и для этих десяти коней в течение месяца не находят зерна. Траву скормили раньше. Лошадям и верблюдам давали в корм даже листья деревьев. И лыко моченое.

Бабур видит сверху, с крыши медресе Тахира, который во дворе конюшни с желтоусым Маматом занят подготовкой такого «корма». Храбрый джигит этот Тахир. В сарипульской сече он отличился и среди отборных нукеров, тех, что стали насмерть в конце битвы, дали Бабуру переправиться через Зерафшан. Бабур недавно услышал историю его женитьбы. Чтобы его жена, Робия, вновь обретенная им после стольких мытарств, не стала теперь жертвой голода, ее отдали в прислужницы к матери Бабура Кутлуг Нигор-ханум.

А Мамат тоже стал нукером Бабура. На прошлой неделе он отправился через водосток на промысел в загородные сады, чтобы за крепостными стенами поесть плодов, но попал в засаду воинов хана, выдал себя за голодного ремесленника, – пощадили, однако «в назидание» отрезали ухо. Вот уж и впрямь не знаешь, когда тебе повезет, когда нет. Другим смельчакам, участникам вылазки, нукеры Купакбия отрезали носы.

Теперь Мамат ходит, нахлобучив шапку до самых ушей. Иногда утешает себя:

– Уши хоть можно скрыть, а как скроешь, если носа нет!

Боже милостивый, какие напасти обрушил он сам, Бабур, на головы таких простых, как Мамат, самаркандцев в свою семимесячную осаду! Он, Бабур, не забыл ту сумасшедшую, у которой сын опух от жмыха и умер. И теперь, как приговор судьбы-мстительницы, в душе Бабура звенят ее слова: «Да постигнет и вас такая же участь!»

Голод из хижин бедняков постепенно вполз в жилища нукеров, беков, а потом и во дворец властелина. Вот уж десять дней, как сам Бабур не видел хлеба. Мука кончилась. На золотых подносах ему приносят утром горсть сушеного винограда и чай, вечером – касу шурпы[124]124
  Шурпа – бульон, суп, преимущественно картофельный.


[Закрыть] с жестким верблюжьим мясом. Роскошная золотая посуда – зачем она, если нет хлеба? Тяжело всплывают из глубины сознания обрывки горьких строк об обманчивой необходимости золота, – но не до стихов Бабуру.

Надрываясь, заходится плачем шестимесячная Фахринисо: у Айши-бегим, вконец исхудавшей, нет молока. Нашли мать-роженицу, сделали ее кормилицей дочери – и навлекли тем самым беду. Женщина оказалась из семьи, зараженной холерой. За два дня истаяла дочка!

Бабур на руках принес трупик, запеленатый в саван, к могиле. Плакал: «Пусть холера пристанет и ко мне, чтобы избавиться сразу от всех мук!» – с этой горькой надеждой целовал холодные губы ребенка. Гордость его, дитя победы, Фахринисо погребли; всем существом своим ощутил Бабур, что это закапывают в землю кусочек его жизни и гордость прежними победами.

Чем крепче горе сжимало горло осажденного города, тем сильнее торжествовали его враги. Пять месяцев ждал Самарканд подмоги от гератского дяди Бабура – от сильного Хусейна Байкары, от ташкентского дяди – Махмуд-хана. Бабур писал им письма. Униженные письма. Все напрасно. Теперь Бабур должен надеяться только на себя. Помощи не было и не будет. Шейбани-хан тоже понял это; каждой ночью грохотом барабанов, ревом карнаев он будит самаркандцев. Глашатаи хана, взобравшись на высокие насыпи перед стенами, призывают горожан переходить на сторону хана, соблазняют сытной едой. Бекам и нукерам сулят выгодные службы. И конечно, иные беки покидают Бабура, тайно перелезают через стены, проползают по трубам водостоков.

Тайно бежал однажды и глава личной охраны Бабура. Кому же теперь довериться?.. Однажды ночью Бабур призвал к себе Тахира.

– Тахирбек, на гробнице Гур-Эмир по-арабски начертано: «Пока мир не отвернулся совсем от тебя, покинь его сам». Пришла тому пора… Унесла бы меня холера, всем было бы лучше. Но меня не взяла холера…

– Храни вас бог, повелитель! Вы наша единственная надежда и опора! – Тахир похудел так сильно, что кости плеч, казалось, вот-вот порвут чекмень; шрам на лице вспух, глаза ввалились глубоко и все же сверкали!

– Опора обрушена, Тахирбек! Вчера я написал такое двустишие:

 
Эй, душа, коль Бабур возжелал того света, – его не суди.
Кроме мук, что осталось на свете на этом, – сама посуди?
 

Тахир сказал, покачав головой:

– Это – правда, мирза: в сегодняшних днях наших – одна горечь! Но в месяце ведь половина дней темные, а дни другой половины – светлые. Есть еще сила в руках, на поясах у нас мечи…

– Так что же делать?

Они посмотрели друг на друга – властелин и нукер, воин и воин. И Бабур сказал за двоих:

– Надо решаться на последнее средство… Соберем все, что можно собрать, в один кулак, выберем удобный миг, попытаемся вырваться! Если дни нашей жизни не иссякли, по воле аллаха – прорвемся, если иссякли, умрем с мечами в руках!..

– Даст бог, прорвемся, повелитель!

– Пока об этом тайном замысле знает только Касымбек. Храни тайну и ты… Готовьтесь, друзья, готовьтесь.

Ночью Тахир встретился с Касымбеком. Долго вглядывались они через бойницы в расположение огней лагеря Шейбани-хана: установили, что основные силы врага сосредоточены у ворот Феруза и Чорраха, а вот за воротами Шейхзаде огни разбросаны разреженно. Надо собирать и нукеров, и коней самых сильных, надо собирать, готовиться…

7

Не суждено Бабуру пасть с мечом в руке на груду поверженных им врагом. В разгар подготовки к прорыву к нему, в комнату уединения, вошли без предупреждения мать, бабушка, а за ними – сконфуженно, боком – Касымбек.

– Внук мой и повелитель, – Эсан Давлат-бегим в последние месяцы стала совсем согбенной, и слова ее Бабур слышал будто откуда-то снизу, – Шейбани-хан прислал человека с предложением мира!

Слово «мир» прозвучало спасением. Но Шейбани-хан – спаситель, Шейбани-хан – миротворец? Бабур с недоверием посмотрел на бабушку, затем на мать. Кутлуг Нигор-ханум выглядела заплаканной и подавленной. В руках Эсан Давлат-бегим свиток со свисающей позолоченной кистью.

– Вот послание хана, – сказала бабушка и как-то особенно взглянула на бумагу, которую держала в руке.

Почему послание хана попало к Эсан Давлат-бегим? Сабур спросил:

– Кто доставил?

– Один почтенный дервиш. Из накшбендиев, старец, чьим духовным наставником был Ходжа Яхъя.

Бабур взглянул на мать:

– Вам доставил?

– Нет, – горестно покачала головой Кутлуг Нигор-ханум.

Эсан Давлат-бегим, протянув свиток Бабуру, смущенно призналась:

– Оно прислано Ханзоде-бегим.

– Совсем дивно! – Бабур взял письмо, с опаской и брезгливо осмотрел его, все еще не разворачивая свитка.

Затруднительно сказать то, что я должна сказать, – Эсан Давлат-бегим запнулась, – Но сказать надо… Шейбани-хан наслышан о красоте нашей Ханзоды. Оказывается, он страдает по ней. В его послании есть и стихотворенье об этом.

В этом году Шейбани-хану исполнилось пятьдесят лет, он давно женил сыновей, у него есть и внуки. С гневом на лице Бабур развернул свиток, и тут же взгляд его выхватил строчки:

 
Очарован тобой, от тоски по тебе умираю,
Страсть бушует во мне, я от страсти любовной сгораю.
 

Бабур швырнул послание на ковер:

– Вы забыли, как в прошлом году этот хан такими же плохими стишками прельщал Зухру-бегим, мать Султана Али-мирзы? Как можно верить посланию Шейбани?

Кутлуг Нигор-ханум тяжко вздохнула. А Эсан Давлат-бегим с видимым хладнокровием повела разговор о том, что будь другое время, так мы бы побрезговали даже и прочитать эдакое послание, но сейчас жизнь у всех висит на волоске, и что я-то, старуха, свое уже прожила, плова своего отведала вдоволь, и мне-то все равно, оставить сей бренный мир на пять дней позже или раньше, но вот вы, молодые, вы, мой повелитель, единственное дитя моего сына, свет наших очей…

Бабур возражал – то спокойно, то возбужденно гневливо, а старуха вела свое, что негоже им, молодым, всем погибать здесь и что Ханзода-бегим умнее и добрее их всех, она все поняла, она согласилась.

Бабур закричал:

– Не верю! Моя сестра, цветок красоты и обаяния, в гареме грязного старого степняка!.. Нет, нет! Это бесчестно! Этого не будет!

Вмешался Касымбек:

– Мой повелитель, мы пойдем на прорыв и прорвемся… или погибнем. Но так или иначе Шейбани-хан возьмет Самарканд – и тогда насильно он добьется своего.

Кутлуг Нигор-ханум, до тех нор едва сдерживавшая себя, горько зарыдала в ответ на вопрошающий взгляд сына:

– Куда вы пойдете? На верную смерть?.. О аллах милосердный, чем обрекать меня на эти черные дни, отнял бы мою жизнь! Ханзода-бегим – моя первая, любимая моя, наперсница души, она утешает меня в моем вдовьем одиночестве! Как мне жить без нее, о всевышний?! Как отдам свою дочь в когти врага?!

И долго еще говорила бабушка, и рыдала мать, и терзался сомнениями верный Касымбек.

– Ну, довольно, – сказал Бабур. – Я хочу поговорить с самой бегим!

Сгорая от нетерпения, ждал он сестру. А когда наконец она вошла, по выражению ее лица тотчас он понял: решилась на что-то серьезное…

Бабур, усадив сестру напротив себя, молча всматривался в лицо Ханзоды-бегим. Щеки ее запали. Губы завяли. Но большие глаза по-прежнему прекрасны, блестят, и видна в них отчаянная решимость.

– Сестра, вы согласились на предложение Шейбани-хана? Правду ли поведала мне наша бабушка?

– Что еще оставалось мне сделать?

– Знаю, знаю… мое поражение ввергло нас всех в безысходность. Но твой брат еще жив. Я не намерен сдаваться в плен, а смерть на роду одна у каждого, и ее не миновать… А если мы пробьемся, если останемся живы, вернемся за тобой. А коли дни мои уже сочтены, то хоть умру с мечом в руках… Тогда можете соглашаться… Тогда никто не скажет: «Вот какой оказался Бабур: чтобы сохранить свою жизнь, пожертвовал сестрой». Такому позору предпочитаю смерть!.. Не соглашайтесь, бегим!

Глаза Ханзоды-бегим потухли, заволоклись слезами. Как ни отважен Бабур, из окружения ему не вырваться – сил для этого нет, она знала. Да и сам он знал, и его решимость – это решимость погибнуть. Вот почему он и не зовет ее присоединиться в боевых доспехах к их отряду прорыва… Она любила отважного, чистого душой брата больше жизни своей – потому и решила, отдав себя врагу, избавить его от гибели.

Но разве скажешь ему все это столь прямо, как думаешь? Узнай он, что она догадывается о его намерении погибнуть в схватке и тем снять с себя груз личной ответственности за решение, с которым не может примириться его чистая душа, – о, тогда он любыми путями помешал бы сестре отдать себя в жертву. И тогда все они обречены, а погибни он – ей останется кинжал или яд.

– Бабурджан, не обрекайте себя на безвременную гибель из-за меня. Хватит и того, что пришлось претерпеть от Ахмада Танбала! – Ханзода вытерла слезы ладонью, заговорила быстро и горячо: – Я верю в ваше великое будущее, мой амирзода. Другие не знают, я знаю, что такие редкостные таланты рождаются в мире не часто! Берегите себя! Для великих дел! Для великих стихов! Не равняйте свою судьбу с судьбой невезучей сестры!

– Зачем так говорить, сестра моя? Все мы гости… все, – Бабур запнулся, – временщики в этом неверном, изменчивом мире! А мы с вами – дети одной матери!

– Но я родилась девочкой!.. И потом – мне уже двадцать пять, а я все еще одна. С тем, кого я полюбила, жить мне не суждено. Все надежды мои раздавлены. И нет мне счастья ни в чем. До каких же пор я буду пребывать при вас старой девой, повелитель мой? Хватит, надо и мне испытать женскую долю.

– Неужто… вы считаете возможным стать женой этого деда с внуками?..

– Я отчаялась искать, Бабурджан! Стар ли, молод, какая теперь для меня разница?

– А что вы… сказали мне тогда в Оше, помните? «Верь своему сердцу!» Разве можно обмануть себя, свое сердце, Ханзода? Как оно сможет забыть все горе, что причинил нам этот жестокий и хитрый хан Шейбани? Забыть его подлость и коварство – хотя бы в истории с Зухрой-бегим?!

Ханзода-бегим заплакала навзрыд. Бабур продолжал:

– Мы рождены одной матерью. Пусть же нас постигнет одна участь! Вы знаете: мы решили ночью пойти на прорыв. Готовьтесь пойти с нами. Может быть, мы разорвем кольцо!

Ах, как хотела бы Ханзода-бегим снова надеть мужской костюм, шлем и кольчугу полегче, и пойти вместе с братом. В самом деле, не лучше ли пасть в битве, чем тосковать в гареме старого сластолюбца? Ханзода-бегим, внезапно поддавшись этому порыву, спросила:

– Когда, когда идти?

– Сегодня ночью! – тихо и твердо ответил Бабур.

И вдруг мысль о том, что уже сегодня ночью ее брат погибнет, что прервется нить его стихов, его бесед, его любви к ней, – пронзила ее, и она закричала:

– Не сегодня! Нет, нет!

Бабур поднялся с места:

– Бегим, если вы не внемлете словам брата, подчиняйтесь приказу вашего повелителя! Пойдете с нами! А сейчас – времени достаточно – идите к себе, готовьтесь.

Ханзода-бегим поднялась с курпачи, молча приблизилась к Бабуру, приникла лицом к его груди. Так она простилась с братом.

В полночь Бабур, Касымбек, Кутлуг Нигор-ханум, Айша-бегим, Тахир с женой Робией собрались у ворот Шейхзаде. Кутлуг Нигор-ханум, Айша-бегим, еще несколько женщин сели в повозку, запряженную самыми сильными конями и поставленную в середину отряда. Ханзоды-бегим не было ни на повозке, ни среди конных.

Из расспросов выяснилось, что за час до их сборов Ханзода-бегим вместе с бабушкой направились к противоположной городской стене, к воротам Чорраха. Кутлуг Нигор-ханум, без конца плача, сиплым уже голосом рассказывала, как она уговаривала дочь не делать этого, как, наоборот, бабка настаивала на том, чтобы внучка осуществила свое намерение…

Бабур обернулся к нукерам. Взглядом отыскал Тахира:

– Скачи к воротам Чорраха! Найди Ханзоду-бегим и передай ей мой приказ. Пусть немедленно прибудет сюда! Скажи, пока она не придет, мы никуда не пойдем!

– Мой повелитель… – начал было Касымбек, но Бабур, не слушая его, прикрикнул:

– Скачи скорей, Тахир!

Нукер помчался через весь город. Искры летели из-под копыт коня на каменных мостовых. Прискакав к воротам Чорраха, он увидел, что пышно убранная повозка, в которой ехала Ханзода-бегим, окруженная конными с факелами в руках, уже миновала мост, переброшенный через ров.

Многомесячная осада ввергла в усталость и войска хана. И там все с нетерпением ожидали мира, и многие знали, что мир заключен будет сразу, если сестра Бабура станет женой хана. И Шейбани знал, что на этот раз не поступит так, как поступил с Зухрой, совсем другая женщина ехала к нему в пышной повозке. Мавераннахр лучше привязать к своему коню честной женщиной и долгожданным миром, чем новыми потоками крови… К тому же, говорят, Ханзода-бегим и впрямь сказочно красива.

Шейбани распорядился, и в честь красавицы, несшей с собой мир, загрохотали барабаны и радостно заиграли трубы. Несметное воинство Шейбани торжественно встречало Ханзоду.

Тахир увидел все это сначала через открытые ворота, потом со стены. Спустился, сел на коня – и вновь через весь город, к воротам Шейхзаде.

Звуки радости из лагеря Шейбани доносились и сюда. Бабур был не то что огорчен – потрясен случившимся. На какое-то мгновенье он даже поверил в то, что, боясь остаться старой девой, истерзанная горькими неудачами брата, Ханзода-бегим направилась к Шейбани-хану добровольно. За жизнью сытой, а может быть, и радостной.

– Нет верности в этом мире! – горько и тихо сказал Бабур самому себе и, повернув коня, приказал: – Открывайте ворота!

Их открыли осторожно. В ночной темноте почти бесшумно опустили мост через ров. Конные, пешие воины и повозка посередине осторожно перешли на другую сторону рва. Кругом таилась опасность. Казалось, что за каждым деревом их стережет смерть. Но Касымбек недаром тщательно изучал расположение ханских дозоров, он вел отряд по бездорожью, часто преодолевая овраги и арыки, перенося повозку чуть ли не на руках.