Текст книги "Читая маршала Жукова"

Автор книги: Петр Межирицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

48. С точки зрения капли

2 или 3 октября, едва донеслись слухи о немецком наступлении – это ведь интереснейший факт, что слухи так быстро донеслись из Подмосковья в деревенскую глушь! по радио не сообщали, в газетах тем паче! – из деревни Чувахлей (бывш. Горьковской области) мы двинулись в новый этап нашей эвакуации и 25 октября прибыли в Наманган, в Ферганской долине Узбекистана. Это был железнодорожный тупик, дальше ехать было некуда. Три месяца и тринадцать дней назад мне исполнилось семь лет, и за этот срок я умудрился диспропорционально. Оторванность в пути от радио и газет, ночевки в подъездах не давали следить за сводками, а дорожные лишения приглушали боль известий.

В Намангане стояла дивная средне-азиатская осень. Волна эвакуации едва коснулась города, продукты не успели вздорожать, и воспоминание о лепешках, коими на следующее утро я насыщался на базаре после вагонной голодухи, радостно по сей день. Впрочем, радости на том кончились. Уже на другой день я покрылся красной сыпью и с высокой температурой очутился в больнице. Больниц боялись, они успели прослыть дорогой в морг, но выхода не было, мы ночевали на улице. Диагноз поставили – скарлатина с корью, и с таким букетом меня положили в палату, где у другой стены стояла лишь одна кровать, а на ней лежа на спине, неподвижно умирала девочка-ровесница с воспалением легких. Она была без сознания. Девочка не стонала, и я не понимал, что она умирала, но мне не забыть ее прозрачного личика с тонкими чертами отличницы в облаке растрепанных светлых волос. Помню метание на постели у противоположной стены и наступивший зловещий покой. Засуетились няни, кровать отгородили простынями, а меня выкатили в другую палату, тоже маленькую. Мои дела были не ахти, и, с чьей-то точки зрения, я тоже умирал молча: к скарлитине с корью, от сочетания которых морщились врачи, прицепился бронхит.

Очнулся и увидел у постели мать с отцом. А ведь в больницу никого не пускали, и понял я значение этого визита лишь годы спустя. Обрадовало меня, что, в отличие от обычных посещений со скорбным стоянием под окном палаты, мама не принесла еды. От еды меня мутило. Чем-то нас кормили, кашей, чем-то еще, не помню. Врачи были – светила из городов западной части страны, но в качестве лекарств они располагали пирамидоном, стрептоцидом, сульфидином -в ограниченном количестве. И в неограниченном касторкой. Применяли и переливание крови – если было у кого ее взять. Кровь пытались взять у мамы, но от переживаний, от недоедания и слабости вены ее опали, и медсестра, как ни тыкалась, не могла набрать кровь. Подставил руку папа, сестра сразу попала в вену, и шприц наполнился кровью. Помню, как наполнялся шприц, и не понимаю, как это запечатлелось в памяти. Этому шприцу крови я обязан жизнью. Сестра ввела эту кровь мне в ягодицу. Родители ушли, а я уснул и очнулся -двое суток спустя.

Меня перевели в общую палату, где я попал в сферу забот костистого старика, Кузьмы Тимофеевича. Он был солдат Мировой и Гражданской войн. Остриженный под нулевку, как и мы все, он убедил врачей позволить ему ходить за четырехлетним внуком, с которым помещался на одной кровати. Он привык к бедности и в просторной палате чувствовал себя, словно во дворце. За мной смотрел, как за внуком, еще и разговорами занимал. Отвечать я не был расположен, но слушал благодарно и часто впадал в сон. Просыпаясь, видел сидящего на кровати Кузьму Тимофеевича, а в окне серое небо и серое здание, все в рядах темных окон. Не помню светлого дня, лишь серый фасад в больничном окне и серое небо над ним. Часами глядел я в темные окна фасада. Они для меня стали символом угрюмой осени 41-го года.

Больные дети тихи, и шумно в нашей палате не бывало, хоть нас набили туда целый детский сад. Громкоговоритель в проеме между окнами большей частью молчал, а из его бормотанья радостного не возникало.

Зима была необычна для Ферганской долины. Уже в декабре выпал мокрый снежок. Бывало, и Кузьма Тимофеевич умолкал.

И вдруг репродуктор заговорил. Не помню, что он изрек, коротко и бодро. Но музыка! Музыка парадов. Вот забылось и то, и это, но помню, что первым зазвучал "Триумфальный марш" Ипполитова-Иванова. Так пришла для меня победа под Москвой, которой значения я, конечно, не знал и о которой не думал.

Волна болезней шла с волной беженцев. Они тащились эшелонами долгие недели без мытья и гигиены. Больница была битком набита, и выздоравливающих клали по двое на кровать, валетом. Со мной положили остроносого мальчишку, очень подвижного и здорово помогавшего мне управляться с манной кашей. В конце второй декады декабря меня выписали. Пришла мама, но выписку аннулировали: на мне обнаружили сыпь и продержали еще два дня – чтобы убедиться, что это не тиф. Сыпь оказалась аллергической. Зато Кузьма Тимофеевич еще два дня накачивал меня мудростью. (Мы встречались потом и беседовали: как выкручиваться с едой, кто получил прохоронку, кто выздоровел, кто умер…) Мама взяла меня на руки, понесла, опустила, чтобы отдышаться, и я сказал, что пойду сам. И пошел. Жилье наше оказалось сырым саманным сараем с мокрым земляным полом, и нас было там пять семей. На предложение поесть, я спросил яичницу, каковая безропотно была мне предоставлена, и я съел ее быстро, так как пятнадцать пар голодных глаз созерцали мое пиршество.

В феврале мама и сестра повели меня в баню. Вода была едва теплой. Волосы мыли сперва керосином, а потом водой с хозяйственным мылом. Там же, в женском отделении, мыли и меня: отец ушел добровольцем на трудовой фронт. Из бани отправились в кино, и тогда я увидел ленту "Разгром немецких войск под Москвой".

Местное население кино не посещало. В зале нас, эвакуированных, было человек сорок. Мама и сестра по обе стороны от меня держали мои руки в своих. Мама безмолвствовала, как статуя, сестра плакала молча. Зал при победных кадрах не ликовал и охнул лишь дважды – когда показали виселицу Волоколамска и когда возникло оледеневшее в невыносимом и благороднейшем страдании лицо остриженной под мальчишку, замученной и повешенной Зои Космодемьянской.

Звуковой ряд фильма шел под "Марш защитников Москвы".

Хороши немецкие песни. Они в задорном мажоре поются с улыбкой до ушей, как знаменитая "Дойче зольдааатен унд официггген…". Русская песенная традиция минорна: "… Нам родная Москва дорога/ Нерушимой стеной, обороной стальной/ Разгромим, уничтожим врага!" Но от грозного этого минора, сопровождавшего кадры бесчеловечного уничтожения людей и скотского осквернения их вековых ценностей, вспыхнуло нечто такое, что невозможно было побороть и что подавлялось потом всю жизнь активной работой разума.

Не эвакуауция под бомбежками, не голод и дважды чудом меня миновавшая смерть, а жуткая виселица Волоколамска и рыдающие над своими покойниками женщины стали для меня подлинным началом Великой Отечественной войны советского народа против нацистских захватчиков. (Лишь недавно я узнал, что "Разгром немецких войск под Москвой" стал первым русски фильмом, удостоенным "Оскара".)

Последующее укладывалось в рамки фильма, пока я не увидел другой фильм – "Герои не умирают". Между этими двумя лентами пролегла моя биография. Со второй началось размывание ненависти к немцам, послушным своему фюреру. Ненависть обрела почву причинности и перекинулась на подлинного виновника трагедии – на гениального вождя, " правого во всем", предоставившего немцам шанс, которому трудно было противиться.

49. Гений

Немцев отбили от Москвы, и гений всех времен приободрился. Он затеял общее наступление и принялся поучать, не без задней мысли притом.

Вот пример его поучений из Директивного письма Ставки Верховного Главнокомандования. Не могу отказать себе в удовольствии привести это письмо если и не целиком, то хотя бы так, как оно цитировано Жуковым, несомненно по достоинствам ценившим сей перл тактической мысли, иначе зачем бы цитировал. (При цитировании не могу удержаться от попутного злобного комментария.)

"Для того, чтобы добиться успехов в 1942 г., необходимо, чтобы наши войска научились взламывать оборонительную линию противника на всю ее глубину и тем открыли дорогу для продвижения нашей пехоты, наших танков, нашей кавалерии. (Ведь если не добавить "нашей", эти канальи-генералы, чего доброго, подумают, что дорогу открыть надо немецким танкам, немецкой пехоте, немецкой кавалерии. – И.Сталин). У немцев имеется не одна оборонительная линия, они строят и будут иметь скоро вторую и третью оборонительные линии. Если наши войска не научатся быстро и основательно взламывать (можно и без этих слов, но – что-то тогда пропадет, не основательно получится, слова взламывать нет, а слово хорошее, значительное слово… – И.Сталин) и прорывать оборонительную линию противника, наше продвижение вперед станет невозможным…"

Затем изложены условия, которые ученик Генштаба не без усилий постиг и в меру своего постижения изложил, да еще в виде наставления.

Условие первое – это действие ударными группами.

"… Наши войска наступают обычно отдельными дивизиями или бригадами, расположенными по фронту в виде цепочки. Понятно, что такая организация наступления не может дать эффекта, так как не дает нам перевеса сил на каком-либо участке. Такое наступление обречено на провал. Наступление может дать должный эффект лишь в том случае, если мы создадим на одном из участков фронта большой перевес сил над силами противника. (Повторил ли я слово перевес? А то ведь мои тупицы-генералы не поймут моего вклада в военную науку, не поймут… Ну ничего, это я в них вколочу. – И.Сталин.) А для этого необходимо, чтобы в каждой армии, ставящей себе задачу прорыва обороны противника, была создана ударная группа в виде трех-четырех дивизий, сосредоточенных для удара на определенном участке…"

Выделено мною, конечно.

Простите, читатель, я не выдерживаю, я, автор. Переведу-ка дух. Это у меня впечатление, что маньяк вколачивает в меня азбучные истины вперемежку со своим тупоумным бредом: каждая армия! А под участками фронта разумелся весь советско-германский фронт, ибо гений затеял, не более не менее, как генеральное наступление, и в этом дроблении сил секрет скромного успеха наступления Красной Армии по красному снегу зимы 41-42 г.г. Это зимнее наступление могло стать поворотным пунктом войны при должном руководстве -до страшного лета 1942 года, до потери Крыма и Тамани, до проникновения вермахта к Туапсе и Сталинграду. Инициатива уже перешла в руки Красной Армии!

Не загадка, что немцы стали отступать. Загадка – что не побежали, как французы в 1812-м.

Да, потери начала войны не просто было возместить. Но и того, что к декабрю удалось подсобрать, при должном командовании хватило бы на большее. Есть КПД и в военном деле. Это страшнейшее из КПД – воинское, ВКПД. Оно достигается ценою жизней, в основном, молодых. С точки зрения ВКПД зима 41-42 г.г. – это позор и несчастье. Подкрепления бросались в бой с ходу, и говорить о потерях стыдно и страшно. Да и бросались не туда, куда рекомендовал Жуков (Генштаб трусливо молчал), а куда велел вождь. Рассогласованное наступление шло одновременно на всех фронтах. Вместо маневра было распыление сил. Аматор Сталин, как и аматор Гитлер, вместо ударов кулаком бил растопыренной ладонью. Но вермахт был обучен, окруженные не терялись, полевые офицеры проявляли упорство, штабные выдержку, связь поддерживалась по радио, снабжение шло по воздуху, и рубежи не оставлялись. Немцы были измотаны, голодали, мерзли и не обладали ни прежним господством в воздухе (погода и отсутствие горючего), ни на земле (отсутствие горючего и жалкое состояние техники). Но удержаться сумели.

Думаю, ясно, что гений всех времен и народов цитируется столь обильно не только убогости его стиля ради, но и убогости мысли для.

И ради его поучений пролита кровь, в озерах которой нашим войскам необходимо научиться вместо того, чтобы перед отправкой на фронт их научить! Ради этого погублен цвет РККА и похоронена советская военная мысль. Чтобы, подмяв армию, ввергнуть страну в террор, неоценимый по последствиям, а в войну потерять неизвестное число миллионов населения (по одним подсчетам 27, по другим 46…) И не опровергнуть цифру, даже если нелепа. Учет потерь не велся. Страшной правде уже тогда не смели глянуть в лицо. Но тратить не страшились.

Итак, по вождю, первое условие успеха – действие ударными группами. А второе? Второе, оказывается, "артиллерийское наступление".

" У нас нередко бросают пехоту в наступление против оборонительной линии противника без артиллерии, без какой-либо поддержки со стороны артиллерии, а потом жалуются, что пехота не идет против обороняющегося и окопавшегося противника. Понятно, что такое "наступление" не может дать желательного эффекта. Это не наступление, это преступление против Родины, против войск, вынужденных нести бесмысленные жертвы…" (Выделено мной.)

Вот как… преступление против Родины… Знала, стало быть, кошка, чье мясо ела… А ела-то еще три с половиной года с неубывающим пылом… Между прочим, во время войны Гитлера обзывали людоедом. А ведомство Геббельса -правомерно! – так же обзывало и Сталина.

"У нас нередко бросают пехоту…" Кто? Не он, упаси Бог. Кто-то, он даже не знает – кто. Разве из Кремля за всеми углядишь…

Ну, а пехота, понимаете, не идет.

Мысль человека, хоть чуть знакомого с деяниями вождя, под тяжестью этих обвинений окунается в прошлое и оказывается в году Великого Перелома, в 1930-м, и там ударяется о "перегибы" с коллективизацией. И о его же статью "Головокружение от успехов".

Конечно, крестьяне не терпели молча, когда у них отбирали то, что горбом своим, трудясь от зари до зари, скопили несколько поколений пахарей. И члены партии не все чувствовали себя уютно при выполнении задачи, названной войной против кулачества. Это и была война, но – против крестьянства. Сама быстрота операции дает представление о ее неумолимой жестокости: всего пять месяцев потребовалось на то, чтобы сделать люмпенами половину крестьян России.

Итог? Катастрофическое падение поголовья скота и лошадей, которых резали десятками тысяч. Тогда, 2 марта 1930 года, "Правда" публикует статью Сталина: бессмысленно насаждать колхозы силой, эксцессы имеют место в результате "головокружения от успехов"…

Успехи в войне в Финляндии, успехи в наступлении под Москвой, гибель сельского хозяйства России – успехи? И кто говорит-то?

Продолжим, однако. Сцепим зубы, дойдем до конца этого бесстыдного выгораживания себя и навета на свой Генштаб:

"Это означает, во-первых, что артиллерия не может ограничиться разовыми действиями в течение часа или двух часов перед наступлением, а должна наступать вместе с пехотой… пока не будет взломана оборонительная линия противника на всю ее глубину.

Это означает, во-вторых, что пехота должна наступать не после прекращения артиллерийского огня, как это имеет место при так называемой "артиллерийской подготовке", а вместе с наступлением артиллерии, под гром артиллерийского огня, под звуки артиллерийской музыки."

(Троп! Оборот речи, где слово употреблено в переносном значении. Не помню, то ли это метонимия, то ли синекдоха. Ну, как же, с гением дело имеем! Он в юности, испражняясь на Библию, за что, говорят, и выставлен был из семинарии, одновременно стишата пописывал о соловье и розе…)

"Это означает, в третьих, что артиллерия должна действовать не вразброс, а сосредоточенно, и она должна быть сосредоточена не в любом месте фронта (повторить! Ведь военные! тупицы! Ничего, я их… – И.Сталин), а в районе действия ударной группы армии, фронта, и только в этом районе (-? А другие что? оголить? А коль дерзкий враг атакует противу правил?), ибо без этого условия немыслимо артиллерийское наступление."

Глянемте, что побудило гения изобрести новый вид наступления, в коем пехота призвана роли почти и не играть. Никак доигрались с пехотой, с мальчишечками стрижеными, коим с девочками не целоваться, папами не стать… С 5 декабря 1941 года по 7 января 1942 года в ходе Московской наступательной операции безвозвратные потери Красной Армии составили 139586 человек[69].

(Точность-то! Пятьсот восемьдесят шесть… Интересно, а тех мальчиков-"подснежников" посчитали?)

За месяц побед…

До победы остается 40 месяцев. Что-то нашептывает мне, что простое произведение этих чисел даст в первом приближении официальную цифру безвозвратных военных потерь.

Но это оказалась лишь цифра убитых. А безвозвратные потери включают всех, кто не вернулся в строй. Значит, пленных тоже.

"Указания Директивного письма Ставки (вождя! – П.М.) были приняты к безусловному исполнению, – флегматично замечает маршал. – Однако я позволю себе еще раз сказать, что зимой 1942 года мы не имели реальных сил и средств, чтобы воплотить в жизнь все эти… идеи о широком наступлении. А не имея сил, войска не могли создавать необходимые ударные группировки и проводить артиллерийское наступление столь эффективно, чтобы разгромить в 1942 году такого мощного и опытного врага, как гитлеровский вермахт."

Вождь не желал видеть реальности и швырял войска в прорывы, горловины которых не мог удержать.

27 января – 1 февраля 1942 года 33-я армия генерал-лейтенанта Ефремова и кавкорпус генерала П.А.Белова брошены были в прорыв в районе Вязьмы с задачей взять город. Оба соединения были окружены. 33-я армия погибла вместе с командующим, а остатки 1-го кавкорпуса с величайшим трудом вышли к своим лишь 18 июля (!) 1942 года.

"В феврале и марте Ставка (Сталин! – П.М.) требовала усилить наступательные действия на западном направлении, но у фронтов к тому времени истощились силы и средства… Особенно плохо обстояло дело с боеприпасами… Из запланированных на первую декаду 316 вагонов не было получено ни одного… Трудно поверить, что нам проходилось устанавливать норму расхода… боеприпасов – 1-2 выстрела на орудие в сутки. И это, заметьте, в период наступления!"

Это Жуков свидетельствует, не кто-нибудь. А ты, читатель, – артиллерийское наступление… Эх-ма!

Благодаря Сталину Гитлер под Москвой избежал худшего. Быть может, наихудшего. Но поворот под Москвой все же произошел – поворот в войне. Вопреки Сталину, Московская битва окончилась благополучно хоть в стратегическом отношении. И в книге о прожитой жизни Жуков пишет о Московской битве как о самом памятном событии жизни. Еще бы! Помимо того, что произошел пусть не перелом, но поворот в войне, столицу он защитил от соединенных усилий двух главнокомандующих – вражеского и своего.

Один не желал упускать победу.

Другой не давал победить.

Жаль, не написал маршал о всей чуши, какую довелось ему выслушать из уст вождя. Уникальные были бы страницы. Нам остались лишь цифры потерь. На первом этапе операции, кое-как спланированной Жуковым и штабом фронта, безвозвратные потери составили 139586 человек при достижении существенных результатов. А в Ржевско-Вяземской операции, беспорядочно осуществленной вождем, 272320 человек сгинули с нулевым результатом (цифры официальные и приводятся лишь для сравнения, но не для веры в них).

Похоже, что ввиду сопротивления Жукова волюнтаризму вождя (тогда вместо этого термина бытовал более верный – аматорство) авторитет его в глазах Верховного утрачен был надолго – в наказание за ошибки самого Верховного. Как о члене Ставки о нем вспомнят теперь лишь тогда, когда докатятся до Волги.

Но уж водворят в Ставку до конца.

50. К вопросу о потерях

Это страшный вопрос, но он-то и побудил к написанию всей книги.

Легкое отношение к потерям традиционно для русской армии. Это на Западе армия была наемной, профессиональной и дорогостоящей. За потери приходилось расплачиваться содержанием семей, за увечья пенсиями, и капитуляция не считалась таким уж позором. Перехитрил нас противник, переиграл, не платить же за свою ошибку кровью ни в чем не повинных солдат… (А слово "солдат" -нерусское слово, оно от итальянского "сольдо", что значит – гони монету!) Посмотрите полотно Веласкеса "Сдача Бреды". Побежденный удручен, но победитель мил и галантен. Это потом настали революционные времена, а энтузиазм масс красной нефтью отапливал войну, по хлесткому выражению Цезаря Куникова, да и в о йны пошли насмерть, поскольку какие компромиссы, если война не продолжение политики другими средствами, а революционный порыв к искоренению инакомыслящих…

Но в России и до революции пушечное мясо было недорого. Мысль, что воюют не числом, а умением, экзотична и, можно сказать, иностранна для русских военачальников. "Бить врага малой кровью на его территории ", этот принцип командармов-идеалистов, выношенный ими в ужасах Гражданской войны, был необычен и подкупил даже такого знатока русской истории, как Ал.Толстой. Он воистину пророчески, еще до войны, и не без влияния этого лозунга проговорился о традиционном подходе на страницах своего "Петра":

" Ништо, людишек много! " Суворов был скуп вынужденно. Турок всегда было больше, им только выучку и можно было противопоставить. А экспедиционная армия и сама была мала, да и потери в Швейцарских Альпах возмещать куда как было не просто. При других обстоятельствах самые даровитые русские полководцы не скупились – ни Потемкин, ни Румянцев, ни даже Кутузов, стратег и дипломат. Правда, как и Жуков, за спины солдат не прятались, в отличие от великого вождя.

А безумный храбрец Скобелев? Просмотрите-ка еще разок Шипкинский цикл В.В.Верещагина. А Куропаткин?

Так не станем же требовать того, чего вообще не было в русской традиции, от Жукова. Тем паче от Жукова, руководимого Сталиным.

Впрочем, и этот злодей имеет одно оправдание. Ядовитое, как все, связаное с ним, отравителем, интриганом и убийцей, оно на сей раз объективно и уже сформулировано на страницах книги. Многократность повторения не украшает стиль, но в данном случае многократность пропорциональна кратности как потерь, так и упреков в адрес сталинских полководцев, а Жукова прежде всех. Итак, в войне, которую пришлось вести СССР, никакого иного решения в 1941 году не было. При той войне, которую Сталин навлек на страну, при условиях, в каких подставил ее под удар, не было иной тактики, как стоять насмерть фронтами ли, жидкими ли заслонами, а при малейшей концентрации войск любой ценой наносить врагу встречные удары, чтобы спутать если не план "Барбаросса", то хоть график его выполнения, иначе из авантюры план превращался в реальность.

Разумеется, при ином командовании дело до этого не дошло бы. Как и до войны. Да и случись война, даже внезапная, при ином командовании война и ее потери не могли быть таковы. Никакая внезапность не была настолько тотальна, как та, какую обрушил на страну великий вождь. Но ведь об этом вся книга…

Летом 1942 года положение изменилось, и удар в неожиданном для Сталина месте (опять! о чем особо…), не принес вермахту ожидаемого результата. Пятиться Красная Армия научилась. И вождь подучился. Хотя бы то понял, что, если удар получен, бесцельно рычать " Ни шагу назад!", ибо это и есть желание врага. Войсками надо маневрировать, отводить их на новый рубеж, а врага ставить перед нуждой в новой концентрации и новом ударе – пока не удастся стать в такую оборону, при которой у врага уже и удара не получится.

Но оправдание вождя (с приведенными оговорками) правомерно лишь до завершения Сталинградской битвы. Беспощадная трата людских жизней после достижения перелома в войне ничего не имеет общего с выживанием страны, но прямо связана с мечтами вождя о власти над Европой и миром.

***

Не было в Великой Отечественной войне ни одной успешной операции фронтового масштаба, в которой не создано было навальное превосходство в живой силе и технике. Так было под Москвой и Сталинградом, так было на Курской дуге, где лишь глубоко эшелонированная оборона помогла устоять против таранного удара вермахта, а обилие резервов сломило его упорство. Немецкие цифры пока остаются наиболее надежным источником статистики советских потерь. Поэтому об потерях оборонительного периода войны можно говорить с б о льшей уверенностью, чем о потерях в годы побед[70]. В первом случае потери считали немцы, во втором свои. Для примера сопоставим хотя бы данные потерь несравненного по доблести, проявленной обеими сторонами, встречного танкового сражения 12 июля 1943 года у Прохоровки. В пыли, поднятой танковой армадой, при нулевой видимости авиация бездействовала, управление стало невозможно, и сражение распалось на поединки. Ярость достигла безумия, русские шли на таран, и у немцев не хватило сил. Советская ститистика численное превосходство при Прохоровке признала, но соотношение потерь исказила. Сражение было выиграно, но что советские потери были почти вдвое выше немецких ясно стало лишь из немецких источников.

Это сражение – хорошая модель навальной сталинской тактики.

Другие тенденции подавлялись.

Одного из советских полководцев я уже помянул – маршала Федора Ивановича Толбухина, да будет ему пухом родная земля. Больной диабетом, он дни и ночи просиживал над операциями и руководил ими, не считаясь с самочувствием. Тяжело переживал потери. Командующие фронтами все так или иначе противились ранним срокам операций. Толбухин, такой мягкий, в этом был неумолим. Предусматривал возможное. Старался и невозможное предусмотреть. Он первый применил двойную и даже тройную артподготовку и ложные атаки, чтобы выявить и сразу же подавить огневые точки врага. В результате терял меньше других и последним из комфронтов стал маршалом. А Героем и вовсе посмертно, к двадцатилетию Победы.

Успешный командир Красной Армии – безжалостный командир. И не только на уровне комфронта.

Исключения были редки. Командиры военной выучки, щадившие людей, большей частью вышли из запаса. Образование, как бы то ни было, не лишне для основ гуманизма, отличных от основ ленинизма.

Хорошо знакомый мне пример – Цезарь Куников. От поста заместителя наркома боеприпасов он отбился назначением командиром отряда водного заграждения. Отряд водного заграждения – это заградотряд. Его забота -хватать отступающих, пеших или плывущих, и стрелять. Это карательный отряд. Куникову оказано было высшее доверие, но он не оправдал его и превратил отряд в боевой. Он весьма формально выполнил приказ о занятии рубежа второго эшелона на восточном берегу Днепра в районе Запорожья, тогда как немцы уже захватили берег. После головоломных приключений в безлунную ночь отряд бронекатеров на автомашинах с выключенными фарами совершил шестидесятикилометровый марш, не потеряв ни единого человека и выведя с собой другой заблудившийся отряд, кстати, боевой. Жестокий экзамен Халхин-Гола сдал не нюхавший пороху штатский, кабинетный чиновник, даже и не строевой командир, политрук, тем доказав полноправность жуковского экзамена и, технически говоря, корректность его требований. Простая истина: командир обязан знать свое дело и думать. Именно поэтому, если не погибали в первом же бою, успешнее действовали моряки. Лучше подготовленные в общеобразовательном отношении, не считая себя компетентными и не зная шаблонов, они тщательнее продумывали ситуации. Еще и тем страшна была морпехота, что состояла из команд, спаянных на судах годами службы. Ценность каждой жизни в таких коллективах выше, взаимовыручка надежнее. Это помимо того, что на флот и нынче берут самых-самых…

Но слали на смерть и таких. Война! Триста спартанцев царя Леонида в Фермопильском ущелье разве не были оправданной жертвой? – Но не надо же крокодильих слез.

В критические для Ленинграда дни 1941 года в тыл вражеских войск у Петергофа высажен был морской десантный отряд с целью содействовать приморской группе в проведении операции. То есть, послали для отвлечения врага, без надежды снять десант с места, где его уже при высадке обнаружили. И неприятно читать у маршала следующий текст:

"Увлекшись первыми успехами, моряки преследовали бегущего противника, но к утру сами оказались отрезанными от моря. Большинство из них пало смертью храбрых. Не вернулся и командир героического десанта полковник Андрей Трофимович Ворожилов."

Увлекшись первыми успехами… оказались отрезаны от моря… Дескать, сами виноваты. Словно численность десанта была такой, что и немца гнать он мог, и коридор к морю удерживать…

Моряки не преследовали бы противника, если бы боевая задача была иной. Но задача была – гнать! И они гнали, отрываясь от моря, зная, на что идут. Война!

И маршал это знал. Не зря, прибыв в Ленинград, пообещал вождю навести порядок, не останавливаясь ни перед чем. И навел. Война! Вот только слов таких не надо. В том, что против одного немецкого солдата уложено пять советских, основная вина не его. И слова об увлечении успехами вряд ли его. Жуков понимал неизбежность потерь, да еще в такой войне. Но редакторам велено было подыскивать оправдания и щадить чувства современников, шокированных войной. Это еще было свежо…

Все же вернемся к Жукову и обвинениям в жестокости. Мало кто винит его в потерях в оборонительный период войны, зато как ополчаются на маршала за наступательный! О том, что Жуков не западного покроя полководец, уже сказано. Но вот какая вещь. На конференции, посвященной столетию со дня рождения маршала и состоявшейся в Российском посольстве в Вашингтоне 25 ноября 1996 года, один американский историк задал ядовитый вопрос о советских методах наступления на минные поля. И тут как-то сам собой встал вопрос о том, кого из союзнических генералов Второй Мировой войны можно причислить к великим полководцам в традиционном смысле слова ("Great captains", – выразился об этом председательствовавший на торжестве посол Эйзенхауэр, сын генерала Дуайта Эйзенхауэра). В зале были противники маршала, но и они остереглись возразить против того, что один лишь Жуков может претендовать на это звание. Пылко вскочили не говорившие по-английски ветераны: "Да вы знаете, чего больше всего ждал солдат? Кухни? Бани? Шиш, наступления! Жукова ждали! Где Жуков, тма наступление!" Историку пришлось скромно ретироаться.

Но, как Бог не в состоянии проследить за судьбами праведников своих, так и Жуков не мог проследить за судьбой рядовых своих. Ни даже за действиями командиров соединений и частей. Их слишком много, их готовят годами, учат понимать команду или совет с полуслова. И даже эти полслова в решающие часы наступления невозможно сказать каждому командиру, ибо нельзя увидеть обстановку на его участке. А если говорить эти полслова, они сложатся в часы, катастрофически потерянные для операции. Время боя – не время наставлений и поучений. Командующий планирует операцию в целом и координирует ее выполнение. Задача ставится командирам, и они держат всю картину в уме – хорошие командиры: к такому-то моменту войска обязаны выйти на нужный рубеж. Это императив, это надо выполнить, не то возникнет невыгодная конфигурация фронта, противник контратакует, используя разрывы между наступающими, и тогда потери будут страшнее и будут напрасны. Еще командующий еомандует резервами, держит до последней крайности и бросает туда, где отставание войск опасно. А это оибо укрепрайоны, либо участки, на которых войсками командуют некомпетентные командиры. Там-то и случаются самые большие потери.