Текст книги "Читая маршала Жукова"

Автор книги: Петр Межирицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

8. Интерлюдия. О чистке…

… в Красной Армии в мемуарах маршала сказано с достойной горечью:

"Из старых военных специалистов (в армии.– П.М.) остались лишь люди, проверенные жизнью, преданные Советской власти. К 1937 году рабочие и крестьяне составляли более 70 процентов комсостава, более половины командиров были коммунисты и комсомольцы… Тем более противоестественными, совершенно не отвечавшими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные, в нарушение социалистической законности, массовые аресты, имевшие место в армии в тот год."

Надо отметить, что фразеология подобных мест жуковских мемуаров несомненно продиктована автору и просто-напросто уводит в сторону от того, что предстоит разобрать и высказать историкам. В какой-то мере эти слова суммируют личное отношение Жукова к массовым репрессиям. В свое время они звучали здраво и всех удовлетворяли. Никто, кроме зарубежных историков и советских диссидентов, не знал, что старые специалисты были так же честны, как и новые, и не искал объяснения беспрецедентному даже по масштабам восточных сатрапий уничтожению комсостава. Между тем, фразы Жукова неверны буквально в каждом слове, от начала до конца. Частично ввиду низкого уровня цензурной планки на время публикации мемуаров. Шестидесятые… Частично ввиду того, что ожесточенный спор о причине истребления комсостава РККА почему-то длится до сих пор, и последнее слово сказано будет лишь тогда, когда общепризнанно станет, что это был первый и неизбежный шаг Сталина в истреблении потенциальной оппозиции, то есть лучших людей страны. На это нельзя решиться, не раздавив сперва армию, ибо она как раз и осталась главным оппозиционером и на уничтожение цвета нации могла ответить военным переворотом. Вот если начать с армии, то дальше можно двигаться безопасно.

Но признать это потомкам, видимо. куда труднее, чем Сталину решиться на это.

"… противоестественными, не отвечавшими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные, в нарушения социалистической законности, массовые аресты…"

(Совершенно не отвечают ни характеру маршала, ни его лексике заглаженные фразы писавшего за него всю эту беллетристику журналиста…)

Да нет, отнюдь не противоестественными, вполне отвечавшими и существу строя – диктатуре пролетариата (что за нелепый термин! как мы, современники, могли сносить это столько лет? и называть правление сытых партийных бонз диктатурой пролетариата?) – и конкретной обстановке в стране, режиму личной диктатуры Сталина. Диктатура на диктатуре.

Необоснованные?

Ну, здесь отсчет идет от нравственной базы, от того, на какую точку зрения стать. Если на вдолбленное нам "раньше думай о Родине, а потом о себе", то, конечно же, необоснованные, ибо тогда вождь и отец должен был думать о цене так называемых достижений, о миллионах затравленных и уморенных голодом, об убитых в чистках, а затем в проигранной и великой кровью наново выигрываемой войне.

Если же руководствоваться нравственностью тирана, то более чем обоснованные: ведь мерзавцы-командармы ради спасения никому не нужных трудящихся масс могут при благоприятных для них обстоятельствах посягнуть на его священную жизнь.

Было ли это исключено? В войну с таким-то началом перемена власти была естественна. (Впоследствии это едва не произошло… Думаю, не произошло к счастью. Слишком поздно.) В трудный для страны час на смену просчитавшимся политикам приходят их оппоненты, предвидевшие такой поворот событий.

Но оппонентов же уничтожили! Истребили поголовно.

Акад. О.Сувениров закончил свою книгу патетическим призывом: "Берегите армию!" Это верно, но это частность. О чистках следовало бы сказать:

"Берегите оппозицию! Она ваш последний шанс при чрезвычайных обстоятельствах!" При живых командармах не могло быть сцены в Кремле 22 июня 1941 года, едва выяснились размеры катастрофы. Вождь не закатил бы истерику, пожалеть его было бы некому. Не залег бы на дно на критическую неделю начала. Командармы предвидели немецкую угрозу и готовились к ней. И так ли невероятно, что, отчаявшись переизбрать несменяемого вождя, ставшего уже и мудрым, и великим, и росшего как поганый гриб изо дня в день в ливнепаде славословий, лучшие военные, именно те, которых он уничтожил первыми, готовы были пойти на переворот? Не следует так уж плохо думать о всем руководстве СССР, были и в нем разумные и смелые люди. Поскольку разумных из партаппарата к 37-му году уже вычистили, пересажали и перестреляли, оставались они лишь в неполитических институтах армии и хозяйственной администрации.

Другое дело – были ли у них шансы на успех. При обычных обстоятельствах – нет, не было. Всепроникающий аппарат НКВД-ОГПУ держал всех под колпаком. Это было ясно, и это являлось одним из сдерживающих соображений. Оппозиция вождю вела к смещению с должности, а командармы слишком хорошо знали тех, кто дышит им в затылок.

Такая же проблема встала тогда и перед немецкими генералами из прусской аристократии. Уйдешь в отставку, а на смену придут молодчики из штурмовиков – без знаний, без моральных уз, без кодекса чести, и будет еще хуже.

И немецкие генералы, и командармы РККА слишком поздно поняли, что хуже быть уже не может, и история при всем сочувствии не найдет им оправдания.

Немецким генералам следовало уйти в отставку.

Командармам вмешаться во внутренние дела страны.

Немцы все же стали объединяться, нерешительно и вяло, хотя по составу были куда как однородны. Они, связанные узами родства и дружбы родителей, дедов и прадедов, были вполне уверены в партнерах, почему так долго и оставалось тайной их намерение. Но и им для осуществления покушения понадобилось более трех лет, безнадежность ситуации и твердая нравственная позиция. Вдохновитель заговора генерал Хениг фон Тресков будучи спрошен фон Штауффенбергом о том, имеет ли покушение смысл теперь, когда союзники уже во Франции и скорее всего откажутся вступать в переговоры с любым германским правительством, ответил: "Покушение необходимо, притом возможно скорее. Берлинская акция (попытка захвата власти. – П.М.) должна состояться, даже если будет безуспешна. Смысл сейчас не в том, достигнет ли заговор практической цели, а в том, чтобы перед лицом мира и истории доказать, что германское сопротивление готово поставить все на кон. Остальное по сравнению с этим пустяки".

Увы, до столь высокой ноты руководство РККА не дотянуло. Лучшие из командармов оказались способны лишь на пассивное самопожертвование. Тезис о том, что СССР в 1937-ом еще не был доведен до такого отчаяния, как Германия в 1944-м, не убедителен: удушение крестьянства уже состоялось, а уничтожение лучших людей в политике шло полным ходом.

Лидеры РККА не решились вмешаться в политическую жизнь страны по многим причинам. Перечислить их можно уже здесь.

Первая – толчея на служебной лестнице. Подробнее об этом позднее, а пока ограничусь цитатой из книги Дж. Эриксона "Путь к Сталинграду". Говоря о тех, кто стал руководить армией после ликвидации командармов, он отмечает, что "… им не хватало той способности проникновения в вероятные формы современной мобильной войны, которыми так были озабочены уничтоженные командармы; им не хватало даже простого интеллектуального любопытства, потому что они чужды были интеллекту, все вместе и каждый в отдельности. Они громоздили лозунги, ничего не понимая в принципах; прикрывались статистикой огневой мощи без какого-либо постижения возможностей оружия, созданного их же собственными конструкторами; были воинственными щеголями без понимания профессионализма, необходимого военной службе."

Вторая причина сформулирована в книге В.Рапопорта и Ю.Геллера "Измена Родине": лучшие из командармов РККА были большевики. Большевизм таких людей, как Гамарник и Якир, "… не был ни напускным, ни вынужденным, как у многих кадровых военных. Якир свято верил в партийные идеалы. Для него интересы партии, дело построения социализма всегда стояли… впереди личных и профессиональных соображений. В этой идейной заряженности, соединенной с альтруизмом, отсутствием карьерного честолюбия и глубокой порядочностью, следует искать источник силы и величия Якира."

Вот кто противостоял Сталину. К сожалению, в армии эти идеалисты занимали слишком высокое положение и были ее кумирами. Без их зова ни подчиненные, ни даже равные им по званию и должности товарищи по службе ничего серьезного предпринять не могли.

Третья причина была в том, что, когда стали хватать военных и время действовать все же пришло, Сталин уже так вбил свое имя в бедные мыслью мозги вычищенного и до предела вымуштрованного населения, что попытка его смещения могла обернуться борьбой, и перед идеалистами становился вопрос, которым генсек и его подручные не задавались никогда: "Опять кровь на улицах?"

Самая банальная, заставившая командармов признать несуществующую вину и позволившая генсеку расправиться с ними: тревога за семьи и нежелание подвергаться пыткам. Якир просто обменял свою жизнь на жизнь жены и сына и, видимо, нашел способ заставить Сталина – против обыкновения – выполнить на сей раз обещание.

Подробному разбору причин должно все же предшествовать изложение фактов и сравнительный анализ методов Гитлера и Сталина. Но закончить главу надо ссылкой на Жукова. Как-никак, он был выучеником убиенных. Даже если бы их вклад в оборону страны ограничился воспитанием одного только Жукова, то и тогда они заслуживают пьедестала. Но в стране, где памятники ставят литературным героям, не помнят героев подлинных.

Итак, то, что действительно написал Жуков, вернее, то, что он надиктовал, опубликовано лишь в 10-м издании его мемуаров, уже после падения империи. Эта многостраничная вставка содержит и тот эпизод, в котором коса мелькнула над головой самого Жукова. Если он уцелел, то не потому что не был виновен. Вайнер и Горячев тоже были не виновны.

"В вооруженных силах было арестовано большинство командующих войсками округов и флотов, членов военных советов, командиров корпусов, командиров и комиссаров соединений и частей… В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял, люди стали бояться друг друга, избегать встреч и каких-либо разговоров, а если нужно было – старались говорить в присутствии третьих лиц-свидетелей. Развернулась небывалая клеветническая эпидемия. (Подчеркнуто мной. – П.М.) Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха быть заподозренным в нелояльности. И эта жуткая обстановка продолжала накаляться".

Комментарии излишни, и кусок из 10-го издания мемуаров приведен вот для чего:

Во-первых, чтобы обратить внимание читателя на не свойственный маршалу, но несомненно принадлежащий ему эпитет "жуткая", примененный дважды в коротком абзаце и нигде не встречающийся в мемуарах, даже если речь идет о войне.

Во-вторых, чтобы дать понять одну из причин, по которым Жуков уцелел в чистке. Он вовремя понял, что надо запереть язык за зубами. (Вторая заключалась все-таки в личном мужестве и неистовом желании жить: он яростно и умело защищался, когда коса занеслась над его головой).

В-третьих, чтобы лишний раз показать, как отличается подлинное мнение Жукова от того, что было дозволено к публикации. А ведь подобным образом редактировалось не только то, что писалось, но и то, что мыслилось.

9. Чудесная своевременность. Факты

Когда открылся доступ к архивам, новые историки сделали три вещи.

Первая – документы стали фальсифицировать, сокращая и даже дополняя их, но не переставая ссылаться при этом на номера папок хранения. Вторая -вождя в 41-м наделили гением предусмотрительности и поставили в позу подготовки удара. Не успел, дескать. Третья – гипотезу заговора определили в факт.

Поддавшись якобы документированным публикациям новых в желтой прессе, я и сам в первом издании этой книги обронил слово "заговор". Новым историкам хотелось верить в заговор, чтобы оправдать расправу Сталина с РККА. Мне хотелось верить в заговор, чтобы наделить командармов высоким порывом и хотя бы тем утешаться, что, злоумышляя против оседлавшего страну тирана, погибли они не зря.

Увы, факты не дают этого сделать.

Каковы же факты?

К сожалению, краеугольная в теме убийства РККА книга В.Рапопорта и Ю.Геллера "Измена Родине" попала мне в руки уже после публикации первого издания моей книги. Привлечение этих российских историков начну банально, с цитирования:

"РККА середины 30-х годов была великолепная, первоклассная армия. Лучшая в отечественной истории. На ту пору самая передовая армия Европы и, безусловно, самая думающая… Пусть ею, нередко беззастенчиво, пользовались политики, но все равно РККА больше любого другого института (тогдашнего СССР. – П.М.) несла в себе революционный дух: освобождение от вековых оков рабства, косности и невежества, стремление к безграничному совершенствованию, неудержимый оптимизм… В армии выросло новое поколение военных интеллигентов, которые брались за задачи высшей трудности и многие из них решали блестяще. Невозможно представить, чтобы РККА отдала Гитлеру половину страны".

До чистки не было в мире охотников противостоять РККА. Это факт, подтвержденный как историей, так и военными атташе великих держав, наблюдавшими маневры 1935-1936 г.г.

Напряжение висело в воздухе, и мирный статус Европы не обманывал командармов. Сподвижник Якира, писатель, командир одного из первых тяжелых дивизионов, чудом уцелевший лагерник, комбриг Илья Дубинский, которому вернули полковничье звание вместо генеральского, оставил пересказ выступления командарма перед бойцами округа: цель маневров – устрашение агрессора, выигрыш мира еще на два-три года. Время, нужное для перевооружения армии.

Потому-то и выкладывал Якир перед ошеломленными наблюдателями новые и новые козыри, у него еще много имелось про запас того, что он держал в секрете, как то подводные переправы, осуществлявшиеся не только пехотой, но и танками (чего новые не могут не знать, но предпочитают помалкивать, дабы не пробуждать воспоминаний о кровью орошенных речных плацдармах Великой Отечественной). Так что, демонстрируя новшества, Якир не блефовал, когда с хорошо разыгранным простодушием сокрушался, что не все успел показать. Запугать, выиграть время и войти в такую форму, когда пугать уже не нужно будет, сами испугаются.

Времени было в обрез, но еще хватало.

А вот будущего и вовсе не было.

***

Говорят, доброе начало полдела откачало. Но дело так страшно, тема так болезненна, и нет чувства, будто что-то откачано. Фактов много, и все просятся на первое место.

Вот был такой человек – Яков Охотников…

Начнем все же не с него.

5 июля 1936 года был арестован комдив Дмитрий Шмидт (Давид Аронович Гутман), личность легендарная, начдив-2 корпуса Червонного казачества, затем, последовательно, начдив-7 (и в этом качестве командир Жукова, командовавшего у него полком. "Умница", – отзывается маршал о своем командире), Дикой дивизии горцев, а при аресте командир единственной тогда в Красной армии тяжелой танковой бригады. (На его-то место и назначен был И.В.Дубинский.) Гутман-Шмидт был человек той храбрости, какая изумляла даже видавших виды рубак Гражданской. Исключение Троцкого из партии в 1927 году привело его в бешенство. Он тогда командовал дивизией горцев и приехал на съезд, одетый в форму своей дивизии, в черкесске с газырями. В перерыве между заседаниями он отыскал Сталина и с жестом, словно доставал из воображаемых ножен саблю, сказал: "Смотри, Коба, уши отрежу!" Сталин побелел и – смолчал.

Наивные люди, они думали его образумить…

Но все началось задолго до этого…

История – это поиск причинно-следственных связей. А излагать придется чудеса. Да не просто чудеса, а сплошным потоком. Или, если ссылка на чудеса не пройдет, то работа будет задана целому поколению историков. И даже не одному поколению.

Основной источник радости любого тирана – уход из жизни неугодных. В 20-х годах подобравшегося к власти гнилозубого человечка судьба стала одаривать такими именно подарками.

Первое чудо произошло в Тифлисе июльским днем 1922 г. Сорокалетний велосипедист Симон Тер-Петросян[12], известный также по кличке Камо, попал под автомобиль, их в тогдашнем Тифлисе с десяток было, да так удачно, сразу насмерть. Очень он много знал о новом генсеке, много, как никто. Вместе Тифлисский банк брали, первое мокрое дело вождя. Знал о связях с охранкой. И, зная так много, оплошал. А ведь подлинный был супермен, террорист, тренирован, как спецназовец, в туза стрелял, всегда готов к засадам, к отпору. Уму непостижимо. Такой подарок, уж такой подарок… Утверждают, что генсек в это время был в Тифлисе. Впрочем, так ли уж это необходимо? Разве что на встречу вызвать и точно знать, когда будет идти-ехать и где.

Второй подарок был Эфраим Склянский, по должности зам. председателя РВС республики, начальник Штаба РККА. По профессии военный врач. По одаренности военный гений. Вся его канцелярия находилась в его голове. Он в Революционно-Военном Совете один выполнял всю работу по координации действий фронтов Гражданской войны. В 1924-м убрали из РВС его председателя Троцкого, а с ним и Склянского. Прожил 33 года и утонул летом 1925-го в Пеннсильвании во время служебной командировки. Чудо. Ушел серьезный претендент. Так что, если вдруг, не приведи, конечно, бог, случись что с Фрунзе, хоть и неловко, но все же можно толкать на пост Главвоенмора своего карманного Клима Ворошилова.

Вот бы выяснить, чьей волей понесло Склянского в такую даль… Зачем? Умел он плавать? Кто был назначен в спутники? Кто потащил его купаться? Кто утопил?

А ведь на эти вопросы еще можно ответить…

Склянский простился с жизнью 27 августа 1925 года. Спустя два месяца без двух дней за ним последовал Фрунзе, Главвоенмор. Как он не хотел идти на эту операцию[13]…

Путь креатуре Сталина расчищался грубо, заметно.

6 ноября 1925 года Ворошилов стал Главвоенмором после ожесточенного торга. Умение торговаться всегда было сильной стороной Сталина. Прошел кандидат, ничтожность которого устраивала обе стороны. (Генсек тогда еще не был всесилен.)

Подарок. И факт. И какой!

Как армии было видеть это и терпеть?

(Втискиваю несовместимое по масштабу, но своевременное: 6 августа 1925 года убит своим адъютантом командир дислоцированного на Украине 2-го кавкопуса Григорий Котовский, человек-легенда, Робин Гуд юга России, соратник Якира по героическому походу Южной группы войск. Рука этого храбреца была легка на подъем, а череда странных смертей в РККА начинается именно его убийством. Из ревности. Не чудо, но крайне своевременное нечудо. Неприручаемый был тип, со страстью к справедливости, не исключавшей и персонального террора.)

Третьим чудом стал Феликс Дзержинский. Ну, не он сам, а смерть его, очень своевременная. Этот человек был принципиален, потому опасен. И вдруг умер, надо же случиться. 20 июля 1926 года. Под сей столп партии Сталину было не подкопаться, разве убить. Конечно, он сделал бы и это, но Дзержинский вдруг возьми да и умри сам. Чудо!

В книге Геллера и Раппопорта об обстоятельствах его смерти сказано следующее: "Согласно объявленному диагнозу, он умер от разрыва сердца прямо на заседании ЦК, в ходе которого дважды вступал в яростный спор с Каменевым и Пятаковым. При знакомстве с текстами речей вызывает удивление незначительность предмета дискуссии. Казалось бы, тяжело больному человеку не было необходимости повторно брать слово по столь ординарному поводу. Рассказывают, что Сталин намеренно подливал масла в огонь, чтобы затянуть заседание. Наконец, Дзержинский рухнул на глазах боевых соратников…"

Вот подарок так подарок…

Мы никогда не узнаем подоплеки случайностей в списке, который радовал генсека еще до начала массового террора. Список продлился гибелью в авиакатастрофе еще одного друга справедливости – комкора Яна Фабрициуса (четыре ордена Красного Знамени за Гражданскую войну, но несколько сдержаннее Котовского). Эта катастрофа летом 1929-го не была ли репетицией катастрофы самолета с работниками Штаба РККА? А убийство из ревности потенциального террориста Котовского не репетицией ли убийства Кирова было? И сколько незамеченных устранений потенциальных мстителей на уровне ниже Котовского предшествовало устранению Фрунзе?

Иной подумает: автор нагнетает события сенсационности ради. Это не так. Ненависть к Сталину не заслоняет автору глаз, он вполне понимает, что некоторые из происшедших событий были случайны. Но такое обилие случайностей не случайно. Эта книга не что иное, как завещание старшего молодым коллегам, которые к тому же, может статься, будут удачливее и получат доступ к письмам или документам, подтверждающим или опровергающим подозрения.

Обилие сталинских удач побуждает сомневаться даже в естественности смерти Свердлова. Противник необоримый, Свердлов знал Сталина, как никто, еще по Туруханской ссылке. Ссыльные в унынии и бездеятельности делаются разговорчивы и прозрачны, и Сталин так раскрылся, что Свердлов до конца жизни его не замечал.

Как терпела армия Ворошилова?

А как стерпела почти открытое убийство популярного Фрунзе? После революционного кровопускания руки не тянулись к оружию, дела хотелось решать парламентскими путями.

И все же 7 ноября 1927 года, в день 10-летия Октября, что-то произошло. Прямо на трибуне мавзолея. В этот день ожидалась параллельная демонстрация троцкистов, и жизни вождей, помимо чекистов, должны были охранять слушатели военных академий. Так объясняют Раппопорт и Геллер.

Кем было принято такое решение? Сталиным? ЧК? Академиями? Путаница при параллельном исполнении обязанностей чревата неожиданностями.

Вот как описано все это в книге Рапопорта и Геллера, трактующих происшедшее как недоразумение.

Утром 7 ноября 1927 года начальник академии им. Фрунзе Р.П.Эйдеман (одна из восьми жертв процесса командармов) вручил слушателям академии спецпропуска. Запомним имена героев: Яков Охотников (вот это имя!), Владимир Петенко, Аркадий Геллер. На территорию Кремля они прошли спокойно, но у калитки туннеля, ведущего на трибуну, стоял телохранитель-грузин, там пропуска академии силы уже не имели. Парни отшвырнули телохранителя и выскочили на трибуну. Охрана кинулась на них.

Отличное начало для подлинного дела. Но…

"Вырвавшийся Охотников подскочил к Сталину, которого счел виновником всей этой провокационной неразберихи (Правильно! Но какой именно?.. – П.М.) и кулаком (Ну вот, нашел чем… – П.М.) ударил его по затылку. В последнее мгновенье (перед чем?) телохранитель выставил нож – стрелять было нельзя -и ранил Охотникова в руку. Вмешательство присутствовавших военных погасило вспышку".

Жаль.

В эссе "Апология Якира", опубликованном в 1999 г. в нью-йоркской "Интересной газете", этот поступок молодых командиров я интерпретировал как покушение. Теперь так не думаю. Но, даже будь это покушение, как ни трагичен был для страны и народа срыв его, описание сцены нельзя читать без смеха. Стоит лишь представить ситуацию до этого удара кулаком по шее вождя, предмета столь рьяной, совместной с чекистами, охраны, от агрессивного появления на трибуне деревянного тогда мавзолея трех командиров, по дороге сломавших калитку, перелезать друг за другом было долго, могли помешать добраться до любимого вождя, а уж так хотелось, он зарезал их слишком независимого наркома и далекий Пишпек назвал его именем, это у вождя потом стало забавой – называть города именами устраненных, дабы новости с мест тоже звучали победами: Котовск, Ленинград, Свердловск, Фрунзе, Дзержинск и Днепродзержинск, покорный, но неуместно популярный Киров (Кировоград, Кировобад, Кировакан, Кировск…), Куйбышев, Орджоникидзе…

Описание Рапопорта и Геллера комично тем, что исходит из концепции рьяных служак. Если так, то – да, чрезмерное усердие, и субъект сугубой охраны, на который пылинке не дозволено упасть, получает подзатыльник. Но уже ходит из рук в руки повесть Пильняка. Имена не названы, но так все прозрачно. Несомненно физическое устранение Фрунзе, в академии имени которого учатся молодые командиры. И они достигли цели. Так не кулаками же! И шашками на трибуне не развернешься…

Без пистолетов в руках – значит, не покушение. Парни действовали как любители. Их начальник комкор Эйдеман тоже. Не обсуждали? Избегали слов? Единомышленники понимают друг друга без слов? Вот так и поняли.

Никто из этих, с позволения сказать, тираноубийц, не был близок Сталину. Охотников и вовсе был человеком Якира, помощником по героическому походу 45-й дивизии. Они и лично были близки.

Ну и что, причастен Якир? Где доказательства?

Впрочем, Сталину не нужны были доказательства. Ему хватало подозрений. Доказательств, когда надо, он добивался признаниями вины.

Впечатление такое, словно вождя решили пугнуть. Пугнуть уголовника, какая неосторожность… Кто? Вряд ли Якир. Он был умница, реалист. Участвуй он в обсуждении, он предложил бы идти до конца. И нашел бы средства.

А ведь до убийства Фрунзе военные вообще не шли дальше снисходительного презрения к Сосо в том кругу, где таланты вождя котировались по подлинной их стоимости. И, хоть после устранения Фрунзе прошло уже два года, акция молодых командиров, сторонников Троцкого в качестве альтернативы Сталину (тут надо вспомнить о не так давно зачитанном на съезде завещании Ленина), была скорее всего предприятием келейным и осуществлялась в уверенности, что за это хулиганство их, если и будут судить, то не сурово. Сталин не всесилен, а за ними – армия.

Не подумали они о том, что будет, если за ними не станет армии. Такое в двадцатые и впрямь трудно было предположить.

Словом, лицо вождя не так еще было отчетливо, а Якир не был троцкистом, как Охотников и Шмидт. Он был, если можно так выразиться, гамарниковцем, то есть человеком идеи, а не личности. Он сознавал недостатки всех лидеров и не желал нового тура борьбы за власть, так как революционный опыт убеждал, что в России достижение политических целей, даже не вполне отчетливых, не считается с кровью. И потом, тогда он еще верил в коллегиальность.

А вождь почуял дуновение смерти столь отчетливо, что с ним в тот же день, 7 ноября, произошел психический срыв. Второй такой срыв произошел 22 июня 1941 года.

Лечить первый вызваны были два медицинских светила страны – Юдин и Бехтерев. Диагноз Бехтерева – паранойя – стоил ему жизни[14].

Второй срыв вождя лечила своей кровью вся страна.