Текст книги "Читая маршала Жукова"

Автор книги: Петр Межирицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

35. Краткое правление Наркомата Обороны

Выше мельком сказано было, что Жуков уже в полдень 22 июня послан был представителем Cтавки на Юго-Западный фронт и сделал там все возможное. 26 июня он был отозван обратно. Что же он успел за каких-то четыре дня?

О, успел он много. Успел вбить в головы штабистов тактику действий против уступающего в численности, но превосходящего мастерством врага, высокомобильного, господствующего в воздухе, владеющего инициативой и целеустремленно рвущегося к жизненным центрам страны в условиях полной ке неготовности к обороне.

В описании оборонительные меры Жукова примитивны: контратаковать во всех точках нанесения ударов, вырывать инициативу любой ценой, не останавливаясь перед потерями и даже не ожидая полной концентрации войск, предназначенных для контрудара, так как при господстве авиации противника это все равно неосуществимо. Атаковать, атаковать, атаковать! Атаковать непрерывно, срывая график взаимодействия вермахта, – и ни в коем случае не позволять ему вклинения и обхода. При такой опасности отводить войска на ближайший и пригодный для обороны рубеж и с него атаковать снова, пресекая любые движения вермахта, стараясь охватить его стрелы, как ни слабы кажутся усилия.

Можно лишь пытаться представить и сложность выполнения этого простого наставления, и то, на какие потери обречены были войска при таком способе действий против германской военной машины. А потери от одних лишь действий люфтваффе на этапе концентрации войск для контрудара? Зато ничего подобного Белостокскому и Минскому котлам не было на Юго-Западном фронте, и это несомненная заслуга и Жукова, и командования фронта. Войска хоть как-то маневрировали. А потери – ну, на такие потери страна обречена была вождем изначально, и теперь ничего иного не оставалось, как тормозить танки вермахта, бросаясь под них. Но уже 1 июля фельдмаршал фон Рунштедт запросил помощи от фельдмаршала фон Бока, так как, подобно Гитлеру, был сторонником равномерного продвижения по всему фронту.

Итак, Жуков оставил бывший свой округ хоть и не в лучшем виде, но проинструктированным о способе ведения боевых действий. Кем был он отозван в Москву? Хороший вопрос. Хрущев сообщает, что Сталин затворился на даче, выжидая. Жуков – что отозван был лично Сталиным, по телефону, и с конкретным заданием: разобраться в ситуации с Западным фронтом.

Вождь устранился, но у него были основания ждать, что вождишки, оставшиеся, раззиня рот, в Кремле, приползут звать его обратно. Ему нужно было, чтобы они его позвали. Чтобы почувствовали ничтожество свое (за которое и отобраны были в соратники). Чтобы забыли, что в состязании с Гитлером их прозорливейший патрон выказал себя полным растяпой и, разбуженный войной, даже предположил, что фюрер не знает о нападении. Он знал, что они приползут – даже поджав хвосты и себя чувствуя виноватыми, что не донесли до вождя правды, которой он не желал слышать, а они, трепеща перед ним, страшным, уничтожившим за честные высказывания людей, для державы несравненно более ценных, чем они, льстиво смягчали информацию о положении дел.

Он, конечно, был не в лучшей форме, он дрожал, но перед Гитлером, не перед ними.

Принять власть над страной некому было.

Он гарантировал себя от этого, он срезал стране голову.

Еще и еще перебирал он всех, мысленно видя каждого, кто по должности или известности мог сказать: "Принимаю на себя полномочия!" Не было таких. Он, может, и ухмылялся иногда: какая предусмотрительность! Может, и ужасался: какая работа в такой огромной стране! Череда политиков-оппозиционеров, государственных умов, проходила перед ним, завершаясь маршалами и командармами, в том числе теми, кто выдающиеся военные способности сочетал с административными. Кого пулей, кого аварией, ядом, судом или бессудно…

Он выжидал. Пил вино, немного, в меру, во спасение от паники. Он знал дефекты своей психики и как-то уже научился с этим справляться. Курил много, папиросы, возиться с трубкой не было терпения. Трясся, представляя ликование фюрера и уготованную себе долю и, наверное, мечтал: а вдруг увидит фюрер, что по таким дорогам даже на танках доехать до Москвы не просто да и снизойдет до контакта… и тогда, может, хоть свою судьбу удастся устроить… Ну кто мог знать, что попрет вот так – без ультиматума, без переговоров?! Да он согласился бы на все, даже участвовать в войне с Англией. Страшно, конечно, но все не так, как теперь. Англия – это далеко от Москвы. Мог быть и такой вариант. Даже если потери равные, а выгоды никакой, и тогда у России населения больше, чем у Германии, после Англии можно Германию додавить – и Европа в кармане. Ублажить Гитлера ценой любых уступок, а дальше посмотрим!

Да, обделался капитально, что и говорить. Но вождишки приплетутся, куда им деться… Администратор он и впрямь не им чета.

Приплелись. Он, хоть и был уверен в их ничтожестве, в первый миг все же оплошал, едва коленки не подогнул: вдруг вязать пришли? выдавать Гитлеру? замиряться за его счет? Но у них у самих так коленки подгибались, что страха вождя они старались не замечать. Они ничтожество свое вполне сознавали, на его место отнюдь не метили, так что признаки его страха были им и бесполезны, и безразличны. Стали уговаривать: Россия – страна большая, руда-нефть-уголь даже в Сибири есть, многочисленное народонаселение имеет место быть, дивизий понасобираем – немцам и во сне не снилось, винтовки с патронами англичане дадут, обещали. Вернись, отец и учитель.

Таков был момент растерянности, на который рассчитывали и до которого не дожили командармы. Они-то знали, что вождь обанкротится. Не знали лишь, что не прежде, чем обезопасит себя даже в банкротстве…

Уговорили. Вернулся. 26 июня звонил Жукову. Виделся с ним в Кремле. Может, после 26-го и устранился? Когда выяснился размер катастрофы Западного фронта? Скорее всего, именно так. А 3-го июля его тащили – к микрофону, к стране?

3 июля он выступил по радио. Я слушал. Со мной слушал двоюродный брат, лейтенант, в будущем зампотех 8-й ракетной армии. Он взял увольнение со своей радиолокационной установки, чтобы, в отсутствие моих родителей, не смевших отлучиться с работы, помочь нам собраться в эвакуацию. Так, с бязевым мешком в руках, не шевелясь, он и прослушал все выступление вождя, начинавшееся словами, которые никогда не появились в печати и никогда не изгладятся из памяти:

"… К вам обращаюсь я, друзья мои, в этот тяжелый для нашей Родины час!"

Голос не был тверд, и зубы стучали о стакан, и судорога сводила ему горло, а глотк и так же отчетливы были, как слова, и это в молчании слушала страна, две недели прождавшая выступления учителя и гения.

Какая страна… Какой народ… Какое терпение…

День этот знаменателен тем малоизвестным фактом, что осмелевший вождь в авторитетном сопровождении Берии и его свиты явился в Генштаб на ул. Кирова – возглавить армию, не возглавленную, как ему казалось. Конечно, обезглавленная его стараниями, армия возглавлена была лишь постольку, поскольку должности были заполнены. То, что фактически они вакантны, не подлежало скорому исправлению. В долгосрочном плане появление вождя на ул. Кирова сыграло положительную роль в том аспекте, что. увы, не скоро, но где-то с год спустя подбор людей на командные должности снова стал осуществляться исключительно по деловым качествам. Незачем говорить, что без вождя Генштаб сделал бы то же и быстрее, и лучше.

Жуков что-то обронил о переменах в руководстве, произведенных якобы Сталиным: решительный и оперативный Ватутин назначен начальником штаба Северо-Западного фронта, аналитик Василевский заместителем Жукова… Но выглядит все так, словно армия управлялась тогда сама по себе. И в пределах нищих возможностей – считанные же люди остались! – управлялась разумно. Определяла новые назначения, и вождь их утверждал.

Словом, 3 июля новое оседлание армии в Наркомат обороны не прошло гладко. Военные взъерепенились. Грубостей наговорили. Наверное, помянули прошлое. Вождю пришлось выслушать слова из тех, за какие недавно платили жизнью. Теперь выказал кротость. На этом этапе военные, возможно, сумели отбить кое-кого из личных своих друзей, числившихся за ведомством Берии и остававшихся в живых. (Надо понимать, что и Берия не всех отдавал. Отдай всех – значит, все липа и у вождя нет врагов. На кой ляд тогда Берия?) Сумели даже настоять на более или менее планомерном отводе армий на очередной рубеж. Впрочем, и отходы планомерные и вся эта военная демократия окончились в несколько дней. Расправа над руководством Западного фронта всем показала, кто остается хозяином в армии и стране.

И все притихли. Генштаб куда лучше вождя понимал и обстановку, и как из нее выйти. Ну, хоть как пытаться выйти. Указаний столь великого водителя войск, каким он зарекомендовал себя, никто в Генштабе не жаждал. Но что было делать? Теперь, когда он дал себя уговорить, время для переворота было самое неподходящее. Да и совершить его некому было. И, по велению вождя, армия по всему фронту перешла к жесткой обороне, без маневров и фокусов, на которые, кстати, после разгрома авиации и потери танков стала не способна даже и при более компетентном руководстве фронтами, соединениями и частями.

36. Звездный час

Смоленское сражение вкупе с твердой поддержкой Великобритании и США вернуло вождю надежду на благополучный исход его кровавой игры с Гитлером. Но степень его страха чудно описывается теми предложениями, которые он делал иностранным партнерам: открыть сразу два вторых фронта – один силами Англии в северной Франции (это летом 1941 года…), другой, как совместное с Красной Армией и Королевским военно-морским флотом предприятие, в Заполярье. Оба предложения вождя были отклонены, как мало реалистические («Вам, Семен Михайлович, не все ведь и объяснить можно…») Тогда он затребовал в СССР 30 английских дивизий, заверяя, что согласен на их подчиненность исключительно английскому командованию. Можно представить себе реакцию Военного Кабинета, оперировавшего в то время батальонами и даже ротами. Конечно, выдержанные бритты не смеялись. Не вслух.

Тем не менее, развала не произошло. Страна сражалась, швыряя в огонь не роты и не батальоны, а именно дивизии и обливаясь кровью. А отец трудящихся земного шара после Смоленского сражения так уверовал в благополучный исход, что 29 июля, беседуя с посланником президента Рузвельта Гарри Гопкинсом, бодро заметил, что занимаемая линия Одесса-Киев-Ленинград имеет устойчивую конфигурацию, а в октябре плохая погода парализует немецкие танки и авиацию, и тогда, опираясь на Киев, Москву, Ленинград, города, где расположено три четверти военного производства… (-? Не знаю, так в беседе с Г.Гопкинсом заявлено самим вождем. – П.М.)… Красная Армия как пойдет!..

Интересно, с чего он взял, что линия Одесса-Киев-Ленинград имеет устойчивую конфигурацию…

В тот именно день и настал звездный час Г.К.Жукова.

Жизнь маршала Жукова богата событиями.

Он являлся в самый критический момент на любом участке фронта и нередко переламывал ход событий, казавшихся безнадежными.

Он планировал и доводил до завершения гигантские операции.

Он подписывал акт о капитуляции Германии.

На белом коне вместо вождя принимал парад Победы (и, может, вспомнил тогда учителей – маршала Егорова и командарма Уборевича).

Он бывал на торжествах, подобных описанному в предисловии к этой книге.

Он встречался с соратниками в застолье, где разговор идет что называется по гамбургскому счету, мог и такое считать звездным часом.

Но подлинным звездным часом Жукова было 29 июля 1941 года. В отличие от рекордов и озарений, час растянулся на много дней – по крайней мере, до 19 августа. Похоже, маршал знал о своем звездном часе, поскольку описал его в деталях, и лучшего описания не сыскать.

"Обсудив сложившуюся на фронтах обстановку с начальником оперативного управления Генштаба генералом В.М.Злобиным, его заместителем А.М.Василевским… (Несомненная описка. Названа предыдущая должность Василевского. В то время он уже был заместителем самого Жукова. – П.М.)… и другими руководящими работниками, мы пришли к единственно правильному выводу. Суть его состояла в том, что гитлеровское командование, видимо, не решится оставить без внимания опасный для группы армий "Центр" участок -правое крыло фронта – и будет стремиться в ближайшее время разгромить наш Центральный фронт. Если это произойдет, немецкие войска получат возможность выйти во фланг и тыл нашему Юго-Западному фронту, разгромят его и, захватив Киев, обретут свободу действий на Левобережной Украине. Поэтому только после того, как будет ликвидирована угроза для них на фланге центральной группировки со стороны юго-западного направления, гитлеровцы смогут начать наступление на Москву".

Лишь при сопоставлении этого коммюнике с планом фон Бока делается ясно, кто, кроме Жукова, претендует на звание величайшего полководца минувшей войны. Жуков 29 июля и на миг не допускал, что немцы двинутся на Москву, не ликвидировав "угрозу для них на фланге центральной группировки", оставив у себя в тылу Киевский укрепрайон. А фон Бок до конца, до самого поворота его танков на Киевское направление, настаивал на броске мимо Киева в направлении Москвы и Горького. А если бы его мнение возобладало? Стойкость вермахта в обороне под Москвой зимой 1941 года (и 42-го!) доказывает, что в 1941-42 г.г. взламывать оборону вермахта даже превосходящим силами Красной Армии было невмочь. Под Сталинградом это удалось сделать на участках, обороняемых румынами. А под Москвой во время Сталинграда румын не было, и сделать этого не удалось. (Загадочная до поры-до времени фраза…) Армии Киевского укрепрайона могли сколько угодно колотиться об оборону вермахта, а механизированный клин тем временем окружил бы Москву и овладел Горьким. По суху, в августе-сентябре, без перерасхода горючего. После чего танки могли быть переброшены на Украину для завершения безумного и блестящего плана генерала Маркса.

При всем громадном уважении к роли, которую сыграл в войне маршал Жуков, лишний раз пожалеешь о погубленных командармах РККА. Их игровая фантазия была под стать фон Боку. Они предвидели бы вариант броска на Москву, оставляющего Киев побоку. Генштабом такая вероятность предусмотрена не была, и, к счастью, не случилось этого лишь потому, что фюрер позарился на Киев.

***

Киев, транспортный узел на крайней западной излучине Днепра. город с большими ресурсами населения и индустрией, представлял естественную крепость на пути немецкого наступления на восток. Этот обширный плацдарм был словно таран, нависший над правым флангом фон Бока. Чем дальше уходили бы его войска на Москву, тем, мысля академически, опаснее делался Киев, глубже вероятный удар с плацдарма и больше объем отсекаемых этим ударом немецких войск.

Не нужно семи пядей во лбу, чтобы понять, что опасность эта была теоретическая. При инициативе в руках вермахта, при господстве в воздухе, изможденные и блокированные армии Киевского укрепрайона оказались бы в положении северной группировки вермахта в феврале 45-го года на Берлинском направлении. Ну, потеснили бы противника на 12 километров… А падение Москвы обрубало надежды на помощь и с ними дальнейшее сопротивление. Как бы пропаганда ни внедряла в сознание, что "падение Москвы не есть падение России". Далеко не все знали кутузовское изречение. Да и Москва 1941-го была не Москва 1812-го. Чтобы это понять, тоже не требовалось семи пядей во лбу. Без коих также можно было обойтись для понимания того, что Киев – не удержать. И что миллионная, закаленная армия Киевского укрепрайона, заблаговременно отведенная на левобережный рубеж, явится заслоном на пути к столице, а то и вовсе остановит победное шествие вермахта. Было, таким образом, два пути потери Киева – с катастрофой и без. Но вождь через месяц после начала войны уже подмял армию под себя и диктовал решения, которым не многие смели перечить.

Жуков смел. Но приходится отметить, что в клире военных, согласных с оценкой обстановки в районе Киева, в его "Воспоминаниях" нет имени авторитетнейшего на то время военного – начальника Генерального Штаба маршала Б.М.Шапошникова[55]…

"Еще раз тщательно взвесив все обстоятельства, проверив расчеты наших сил и средств и утвердившись в правильности прогнозов, я решил немедленно доложить их Верховному Главнокомандующему. Действовать надо было немедленно. Мы все считали, что всякое промедление с подготовкой и проведением контрмер будет использовано противником, в руках которого находилась тогда оперативно-стратегическая инициатива (выделено мной. – П.М.).

29 июля я позвонил И.В.Сталину и просил принять для срочного доклада.

– Приходите, – сказал Верховный.

Захватив карту стратегической обстановки, карту с группировкой немецких войск, справки о состоянии наших войск и материально-технических запасов фронтов и центра, я прошел в приемную Сталина, где находился А.Н.Поскребышев, и попросил его доложить обо мне.

– Садись. Приказано обождать Мехлиса.

Минут через десять меня пригласили к И.В.Сталину. Л.З.Мехлис уже находился там.

Ну, докладывайте, что у вас, – сказал И.В.Сталин".

Мехлис? Одно лишь его явление, да еще с заднего хода, свидетельствовало, что Жуков близок к опале. Это также лишний случай поссорить Жукова с Мехлисом. (Да они и так не переносили друг друга.) Просто так, на всякий случай…

Мы еще не раз отметим умение вождя ссорить своих генералов.

"Разложив на столе свои карты, я подробно доложил обстановку, начиная с северо-западного и кончая юго-западным направлением. Привел цифры основных потерь…"

Какими цифрами оперировал Жуков? Болезненный вопрос. Докладывал ли о своих потерях? Или только о том, что в строю?

"… по нашим фронтам и ход формирования резервов. Подробно показал расположение войск противника, рассказал о группировках немецких войск и изложил предположительный характер их ближайших действий.

И.В.Сталин слушал внимательно. Он перестал шагать вдоль кабинета, подошел к столу и, слегка наклонившись, стал внимательно рассматривать карты, до мельчайших надписей на них".

Хозяин заинтересован. Добрый знак. Но пес настроен – грызть. Следующий эпизод выдуман, но правдоподобен до зрительной иллюзии. Он предшествует появлению Жукова в кабинете хозяина. Хозяин и пес.

Хозяин:

– Слушай, тут Жуков этот… Что с ним делать? Упрямый, понимаешь, как не знаю кто… Все долбит про военную науку, понимаешь, а немцы наступают. Сказать ему, что Политбюро обсудило деятельность Жукова на посту начальника Генштаба и решило освободить от обязанностей? А кого назначить? Сиди, слушай. Гавкнешь, если что.

" – Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска? -резко и неожиданно бросил реплику Л.З.Мехлис.

(Поразительно, дураки задают небессмысленные вопросы. Конечно, не ожидая на них достойного ответа. Ведь у Гитлера и впрямь был выбор. Интересно и то, что Жуков мыслил в одном ключе с фюрером. А фон Бок мыслил иначе. Его война была войной маневра и психологического эффекта. Тактически это и была та война "малой кровью на чужой территории", которую разрабатывали и до руководства которой не дожили командармы РККА. Психологически это была ставка на панику и развал государства – нечто подобное надеждам современных террористов.

Но Мехлис, проживи он еще сто жизней, до подобных категорий не поднялся бы и, задавая свой вопрос, ничего подобного не думал. Он не военный, он каратель, он, вставляя палки в колеса, вероятно, надеялся, что раздраженный Жуков брякнет: "А мне Гитлер сообщает!" Вот тут уж бери его!..)

– Мне неизвестны планы, по которым будут действовать немецкие войска, – ответил я, – но, исходя из анализа обстановки, они могут действовать только так, а не иначе. Наши предположения основаны на анализе состояния и дислокации крупных группировок и прежде всего бронетанковых и моторизованных войск.

– Продолжайте доклад, – сказал И.В.Сталин".

Он слушал. Мехлис и не пытался, материи были вне его понимания. Неважно, что говорит начальник Генштаба… Как говорит с хозяином – вот что важно. И как ему, Мехлису, реагировать. Не может же он быть приглашен в святая святых просто так и не куснуть. Если в суть дела он не врубается, то задаст-ка он перцу этому Жукову по-нашему, по-большевистски…

Но тут хозяин велел ему умолкнуть.

"Продолжайте доклад."

"… – Наиболее слабым и опасным участком обороны наших войск является Центральный фронт…Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживающим район Киева.

– Что вы предлагаете? – насторожился И.В.Сталин.

– Прежде всего укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией. Одну армию получить за счет западного направления, другую – за счет Юго-Западного фронта, третью – из резерва Ставки. Поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего. Конкретно предлагаю Н.Ф.Ватутина.

– Вы что же, – спросил Сталин, – считаете возможным ослабить направление на Москву?

– Нет, не считаю. Но противник, по нашему мнению, здесь пока вперед не двинется (Да ведь как раз вокруг этого и варилась тогда вся немецкая каша! Это-то движение и дискутировал противник! И еще как собирался двинуться! Фюрер не дал. Он мыслил, как Жуков. Но Жуков-то о Гитлере и его мышлении и понятия в описываемое время не имел. – П.М.), а через 12-15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми боеспособных дивизий, в том числе одну танковую…

– А Дальний Восток отдадим японцам? – съязвил Мехлис.

(Это победителю при Халхин-Голе… Такт! – П.М.)

Я не ответил и продолжал:

– Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. – (Браво, генерал Жуков! Ваше резюме очевидно. Но радикальность Ваших выводов, да еще учитывая личность того, кому Вы это предлагаете, делает Вам высочайшую честь. Если бы в жизни Вам ничего больше не довелось свершить, если бы Вас уничтожили за дерзость, как уничтожили до Вас сотни равных Вам стратегов и тактиков (о чем, кстати, Вы осведомлены были лучше, чем кто-либо иной, что придает Вашему шагу еще больше драматизма), этот поступок уже давал Вам право быть введенным в пантеон героев войны. Браво!) – За стыком Центрального и Юго-Западного фронта сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий. Они будут нашим кулаком и (будут) действовать по обстановке.

– А Киев? – в упор смотря на меня спросил И.В.Сталин.

– Киев придется оставить, – твердо сказал я.

Наступило тяжелое молчание. Я продолжал доклад, стараясь быть спокойнее.

– На западном направлении… организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа фронта противника. Ельнинский плацдарм гитлеровцы могут позднее использовать для наступления на Москву.

– Какие там еще контрудары, что за чепуха? – вспылил И.В.Сталин и вдруг на высоких тонах бросил: – Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?"

Он только что толковал Гопкинсу об устойчивой конфигурации фронта по линии Одесса-Киев-Ленинград, о промышленности, о рубеже наступления… Вряд ли Жуков знал о беседе, представляя вождю свой план. Вряд ли вообще когда-либо сопоставил эти два события – беседу Сталина с Гопкинсом и свое предложение оставить Киев в обмен на устойчивую линию обороны по левому берегу Днепра…

"Я не мог сдержаться и ответил:

– Если вы считаете, что я, как начальник Генерального штаба, способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине".

В симоновской "Глазами человека моего поколения" Жуков замечает, что на сталинские грубости ему и отвечать случалось грубо, а свой ответ вождю 29 июля передает существенно резче:

"Товарищ Сталин, прошу вас выбирать выражения. Я – начальник Генерального штаба. Если вы как Верховный Главнокомандующий считаете, что ваш начальник Генерального штаба городит чепуху, то его следует отрешить от должности, о чем и прошу".

Вообще, тон высказываний Жукова о вожде в мемуарах разительно отличается от тона высказываний в беседе с Симоновым, на то время уже прозревшим и понявшим, что вождь был не велик и страшен, а просто страшен. Эта двойственность не есть желание подделаться под собеседника. Это двойственность мышления. Не только Жукова – всех нас. С одной стороны, все понимаем. С другой – продолжаем верить во вздор, в который, казалось бы, давно уже не верим. "Все двойственно, даже добродетель." Кто это сказал? Кажется, Флобер. (Если не помню авторства чьего-либо мудрого высказывания, то склонен приписывать его Флоберу…) Жуков до конца дней своих, отзываясь о Сталине то так, то этак, продолжал все же гордиться своей близостью к тирану и, выражаясь примитивно, страдать от неразделенной любви.

Однако, возвратимся к 29 июля. Если он и впрямь так ответил, то не в последнюю очередь потому, что знал: кадровый лес за ним сожжен до тла и вождю не остается иного, как лаяться с ним, выгонять – и звать обратно. Замены нет. Это – частичное объяснение жуковской смелости. Замены не было, но Сталин оставался Сталиным. Зверем страшным. Жуков это знал. Что и имелось в виду, когда в начале книги было сказано, что в первый период войны Жуков проявил мужество, граничившее с безрассудством.

В тяжких трудах по стабилизации фронта и торможению вермахта ценой потерь (а в тех условиях, как уже сказано, не существовало иного решения, как тормозить вермахт, о неготовности которого к зиме было известно) он предложил маневр – территорию в обмен на задержку вермахта хоть здесь, на днепровском рубеже. И доложил это самой неподходящей аудитории, так как считал, что – время назрело! промедление смерти подобно! И не позволил тирану в очередной раз нахамить себе.

Да, он уже знал себе цену. В кровавой военной игре, длившейся более месяца, он сориентировался и понял, что стоит на уровне предстоящих задач. Профессионал взыграл в нем и не позволил смолчать перед вождем, хоть он и понимал, чем это чревато.

"Опять наступила тягостная пауза.

– Вы не горячитесь, – заметил И.В.Сталин. – А впрочем… Если вы так ставите вопрос, мы сможем без вас обойтись.

(Словно это не было решено заранее и словно он давным-давно уже не обходился без необходимых – с вполне очевидными ныне результатами…)

Я человек военный и готов выполнить любое решение Ставки, но имею твердую точку зрения на обстановку и способы ведения войны, убежден в ее правильности и доложил так, как думаю сам и Генеральный штаб".

Это был единственный рассчитанный ход: "Можешь стереть меня в порошок, но Генеральный штаб думает так же, хоть не посмеет и пикнуть, если ты, вождь, меня расстреляешь. Обстановка на фронтах от этого не улучшится, так и знай!"

Если Жуков и не излагает эпизода с той точностью, с какой доступны истории лишь отдельные фразы, итог дает основания довериться общему тону беседы. Сталин отверг решение, но не Жукова. Конечно, власть будет проявлена, а строптивец наказан, но не расстрелом, а так, слегка. Он должен оставаться под рукой. Другого нет.

"Сталин не перебивал меня, но слушал уже без гнева и заметил в более спокойном тоне:

– Идите работайте, мы вас вызовем.

Собрав карты, я вышел из кабинета с тяжелым чувством. Примерно через полчаса меня пригласили к Верховному.

– Вот что, – сказал И.В.Сталин, – мы посоветовались и решили освободить вас…"

Кто – мы? Он и Мехлис? Что за "идите работайте" с вызовом через полчаса? Куда идти работать? Генштаб не в Кремле.

"… от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем…"

Мы, господь Бог, тяжело больному Шапошникову…

Но вождь не глуп, нет. Пристальный взгляд его приметил несколько молодых офицеров – без заслуг, не в чинах, но трудоспособных, одаренных и, главное, управляемых. Генштабист генерал-майор Александр Михайлович Василевский[56] – интеллигентный попович, с внимательным взглядом, приятными манерами, негромким внятным голосом, изумляющей памятью… Вождь дока в кадровых вопросах. А в военных – что ж, военные подтянут. Уплатить, правда, придется, но кто платить-то станет? Матери, жены…

Нелюбимый сын Яков – жертва искупительная[57], дабы никто не сказал, что сам вождь никого в войне не потерял. И Василий летал – по той же причине. Правда, под надежной охраной.

"А вас используем на практической работе. У вас опыт командования войсками в боевой обстановке. В Действующей армии вы принесете несомненную пользу. Естественно, что вы остаетесь заместителем наркома обороны и членом Ставки.

– Куда прикажете отправиться?

– А куда бы вы хотели?

Батюшки, да Сталин ли это??

– Могу выполнять любую работу. Могу командовать дивизией (Генерал армии, зам наркома, член Ставки! Сильно осерчали Георгий Константинович. И характер показали. "Ты вождь – а прав я!" Звездный час…), корпусом, армией, фронтом.

– Не горячитесь, не горячитесь! (Слушай, успокойся, да? А то далеко зайдешь – так ведь и пристрелить придется, да? Ты не хочешь – я тоже не хочу! Значит, успокойся, да?) Вы вот тут докладывали об организации операции под Ельней. Ну и возьмитесь лично за это дело.

Затем, чуть помедлив, Сталин добавил:

– Действия резервных армий на Ржевско-Вяземской линии обороны надо объединить. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда вы можете выехать?

– Через час.

– Шапошников скоро прибудет в Генштаб. (Вот как… Больной Шапошников даже в эти страшные дни дома. Подходящая замена Жукову…) Сдайте ему дела и выезжайте.

– Разрешите отбыть? (Чувствуешь нерв, читатель? Это в разговоре с тираном, с убийцей учителей-полководцев… Звездный час!) – Садитесь и выпейте с нами чаю, – уже улыбаясь, сказал И.В.Сталин, – мы еще кое о чем поговорим.

Сели за стол и стали пить чай, но разговор так и не получился".

Да с кем? С карателем Мехлисом? С ним у строевого генерала Жукова разговора быть не могло. А отправить Мехлиса вон по исполнении его собачьей функции свидетеля и телохранителя вождь не мог по простой причине: не оставаться же с глазу на глаз с Жуковым и выслушивать укоры, на которые Жуков наедине мог отважиться даже с риском для жизни. Он и так уже сегодня, понимаешь, напозволял себе тут…

Но как бы ни был независим тон Жукова в обращении со Сталиным, он весь критический год, с 29 июля 1941 года и до конца августа 1942 года, до отзыва с Западного фронта и назначения на пост первого заместителя Верховного Главнокомандующего, от стратегического планирования был отстранен и мнение его не учитывалось (о чем в мемуарах маршал говорит вскользь).