Текст книги "Кубанские зори"

Автор книги: Пётр Ткаченко

Я – РЯБОКОНЬ!

Проведя разведку, Рябоконь установил, что у командира отряда частей особого назначения – ЧОН станицы Староджерелиевской Фурсы, на квартире хранится без всякой охраны полученное из станицы Славянской, оружие – тысяча патронов и несколько винтовок. Отряд Фурсы состоял в основном из комсомольцев, людей молодых, абсолютно неподготовленных, а то и просто бестолковых. 15 мая 1923 года Рябоконь с небольшой группой приходит на квартиру Фурсы, связывает хозяина дома Г.В. Данильченко. Приказав ему не кричать и не выходить из дому в течение двух часов, забирает все оружие. Не встретив никакого сопротивления станичных чоновцев, скрывается в плавнях.

Командир Староджерелиевского ЧОНа, позже младший милиционер Яков Моисеевич Фурса, примечателен тем, что проявил полную несостоятельность на этой должности. Каждое появление Рябоконя в станице в донесениях и сводках непременно заканчивается фразой: «Не встретив никакого сопротивления со стороны Староджерелиевского отряда ЧОНа, скрылся в плавнях». В наиболее опасных выходах в плавни на поиски повстанцев он почему-то не участвовал, оставаясь в станице. Но потом, в 1925 году, когда опасность для него миновала, он развил необычайно бурную деятельность по созданию истории борьбы с бандитизмом, обязав многих его участников написать воспоминания. Написал он и свои воспоминания о совершенных им подвигах. В основном это были аресты людей, особенно молодых, которые никакого отношения к повстанческому движению не имели, но которые, по его разумению, могли быть повстанцами. Расправа с ними была самой суровой.

Эти воспоминания – поразительный документ времени. Даже сам стиль красноречиво говорит об интеллектуальном уровне их автора и степени его развитости вообще. Оставил он для истории и автобиографию, документ тоже удивительный. Видно, понимал товарищ Фурса всю значимость и важность борьбы, в которой участвовал.

Не привести этот документ, писанный для истории, не уважить человека, рвение которого оказалось неоцененным, я теперь просто не имею права.

«Автобиография.

По наймам ходил, по кулакам с 14 до 18 лет, после чего начал учиться по каменной работе возле отца. Служил в царской армии два года с половиной, рядовой. После царской армии вступил в Красную гвардию, 1918 г., 15 мая. После Красной гвардии перешел в Красную армию при 10-й колонии 4-го полка конной разведки Таманской армии. Переходил Кубань. Перешел пески. Перейдя пески, прибыл в Астрахань. В Астрахани попал в 33-ю Кубанскую дивизию. С Астрахани двинулись на восстание в Донскую область. С Донской области – в Воронежскую губернию. С Воронежской губернии начали наступать на Кубанскую область. В то время я перешел с 33-й Кубанской дивизии в 4-ю Кубанскую конную бригаду, которая перешла в распоряжение 1-й Конной армии.

Когда забрали Кубань, то меня отпустили на 7 суток в отпуск домой. Пробыл я свой срок, возвратился в свой полк, где в скором времени двинулись на польский фронт. Нашу бригаду перевели в то время в корпус Гая. Продвинулись мы под Варшаву, где неизвестно каким образом рухнул фронт, и интернировались из Восточной Пруссией в Германию, где попался в лапы буржуазии. Трудно было переносить ужасный голод среди буржуазии, но через восемь месяцев пришлось все-таки возвратиться в Россию.

Когда возвратились в город Грозный, оттуда демобилизовали домой. Приехал я домой 15 июня. Первая должность, помимо отряда, заместитель земельного отдела и заведующий административным отделом. Где и выполнял точно и беспрекословно все распоряжения высших властей. А самое главное, вел ожесточенную борьбу с бело-зеленой бандой, не отдыхая и не проводя лишнего времени, за что имеется аттестат из штаба батальона Славянского отдела, за горячее участие по борьбе с бандой. И следующий аттестат имеется от аппарата уполномоченного ОГПУ т. Малкина за горячее участие по борьбе с бело-зеленой бандой. В белой армии не служил, а в Красной армии служил, и все задания выполнял беспрекословно. В настоящее время занимаю должность младшего милиционера при станице Староджерелиевской. Кандидат РКП(б) Староджерелиевской ячейки.

Вот вся та моя автобиография, которая имеется у меня с 1918 и по 1925 год.

К сему Фурса».

После изъятия оружия на квартире у Фурсы рябоконевцы решили расправиться с Михеем Шевченко за то, что после добровольной явки из камышей слишком уж усердствовал в помощи красным по вылавливанию одиночно скрывающихся там людей, с которыми затем жестоко расправлялись. Рябоконевцы окружили дом Шевченко и, не найдя его самого, подожгли. Станичники, не зная о том, что дом подожжен повстанцами, бросились тушить пожар, но были остановлены пулеметной очередью из тачанки. С Михеем Шевченко на этот раз не рассчитались. Он был кем-то убит позже. И снова рябоконевцы ушли в плавни, не встретив никакого сопротивления станичного ЧОНа.

Отряд же под командованием Фуксы занимался набегами на дома станичников, их арестами, а также – их молодых сыновей, с дальнейшей жестокой расправой. Так что есть бандитизм?..

«Воспоминания» Якова Моисеевича Фурсы, описанные им «подвиги», как он сам их называет, представляют собой исключительно налеты на дома простых жителей, к повстанцам не имеющим отношения. Этот, как он сам себя величал – «горячий» борец с бандитизмом, не чувствовал никакой неловкости и смущения, оставляя для потомков описания явного разбоя. А потому эту странную авторскую реляцию, достойную внимания скорее психиатра, чем историка, хотя бы частично следует привести, дабы понять, с кем же боролся Рябо-конь. Но ведь это тоже люди, граждане… Да, конечно, но только людей с помощью не столь уж хитрых мировоззренческих манипуляций не так уж сложно довести до скотского состояния, пробудив в них зверей, а потом удивляться тому, что они теряют облик человеческий.

«Воспоминания Якова Моисеевича Фурсы с 1921 г. по 1925 г. о борьбе с бело-зеленой бандой юрта станицы Староджерелиевской.

Я приехал из Красной армии в 1921 году. 15 июня принял отряд красноармейцев, партийцев и комсомольцев в количестве тридцати человек и выступил против бело-зеленой банды в количестве около двухсот человек, где, по силе возможности, особенно с экспедиционным отрядом станицы Гривенской под командой т. Якшина банда была рассеяна.

В 1921 г. 10 ноября мной был совершен первый подвиг в поимке семи человек бандитов с двумя женщинами, совместно с полтавским отрядом. Набег делался на этих бандитов из хутора Лебединского, перейдя трудный момент трущобы этой плавни в расстоянии шести верст. Мы выступили из плавни и двинулись на большой лиман Чебурголь по направлению хутора Че-бурголь и Протоки. Приближаясь к хутору Чебурголь, бандиты бросились бежать по направлению Васильченкова хутора. Несмотря на то что бандиты бежали, не открывал пулеметного и ружейного огня, решился тихо пробраться в глубь хуторов и расположиться на отдых в конце хуторов возле лимана Чебурголь. Когда я стал спрашивать граждан – имелись ли у вас белозеленые бандиты, то они в один голос категорически отказывались, что они их не видели. Я остановился на квартире у гражданина Скляра, а у гражданина Ганыча Пантелеймона стояли красноармейцы вверенного мне отряда, из которых один из них стоял на посту, где и пришлось часовому обнаружить в подвале под кучей камыша двух бандитов, сыновей того же хозяина, где стояли на квартире красноармейцы. Их сейчас же моментально вытащили и представили ко мне на квартиру. Они были вооружены двумя револьверами и двумя винтовками и тридцать штук патрон. Я начал их допрашивать, что имеются ли еще бандиты. Они долго не сознавались, но до некоторой степени все-таки удалось подойти так, что они и остальных выдали. Взял я из бандитов одного с собой и десять человек красноармейцев и двинулся дальше, где и пришлось забрать остальных. В этой шайке попался их главарь под фамилией Луценко Иосиф, к которому я в первую комнату заскочил и предложил ему поднять руки вверх, коего моментально связали, посадили на линейку и двинулись дальше.

Подскочили к гражданину Решитьке Семену, где и пришлось захватить четырех бандитов совместно с его сыном. Они бросились убегать на чердак, но было поздно, и были схвачены красноармейцами, где в той же комнате были забраны все бандиты в кучу и где был составлен на них материал, и они были направлены в выездную сессию ревтрибунала т. Турковскому в станицу Славянскую. Эти бандиты были расстреляны, а один из них бежал в плавню, из станицы Полтавской, который, через некоторое время вышел из плавни и вывел с собой еще одного бандита, которому простили. А с этими бандитами, которых расстреляли, были еще четыре женщины, которых присудили на пять лет принудительных работ при станисполко-ме Староджерелиевской. Винтовок было отобрано у этих бандитов семь, два револьвера, около четырехсот патрон и некоторые вещи, которые были направлены в штаб ЧОНа в Славянскую.

Второй подвиг был в 1922 году, числа 15 августа. Была сделана засада на хуторе Великой гряды, где и пришлось столкнуться с двумя бандитами, где я и предложил им «стой», но они не посмотрели на это, бросились бежать. Я первый выстрел выпустил, и один из бежавших был свален, а за следующим бросился в погоню, но мне не удалось догнать потому, что следующая засада начала стрелять по мне, и я возвратился назад. Через некоторое время, по сведениям рыбаков, был и тот ранен, который скрылся. Сошлась вся засада в кучу, где был убит офицер станицы Полтавской Дорошенко, при котором была винтовка, тридцать патрон и плетка. Свалили его на подводу и доставили в Староджерелиевскую, где был составлен на него акт уполномоченным особого отдела 2-й кавбригады 1-й Конной армии, и акт был направлен в особый отдел, а бандит был направлен в Полтавскую для похорон.

Были сделаны многие набеги на квартиры проживающих бело-зеленых бандитов, но не удавалось их осуществить, где и пришлось преследовать за бандой Невши из восточной стороны Ангелинского ерика, где из его шайки пришлось двоих убить. И приходилось вторично делать засаду на Великой гряде с двумя милиционерами, где столкнулся с тремя бандитами. Произошла стрельба, но результатов никаких не достигла. Но после, по сведениям вышедших бандитов, стало известно, что за время той стрельбы один бандит станицы Петровской был ранен.

В 1923 г. был набег на мою квартиру бандитами, которые ворвались часов в 12 ночи в квартиру, где забрали одежду, патроны, что только принадлежало мне, все забрали. Семь человек находились в комнате, которые забрали одежду, а остальные окружили дом, стояли на страже. Когда эти семь человек выходили из комнаты, то один бандит, с двумя револьверами на поясе, сказал, что счастье его где-то завалялось, ну пусть еще поживет, но от моих рук не уйдет. И потом этот бандит приказал хозяину и хозяйке не выходить из комнаты два часа, а если кто выйдет, тот будет убит. Бандиты в скором времени скрылись, но хозяин на это не посмотрел, а прибежал и сообщил мне. Я сейчас же отправился на квартиру. Пришел на квартиру, но там не было уже ничего.

На другой день пишу сводку и сообщаю председателю и секретарю комячейки, где начали писать сводку в штаб батальона. По возвращении оттуда ординарца командир батальона приказал выехать мне самому лично в штаб батальона. Я выехал совместно с секретарем комячейки т. Кондрашевым, познакомить командира батальона со случившимся положением. Командир батальона написал приказание выехать мне в станицу Гривенскую, взять отряд и проделать операцию по плавням и обнаружить бивак бело-зеленой банды. В то время, когда я выехал в Гривенскую, взял с собою Шевченко Михея Исидоровича, который в настоящее время убит злоумышленниками, с 12 по 13 января в четыре ночи. Когда мы приехали с ним совместно в Гривенскую, в то время Дудникова сестра находилась в театре буфетчицей. Мы зашли туда с Михеем Шевченко. Она спрашивает: за чем хорошим приехали? Я ей ответил, приехали красной рыбы купить, и оттуда сейчас же ушли. Часа в три ночи мне, когда было надо двинуться с отрядом в плавни, то прежде надо было задержать эту самую сестру Дудника, но когда я послал людей, которые знали, где она должна находиться, ее уже не стало. Когда ее не стало, то все-таки я двинулся с отрядом в плавню. Выехал я на лиман Плавуватый Черненка, где мне пришлось с бандитами столкнуться. Когда произошла с нашей и с их стороны перестрелка, бандиты были рассеяны по плавням, один из этих бандитов, Сороколит, был загнан в камыш, где был выбит из лодки. Он бросил лодку, плащ и бросился вплавь бежать.

Никто из бандитов не знал, что Шевченко Михей находится у нас в лодке с отрядом, но из камыша подавались возгласы, что «помни Шевченко, тебе твое будет». До настоящего момента подозреваю, что было сообщено Дудниковой, что Фурса и Шевченко должны выехать с отрядом на операцию в плавни, потому что, когда я выехал на Плавуватый лиман юрта станицы Староджерелиевской, то был сигнальный винтовочный выстрел со стороны банды. Когда окончил операцию с бандитами, то поражений с обеих сторон не случилось, только была у них отбита лодка, весло, плащ и булка хлеба. Лодка была Нетребко Ивана станицы Староджерелиевской, потому что он приходил за ней ко мне, но эти трофеи были все направлены в штаб батальона.

В 1923 г. под Рождественские святки по старому стилю с 24 под 25 декабря был сделан налет комсомольцами и партийцами станицы Староджерелиевской на дома бандитов Павелко и Кравченко двумя группами. Третью группу выслал по направлению Черного ерика в засаду, откуда выгнали двоих, которые направились на третью засаду, по направлению Черного ерика, где и началась стрельба. Бандитам удалось скрыться. Только и отбили две колбасы. После чего было дано распоряжение командирам застав сняться и двинуться в центр станицы и распустить бойцов по домам. После чего движения бандитов долго не слышно было».

В донесении не для начальства даже, а для истории, поминается о том, что отбита булка хлеба и две колбасы… До какой же степени расстройства, нищеты и варварства дошла жизнь…

Если отбросить идеологическое лукавство и политическую демагогию, в которых народ не повинен, ибо в них повинна, так сказать, образованная его часть, интеллигенция, то ясно, что разбой в то время был в равной мере с обеих сторон. Но большее право на него имели все-таки повстанцы, так как не они его начали, они защищались от «преобразователей» жизни, защищали свой уклад, свое право на жизнь. «Преобразователи» же спекулятивно обращались к неопределенному, никому не ведомому светлому будущему, принося настоящее и людей, в нем живущих, в жертву, что само по себе дико, так как каждый человек, приходящий в этот мир, имеет право на достойную жизнь. И никакой лукавец не имеет права лишать его этого права. Никакие посулы светлого будущего здесь не в счет.

Да, такая логика уместна до и после безобразий, но никак не во время их, когда обезумевшие люди, давно забывшие причину распри, стреляют друг в друга… Тогда же действуют иные законы – законы выживания: кто кого первым уничтожит…

В ночь на 12 июня Рябоконь с группой своих сподвижников пришел в станицу Староджерелиевскую и напал на потребиловку, с целью сделать какие-то запасы, а главное – приодеться, так как за долгое время камышовой жизни повстанцы пообносились.

Сохранилось описание этого, нет, не подвига, а обычного набега:

«Разгар бандитизма находился в полном развитии. Весна 1923 г. После ограбления квартиры командира отряда ЧОНа т. Фурсы ему пришлось подвергнуться дознанию и ответственности за похищение у него 1000 штук патронов и выехать на дознание в г. Краснодар. Исполняющим должность командира остался т. Нетребко Е.К. Весь отряд в период указанного времени находился в лихорадочном состоянии, изнуренные бойцы частыми операциями и казарменным положением теряли всякие силы дальнейшей борьбы. Каждую ночь приходилось ходить по станице в ожидании налета. Часть бойцов разъехалась по степям на полевые работы, а в станице оставалось всего десять человек. В ночь под 12 июня 1923 г. мы, человек пять бойцов, походив с винтовками по станице, часов в десять разошлись по домам. Между тем необходимо отметить было самое тревожное положение.

Придя домой вместе с Нетребко, решили отдохнуть. Через пять минут были обстреляны три человека, шедших домой бойцов, но этой стрельбы мы не слышали. Оказывается, когда мы шли домой, бандиты даже нас видели. Обстреляв шедших бойцов на расстоянии пяти саженей, бандиты криком вызвали дежурного по исполкому под предлогом убрать раненых. С дежурным прибежали еще два человека тыжневых, но последних постигло бедствие. Бандиты приказали стоять смирно, потом по команде приказали оборвать на себе одежду и заставили бежать голыми.

Взяв с собою дежурного, вся банда (по показанию – численностью двадцать пять человек) направилась к квартире зам. ЧОНа Нетребко, где вместе с ним жил и боец т. Миргородский А.В. В том же здании находилась лавка ЕПО. Имея с собою дежурного, банда, предварительно оцепив весь квартал, принудила дежурного вызвать часового, который находился при ЕПО. Дежурный под силою оружия начал вызывать часового. Последний, узнав своего разводящего, открыл дверь. Банда беспрепятственно вошла в здание. Овладев дежурной комнатой, они начали предъявлять требования, почему нет оружия, света, почему часовые спят и т. д. Из этого было ясно, что они преследовали цель замаскироваться, якобы пришли проверить караул. Мы, еще не уснувши, сейчас же поняли, что в здании находится банда, ибо караул, кроме нас, никто не проверял. Схватившись с постели, предупредив мать, чтобы ни в коем случае не открывала, приготовились вступить в бой с бандой. Выругав часовых, главарь банды, как выяснилось после, сам Рябоконь, подошел к нашей двери и стал любезно просить, чтобы ему дали лампу, так как у них в комиссии нет света. На что мать ответила, что свету нет. Тогда он начал просить, чтобы открыли двери. Поговорив таким любезным образом и видя, что дело не увенчается успехом, он, заругавшись, приказал сторожам стучать в двери нашей квартиры, поставив сторожей спиной к нашей двери всех подряд, а по сторонам своих людей – с таким расчетом, что если с нашей квартиры последуют выстрелы, то убиты будут сторожа. Сторожа приступили к своим обязанностям стучать и просить открыть двери.

Сам Рябоконь, возвратившись в караульную комнату, находившуюся рядом с нашей, начал допрашивать сторожа: «Нетреб-ко здесь?» Сторож ответил, что нет. Бандит, заругавшись, сказал, что они сами видели, как Нетребко с наганом и Миргородский с винтовкой шли домой. После всего этого, видя, что не удается хитростью войти в нашу квартиру, бандит подбежал к нашей двери, начал с руганью требовать открыть ему двери. Видя, что это не помогает, бандиты загнали всех сторожей под диван, приступили к ломанию двери лавки ЕПО. Видя такой оборот дела, мы хотели открыть стрельбу, но потом решили, что лучше лежать, так как, забрав предварительно товар, бандиты начнут приступ на нашу квартиру и для этого решительного боя необходимо сохранить патроны. Кроме того, помощи ожидать было неоткуда. Все время грабежа вокруг всего здания и под каждым окном нашей квартиры стоял часовой бандит, пробовавший открыть ставню. Видя такое положение, мы решили, что приступ будет, и в случае невыдержки нужно было биться до последней капли крови, пустив себе последнюю пулю.

Бандиты, забравши весь товар в лавке, еще раз пытались войти в нашу квартиру, потребовали открыть двери, или двери будут разбиты, но, видя, что это не помогает, услышав усиленный лай собак, в это время часовым бандитом передано какое-то известие, благодаря чему бандиты решили оставить нашу квартиру, спешно удрали, предупредив сторожей не вылезать из-под дивана в течение двух часов. Лавка была ограблена, после чего никакого товару не оставалось, двери и денежный сундук были разбиты».

Новый смысл борьбы Рябоконя вовсе не исключал каких-то прямых столкновений с властью, хотя он их и избегал. Но ведь вести борьбу без столкновений и жертв в то время было невозможно.

4 октября 2002 года золотым осенним днем я заехал в станицу Новониколаевскую к Любови Петровне Булах, у которой, как я узнал, останавливался, приезжая из Англии, внук бывшего председателя исполкома хутора Лебедевского В. К. Погоре-лова Василий Матвеевич Погорелов. Но он в тот год на Кубань не приезжал. Узнал, что Василий Матвеевич Погорелов оказался за границей вынужденно. Его в числе других молодых людей вывезли в Германию как рабочую силу. Так он там и остался…

Л.П. Булах дома не оказалось, она была у соседей на похоронах. Я пошел к тому двору, где уже заканчивались поминки и люди расходились, удрученные трагедией – смертью близкого и хорошо им знакомого человека. У двора на мотоцикле с коляской сидели мужики, и один из них, мой ровесник, сказал:

– Я могу рассказать, кто такой Рябоконь. Вот здесь, на этом вот перекрестке улиц Ленина и Лермонтова, он убил моего деда. Вот мать сейчас выйдет, она вам расскажет.

Яков Казимиров, Мина Щербаков и Константин Боровик патрулировали ночью улицы, охраняя станицу от набегов бандитов. Повстанцы столкнулись с ними, возникла перестрелка, в результате которой они были убиты. Так они защитили свою станицу…

Старушки Надежда Миновна, 1923 года рождения, дочь Щербакова, и Тайса Константиновна, 1924 года рождения, дочь Боровика, были младенцами, когда погибли их отцы, на том самом перекрестке, на котором, через восемьдесят лет, я их теперь встретил. Конечно, для них Рябоконь был бандитом. Это и понятно, что им какой-то Рябоконь, если погибли их отцы…

Яков Казимиров – отец Маруси Казимировой, которая в 1929 году вышла замуж за сорокалетнего Тита Ефимовича За-губывбатько. Мать Маруси была поварихой у Тита. Он ей занял денег, а потом и сговорились, что она выдаст за него свою дочь.

Светлые старушки, согбенные, с клюками, идущие жалкой стайкой по золотой осенней улице станицы, приветливо помахали мне вослед, прощаясь. Больше их, наверное, я никогда не увижу. Встретимся на том свете…

Новую власть возмущала не только дерзость новых нападений Рябоконя и их безупречная удачливость, но само его поведение в регионе. Он не просто разбойничал, но претендовал на часть власти, выдвинув лозунг: ваша – суша, наша – вода. Такое право ему давала массовая поддержка народа. Но разве за тем коммунисты захватывали и отстаивали власть со всей жестокостью и бесчеловечностью, чтобы ею делиться с кем-то на местах, видите ли, выражавшего волю народа, заботой о котором они клялись, светлое будущее которому уготовляли… Нет, это уж было слишком. Что угодно, но только не это. Но Василий Федорович Рябоконь так или иначе обладал реальной властью в целом регионе, нет, не той, которая насаждалась штыком со всей жестокостью и бесчеловечностью, не властью, устроенной на страхе, но иной, той, которая устанавливается доверием людей. В период открытого терроризирования власти, когда командиром отряда был Кирий, доходило до того, что в Гривен-ской и на хуторе Лебедевском представители советской власти находились под охраной только днем, на ночь же уезжали. Теперь он устанавливал контроль над деятельностью власти, избегая, по возможности, открытых вооруженных столкновений.

Раньше он писал политические воззвания к народу, прокламации, надеясь на то, что народ воспрянет, поднимется на свою защиту. Он обращался к разуму и вере людей, но люди, замордованные демагогической пропагандой, зараженные атеизмом, измотанные многолетней войной, его уже не слышали. Воззвания же были такого характера:

«Казаки Кубани!

Оберегайтесь лжепророков. В настоящее время существует советская власть, а это власть из-под штыка. Лидеры этой власти – уголовные преступники, красные драконы, коммунисты, богохульники – коснулись нашей православной церкви, священники находятся под контролем коммунистов, станичным учителям запретили ходить в церковь; в училищах отменили Закон Божий, а вслед за этим послали по станицам лжепророков в форме монахов, снабженных документами всякого рода от политбюро, которые говорят народу: в церковь не ходите, тайны Христовой не принимайте, детей не крестите, в брак не вступайте хоть один год. Не верьте красным драконам. Это их цель – отвлечь православных от церкви. Гоните от себя эту нечисть, как Иисус сатану. Православные христиане, обратите серьезное внимание на Священное Писание[2]2
  Евангелие от Матфея: «Иисус же сказал им: видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено».


[Закрыть]. Читайте да разумейте.

Станичники!

В церковь ходите. Богу молитесь и не будьте маловерны, помните, что Россия за границей, где правительство и его опора – русская армия, которая в недалеком будущем победоносно придет и принесет с собой закон и правду…

Начальник партизанского отряда хорунжий Рябоконь».

Но время таких воззваний прошло. Травмированные революционным беззаконием и постоянными насилиями люди уже не могли на них реагировать. Теперь Рябоконь посылает краткие записки к власти по конкретным случаям и тем или иным ситуациям с требованием поступать честно, по правде. И предупреждением, конечно:

«Не покаялись на Сапоненку, то покайтесь на этом, а больше засады не делайте, помните, что я станицы не трогаю.

Начальник партизанского отряда хорунжий Рябоконь».

Теперь уже невозможно установить, какого Сапоненку и в связи с чем он защищал. Но оговорка о том, что он станицы не трогает, характерна и выходит из его новой тактики борьбы.

В следующей записке он защищает какого-то Черкеса, упрекает председателя Лебедевского сельского совета В. К. Погоре-лова в бесхозяйственности, а Киселева – в самодурстве, видимо, попортившего посевы.

«Лебедевцы!

Помните, что между губерниями и областями есть границы, точно так и между юртами станиц есть межи.

А посему предлагаю вам не трогать земли станицы Брюховецкой. Своего не бросай, чужого не бери. Дубы и погреб Черкесу возвратите.

Погорелый амбар перевел. Киселев санками проехал. И кто чувствует за собой вину, улетывай.

Хорунжий Рябоконь».

Он разъезжает теперь по хуторам и станицам на линейке, которая доставляется из плавней на дубах и байдах в разобранном виде и собирается на берегу. Появляется совершенно неожиданно в том или ином месте, самим своим появлением внушая людям, что кроме советской есть власть иная, власть повстанцев, власть народная. Ну и, конечно, контролирует выполнение своих предъявленных требований.

Во многих местах он даже собирал «продналог» с советских органов власти. И ему давали, боясь, расправы.

В связи с этими его неожиданными для власти, но людьми ожидаемыми и ошеломляющими появлениями в народе сложилась припевка:

 
Ой, яблочко, половиночка,
Едет пан Рябоконь, как картиночка…
 

О бандитах, как понятно, таких припевок не сочиняют.

Новая тактика Рябоконя была возможна только при всеобщей поддержке народа и обширной агентурной сети как среди жителей станиц, так и в органах власти. И такая сеть у него была. Иначе как он мог проводить, казалось бы, совершенно невозможные операции, которые, как всегда, совершал с некоторым даже шиком, оставляя записки о себе.

Рассказывали, что однажды он ухитрился даже получить со склада боеприпасы. Потребовал два грузовика и стражу для их охраны и увез их в район станицы Староджерелиевской. Выгрузил боеприпасы на берегу плавней, отпустил охрану, вручив старшему записку для предъявления на складе: «Кто патроны выдал, Рябоконя видел».

Бывал он не только в ближайших хуторах и станицах, но и в Славянской, даже в краевом центре Екатеринодаре. В донесениях и отчетах встречается сообщение, что он, возможно, бывал и в Крыму.

Особенно любил он появляться на базарах, на рынках. Причем один. Ходит по базару, смотрит, общается с людьми, слушает, о чем они говорят. В конце концов, он не выдерживал и кому-то тихо, может, полушепотом говорил: «Я – Рябоконь!» После такого его признания обычно на базаре случался переполох. Не потому, что его боялись. Боялись власти, которая за любое общение с Рябоконем карала беспощадно. На шум и гам на базаре прибегали бойцы отряда самообороны или частей особого назначения. Он же вскакивал на коня, находившегося где-то рядом, и скрывался.

Объезжая же на линейке хутора и станицы, Василий Федорович тут же давал распоряжения по замеченным неполадкам.

Как-то он ехал на Пасху и увидел, что какой-то старик ловит рыбу, хотя на такой праздник ловить рыбу не должен.

– А ну поговорите вон с тем комсомольцем!

А «комсомольцу» этому было под шестьдесят. Для него слово «комсомолец» было воплощением всего самого несуразного и вздорного.

Рассказывали и о том, что в период продразверстки он перехватывал целые обозы с хлебом, идущие в станицу Ольгинскую, где были склады.

Однажды на берегу реки Понуры, километрах в пятнадцати от Гривенской, он перехватил обоз с хлебом, состоящий из двадцати четырех саней. Путь обозу преградили сани, запряженные добрыми лошадьми, у которых стоял Василий Федорович, Савва Саввич Скорик и еще один казак.

Свои сани он послал со Скориком вперед, а сам сел в одни из саней обоза и повел его на хутор Волошкивка. Потом еще долго ехали по льду, пока совсем не стемнело. По пути Василий Федорович убил из винтовки зайца, пробегавшего метрах в двухстах от него. Сделал это демонстративно, дабы никто из подводчиков не вздумал удрать или оказать сопротивление.

Хлеб сгрузили в плавнях на лед. Опросив каждого подводчика, сколько пудов он вез, Рябоконь выдал каждому квитанцию за своей подписью и печатью…

Накормив подводчиков хлебом и салом, он их отпустил, предупредив, чтобы не говорили, где сгрузили хлеб. Впрочем, это было излишне, так как никто из них не представлял, где он находится, и даже при желании не мог сообщить, куда увезли хлеб.

Теперь вместо политических воззваний Василий Федорович обращался к людям со стихотворными балладами. Сохранилось одно из таких его обращений «Казак на свободи», так напоминающее песню народной картины «Казак-Мамай», традиция написания которых была в свое время на Кубани довольно развитой. То есть он теперь больше рассчитывал не на извращенное политическое чутье людей, а на их душу, на их народное чувство. Вот это стихотворное обращение Рябоконя:

 
КАЗАК НА СВОБОДИ
Живу нэ в борони,
А сижу жопой на борони.
Нэ прысяду, нэ прэгнусь,
Та уж плачу и смиюсь.
Та як здумаю старыну,
Тай заплачу, рукой махну.
Та нэма царя, нэма воли,
Ходым боси вси и голя.
Та тэпэр на свити так вруть,
Шо цэ нам били шыи труть.
Та нэ вирьтэ ций нэбэлыци,
Бо вси били за гряныцэй.
А нэхай у вас всякый дума,
Шо правы вамы коммуна.
Та вы ждэтэ другой власти
Шоб избавыться цэй напасти.
Но вы другой власти – ждить,
А цю нэ хвалить.
Бо вы нэ хвалылыся,
Сами вы ийи добылыся.
Та булы кони, щей волы,
Та уси в налога загулы.
Та булы коровы та овэчкы,
Та и ти пишлы, дэ бэчкы.
Та тэпэр налогы
На грэбли и дорогы.
Та дэ ты идэш, дэ нэ идэш,
А налога нэ мэнэш.
Та дэ дорогы повороты,
И там кладуть обороты.
Та обороты и пени,
Як нэ у двое, так у трое.
Та батькив, та матэрив побылы,
Круглых сырот наробылы.
Та круглых сырот наробылы,
Щей хозяйства разорылы.
Та уж – за советську власть,
А она тэпэр – напасть.
Та советьска власть воцарылась, —
Вся босота звэсэлылась.
Та воны – жыть и пэрувать,
А люды уси – горювать.
Та воны бьють та оббырають,
Щей нас бандитами называют
Та дэж вы, диды-запорожци,
Та вы ж булы храбри хлопци.
Та булы хлибы и скотына,
Уси наряжени ходылы.
А наши диты та унукы
Отдани босякам у рукы.
Та погыбла наша слава,
Нэма у хати свого права.
Та тэпэр босяк у хати,
А казак нэ зна шо казаты.
Вин його гонэ у Бога,
Лае, та налог йому накладае.
А казак спыну гнэ,
Та на билых вэну кладэ.
Та оцэ ж – за тэ, шо колысь робылы.
Шо мы на панив свэсталы.
Та враждують казакы,
Бо цэ труть вам босякы.
Та нэ добылыся плодив
Из жизни, шо вкусыв Адам и Ева,
Та добывся у сяк добрых благ,
Шо остався биз штанив и наг.
Та й погляда на стороны,
Чи будуть обороты.
Обороты вы ждить,
А налог дружно вэдить.
А то будэ вас на торгах,
Та на рынках и у тюрьмах.
Та оцэ ж нэдавно було Як босякы звоювалы,
Збушувалы тры станыци,
Щэ й хутор Лэбэди.
Воны выбывалы у звони гопака,
Изобъявив на митинг козака.
Козак писля труда у нэдилю отдыхае,
А вонючий комсомол
Козака на митинг выганяе.
Козак бизотвитно на митинг поспишае.
Тут козакы рты и пороззивлялы.
Рэчи оратора принималы.
И пид угрозой красных палачей
Против пана Рябоконя Воюваты выступалы.
Красин плавню окружають.
Двое суток стоялы у цэпи,
На своих шкурах повидалы
Комари, и пид сыльным витром
И дождем на станыци наступалы.
И на пути вси баштаны
Як карча уничтожалы.
Оцым и кончемо.
Привет красным драконам.
Вы однорогие красные черти,
Предатели нашей истерзанной Родины.
Вы як гончи рыщите
По стэпам, повсюду Делаете засады.
Бросаетесь на лай собак.
Вы приготовили стрихнин,
Чтобы отравить меня.
Секретно вооружили своих приспешников,
Но, мабудь, этими подлостями
Вы не воспользуетесь,
Как не воспользовались Кубраками.
Ка – за – ки!
Кто получил винтовку, так знай,
Что воювать надо, забыв жену и детей.
А то общество пойдет пожаром.
Оцэ та й годи.
 

Когда уполномоченный Славянского отдела ОГПУ И.П. Малкин, посланный с оперативной группой наконец-то поймать В.Ф. Рябоконя, убедился в том, что поймать его невозможно, то он решил его убить. Одной из таких акций по его убийству и было письмо якобы некоего подъесаула Кубрака (имя которого и упоминается в стихотворном воззвании) от 3 мая 1924 года, которое Василий Федорович распознал. Я привожу этот уникальный документ полностью, со слабой надеждой на то, что современный читатель, с уснувшим сознанием и, кажется, уже с напрочь утраченным естественным чувством самосохранения, прочитав его, попытается разгадать, по каким же именно признакам в тексте В.Ф. Рябоконь узнал, что это фальшивка, что ему устраивается ловушка, что это попытка вывести его на связь для расправы…