Текст книги "Судьба империи Очерк колониальной экспансии Франции в XVI-XX вв"
Автор книги: Петр Черкасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Почетные для Франции условия Версальского мирного договора были оплачены жизнями свыше 75 тыс. темнокожих солдат, навсегда оставшихся на полях сражений Шампани, под стенами Вердена, на берегах Марны и Соммы. Кто знает, может быть на площади Этуаль у Триумфальной арки в Париже покоятся останки сенегальского стрелка или алжирского пехотинца?
В годы первой мировой войны буржуазная Франция в составе держав Согласия сумела не только сохранить свою колониальную империю от притязаний государств Тройственного союза, но и присовокупить к ней часть владений, принадлежавших прежде Германской и Османской империям[7].
Одним из уроков первой мировой войны для правящих кругов Третьей республики, несомненно, явилось повое осмысление значения колониальной империи для дальнейшего развития Франции. Обескровленная и ослабленная войной Франция в начале 20-х годов, по сути, впервые обращает серьезное внимание на свою колониальную империю. Этому способствовало также значительное сужение прежних рынков сбыта и сырья.
В Париже один за другим появляются многочисленные проекты «освоения» колоний, рецепты более тесного привязывания колоний к экономике метрополии. Инициатором и вдохновителем этой кампании был влиятельный политический деятель Третьей республики Альбер Сарро, занимавший в начале 20-х годов пост министра колоний. В своей программной книге, опубликованной в 1923 г., он утверждал: «Приобщение колоний к национальной жизни представляется отныне условием подготовки Фракции к той роли, которую она может и должна играть в решении серьезных проблем, встающих перед человечеством в исторической перспективе»{69}. «На смену завершившемуся этапу завоевания, – провозглашал А. Сарро, – приходит новая стадия – экономического и морального освоения колоний»{70}.
12 апреля 1921 г. А. Сарро представил палате депутатов проект закона об «общей программе освоения колоний». Параллельно предпринимались робкие попытки проведения реформ в отдельных колониях. В Алжире в феврале 1919 г. был принят так называемый закон Жоннара (по имени тогдашнего генерал-губернатора Алжира), предоставлявший право получения французского гражданства местной элитой при условии отказа от туземного статуса. Закон облегчал возможность получения арабами офицерских званий во французской армии, а также санкционировал отдельные налоговые послабления.
В Тунисе в июле 1922 г. был издан декрет об изменении административной и юридической организации и некотором расширении местного представительства в органах власти.
В марте 1925 г. во Французской Западной Африке были введены льготы для ветеранов войны, а также предоставлены населению избирательные права по выборам в местные органы власти.
В ноябре 1928 г. в Индокитае взамен Правительственного совета, состоявшего из французских чиновников, учреждался Большой Совет по экономическим и финансовым интересам Индокитая. Представители местной знати были допущены к участию в управлении внутриэкономической жизнью.
Итогом скромной реформаторской деятельности правительства в колониальной области явилось принятие 13 апреля 1928 г. нового таможенного закона, заменившего закон 1892 г. В новом законе нашли отражение изменения, происшедшие за три с лишним десятилетия как в мировой экономике, так и в положении колоний. Согласно новому закону, все заморские территории были разделены на две группы. В первую группу вошли наиболее старые французские владения, а также наиболее богатые – североафриканские. Для них создавался режим ассимиляции, т. е. они подпадали под действие тарифа метрополии. Вторую группу составляли колонии, получившие преференциальный (льготный) режим (Французская Западная Африка, Новая Каледония, Океания, Сен-Пьер и Микелон) и сохранившие непреференциальный режим (Французская Экваториальная Африка, Того, Камерун). Товары из последней группы колоний приравнивались к иностранным и облагались обычным тарифом. Таким образом, подавляющая часть наиболее производительных владений была включена в орбиту экономической жизни метрополии. Оценивая значение нового тарифного закона, один из его горячих приверженцев – доктор права Ж. Роблэн отмечал: «По закону 1892 г. Франция не извлекала из своих владений всего необходимого ей сырья и продуктов питания, которые она могла бы там найти с большей выгодой, нежели за границей. Теперь, благодаря мудрым мерам, принятым законодательной властью, мы станем свидетелями расширения производительной способности нашей колониальной области и наше снабжение ощутит все счастливые последствия этого»{71}.
В русле программы «освоения», предложенной А. Сар-ро, во французских колониях осуществлялись определенные мероприятия экономического характера. В 20-х годах были расширены порты Дакара, Орана, Алжира и начато строительство порта Касабланки; велось строительство сети железных и автодорог в Индокитае и Марокко; строилась железная дорога Браззавиль – Пуэнт-Нуар (побережье Атлантического океана), Джибути – Аддис-Абеба; проводились ирригационные работы в средней долине Нигера; приступили к строительству гидроэнергетических сооружений в Индокитае и т. д. Особое внимание обращалось на необходимость сооружения морских портов и дорог к ним. «Продукты должны доставляться в порты погрузки с минимальными издержками и в максимально короткие сроки, – подчеркивал Ж. Роблэн в 1928 г. – Нельзя забывать, что без этого они будут идти в соседнюю иностранную колонию, которая транспортировала бы эти продукты в лучших условиях»{72}.
Вторым мощным толчком, побудившим французский капитал интенсифицировать эксплуатацию колоний, стал мировой экономический кризис 1929 г. Кризис поразил Францию с опозданием – только в 1931 г., но тем сильнее было его разрушительное действие на экономику страны, с трудом оправившейся от губительных последствий первой мировой войны. К тому же во Франции кризис принял затяжной характер и продолжался более семи лет. Французская экономика начала выходить из застоя только весной 1938 г., когда индекс промышленного производства составил 88 (1928 г. – 100).
«Мировой кризис… – отмечал профессор Сорбонны Ш. Робекэн, – привел нации к замыканию в самих себе с тенденцией к созданию закрытой экономики. Для метрополий речь шла, разумеется, не о национальной автаркии, а об имперской»{73}. Для Франции начала 30-х годов это не было чем-то новым. Все предложения об «освоении» колоний, появившиеся после окончания первой мировой войны, и прежде всего программа А. Сарро, исходили именно из автаркической концепции. Экономический кризис укрепил позиции сторонников имперской автаркии в руководстве Третьей республики.
Начало 30-х годов – это время колониального бума, пик активности колониалистской пропаганды. Идеологи и журналисты единодушно указывали на империю как панацею от обрушившихся на Францию экономических потрясений. «Почему в данный момент наблюдается столько шума вокруг колониального вопроса? – отмечал в те дни прогрессивный публицист А. Картье. – Экономический кризис, который до основания сотрясает капиталистический мир, все больше и больше ударяет по Франции. Французский империализм пытается, с одной стороны, переложить все его тяготы на трудящиеся массы Франции, страдающие от безработицы и растущей нищеты, и, с другой стороны. выжимать до последней капли колониальные народы»{74}.
Влияние экономического кризиса на колонии было неоднозначным. С одной стороны, налицо была резко усилившаяся эксплуатация природных и людских ресурсов французских владений, сопровождавшаяся расхищением их национальных богатств. С другой стороны, очевидным являлось ускорение развития производительных сил колоний и их постепенное включение в мировую экономику. За 1919–1934 гг. во французские колонии в форме займов колониальным властям и прямы:; инвестиций было вывезено из метрополии свыше 24 млрд, фр., причем в отдельные периоды этот вывоз капитала составлял до 75 % всего французского экспорта капитала. Использование этого капитала, а также расширение колониальной эксплуатации приводили к усилению разработки естественных богатств колоний, развитию железных дорог, средств связи, строительству новых портов, появлению в колониях машиностроительных и даже небольших металлургических предприятий (в Индокитае). Под давлением французских предпринимателей хозяйство многих колоний приняло монокультурный характер (вина и зерновые хлеба в Алжире, сахар и ром на Гваделупе и Мартинике, масличные семена и плоды во Французской Западной Африке и т. д.). Вырос объем торговли французских колоний. Уже в 1929 г. он был в 2,5 раза больше, чем в 1910 г., и в 4,5 раза больше, чем в 1900 г.
Неуклонно возрастали торговые обмены Франции с ее колониями: в 1913 г. доля колоний в торговле метрополии составляла всего 12,5 %; в 1927 г. – 13; в 1932 г. – 25; в 1935 г. – 28,2; в 1936 г. – 30,4 %{75}.
В 1935 г. общий объем внешней торговли Франции оценивался в 36,5 млрд, фр.; на колонии приходилось 10,3 млрд, фр., в том числе свыше 5 млрд. – на импорт (25,7 %) и 4,9 млрд. – на экспорт (31 %). Относительная доля Франции во внешней торговле колоний увеличилась за годы кризиса с 50 % в 1927 г. до 60 % в 1938 г.
О последствиях мирового экономического кризиса для отношений Франции с ее колониальной империей свидетельствуют показатели внешней торговли Франции за 1927–1935 гг. (в млн. фр.):
Как видно из таблицы, сокращение торговли с колониями не идет ни в какое сравнение с общим падением внешнеторговых связей Франции. В 1927–1935 гг. относительное значение для Франции колониальной торговли более чем удвоилось. Она составляла более одной четверти французского импорта и около одной трети ее экспорта (против 10,95 и 12,81 % за 1909–1913 гг.).
В 1935 г. из общего объема экспортируемой из Франции продукции ее колониальная империя получила 41,5 % электровозов и запасных частей к ним, 42,2 – одежды и белья, 44,7 – изделий парфюмерной промышленности, 45 – автомобилей, 51,5 – металлоизделий и инструментов, 84,4 % хлопчатобумажных тканей.
В результате усилий, предпринятых в 30-е годы, к началу второй мировой войны колониальные владения были тесно привязаны к экономике метрополии.
В конце 30-х годов колонии, наконец, стали основной продовольственной базой Франции. Индокитай занял третье место в мире по производству риса и вместе с Мадагаскаром и Французской Экваториальной Африкой вышел в число крупнейших экспортеров этого продукта. Плантаторское винодельческое хозяйство Алжира достигло примерно 30 % от французского производства вина в целом.
Французская шерстяная, каучуковая, химическая промышленность, цветная металлургия к другие важнейшие отрасли в значительной степени перешли на использование сырья, доставлявшегося из французских колоний.
Усилился поток капиталовложений в колонии: объем французских инвестиций увеличился с 4 млрд, золотых фр. в 1914 г. до 17,5 млрд. – в 1940 г., т. е. более чем в 4 раза.
В целом подъем производительных сил французских колоний к началу второй мировой войны был очевиден. Но не менее очевидным было и то, что он осуществлялся в уродливых формах и ориентировался исключительно на эгоистические интересы метрополии. Дух изжившего себя «колониального пакта» продолжал определять политику Третьей республики в колониях, не давая должного простора их экономическому развитию. Это признают наиболее серьезные французские исследователи, указывающие на поверхностный и эгоистический характер мероприятий метрополии в колониях в 30-х годах. Известный исследователь колониальной политики Франции М. Девез отмечает: «Недостаточное развитие французского торгового флота и дороговизна французского рынка (в последние предвоенные годы) также были серьезным препятствием экономическому процветанию колоний. Продовольственными культурами, дававшими пропитание населению, пренебрегали ради экспортных культур, более рентабельных и выгодных крупным торговым компаниям. Эксплуатация богатств часто была весьма поверхностной; не было даже составлено и тем более реализовано никакого общего плана. Не было проведено полного учета ни ресурсов рудников, ни гидроэнергетических возможностей»{76}. «Необходимо подчеркнуть, – отмечает другой французский исследователь, – что кризис (1929 г. – П. Ч.) не изменил сугубо колониальных экономических структур, несмотря на все более и более усиливающееся вмешательство государства: индустриализация (колоний. – П. Ч.) остается в эмбриональной стадии…»{77}
Крайняя отсталость колоний особенно проявлялась в социальной сфере. Доход на душу населения во Франции (1938 г.) составлял 4761 фр., а в заморских владениях – в среднем всего 115 фр. По данным, приводимым А. Картье, в Алжире в 1930 г. на нужды армии было израсходовано 61 млн. фр., а на народное образование – лишь 23 млн. фр.{78}.
8 высших учебных заведениях Франции в 1938/39 учебном году получали образование всего лишь 866 студентов из заморских владений, где проживало 65 млн. человек{79}.
На крайне низком уровне было медицинское обслуживание во французских колониях. Часто оно отдавалось на откуп редким энтузиастам, ограниченным в средствах. Если во Франции в 1938 г. один врач приходился примерно на 1,5 тыс. жителей, то в Алжире, 100 лет пользовавшемся «благами» французской цивилизации, – на 6,7 тыс. жителей, в Марокко – на 30 тыс., а во Французской Экваториальной Африке – на 43 тыс. человек{80}.
Представительство французских колоний в центральных органах власти Третьей республики к началу второй мировой войны ограничивалось 19 местами в палате депутатов (из 600) и 7 местами в сенате (из 300). Избирательный корпус колоний (где проживало 65 млн. человек) составлял всего 400 тыс. человек и при этом ограничивался в основном старыми владениями (Антильские о-ва, Гвиана, Реюньон, владения в Индии, Алжир, Кохинхина и четыре коммуны в Сенегале). Такое узкое представительство ни в коей мере не соответствовало тому огромному значению, которое колониальная империя приобрела для метрополии, став ее главной материальной опорой и одной из основ международного престижа буржуазной Франции. «Мало кто из французов, – писал член Академии колониальных наук Франции профессор Ж. Арди, – представляет себе, чем была бы для Франции утрата ее заморских владений. Уменьшенная до пределов своей континентальной территории, отсутствующая в других частях мира, вынужденная подчинить производство и торговлю интересам своих соседей, она была бы лишена значительной части своего влияния и когда-нибудь перестала бы считаться великой державой»{81}.
Что касается правящих кругов Третьей республики, ее «двухсот семейств», то они прекрасно сознавали роль и значение французской колониальной империи и бдительно следили за поддержанием стабильности и «порядка» во всех ее уголках. Этот порядок обеспечивался прежде всего колониальной армией, насчитывавшей в 20–30-е годы от 118 до 132 тыс. солдат и офицеров.
В сохранении незыблемости устоев колониальной империи кровно были заинтересованы многочисленные переселенцы из метрополии, прочно осевшие на благодатных землях Магриба, Мадагаскара и других территориях. Число французов, постоянно проживавших в заморских владениях, выросло с 1,1 млн. человек в 1912 г. до 2 млн. накануне второй мировой войны{82}. Социально-профессиональный состав французского населения в колониях находился в прямой зависимости от природно-климатических условий в них. В колониях с климатом, благоприятствующим жизнедеятельности европейцев («territoires de peuplement»), преобладали латифундисты и фермеры, занятые в сельском хозяйстве; в «colonies d’exploitation» был большой процент торговцев и перекупщиков. Но в обоих случаях значительную часть европейского населения в колониях составляла администрация и армия{83}.
Европейцы захватывали лучшие обрабатываемые земли в Магрибе, Индокитае и других колониях. В Алжире, например, французы, составлявшие одну десятую часть населения страны, владели 2 млн. 700 тыс. га плодородной земли (из общей ее площади 10 млн. 200 тыс. га). В Марокко, насчитывавшем 8 млн. человек, из 12 млн. га земель 1 млн. га находился в руках 150-тысячной французской колонии. Такое же положение наблюдалось и во многих других владениях Франции.
Французские колонисты являлись наиболее решительными проводниками колониалистской идеологии; они оказывали ощутимое давление на политику как местной администрации, так и центрального правительства.
Становление колониалистской идеологии во Франции, истоки которой уходят во времена Ришелье и Кольбера, происходило в годы, последовавшие за окончанием первой мировой войны. Именно тогда во Франции, как уже отмечалось, началось переосмысление значения колониальной империи для метрополии, а одновременно появился новый интерес к колониальной истории. Инициатором этого поворота в буржуазной политической мысли Франции был историк Альфред Мартино, основавший еще в 1912 г. журнал «Ревю д’истуар де колони франсез». «Колониальная история, – отмечал в 1953 г. профессор Ж. Арди, автор двух десятков книг по истории колониальной политики, – начала приобретать в нашей стране значение только 40 лет назад. До этого ей дружно отказывали в праве на самостоятельное существование, так как видели в колонизации не что иное, как одну из форм завоевания, т. е. в конечном счете – простой эпизод общей истории»{84}.
После первой мировой войны, в 20-е и особенно в 30-е годы, во Франции растет волна «колониального шовинизма». В политическом лексиконе французских руководителей межвоенного периода широко употребляются выражения «стомиллионная Франция», «Франция пяти частей света» и т. д. В начале 30-х годов в Париже входит в моду именовать свои колониальные владения на английский манер – «империей», хотя официально с 1930 г. эти владения называются «заморской Францией» (France d’outre-mer). Появляются многочисленные сочинения идеологов и публицистов, содержащие «рекомендации» и «советы» правительству об усилении внимания к колониальным проблемам. «Колониальная политика, – писал в 1926 г. один из апологетов колониализма, главный редактор органа деловых кругов журнала «Монд экономик» Р. Дусэ, – есть искусство организовать и использовать, применяя современные методы, нецивилизованную страну… в целях увеличения ее богатств для того, чтобы они служили интересам народа-колонизатора»{85}.
Была объявлена война «индифферентности» населения метрополии в отношении колоний. «Мы имеем империю, но где же сознание?» – вопрошал один из руководителей Третьей республики А. Тардье{86}. «Необходимо… колониальное воспитание толпы», – предлагал Р. Дусэ{87}.
В 1928 г. в Париже вышла книга Ж. Роблэна «Снабжение Франции ее колониями», в которой содержалась развернутая программа колониалистского «воспитания» французов. «Большинство французов, – меланхолично констатировал автор, – совсем не знают колоний, а среди подготовленных людей мало кто ими интересуется». «Искусная, упорная и разнообразная пропаганда, – предлагал он, – призвана сформировать колониальную психологию и заставить незнающих, равно как и безразличных, понять все значение той помощи, которую колонии могут оказать Франции. Достичь широкой массы – такова главная задача колониальной пропаганды… Необходимо также вести пропаганду через газеты и журналы»{88}. Ж. Роблэн призывал промышленников, торговцев и колониальную администрацию внести вклад в колониалистскую пропаганду. Французский покупатель должен приобретать «свою» колониальную продукцию, а не заграничную. Созыв научных конференций, демонстрация фильмов, организация выставок или стендов, отражающих «достижения» французских колоний, введение специальных курсов в начальной, средней и высшей школе по «колониальному образованию», поощрение молодежи к карьере в заморских владениях – таковы основные предложения, выдвинутые Роблэном и другими апологетами и идеологами колониализма. К слову сказать, многие из этих предложений были проведены в жизнь. Французская пресса межвоенного периода регулярно помещала среди своих материалов хронику из колониальной жизни. В школах были существенно расширены программы по колониальной географии и истории.
8 июля 1922 г. в Париже торжественно была открыта Академия колониальных наук, ставшая с 1926 г. государственным учреждением. Основателем ее был Альбер Лебрен, а почетным президентом становился очередной министр колоний.
В 1931 г. вышла первая двухтомная «Практическая иллюстрированная энциклопедия французских колоний», написанная М. Алэном и с предисловием президента республики Поля Думера. «Наши колонии, – подчеркивалось в энциклопедии, – позволяют распространять через наших колонов и наши товары нашу цивилизацию по всему миру; они дают возможность нашему знамени развеваться над самыми отдаленными землями…»{89} Спустя пять лет появилась восьмитомная «Колониальная и морская энциклопедия», адресованная экономистам, деловым людям, фирмам и предприятиям, администрации и всем занимающимся или интересующимся колониальными проблемами.
В 1931 г. в Париже была проведена первая международная колониальная выставка, где был устроен смотр «достижений» французской колониальной империи. Кстати, сам термин «империя» прочно вошел в употребление именно после этой выставки.
По инициативе маршала Лиотэ в 1934 г. был открыт Музей заморской Франции, где были выставлены экспонаты из всех французских колоний и освещалась история их захвата и «освоения».
«Интенсивная пропагандистская кампания в пользу «колониального дела» Франции, – отмечал в 1932 г, А. Картье, – ведется непрерывно. Кино и школа, радио и пресса ничем не пренебрегают ради того, чтобы вдолбить десяткам миллионов французов безграничное восхищение «благородной цивилизаторской миссией», выполняемой Францией в пяти частях света»{90}.
30-е годы были временем апогея французского господства в колониях, где метрополия безраздельно властвовала и повелевала. Ничто, казалось, не предвещало близкого крушения веками и десятилетиями создававшегося колониального порядка. «К счастью, – умиротворенно констатировал в те годы Р. Дусэ, – ни в одной из французских колоний не существует ни риска открытого мятежа, ни даже сколько-нибудь серьезного непонимания между метрополией и колониями»{91}.
А между тем в это самое время в недрах колониальной империи Франции, так же как и других колониальных держав, происходили серьезные глубинные процессы, шло накапливание того взрывного материала огромной революционной силы, который спустя два десятилетия уничтожил казавшуюся вечной колониальную систему мирового капитализма.
30-е годы были временем нарастания кризиса этой системы, исходный пункт которого был четко обозначен двумя событиями исторического значения – первой мировой войной и Великой Октябрьской социалистической революцией в России. Эти события послужили мощным толчком для пробуждения национального самосознания колониальных и зависимых народов. Они стали началом общего кризиса капитализма, охватившего и французскую колониальную систему.
Глубокий политический кризис французской колониальной империи, возникший в 20–30-е годы, проявлялся в самых разных формах: в подъеме на качественно новую ступень национально-освободительного движения, выдвинувшего требование ликвидации системы колониального господства и угнетения; в полной дискредитации идеи и практики «колониального пакта»; растущем несоответствии старых форм колониального управления новым условиям, создавшимся в колониях; в робких попытках осуществить структурную реформу колониальной империи на обновленной идейной платформе «союза» или «сообщества».
В отличие от Британской колониальной империи, претерпевшей с начала XX в. достаточно серьезную структурно-политическую трансформацию (вступление в силу в 1919 г. Акта о государственном управлении Индии, впервые учреждавшего в стране двухпалатный парламент, окончание в 1922 г. английского протектората над Египтом, признание суверенитета доминионов в 1926 г. и т. д.), колониальная империя Франции, как мы видели, вплоть до начала второй мировой войны не знала глубоких реформ подобного рода. Третьей республике не хватило британской гибкости и решительности отказаться от давно изживших себя концепций «колониального пакта». Это скорее всего и определило, наряду с другими причинами, остроту и затяжной характер последующего конфликта между метрополией и колониями, особо болезненные формы крушения французской колониальной империи.
Народы французских колоний чувствовали себя обманутыми после окончания первой мировой войны, на алтарь которой они принесли немалые жертвы ради победы Франции. Правящие круги Третьей республики категорически отказывались не только предоставить политическую независимость наиболее развитым колониальным странам, по и расширить их внутренний суверенитет. Интенсивная эксплуатация колоний, усиление империалистического гнета способствовали обострению противоречий внутри французской колониальной империи. Чем активнее французские колонизаторы «осваивали» свои колонии, создавая там основы промышленной и сельскохозяйственной инфраструктуры, тем более сильным и осознанным становилось стремление колониальных народов к политической независимости.
Октябрь 1917 г. послужил своего рода сигналом к невиданному доселе подъему национально-освободительного движения. Французский колониализм столкнулся с повсеместно растущим организованным протестом и отпором политике колониального угнетения и эксплуатации.
Получив на конференции держав-победительниц в Сан-Ремо в апреле 1920 г. мандат Лиги наций на управление Сирией и Ливаном, Франция вынуждена была навязывать свои «права» народам этих стран силой оружия. С самого начала французские колонизаторы столкнулись здесь с мощной волной народного сопротивления. В июле 1920 г., предъявив ультиматум сирийскому правительству о безоговорочном признании мандата Франции, французские войска разбили отряды сирийских добровольцев и оккупировали Дамаск. Однако борьба продолжалась. В 1920–1924 гг. в Сирии произошло шесть крупных восстаний против французских колонизаторов. В июле 1925 г. на территории Джебель-Друз вспыхнуло восстание друзских племен, поддержанное буржуазной Национальной партией. Восстание, распространившееся на другие районы Сирии, продолжалось два года и сильно подорвало французские позиции в Леванте.
В июле 1930 г. состоялся учредительный съезд Коммунистической партии Сирии и Ливана, провозгласивший в качестве непосредственной цели борьбу за национальную независимость и единство страны. С 20 января по 1 марта 1930 г. в Сирии и Ливане проходила всеобщая забастовка с требованием ликвидации французского мандата.
Французское правительство перед лицом мощного национально-освободительного движения вынуждено было маневрировать и идти на уступки. В 1930 г. оно санкционировало принятие в Сирии и Ливане конституций, обеспечивавших определенные элементы внутренней автономии этих двух стран.
Результатом настойчивой борьбы сирийского и ливанского народов за политическую независимость явилось подписание правительством Народного фронта франко-сирийского (9 сентября 1936 г.) и франко-ливанского (13 ноября 1936 г.) договоров. По этим договорам предусматривалась отмена французского мандата в течение трех лет со времени подписания договора и последующее вступление Сирии и Ливана в Лигу наций. Однако договоры так и не были реализованы вплоть до начала второй мировой войны. После распада Народного фронта французский парламент отклонил ратификацию договоров с Сирией и Ливаном.
Ширилось национально-освободительное движение в странах Магриба. Первым сильным ударом по колониальному режиму в Северной Африке явилась освободительная война марокканских рифских племен под руководством Абд-аль-Керима, продолжавшаяся пять лет (1921–1926).
В 1934 г. буржуазные националисты из «Марокканского комитета действия» предъявили французским властям требования проведения в Марокко реформ, предусматривавши?; внутреннюю автономию, предоставление демократических прав и свобод, признание арабского языка официальным языком страны и т. д. Эти требования были отклонены, а деятельность комитета запрещена, что вызвало волну митингов, демонстраций и забастовок по всей территории Марокко. В августе 1937 г. в горах Атласа вспыхнуло восстание племен, жестоко подавленное колониальными властями.
В 1919 г. алжирская национальная делегация, возглавляемая эмиром Халидом, внуком героя Алжира Абд-аль-Кадера, прибыла на Парижскую мирную конференцию и передала требование предоставления независимости Алжиру.
В 1920 г. была создана Алжирская секция Французской коммунистической партии, которая с 1936 г. стала действовать как самостоятельная партия.
В 20–30-х годах возникли буржуазно-националистические организации «Североафриканская звезда», Федерация избранных мусульман, Союз алжирских улемов, выдвинувшие национальные и социальные требования. В 1936–1937 гг. в Алжире прошли массовые демонстрации и забастовки, восстания батраков. Под напором этих требований в январе 1937 г. палата депутатов Франции одобрила законопроект Блюма – Виолетта, предусматривавший предоставление французского гражданства местной элите, насчитывавшей 20 тыс. человек. Однако решительное сопротивление шовинистически настроенных французских поселенцев в Алжире воспрепятствовало реализации этого законопроекта.
В 1920 г. в Тунисе возникает либерально-конституционная партия «Дестур», объединившая национальную буржуазию, либеральных помещиков и чиновников, интеллигенцию. Партия «Дестур» выдвинула ряд требований: создание на основе всеобщего избирательного права законодательного собрания, состоящего из тунисцев и французов, сформирование ответственного перед собранием правительства, допуск тунисцев к работе в правительственных учреждениях, образование муниципалитетов, обязательное преподавание арабского языка, свобода печати, собраний и союзов. Отклонив эти требования, французское правительство было все же вынуждено в 1922 г. провести в Тунисе конституционную реформу, разрешив создание там Большого совета (парламента) с неравным представительством европейцев и арабов. Одновременно колониальные власти усилили репрессии против национального движения, запретив партию «Дестур».
С 30-х годов начинается новый подъем освободительного движения в Тунисе, в которое вовлекаются массы феллахов. В 1934 г. Хабиб Бургиба учреждает партию «Новый Дестур», выдвинувшую требование предоставления независимости Тунису. Антиколониальное движение в стране приняло столь широкие масштабы, что колониальные власти вынуждены были в 1938 г. ввести осадное положение в Тунисе.
