Текст книги "Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами"

Автор книги: Петр Курочкин

Соавторы: Михаил Сперанский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

И когда все же я приземлился на своем аэродроме и посмотрел на свой самолет со стороны, у меня ослабли ноги. С крыльев свисали клочья полотна, как будто их рвали зубами, из мотора текло масло, снаряд разворотил стойку центроплана...

К великому счастью, не пострадали дети. Их бережно приняли наши медики, с родительской любовью обласкали, накормили, одели, уложили спать. [82]

Днем автомашины отвезли маленьких советских граждан дальше в тыл. А мы, летчики, уже готовились к полетам за новой партией малышей.

Учись сам и учи других

Цель во тьме видна едва,

Месяц светит еле-еле.

В ноль часов один По-2

Бомбы опустил над целью.

И, уйдя на разворот,

Он услышал в небе поступь:

Это Новый, Новый год

Мчится курсом девяносто.

...Быстро шея По-2 назад,

И, казалось, крылья пели...

Кто из нас бы не был рад

Встретить Новый год над целью?

Эти стихи были опубликованы в нашей фронтовой газете.

По-фронтовому скромно, нешумно отметили мы начало нового, 1944 года. Пожелали друг другу удачных вылетов и долгой жизни.

Но с вылетами не повезло. Год начался с обильных снегопадов и метелей. С оттепелью пришли туманы. Потом ударили морозы, и снова прижалась к земле облачность. Короче, из-за плохой погоды нам долго не удавалось открыть свой боевой счет.

Понятно, без нашей поддержки ослабла и активность партизан. Они сильно нуждались в продовольствии и боеприпасах.

Наконец погода начала улучшаться. В одну из ночей в паре с летчиком Леонидом Горяиновым мы вылетели на отдаленную партизанскую площадку. Это был первый ночной полет строем. Строевые полеты на самолетах По-2 обычно проводились на тренировках, да и то лишь днем. До войны в сомкнутом строю эти самолеты можно было увидеть раз в году на авиационном праздничном параде в Тушине.

До этого я мало знал Горяинова. Был он парень тихий, скромный, исполнительный, в пилотировании довольно-таки грамотный.

Мы отдавали себе отчет в том, что ночной строевой полет в тыл врага – это демонстрация уверенности в выполнении боевого задания. Полеты строем нужны были, по моему убеждению, для ускорения доставки вооружения [83] партизанам. С другой стороны, в парном полете все время чувствуешь рядом товарища, а чувство локтя в любой обстановке помогает добиться успеха.

Задуманному полету предшествовала дневная тренировка для определения поведения ведомого. Мы перестраивались, поочередно занимая в строю места ведущего и ведомого. Выдержать дистанцию и режим строевого полета – трудное дело, тем более в темную ночь, когда ведомый должен ориентироваться по голубым вспышкам выхлопных патрубков мотора, а при пересечении боевого соприкосновения с врагом – по силуэту биплана, летящего над освещенным ракетами горизонтом.

Зарулили на старт, по условному сигналу одновременно пошли на взлет. Разбег, набор высоты и дальнейший полет на высоте по боевому курсу выполнялись по программе строевого ночного полета.

Самолеты были загружены боеприпасами для партизан. Пересекая линию фронта, мы натолкнулись на мощный заградительный огонь вражеских зениток. Впереди, слева и справа вплотную к самолетам приближались всполохи разрывов зенитных снарядов и мечущиеся столбы прожекторов...

Мне, ведущему, надо было немедленно решать: уходить маневром в ту или иную сторону. Справа примыкал ведомый самолет Горяинова. Значит, маневр вправо может привести к воздушной катастрофе. Принимаю решение: левым разворотом иду на снижение. Ведомый бросается за мной. На приглушенных моторах, развивая повышенную скорость, самолеты змейкой быстро теряют высоту. Но оторваться от назойливых прожекторов не удается. В ярких лучах то и дело все ближе и ближе проносятся трассирующие нити. Кто победит?

А тут еще ползет навстречу липкая мгла. Холодные капли текут по щекам, проникают за воротник, ползут по телу ледяные мурашки.

Точно говорил Михаил Михайлович Громов: «Для того чтобы летать, очень важно знать, как управлять самолетом, но еще важнее знать, как управлять самим собой».

Мы знали, как успешнее уйти от врага. Только на минимальной высоте, на бреющем полете. Тут и прожектор может быстро потерять цель, и трасса будет не такой уж меткой, да и «мессершмитт» не рискнет напасть, так как на большой скорости может врезаться в [84] землю. Но как не стушеваться, остаться спокойным в такой передряге? Да еще думать о ведомом.

Уйдя от огня, я восстановил заданный курс, быстро нашел ведомого, он оказался молодцом, держался за мной. Так и долетели до партизан.

После приземления мы обнаружили пробоины в своих машинах. Особенно опасной оказалась пробоина в самолете Горяинова – снаряд пробил капот мотора и влетел в верхнюю часть основного бензобака. Из отверстия вытекал бензин. Почему бензобак не взорвался – одному богу известно...

На площадке уже собрались дети. Как же мы их перевезем? Может, часть отправить обратно по деревням и землянкам? А разыщем ли потом?

Партизаны, сочувствуя нам, обещали сохранить поврежденный самолет. Прилетит техник и починит. Однако мы решили попробовать починить его сами. Пробоину в бензобаке забили деревянной заглушкой. Из своего самолета я перелил в машину Горяинова бутылок десять бензина.

– Сажайте всех ребят в мой самолет, – сказал партизанам.

Но ребят оказалось больше, чем я предполагал. Рассчитав, кто сколько из них весит, я мог взять человек десять.

– Больше не могу, – сказал я доктору, руководившему посадкой.

– Но пойми, дорогой человек, куда я дену этих трех?! Их же больше мы не найдем!

– Доктор правду говорит, – хмуро произнес комиссар, находившийся поблизости. – Пропадут мальцы.

Я прошелся по поляне, посчитал шаги, груз... А за площадкой сразу лес начинался. Стеной. Зелёной крепостью.

– Можете дать в мое распоряжение человек десять? – спрашиваю комиссара.

– Да хоть всех забирайте!

– Нет, десятерых, самых крепких, хватит.

Комиссар выкликнул по фамилиям партизан. Те подбежали, быстро построились. Я объяснил им задачу: вцепиться в плоскости, в лыжи и удерживать машину до тех пор, пока я мотору газ прибавляю, а потом разом отпустить, самолет рванется, с места возьмет разбег...

В кабину запихнули еще и этих трех парнишек. [85]

Запустили мотор. Партизаны с боков, хвоста, крыльев облепили самолет. Взвыл мотор. Как ни тужилась братва, но у мотора все же сто сил лошадиных – перетянул. Рванулась машина по полю. Отстали, скрылись в снежной пыли партизаны.

Трещит мотор, но чую, никак машина не набирает скорость. Зарываются лыжи в сугробики, бьются на заметах. Уже половина пути позади, а настоящего разбега не получается. Ну поднимись же! Оторвись!

Мурашки ползут по спине, пот плывет под очками.

«Зря дал себя уговорить, – ругаюсь, кусая губы. – Машина сама себя не перепрыгнет...»

Проносится мимо последний костер. Все! Дальше лес. Прямо на него мчится машина. Убирать газ поздно.

Звенит мотор гитарной струной.

И вдруг с толчка почувствовал – вроде оторвался, вроде лечу! Жму еще ручку, добираю скорости. А потом над самыми верхушками, так, что даже шарахнулась хвоя от воздушного винта, уползаю вверх. И как человек, который спиной чувствует на себе взгляд другого человека, представляю, что творится сейчас на партизанской площадке. Замерли, побледнели все, затаили дыхание. Секунда проходит, другая... Не послышится ли треск ломаемых деревьев, вой мотора, врезавшегося в землю, грохот взрывающегося бака?.. И когда убедились, что надрывный гул стал затихать, полетели в воздух шапки, «ура!» вырвалось из глоток, слезы радости набежали на глаза.

...Горяинов взлетел позже. Он взял на борт раненого немецкого офицера, захваченного партизанами в одном из боев. Пока он жив, надо было доставить его разведке фронта.

Рискованный полет удался. Мы добрались до своих. Я привез детей, Леонид Горяинов – пленного немца, хотя его мотор все время чихал в воздухе, грозил остановиться.

Инженеры исследовали пробоину и нашли в бензобаке фосфорный снаряд от вражеской зенитки. Они все удивлялись – каким чудом снаряд не взорвал самолет?.. Весть о храбром летчике, который летал со снарядом в бензобаке, разнеслась по всему полку.

С этого полета началась наша дружба с Леонидом Горяиновым на долгие-долгие годы.

На другую ночь мне не повезло. При посадке на новой площадке я сломал лыжу. Починить ее самому не [86] удалось. Надо было ставить новую лыжу. Пришлось давать в полк радиограмму.

Как я и ожидал, лыжу привез мой техник Гриша Дебелергов. Он стал ремонтировать шасси, а я вызвался поехать вместе с комбригом Гавриловым в район, куда месяц назад мы сбросили на парашютах нескольких девушек-разведчиц.

Я понял, что Алексей Михайлович Гаврилов руководил не только партизанской бригадой, но и возглавлял группы разведчиков, выполняющих особые задания в тылу врага. Он поддерживал также тесную связь с нашей фронтовой разведкой.

Мы уселись в сани. Ординарец Толя Филиппов вручил мне автомат и запасной диск.

Ехали мы довольно долго по едва заметной лесной дороге, засыпанной снегом.

На опушке Толик остановил лошадь, прошел вперед, долго оглядывал местность. Гаврилов его не торопил.

– Кажется, глухо, – проговорил Толя, понукая Лошадь.

Выехали на открытую местность, постепенно скатываясь в низину, за которой синел лес. Низина оказалась болотом. Полозья саней выдавливали бурую болотную грязь. Вдруг лошадь провалилась по самое брюхо. Мы выскочили из саней. Вдали увидели человека. Он шел к нам, перепрыгивая с кочки на кочку. Я затаил дыхание, но Гаврилов даже не встревожился.

Скоро человек предстал перед нами. Особенно запомнилась его длинная, неимоверно пушистая ярко-рыжая борода. Она как бы подчеркивала особую тайну места, куда мы попали. Как я узнал позже, это был проводник разведчиков Семен Арсентьевич Арсентьев.

– Кажется, прибыли вовремя, – произнес Арсентьев.

– Да вот беда – лошадь ступила мимо тропы, – ответил Гаврилов.

– Вы проехали дальше положенного места, – ответил проводник. – Толя сам тут управится, а нам пора идти. Через два часа вернемся обратно...

По узеньким тропкам, прыгая с кочки на кочку, проводник привел нас к возвышенному месту. Боковая поверхность искусно замаскированной горки раздвинулась, и перед нами появился человек в армейской гимнастерке, галифе, валенках и овчинной безрукавке. Я понял, это был начальник разведгруппы. [87]

Зашли в подземелье, огляделись. Печка, стол из бревен, нары, серые суконные одеяла, пирамидка с оружием.

Гаврилов и разведчик тут же вышли. Они говорили между собой о чем-то долго. Наконец вернулись в землянку. Начальник разведгруппы расспрашивал о жизни на Большой земле, о полетах, потом пожал руку, сказал:

– Спасибо за визит. Ждем ваших гостинцев всегда. Оказывается, часть боеприпасов и снаряжения, которые мы доставляли Гаврилову, попадали сюда.

Выйдя из болота, мы застали Толика вместе с лошадью в полной готовности. На прощание дед-проводник сказал:

– Поосторожней езжайте. Тут, знаете, одни леший живут... И ты, Толик, себя береги. В другой раз к ним не попадайся.

– А что, Толик, случалось с лешими встречаться? – спросил я, когда мы отъехали.

Толик смутился и промолчал. О нем мне рассказал Гаврилов.

Оказывается, Толику шестнадцать лет. Однажды в бою, расстреляв все патроны, он выхватил последнюю гранату и стал ждать, когда подбегут немцы, чтобы взорвать себя вместе с ними. Но граната не сработала. Юный разведчик попал в руки фашистов. Его допрашивали, пытали, раздетого выводили на мороз, ставили к стене и имитировали расстрел – пули свистели вокруг, впиваясь рядом, пилой водили по голому телу, царапая кожу, потом опять били – беспощадно, озверело, но он молчал. Опытные палачи не смогли сломить паренька.

Толю опознал староста. Его повели в родную деревню Шутово. На его глазах расстреляли мать, всю обойму автомата выпустили на печку, где находились младшие брат Ванюша и сестра Зина. Фашистам и этого показалось мало. Они избили мальчика до полусмерти и бросили на ночь в сарай. Но Толя нашел в себе силы выбраться из сарая. Под прикрытием ночной метели он убежал. Плутал в лесу несколько дней, пока не набрел на партизанский секрет...

Когда я вернулся домой, комиссар Михаил Михайлович Павлихин попросил меня выступить на собрании, рассказать авиаторам, как воюют партизаны. Я рассказал им о Толике, о. своем последнем полете, о том, как хотели не ночью, а днем рассмотреть партизаны летчика, [88] как они пожимали руки человеку с дорогой для них Большой земли, как рядом с командирской землянкой бросали трофейное оружие, добытое в бою. Показал им и подарок – парабеллум с длинным стволом за номером 2555. После войны пистолет я сдал, а документ, подписанный начальником штаба партизанского движения Соколовым, храню до сих пор...

Аэрофлотовцы на других фронтах

Наш полк не жил какой-то обособленной жизнью. Он был боевой единицей Гражданского воздушного флота, и наше командование, политработники, агитаторы постоянно и своевременно информировали нас о действиях других полков, расположенных на разных участках огромного фронта. Иногда в другие части ездили наши товарищи обмениваться опытом. Бывало, что и мы принимали гостей у себя.

На севере от нашего расположения вели боевую работу полки ГВФ, оказывающие помощь защитникам Ленинграда.

...Недалеко от Ладожского озера в сосновом бору находился небольшой аэродром «Хвойное». Пока озеро не замерзало, другого пути в Ленинград, кроме воздушного, не было. Отсюда совершались неожиданные для противника дерзкие полеты в осажденный город. Руководил операцией пилот гражданской авиации Константин Александрович Бухаров – всегда спокойный, неторопливый в решениях, но энергичный и твердый человек.

Однажды в Ленинград предполагалось послать сразу десять самолетов. Командир приказал лететь плотным строем и держать высоту не больше пятнадцати-двадцати метров, чтобы истребители противника не смогли атаковать снизу. Башенные стрелки должны следить за верхней полусферой. Так же полетят наши истребители прикрытия.

Бухаров взлетел первым. За ним стартовали с лесного аэродрома Стефан Радугин, Иван Носов, Николай Масляков, Семен Фроловский, Виктор Яковлев. Вторым эшелоном в строю шли новички, которым предстояло пройти первое боевое крещение.

Когда под крыльями самолетов оказалось озеро, флагманский корабль резко снизился, прижимаясь к воде. [89] Все экипажи последовали его примеру. Осенний ветер покрыл Ладогу темно-серыми волнами с белыми гребешками. Метров на сто выше каравана полукругом летит его защита – тупоносые истребители И-16, а еще выше барражируют маневренные «Чайки».

Едва караван пролетел над центром Ладоги, как немецкие «мессершмитты» начали атаку. Они носились вокруг каравана, пытаясь разрушить строй.

Наши стрелки вели массированный огонь из башенных пулеметов. От каждой пулеметной очереди самолет вздрагивал, наполнялся оглушительным грохотом.

Далеко на горизонте показалась полоска земли,город с высокими шпилями. Но под самолетами пока еще холодная пучина серо-свинцовой воды. Одной шальной пули, одного неверного движения штурвалом или внезапного отказа двигателя достаточно, чтобы навсегда остаться на дне озера.

Фюзеляж самолета Алексея Буевича был пробит несколькими зажигательными пулями. Алюминиевый осколок ударил по руке воздушного стрелка Владимира Геращенко. Он быстро зубами вытащил его и выплюнул. Тонкая струйка крови текла из раны, а Геращенко уже отбивал очередную атаку.

До берега совсем близко. Заговорили наши зенитные орудия, немецкие истребители отстали. По радио передается приказание командира полка заходить на посадку согласно намеченному плану. Все знали, что последним произведет посадку флагманский корабль. Причем посадка будет выполнена по всем правилам летного искусства и со строгим соблюдением инструкции, как это умел делать Бухаров, «дядя Костя», так его называли между собой летчики.

Комендантский аэродром был хорошо защищен противовоздушной обороной, и немецкие самолеты не решались соваться сюда. Здесь кипела жизнь большого фронтового аэродрома. Все работали четко и быстро. Самолеты разгрузили немедленно и доставленные продукты питания на автомашинах сразу же отправили в город голодающим его защитникам.

Летчиков пригласили в столовую, но никто не шел, все утверждали, что сыты, хотя с самого утра ничего не ели. «Мы поедим там», – сказал «дядя Костя» и выразительно показал пальцем на юго-восток.

Над городом повисла темная пелена. Пора в обратный путь. Самолеты загружены до предела. На Большую [90] землю летчики везут исхудавших от голода ленинградских детей, больных и тяжело раненных. В темноте самолеты пересекают Ладогу, теперь уже не в плотном строю и без сопровождения истребителей. Летят, чтобы завтра опять прийти на помощь городу-герою.

...Много хороших дел выполнила и другая соседствовавшая с нами эскадрилья, которой командовал Герой Советского Союза Григорий Алексеевич Таран. Как и мы, там служили главным образом бывшие гражданские летчики. Они также выполняли полеты в тыл противника, вывозили детей, совершали удивительные по смелости и мастерству посадки на партизанские аэродромы.

Эскадрильи Тарана были оснащены двухмоторными ЛИ-2. Все полеты выполнялись в сложных условиях. Часто транспортные самолеты подвергались нападению фашистских истребителей.

Однажды экипаж в составе командира корабля Ильина, второго пилота Дронова, бортмеханика Лобанова, бортрадиста Крейнина и бортстрелка Яцука днем летел за линию фронта. На него напали два истребителя «Мессершмитт-109». Пытаясь уйти от преследователей, Ильин повел самолет к цели, прижимаясь к земле. Истребители не отставали, и экипаж принял бой. Яцук открыл огонь и сбил один истребитель, однако второй продолжал атаковать наш самолет, прошивая его огнем. Один снаряд разорвался внутри самолета. Осколками ранило Лобанова и Яцука.

Ильин продолжал кружить над целью, сбрасывая нашим: войскам боеприпасы. Истекая кровью, Яцук из последних сил отбивался от истребителя и наконец зажег его. «Мессер», оставляя за собой хвост дыма, скрылся в облачности.

Горел и наш самолет. Продолжать полет стало невозможно, и Ильин, выбрав подходящую площадку, приземлился. Только успели вытащить на снег раненых товарищей, как взорвались бензобаки. Через несколько дней героический экипаж был доставлен на базу. Лобанов и Яцук после излечения в госпитале вернулись в родную авиаэскадрилью и в том же экипаже Ильина продолжали выполнять боевые задания.

Несла эскадрилья и тяжелые потери. Экипаж Навцени вылетел к партизанам с грузом взрывчатки. Линию фронта пересекли выше облачности. Над целью дали сигнальную ракету, но условные костры не зажглись. [91]

Самолет снизился, начал кружить над целью. Партизаны молчали. С воздуха были видны горящие деревни. Очевидно, здесь действовали каратели.

Экипаж передал на базу, что партизаны костров не выложили. Таран по рации приказал возвращаться. На обратном пути забарахлил правый мотор. В районе Витебска наш самолет был обнаружен немецким истребителем «Мессершмитт-110». Ночь была лунная, и транспортный самолет был как на ладони. Подойдя вплотную, фашист открыл огонь. Загорелась правая плоскость. Некоторое время экипаж продолжал полет на горящем самолете с одним работающим мотором, но положение было безвыходным, и командир корабля Навценя приказал экипажу покинуть самолет. Первым прыгнул бортмеханик Голеняк. У бортрадиста Онешко парашют был отстегнут. Когда же он начал пристегивать его, то расстегнулся ранец, и, боясь, чтобы парашют не раскрылся в самолете, Онешко обхватил его обеими руками. В это время произошел сильный толчок, бортрадист упал и от ушиба потерял сознание. Через мгновение его выбросило в открытую дверь кабины, и он очнулся уже висящим на стропах парашюта. Светила луна, и Онешко видел приближающуюся землю, фашистов, которые стреляли трассирующими пулями. Приземлившись, Онешко укрылся в зарослях кустарника, подступающего к самой реке. Стоя по пояс в холодной воде, он переждал, пока прекратятся поиски. Лишь на следующие сутки бортрадист выбрался из укрытия. Его спрятали жители близлежащего хутора, а затем переправили к партизанам. Спустя два месяца Онешко доставили на Большую землю.

Бортмеханик Голеняк приземлился вблизи расположения карательного отряда. Не успел он приподняться, как его оглушили сильным ударом по голове. Очнулся Голеняк в избе, где фашистский офицер, издеваясь, начал допрашивать его о цели полета. Не добившись ответа, офицер повел Голеняка на место гибели героев-летчиков. Здесь он увидел врезавшийся в землю самолет и останки своих товарищей. Так погибли коммунисты командир корабля Навценя, второй пилот Мартынов, штурман Спирин.

Как-то потребовалось срочно доставить партизанам боеприпасы и теплую одежду, а оттуда на Большую землю вывезти раненых и детей. Один из таких полетов выполнил экипаж Константина Дмитриевича Бирюкова. [92]

Была лунная ночь. На высоте двух тысяч метров на самолет напал «Мессершмитт-110». В самолете загорелся тол. Осколком ранило штурмана Пастернака. Попытки экипажа потушить пожар оказались безуспешными.

Бирюков мастерски посадил горящий самолет в лесу на маленькую поляну. Экипаж через верхний люк выбрался из самолета, который тут же взорвался. Через несколько дней партизаны сообщили по радио радостную весть: все члены экипажа живы и находятся у них.

Командир эскадрильи Таран всегда первым летал в самые опасные места на выручку товарищей. И на этот раз он вывез экипаж Бирюкова на свой базовый аэродром.

А вот что случилось с экипажем Пушечкина. После выполнения задания летчики возвращались на базу. Шли бреющим. Недалеко от линии фронта самолет был обстрелян сильным зенитным огнем. Машина загорелась, рулевое управление оказалось перебитым, и неуправляемый корабль врезался в бугор. Немцы хотели взять экипаж в плен, но герои отстреливались до последнего патрона и не вышли из горящего самолета.

...Фронтовые дороги не раз сталкивали меня с летчиками удивительной судьбы. Таким, например, был Абдусамат Тайметов. Почти три года он добивался направления на фронт и постоянно получал отказ. Тайметов служил, как и я когда-то, в летном училище. Умом понимал он правоту командиров, которые доказывали необходимость работы здесь, ее важность для дела победы, но сердце не соглашалось.

Абдусамат находил утешение в полетах. Летать приходилось много. Учебная эскадрилья готовила пилотов для фронта.

Наконец его заветная цель сбылась. Тайметов получил направление в боевое соединение ГВФ.

Пилоту Богданову – опытному боевому летчику – поручили подготовить и выполнить с Тайметовым первое боевое задание, дать «провозной» полет.

Первый полет по оценке ночников относился к разряду «спокойных». Противозенитные маневры Абдусамат выполнил хорошо. Нашли затерянную среди болот и лесов точку – маленький аэродром. Сели, разгрузились, загрузили то, что нужно срочно отправить на Большую землю, взлетели и ушли домой. По дороге не раз меняли маршрут, уходя от вражеского обстрела и [93] истребителей, над населенными пунктами сбросили наши листовки, вернулись на базу.

«Вот и все, – сказал Богданов, когда самолет зарулил на стоянку. – Годишься».

Наступили фронтовые дни.

Из легендарного партизанского соединения Сидора Артемьевича Ковпака поступило тревожное сообщение. Один из отрядов ведет кровопролитные бои. Боеприпасы на исходе. Большие потери, много тяжело раненных. Тайметов получает задание – вылететь к партизанам, доставить боеприпасы и вывезти раненых.

Иные думают, что на войне хоть и опасней, но все много проще, чем в училище. Командиры не докучают требованиями скрупулезной подготовки – получил задание и лети. И нет тебе мороки с наземной отработкой полетного задания, докучливого труда в классе, штурманской, на тренажерах. Нет! Успех выполнения боевого задания всегда ковался на земле, и пилоты на войне не жалели сил для тщательной предварительной, предполетной подготовки.

Склонившись над картами, экипажи километр за километром, минута за минутой рассчитывали предстоящий полет. Метеообстановка, каждый поворотный пункт, характерный ориентир, курсы, высота, расчет по времени, схема связи – все учитывалось самым подробнейшим образом.

Вот так было и с экипажем Абдусамата. Готовился он тщательно, долго, взлетели, когда солнце еще стояло довольно высоко над горизонтом, и легли на курс. Путь предстоял далекий, к отрогам Карпат.

И вот стали приближаться к цели. Через двадцать минут должен быть партизанский аэродром. Аэродром молчит, притаился. Его нужно найти. Абдусамат внешне спокоен. Штурман вносит поправку в курс, второй пилот помогает командиру управлять машиной. Бортмеханик последний раз проверил крепление груза и, вернувшись в пилотскую кабину, по приборам и на слух выверяет работу двигателей. Радист цепко держит волну далекой радиостанции центра, готовый по распоряжению командира отстучать морзянкой нужный текст. Стрелок, склонившись над турелью, внимательно– следит за воздухом.

Последнее уточнение курса. По расчетам, прямо впереди должна быть площадка. Тайметов подбирает обороты и переводит самолет на снижение. Он весь напряжен, [94] все подчинено одному – найти площадку в этой кромешной тьме. Никто не подскажет, где здесь друзья и где враги. Одно ясно – друзья ждут на маленьком «пятачке», а враги кругом. Они тоже ждут. Вдали что-то замерцало. Тайметов понял – костры. Через минуту мерцание вырисовалось тремя маленькими светящимися точками, вытянутыми цепочкой. Есть аэродром! Но что это? Правее и чуть дальше точно такие же три светящиеся точки. Так, ясно! Каратели узнали сигнал посадки и подготовили сюрприз, ждут тебя, Абдусамат, в гости. Подготовили хорошее угощение...

Огоньки все растут, и они совсем одинаковые. И яркость такая же, и расстояние. Кажется, что окружающая местность и та одинакова. Надо разгадать эту загадку, разгадать в считанные минуты. Не зря же сидели над картами!

«Штурман, характерные ориентиры!»

«Есть характерные ориентиры», – и штурман перечисляет то, что Абдусамат уже отчетливо себе представил: параллельно огням слева – лес, справа – овраге ручейком, в створе огней южнее отдельная группа деревьев; севернее полуразрушенный домик лесника. Тайметов продолжает снижение. Огни впереди превратились в хорошо видные костры. Земля преображается, лучше видны ее детали. Глаза внимательно цепляются за каждую точку. Высота триста метров, до аэродрома совсем близко. Вот и деревья! Самолет проходит над кострами. Слева проглядывается лес, справа поблескивает ручей. Под крылом мелькнула крыша разбитого домика.

Тайметов ввел самолет в левый разворот и приказал готовиться к посадке.

В этот миг земля ожила. Ожила отблесками взрывов, кольцом опоясавших площадку и разорвавших ночное небо вокруг самолета. Через несколько секунд разрывы появились за лесом, западнее аэродрома и правее ручья. Сверху уже ясно просматривались два кольца вспышек и между ними пунктиры пулеметных и автоматных очередей.

Абдусамат, развернув самолет и ведя его параллельно линии костров немного в стороне, отчетливо представил, что происходит на земле. Партизанская группа блокирована и заняла круговую оборону аэродрома, защищая его, как последнюю надежду. Боеприпасы на исходе. Десятки тяжело раненных, которые уже ничем [95] не могут помочь товарищам. Единственный выход – прорвать кольцо. Но для этого необходимы снаряды, патроны, гранаты, нужно посадить самолет. Кругом бушует огонь. Достаточно одной небольшой его искорки, чтобы сжечь самолет. Абдусамат окинул взглядом друзей. Четыре пары глаз оторвались на миг от приборов и рычагов, смотрели уверенно, спокойно. Они говорили: «Действуй, командир, будет порядок».

Решение созрело. Последний разворот сделать как можно дальше, чтобы гитлеровцы решили, что самолет ушел восвояси, выйти на прямую с приглушенными двигателями, тихо подойти к аэродрому и сесть. Так и сделаем. Только спокойно – ведь дело простое – приземлиться точно у Т. Тысячи раз это делал и сейчас сделаешь. Вот крайний костер – отличное Т.

«Бортмеханик, шасси!»

«Есть шасси! – два знакомых легких толчка. – Шасси выпущены, командир. Встали на замки, зеленые горят!»

«Выпустить щитки!»

«Есть щитки!»

Обыкновенный деловой разговор, обыкновенные действия.

Слева замелькали ряды деревьев, их верхушки уже выше плоскостей. Вот и она, матушка-земля, и начинается она от костра. Мягкое прикосновение, самолет покатился и, сдерживаемый тормозами, остановился на краю площадки.

Теперь говорила земля. Говорила в полный голос грохотом разрывов и зловещей трелью пулеметных очередей. На земле шел бой.

К самолету подбежали люди. Они очень спешили. Но прежде чем ящики с боеприпасами замелькали по живой цепочке к лесу, каждый из этих людей успел в коротких объятиях и теплых словах выразить всю меру благодарности этой пятерке ребят в летных куртках.

Тайметов, став чуть в стороне, жадно курил.

«Дай прикурить, сынок!» – Абдусамат оглянулся и замер. Рядом стоял Сидор Артемьевич Ковпак, знаменитый партизанский командир.

«Товарищ командующий...» – начал Тайметов, вскинув руку.

«Не надо, не надо. И так вижу, что задание ты выполнил – и земной тебе поклон за это. – Ковпак крепко обнял и поцеловал летчика. – А теперь давай о деле [96] – раненых пора вывозить, да побыстрей. Вам улетать, а нам пробиваться – времени в обрез».

Три с половиной тонны боеприпасов разгрузили, сорок два раненых приняли на борт за семь минут. На исходе восьмой минуты под огнем противника взлетели.

Когда вручали Абдусамату первую боевую награду – медаль «Партизану Отечественной войны» 1-й степени, вспомнил он эти восемь огненных минут и этот свой боевой вылет.

...110 раз вылетал в тыл противника и командир экипажа ЛИ-2 Иван Иванович Анисимов, выпускник той же Тамбовской летной школы, которую в свое время заканчивал я. Тяжелые транспортные машины базировались на железнодорожной станции Выползово, недалеко от Бологого. Самолеты снабжали партизан Ленинградской, Новгородской, Калининской областей и Прибалтийских республик, летали дальше, чем мы. Они сбрасывали народным мстителям продовольствие, оружие, консервированную кровь для раненых, листовки. Иногда им удавалось садиться на лесные площадки, и тогда летчики, как и мы, забирали в обратный рейс партизанских сирот.

Темные безлунные ночи, низкая облачность, осадки создавали для самолетов относительную безопасность. Летать приходилось в районы Пскова, Чудского озера. Линию фронта обычно пересекали на бреющем, причем в таких местах, где было меньше вероятности попасть под огонь зенитных установок или нарваться на ночных истребителей-перехватчиков. Поэтому летчики делали порядочный крюк в сторону от трассы. Длинные зимние ночи давали достаточно времени, чтобы доставлять груз за сотни километров и возвратиться на базу.