Текст книги "Далекая юность"
Автор книги: Петр Куракин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Часть вторая
1. Комсомольское собрание
29 октября 1918 года в Москве собрался Первый Всероссийский съезд союзов рабочей и крестьянской молодежи, работающих под руководством партии большевиков. До этого организации молодежи не имели своего единого центра, не были связаны уставом и программой. Это, конечно, отражалось на их деятельности.
На съезд делегатом от заводского союза рабочей молодежи поехал председатель ячейки – Мишка Трохов. Чухалин, прощаясь с ним, погрозил пальцем:
– Учти, тебе за эту поездку не только перед союзом отчитываться – перед нами…
А дела в союзе шли неважно. После Октября, когда на заводе были прикрыты все эсеровские организации, руководимый эсером Ютиным драматический кружок почти в полном составе влился в организацию Социалистического союза молодежи. Таким образом, союз был разбавлен всякими людьми: тут была и рабочая молодежь, и дети местной интеллигенции – начальников отделов, инженеров, служащих. Да что интеллигенция! Сын и дочь попа и сын дьякона из церкви села Воскресенье считались членами союза!
Организация не была сплоченной. Рабочая молодежь держалась в стороне от интеллигенции. Те тоже объединились и пренебрежительно смотрели на рабочих, не хотели участвовать ни в какой другой работе, кроме как в драмкружке да в организации танцев.
Наконец Трохов вернулся из Москвы, и на дверях клуба появилось объявление, аршинными буквами извещавшее, что на 10 ноября назначается общее собрание ячейки РКСМ. Все интересовались, что это такое – РКСМ, и Трохов снисходительно объяснял незнающим: Российский Коммунистический Союз Молодежи.
Пожалуй, впервые собрание ячейки было таким многолюдным; на нем присутствовало больше двухсот человек, и не только молодежь: пришли кое-кто из большевиков.
Трохов попросил выдвигать кандидатуры в президиум, и кто-то крикнул из глубины комнаты:
– Кията… Алешину…
Яшка знал этого паренька. Он работал в инструментальном цехе – большеголовый, белобрысый, с упрямым и даже, пожалуй, каким-то жестким выражением темных глаз. И Яшка, мысленно отметив: «Этого можно», – тоже поднял руку, а потом с любопытством наблюдал, как Кият деловито перебирает на столе президиума какие-то бумажки и о чем-то шепчется с секретарем – Клавой Алешиной.
Слово взял Трохов. Он то и дело поправлял шелковистые, спадающие на лоб волосы и, глядя куда-то поверх людей, на стену, сделал доклад о Первом Всероссийском съезде молодежи. Говорить он умел складно, и все было ясно: зачем был созван съезд, почему союз стал именоваться Коммунистическим, каковы взаимоотношения Коммунистического Союза Молодежи с партией. Трохов рассказал, как проходил съезд, кто был избран в первый состав ЦК комсомола… Потом он выпил воды, долго полоскал горло и, взглянув в зал, развел руками:
– Доклад окончен, товарищи. Ежели есть вопросы, валяйте.
Первым задал вопрос Силаков, сынок заведующего расчетным отделом завода:
– Как это так? Вот ты говоришь: большинство, большинство… А если я не согласен с большинством, если у меня свое личное мнение есть, то, скажите, как же я буду подчиняться большинству? Это же насилие над личностью!
Отдельные голоса с мест кричали: «Правильно!»
Сын попа Ершин задал такой вопрос:
– Если я не желаю изучать коммунистическое учение, если я не хочу разделять коммунистических идей, а вот в драмкружке хочу быть, танцевать хочу, – тогда что?
Видимо, те же голоса крикнули: «Правильно! Нас большевиками хотят сделать!»
– Вот мы и не согласны! – закончил Ершин.
Накрашенная барышня Тузова сказала, поводя плечиком и округляя и без того круглые, чуть навыкате, глаза:
– Кто разрешит, чтобы вмешивались в их личную жизнь? Кому какое дело, являюсь ли я примером в личной жизни? А может быть, я и не являюсь – тогда что?
В зале громко засмеялись, и кто-то крикнул:
– Пример, как хахалей раз в неделю менять!
Валя Кият едва водворил порядок и кивнул Трохову:
– Будешь отвечать?
Тот глядел в зал презрительно и, когда Кият повторил: «Отвечать будешь?» – усмехнулся:
– Отвечать? На такие вопросы не отвечают. Я б за такие вопросы прямо в Чека сажал. Кому же я отвечать буду? Этим… – он грубо выругался.
В зале зашумели, зашушукались. Яшка видел, как от грубого слова, сказанного Троховым, покраснела Клава, услышал неподалеку от себя спокойно сказанное: «Дурак!» – и обернулся. Старик Захар Аввакумович Пушкин уже поднимал руку.
– Эй, товарищ председатель, дай мне словечко сказать.
Он не торопясь прошел к столу президиума и, взглянув на ухмыляющегося Трохова, качнул головой.
– Не прав ты, парень. Спрашивают – значит, интересуются. А коли так, отвечай, всем впрок пойдет.
Он обернулся к ребятам:
– Вот приведу я вам самый простой пример. Сидят в лодке десять человек. Вдруг двое начали сильно раскачивать лодку, да так, что она стала бортом воду черпать, Большинство потребовало прекратить это безобразие: мол, кувыркнется лодка. А эти двое заявляют: «Нет, мы не согласны с вами, нам так больше нравится. У нас тут свое мнение». И что же, лодка опрокинулась, двое потонули. Ну, что вы скажете? Наверное, скажете, что это хулиганство.
А в жизни и не так бывает. Вот в октябре семнадцатого года большевики обсуждали вопрос о вооруженном восстании в Питере. Все высказывались за немедленное вооруженное восстание, только Зиновьев и Каменев были не согласны. Тоже говорили: «У нас на этот счет свое мнение». Они не подчинились большинству и выдали буржуазии планы вооруженного восстания. Буржуазия ликовала по этому поводу. А товарищ Ленин заклеймил позором предателей. Говорил, что с этими господами он не может быть в одной партии.
Так вот, друзья, и получается, что подчинение большинству – основной принцип поведения членов партии большевиков. А комсомол, как говорится в Уставе, «всецело поддерживает и проводит программу и тактику РКП(б)», а уж если поддерживает – значит, и следует за партией, и делает так, как этого требует партия. Ершин, скажем, не хочет изучать коммунистическое учение – что ж, и не надо. Потеря невелика, если потеряем такого кулика.
В зале громко засмеялись и крикнули:
– Пускай он закон божий изучает!
Пушкин переждал, пока наступит тишина, и продолжал все так же ровно, будто не речь говорил, а беседовал дома за самоваром:
– Вот барышне Тузовой тоже отвечать вроде бы нечего, с места ей ответили. Ну, посудите сами, что же будет, если вы примером не будете? Будете пьянствовать, воровать, на работе лодыря гонять – что другие скажут? «Раз им можно, так нам и сам бог велел». Что тогда получится? Сообразите сами…
Когда дядя Захар кончил, с места встали Ершин, Силаков, Тузова и еще несколько таких же, как они.
Валя Кият хотел было призвать их к порядку, но Силаков крикнул:
– Мы уходим! Мы не согласны, чтобы чинилось насилие над нашей личностью. Где же свобода?
Все вскочили со своих мест, голоса председателя уже не слышал никто. Разобрать, что кричали, было невозможно, но что-то обидное, злое, насмешливое, потому что Силаков и другие стали поспешно пробираться к выходу.
С трудом удалось Кияту установить тишину, но, не сдержавшись, он сам крикнул:
– Скатертью дорога!.. Баба с возу – кобыле легче! Проситься будете – не возьмем. Может быть, еще есть желающие? Давайте, воздух чище будет!
Зал молчал. Больше не вышел никто. Снова со своего места поднялся Трохов:
– Видали? Наверное, еще найдутся такие. Партийная ячейка рекомендует нам всех, кто был в союзе молодежи, не зачислять механически в комсомол, а устроить перерегистрацию, или проще – открыть вновь запись в члены комсомола. Каждого, кто запишется, обсудить на собрании. Чтобы не тянуть, давайте сейчас собрание закроем, запишем желающих вступить в комсомол, а завтра будем персонально обсуждать каждого.
Яшка, отчаянно работая локтями, стал пробираться к столу президиума, за которым шла запись. Его отпихивали, оттесняли в сторону; разозлившись, он сам начал расталкивать стоящих впереди. Каждый стремился записаться пораньше, будто вдруг что-то может измениться и его имя не попадет в списки.
Но, когда Яшка, потный, взлохмаченный, тяжело дышащий, протискался к столу и, схватив Клаву за рукав, крикнул: «Меня запиши!» – он увидел список. Наверху страницы, уже почти заполненной фамилиями, стояло выведенное круглым Клавиным почерком его имя.
– Ты… уже?.. – спросил он, чувствуя, как перехватывает дыхание.
Его торопили, подталкивали, а он, все еще держал Клаву за рукав, лихорадочно и радостно думал: «Помнила…. Первым записала… Самым первым!..»
На следующий день, до начала собрания, ребята пели в клубе:
Вдоль да по речке,
Речке по Казанке
Серый селезень плывет.
Весь зал дружно подхватил шуточный припев.
В круг выскочил парнишка – токарь из механического – и пошел, притоптывая и вызывая желающих. Кто-то на мотив «Яблочко» сочинил частушки:
Эх, яблочко, катись под елочку —
Комсомолец полюбил да комсомолочку.
Девичьи голоса откликнулись:
Нам сказали на базаре,
Что мальчишки дешевы.
На копейку десять штук
Самые хорошие.
За весельем никто не заметил, что делает на сцене Клава Алешина. Подозвав Кията, она пододвинула ему тяжелый сверток и, давясь от хохота, сказала:
– Это тебе.
Кият удивленно развернул бумагу. В свертке была медная ступка и пестик. Председатель вскинул на Клаву настороженные, недобрые глаза.
– Что ты думаешь, мы здесь воду в ступе толчем? Так тебя надо понимать?
Клава прыснула:
– А ты постучи пестиком в ступку. Ну, постучи, не бойся.
Кият послушно стукнул. По залу разнесся гулкий звон. Все насторожились. Тогда, поняв в чем дело, засиявший Кият начал трезвонить так, что сразу смолкли песни, а те, кто был возле председательского стола, отворачивались и морщились, затыкая уши.
– Кончай благовест. Больше не будем!..
Эта ступка долго еще присутствовала на всех собраниях. И, когда кто-нибудь из выступающих начинал мямлить что-нибудь или повторяться, председатель стучал пестиком, звон означал: закругляйся, нечего в ступе воду толочь.
Водворив тишину, Кият взял в руки список.
– Начинаем обсуждать, товарищи. Первым по списку идет Яков Курбатов. Ну как, отводы есть? Выступления будут?
– Да чего там! Дальше давай.
– Знаем… Оставить!
– Пусть расскажет о себе.
– Не надо!
– А про самогонку? А как инструмент проиграл?
Алешинская ступка гудела, покрывая все голоса.
Ребята шумели: «Оставить! Оставить!» – но возле стола президиума уже стоял, одергивая сзади выцветшую солдатскую гимнастерку, Мишка Трохов.
– По поручению ячейки большевиков, – сказал он, морщась, хотя звон уже прекратился, – предлагается в списке Якова Курбатова оставить. Хотя от себя лично советую ему пересмотреть свои порочные мелкобуржуазные позиции.
Яшка вскочил, покрываясь краской.
– Какие позиции? Чего ты треплешься? – крикнул он.
– Вот-вот, – кивнул Трохов. – Недисциплинированность – одно из проявлений буржуазной стихии, мешающей классу…
Он ткнул в сторону Яшки указательным пальцем и продолжал говорить, не опуская его:
– Видали? Изживать это надо, товарищ Курбатов.
– Это ты от себя говоришь или от ячейки большевиков? – строго спросил Кият. Трохов пожал плечами.
– Собственно, в чем разница? Я член ячейки.
И сел.
Кият предложил голосовать, напомнив о том, что не кто-нибудь, а именно Курбатов, избитый и израненный, предотвратил на заводе вражескую диверсию.
За Курбатова голосовали все. Против не было. Но когда Кият спросил: «Кто воздержался?» – Яшка увидел, как уверенно поднял руку Трохов.
– Ты что?.. – удивленно спросил его Кият. – Только что рекомендовал…
– Личные мотивы, – резко сказал Трохов. – Имею право…
Яшка ничего не понимал. Ясно было только одно: то неприязненное ощущение, которое возникло у него к Трохову еще там, возле лесного ручья, было взаимным, но почему, он не мог себе объяснить.
Вечером, провожая Клаву домой, он не удержался и спросил:
– Слушай, а что это Трохов… так?
– Как «так»? – рассмеялась Клава. – Насчет «личных мотивов»-то? Так ведь…
Она запнулась. Яшка понял: Клава чего-то недоговаривает.
– Говори, раз начала.
– А чего говорить-то? Он тут ко мне стал приставать. Я его отшила. Он спрашивает: «С Яшкой ходишь?» – а я и сказала: «Ну, и хожу, тебе-то что?»
– И все? – Яшка остановился от неожиданности. – Но ведь он… Он большевик. Как же это?.. Ты не врешь, а?
Дома, лежа на своем топчане, Яшка снова вспоминал слова Клавы и раздумывал над тем, что и большевики, быть может, есть разные: Чухалин не похож на Алешина, дядя Ваня Мелентьев любит выпить, Бедняков – шутник. Но все они были чем-то близки друг другу, а Трохов в Яшкином представлении был совсем, совсем другим…
Обсуждение и принятие в комсомол закончилось только через два дня. Приняли почти всех. Преобладала рабочая молодежь; служащих и сынков «начальства» записалось немного. Выбрали бюро. Председателем ячейки снова стал Мишка Трохов, политпросветработником – Валя Кият. По работе среди девушек – Зина Федорова, экономработником – Курбатов. Схожая с профсоюзной экономическая работа должна была проводиться среди рабочих-подростков, а Яша и сам был таким.
2. Ячейка за работой
– Раз, два! Раз, два! Рота! Стой! К но-ге! – раздается команда. Это комсомольцы и часть беспартийной молодежи проходят на пустыре за заводом военное обучение. Ребята занимаются через день. Скрипит под ногами снег, мертвенным, бледным светом освещает луна крыши рабочего поселка. Однако ребятам тепло. Они бегают, ходят в атаку на воображаемого противника, изучают ружейные приемы. После команды «вольно!» слышится особенно звонкий на морозе, веселый смех: кто-то первым начинает «греться»: на мягком пушистом снегу завязывается борьба. Упадешь – не больно, только снег набивается всюду. Попадая за ворот, он тает и струйками течет под рубашкой. Ребята ежатся; их бросает в дрожь от воды, растекающейся по разгоряченному телу. И все-таки весело!
Бывают и другие военные занятия. В одной из комнат клуба ребята сидят на корточках и внимательно слушают объяснения военрука. Здесь изучают пулемет. В другой комнате на длинном столе лежат разобранные винтовки. Ребята учатся быстро собирать их. Иногда военрук объясняет комсомольцам основы тактики современного боя, положения боевого устава и устава караульной службы.
Девушки – те в другой комнате учатся делать перевязки, оказывать первую помощь при ранениях и контузиях. Со смехом ловят они какого-нибудь зазевавшегося парня, тащат к себе в комнату и на «живом экспонате» проверяют свое умение. Горе такому парню – измучают его девушки, а особенно, если из валенка покажется грязная нога, – сгорит со стыда. Уж лучше бы идти в атаку по глубокому снегу и, услышав пулемет-трещотку, падать, зарываясь с головой в холодных пушистый снег.
В другие дни в том же клубе ребята сидят, слушая чтеца Валю Кията, Мишку Трохова или других членов бюро ячейки. Книг мало, и чтение политических брошюр, речей Ленина приходится проводить вслух. Лица у ребят сосредоточенные; ох, далеко не все понятно им – об эксплуатации, о классовой борьбе, об общественном устройстве, о положении и задачах молодой Советской Республики!
Работа в ячейке самая разная. Вот сегодня кому-то надо бежать в драмкружок, на репетицию пьесы «Генерал Николаев». Речь в пьесе идет о царском генерале, оставшемся верным своему народу.
Другому надо в спортивный, третьему – в струнный, четвертому – в хоровой кружок. Некогда даже подумать, что ты с утра не ел и что тебе только завтра утром можно получить и съесть свой паек.
Пришел комсомолец в первом часу ночи домой, а уж в три часа вставай, расставайся со своей хотя и жесткой, но теплой постелью. Надо идти сменить товарища в карауле. Фронт близко, а завод делает снаряды.
Фронт близко… Здесь, в Печаткино, это ощутимо. При партячейке организовался отряд ЧОН. В него записались все коммунисты и комсомольцы. Список отряда утверждался на партячейке. Чоновцам выдали оружие: всем – винтовки, а некоторым и револьверы. Оружие хранилось дома, только подросткам не разрешали забирать его из помещения ЧОНа.
За Яшкой был закреплен кавалерийский карабин (он был легче, чем винтовка) и револьвер системы «Смит-Вессон». Револьвер он выпросил сам у начальника отряде, Чугунова; ходил за Чугуновым по пятам до тех пор, пока тот не разозлился и не разрешил. В отряде Яшку зачислили на должность конного ординарца при командире и комиссаре отряда. По этой должности, естественно, полагалась лошадь.
На заводе лошадей было много: они были основным видом транспорта. Конный двор занимал большую территорию на краю поселка. Там стояли и выездные рысаки, служившие еще бывшему начальству. Сейчас на них ездил красный директор завода, Чухалин. Яшка в глубине души рассчитывал получить такого рысака, но дали ему спокойного и добродушного белогубого мерина. Звали его Рыжий.
Эта лошадь имела одну особенность. Когда-то лавочник из села Воскресенье ездил на ней за товарами в губернский город. Одно время на дорогах пошаливали, и лавочник – мужик хитрый – приучил лошадь спасаться. Стоило крикнуть «Рыжий, грабят!», как та срывалась в галоп и неслась сломя голову.
Яшка прежде не имел дела с лошадьми, разве что когда в губернском городе резал им хвосты. Сперва он с некоторым страхом подходил к Рыжему. Рыжий вытягивал навстречу Яшке мягкие белые губы, смотрел умными и преданными глазами; он любил, когда ему перепадало что-нибудь из рук.
У раненых красноармейцев Яшка выменял на махорку настоящий шлем-буденовку. Теперь в островерхом шлеме он проезжал по улицам на своем Рыжем, закинув за спину карабин и придерживая рукой оттопыренный карман, в котором лежал «Смит-Вессон».
В отряде часто проводили тревоги, походы, учения; все это закаляло бойцов. Чоновцы несли караульную и патрульную службу. Фронт был близко…
3. Не пустили…
Как-то пусто стало на заводе. Многие ушли на фронт; иные оставили эти необжитые, полные тяжелых воспоминаний и потому нелюбезные сердцу места и ринулись в путаницу железных дорог. По слухам, доходившим до Печаткино, были где-то в России молочные реки да кисельные берега. Говорили, что в Ташкенте хлебом хоть засыпься, а что касается всяческих круп, так манкой там вроде бы кормят верблюдов. Изголодавшиеся люди верили этим слухам, снимались с мест и ехали, даже не представляя, где он, этот самый Ташкент.
Поредела и партийная ячейка. На фронт не взяли только стариков – Чухалина, Пушкина, Булгакова, да Павел Титович Алешин, как ни рвался туда, остался в Печаткино. Пора было уезжать и Трохову. Хоть недолюбливал его Чухалин, а, думая об отъезде Трохова, беспокоился: кто будет заниматься комсомолом? Но мысль эта появлялась и уходила, уступая место другим заботам, которые волновали изо дня в день: на заводе кончались запасы древесины, из которой делали целлюлозу, на реке сбился сплав, а людей не было, чтобы разобрать лес. Не останавливать же завод!
Что-то надо было предпринимать. Из губкома Чухалину пришла грозная депеша; в ней отмечалось, что завод стал работать хуже, медленнее, снарядов не хватает. Перечитывая последние строчки: «Будете привлечены к партийной ответственности. Данилов», Чухалин грустно усмехнулся: как будто Данилов не знает, что здесь творится. Мог бы и приехать, сам бы тогда увидел…
Данилов приехал неожиданно, и у Чухалина екнуло сердце, когда он увидел секретаря губкома, идущего через двор к заводоуправлению. Тут же он разозлился на себя: «Что, я виноват, что ли, что у меня всего не хватает?»
Но Данилов, войдя в кабинет директора, казалось, и не думал распекать его. Он улыбался, еще с порога протягивая руку, и басил:
– Сто лет не виделись! Ну и отощал ты, Александр Денисыч! Скелет какой-то, только разве что костями не гремишь.
– Гремлю уже, – улыбнулся ему в ответ Чухалин. – Это хорошо, что ты приехал.
С Даниловым он был знаком давно, еще по подпольной работе в Питере, где нынешний секретарь губкома, вернувшись из Женевы, возглавил одну из питерских районных организаций. Данилов всегда нравился Чухалину своей манерой разговора и обращения с людьми – манерой, которую не любили многие: Данилов никогда не думал над тем, что и как надо сказать, а говорил «с плеча». Тех, кто не очень-то уважал правду, даниловская прямота коробила.
Товарищи рассказывали, что за эту манеру Владимир Ильич, правда за глаза, хвалил Данилова, который учился у него в партийной школе, в Лонжюмо.
Грузный Данилов, казалось, заполнил собой весь небольшой кабинет, мерил его шагами – три до угла и три обратно – и гудел басом:
– А я, брат, уже прошел по заводу, прошел… Можешь не рассказывать, сам все знаю… И что с людьми плохо – знаю, и с хлебом плохо – тоже знаю. Меня рабочие чуть ли не час выспрашивали, как с хлебом.
– Как же с хлебом? – тихо спросил Чухалин.
– Плохо. Совсем паршиво! В Питере рабочие голодают… Кулачье в черноземной полосе, да и у нас тоже все попрятали. В ямах гноят. Ну, да ненадолго. А вот что лес у тебя на реке пропадает, за это бить тебя надо!
Он не дал Чухалину возразить.
– Знаю. Все знаю! Людей нет? А ты «Правду» читал?
– К нам она на пятый день приходит. Что там?
– А ты почитай. Очень полезно…
Данилов вытащил из кармана галифе сложенную во много раз газету, развернул ее на столе, разглаживая сгибы, и на первой странице отчеркнул ногтем нужное место. Чухалин, поправив очки, наклонился.
«Ввиду тяжелого внутреннего и внешнего положения, – читал Чухалин, – для перевеса над классовым врагом коммунисты и сочувствующие вновь должны пришпорить себя и вырвать из своего отдыха еще час работы, то есть увеличить свой рабочий день на час, суммировать его и в субботу сразу отработать 6 часов физическим трудом, дабы произвести немедленную реальную ценность. Считая, что коммунисты не должны щадить своего здоровья и жизни для завоеваний революции – работу производить бесплатно. Коммунистическую субботу ввести во всем подрайоне до полной победы над Колчаком».
Это была резолюция коммунистов и сочувствующих подрайона Московско-Казанской железной дороги. Чухалин читал, не вдумываясь в отдельные слова, – он стремился уловить общий смысл заметки. Само событие – коммунистическая суббота – потрясло его. Он чутьем уловил в этом что-то новое, с чем ему еще не приходилось встречаться, и поэтому дочитывал торопливо, будто Данилов отберет у него сейчас газету.
Когда Чухалин дочитал до конца, Данилов сказал вдруг с необычайным волнением:
– А знаешь, кто на этом субботнике работал? Ленин…
Чухалин молчал. Потом протянул Данилову руку, и тот не понял: благодарит он за что-то, что ли?..
…Час спустя они пришли в клуб и еще в сенях услышали горячие, стремящиеся перекричать друг друга голоса. Чухалин улыбнулся: «Смена кончилась. Комсомол заседает. Зайдем?» Никем не замеченные, они сели на заднюю скамейку.
Скоро Чухалин разобрал, в чем дело: Трохов уезжал на фронт. Выбирали нового секретаря. Поднявшийся с места Кият кричал, что выборы недействительны: не хватает народа. Другие, в том числе и Трохов, кричали в ответ, что не все ли равно.
Данилов, усмехнувшись, тронул Чухалина за рукав:
– Пойдем. Пусть сами разберутся. Потом спросим.
Но через несколько часов, узнав, что комсомольское собрание продолжается, Данилов заторопился: «Видимо, не умеют ребята решать вопросы. Вон сколько времени потеряно! Идем. Поможем».
Сесть уже им было негде, и они пристроились за спинами комсомольцев на краешках табуреток, выставленных в коридор. Через открытую дверь доносились голоса выступавших. Данилов, нагнувшись, спросил шепотом у одного из комсомольцев:
– Выбрали уже?
– Выбрали, – отмахнулся тот, не оборачиваясь: мол, не мешай слушать!
– Кого?
– Да Курбатова… – И тут же закричал срывающимся голосом – Правильна-а-а!..
– Хороший парень? – не унимался Данилов.
Парень зло обернулся на него и ответил:
– Чего хорошего? Только на безрыбье-то и рак рыба.
– Зачем тогда избрали? Лучше не нашлось?
Комсомолец огрызнулся:
– Да дай человека послушать!
Чухалин, услышав о том, что секретарем выбрали Курбатова, тихонько присвистнул и прошептал Данилову на ухо:
– Это тот, который пожар предупредил… Помнишь, я тебе рассказывал! Только молод. Боюсь, подготовки у него никакой.
– Как будто у тебя, директора, высшее хозяйственное образование, – хмыкнул Данилов.
Чухалин, смутившись, отодвинулся. «Ну, теперь парню кисло придется. Тянуть надо…» – подумал он.
А там, в комнате, говорили об одном: об отправке на фронт. Трохова и еще нескольких человек этот разговор не касался: завтра они должны были явиться в город в военный комиссариат. Ребята уже высказались, собрание подходило к концу, и Кият стоя зачитывал: «слушали – постановили».
«1. Слушали: Текущий момент. Прений не было, и так все ясно.
1. Постановили: Считать текущий момент очень острым. Всем комсомольцам работать и действовать так же, как в прошлом году. Бюро ячейки составить план и утвердить на следующем собрании.
2. Слушали: О всероссийской мобилизации комсомольцев на фронт. Докладчик Я. Курбатов. В прениях высказались семнадцать человек, все больше о том, чтобы мобилизовать на фронт не с восемнадцати, а с семнадцати лет. Только представитель партячейки Трохов М. воздержался, сказав: „Слабина вы еще“.
2. Постановили: Довести до сведения губкома РКСМ, что семнадцатилетние комсомольцы могут воевать не хуже восемнадцатилетних и что все они прошли Всевобуч и умеют владеть винтовкой, наступать цепями и ходить в атаку. Поэтому считать мобилизованными из ячейки на фронт всех ребят, кто старше семнадцати лет, кроме Семенова, Иванова, Ксенофонтова, Дробилина и Лукина, как неспособных к военной службе, и Курбатова, как не совсем здорового, хотя он и возражает.
Принято единогласно при двух воздержавшихся».
Кият кончил читать и устало спросил:
– Ну, будут еще мнения?
– Будут, – поднялся Данилов.
Все повернулись к нему. Кият даже приподнялся на цыпочках, чтобы разглядеть, кто это там басит в задних рядах, а Трохов, увидев Данилова, вскочил на сцену, широко разводя руками и улыбаясь.
– Товарищи! – крикнул он. – Ура секретарю губкома партии товарищу Данилову! Ура-а!..
Но закричал это один. Всем как-то сразу стало неловко, ребята зашушукались, а Данилов, пробираясь к сцене, поморщился. Сидевшие поблизости услышали, как он пробурчал:
– Ну и прокукарекал, петух.
Трохов, глядя на Данилова влюбленными глазами, задом слез со сцены и плюхнулся на свое место. А секретарь, насмешливо покосившись на него, отвернулся.
– Сколько же вы, ребята, заседали сегодня, а? – спросил он, вытаскивая из кармана большие часы. – Ох, как долго заседали! И я должен сказать, что в основном впустую. Секретаря избрали – это нужное дело, а вот с отправкой на фронт… Не пойдет.
– Почему? – вскочил покрасневший Кият.
Ребята шумели, и председатель уже протянул было руку к ступке. Но Данилов продолжал говорить: его бас покрывал все голоса и шумы.
– Но, мне кажется, и ругать вас за потерянное время нельзя. Хороши были бы вы, комсомольцы, если бы поступили иначе. Объявлена всероссийская мобилизация молодежи на фронт; партия туда посылает тысячи коммунистов. И вдруг у партии находится такой «помощник», который говорит: «Война с панской Польшей дело не наше, мы еще малолетние, мы будем за мамкину юбку держаться». Если бы вы сделали так, если бы не обсудили, не вынесли решения о поездке на фронт, то я первый посоветовал бы распустить такую ячейку. Зачем партии такой помощник? Правильно вы сделали! Молодцы! Но вот вашему партийному представителю следовало бы подсказать вам, что к чему. Слышишь, Александр Денисыч? Почему Булгакова нет?
– Он на заводе, – мрачно отозвался Чухалин.
– Ну, я ему это еще сам скажу, – то ли с угрозой, то ли с усмешкой сказал Данилов. – А вам, комсомол, я вот что посоветую. Я даже уверен, что воевать вы бы стали лучше, чем многие. Но на фронт вам сейчас никак ехать нельзя. Здесь работы много.
– Так чего ж делать-то? – с каким-то отчаянием крикнул кто-то из ребят. – Мы всюду растрепали, что поедем!
Данилов сунул руку в карман и вытащил газету. Ребята смотрели на него с тревожным ожиданием. Секретарь губкома, широко улыбнувшись, обвел ребят взглядом и весело спросил:
– А ну, кто тут самый голосистый?.. Читай вслух.
