Текст книги "Далекая юность"
Автор книги: Петр Куракин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
7. Первые знакомства
Хотя всю прошлую ночь он не спал, ему не спалось и сейчас. Вместе с Уткиным он сдвинул два стола, постелил тулуп, накрыл его своей простыней и лег, стараясь как можно плотнее подвернуть под себя со всех сторон полы наброшенной сверху шинели. Уткин спокойно посапывал на соседних столах, а Курбатов глядел на раскаленную до вишневого цвета дверцу печки и уснуть не мог. Глаза ему словно бы натерли песком – их больно было закрыть…
«Так дальше нельзя, – думал он. – Тоска появилась… Все ребятам уже надоело; они не верят, что можно жить иначе. Формы комсомольской работы надо изменять, приспосабливать их к потребностям молодежи – об этом все говорят… Внести в них политическое содержание… Как все просто на словах!.. Таким образом молодежь в делах и будет воспитываться. Культурничество? Вот так и можно увязать политику и культурничество. Как об этом „Комсомолка“ писала? Завтра вспомнить надо…»
Днем Уткин привел в райком ребят и познакомил с ними Курбатова. Были тут Алеша Попов, Кузя Лещев, Шура Маркелов, Тося Шустрова и Ваня Иванов – Карпыч, как звали его ребята. Все не торопясь расселись по скамейкам.
– Начнем? – спросил Курбатов.
– Что, опять под протокол? Тогда мы и говорить ничего не будем. Нам сказали, что ты с нами познакомиться хочешь, а выходит – пришли и сразу на совещание нарвались. Уж лучше мы по домам пойдем.
Курбатов, коротко рассмеявшись, качнул головой:
– Никакого совещания у нас нет и протокола тоже. Ведь знакомиться – это не значит сидеть да смотреть друг на друга и молчать.
– А ты и не загинай, – буркнул Карпыч. – Этим нас не купишь. Говори прямо: зачем мы тебе понадобились?
Теперь Курбатов ответил резко: он совсем не думал подлизываться к ребятам.
– А ты не шуми здесь. Не знаешь, о чем будет речь, и за всех не говори. Другие, может, и не по-твоему думают. Тебе неинтересно – мы тебя не держим.
– Давай выкладывай, что там у тебя, – уже примирительно сказал Карпыч, отворачиваясь от злого взгляда Курбатова.
И хотя Курбатова предупреждали, что будет трудно, и не просто трудно, а тяжело, но меньше всего он ожидал таких разговоров и такой первой встречи с комсомольцами. Что это: недоверие к новому секретарю или больше – неверие в то, что комсомол может и должен быть живой, деятельной, боевой организацией? Он не винил людей, сидящих перед ним: в конце концов они не виноваты. Но какой равнодушный человек был тут раньше – тот, кто развалил всю работу! За такое полагается не просто из партии гнать, но и судить.
Курбатов расстегнул дрожащими пальцами ворот гимнастерки; сразу же стало легче дышать. Он и не заметил, как Карпыч подошел к нему и, взяв за плечо, тревожно тряхнул несколько раз.
– Эй, секретарь, что с тобой? Может, воды дать, а? Ребята, да что с ним?..
– Ничего, – улыбнулся Яков. – Это у меня после ранения… Сейчас пройдет…
Он смущенно, будто извиняясь за что-то, провел рукой по коротко подстриженным волосам и, зябко передернув плечами, начал говорить:
– Так вот, собственно, что у меня… Спортивный кружок надо организовать в Няндоме – раз…
Ему не дали договорить, что же будет «два»: все загалдели, замахали руками, пытаясь перекричать один другого. Курбатов ничего не мог разобрать и напрасно пытался утихомирить расходившихся ребят. Они кричали каждый о своем:
– Какой там, к лешему, спорт, когда инструктора нет!
– А костюмы, а снаряды?
– Деньги нужны, а где их взять?
– Помещение…
Обо всем этом Курбатов уже знал. Этой бессонной ночью, подумав о спортивной работе, он также возражал сам себе, спорил с самим собой, и поэтому сейчас у него был готовый ответ.
– Инструктором буду я сам – кой-что смыслю в этом деле («Ого. Ай да секретарь!»). Костюмы – вещь нехитрая: у ребят – трусы, а у девчат – шаровары; как-нибудь раздобудут сами («Это верно»). Деньги? Устроим платный вечер – вот вам и деньги. Да еще и учпрофсож обещал дать немного. Помещения пока не надо, будем заниматься в райкоме, в соседней комнате.
– Вот это уже дело, – не удержался Алеша Попов. – Ты бы с этого и начинал, секретарь. Попробуем, ребята; может, что и получится? Только бы вот руководитель не подкачал…
…Они засиделись допоздна, обсуждая план работы. И по тому, как они прощались, крепко встряхивая руку Курбатова, он понял, что разговор прошел не зря, что первая искорка уже заронена, что они пусть хоть немного, но поверили, и это хорошо, очень хорошо.
Карпыч уходил последним. У дверей он замешкался и, когда ребята вышли, прикрыл за ними дверь, потом потоптался на пороге и обернулся:
– Ты… вот что…
– Что?
– Я говорю, не дело тебе… здесь жить. Холодно и вообще… непорядок. У нас дежурные комнаты для машинистов есть, ровно гостиница. Мы потолкуем с начальником тяги.
– Спасибо.
– Ну, вот еще… А обедать там и прочее – семью подыскать надо, пусть берут тебя «на хлеба»…
Он хотел еще что-то сказать, но так и не сказал, ушел, на ходу нахлобучивая огромную, когда-то пушистую, а теперь драную меховую шапку.
Курбатов глядел на его блестящий от мазута ватник, треугольники кожаных «пяток», подшитых к валенкам, и внезапное тепло словно бы облило его. Ему захотелось догнать этого крикливого, задиристого паренька, схватить и, встряхнув так же, как тот встряхивал его, сказать… Что сказать? Да ничего особенного: сказать, что он, Курбатов, просто счастлив, что его прислали сюда, на это «голое место», которое вовсе не такое уж и голое…
8. Кажется, пошло…
Дня через три во всех ячейках состоялись открытые комсомольские собрания. Вместе с Лукьяновым, секретарем райкома партии, Курбатов пришел в депо и сидел в президиуме собрания, слушая, как, заикаясь и заплетаясь на каждом слове, Карпыч докладывает о спортивном кружке. Лукьянов тоже слушал; вдруг он толкнул Курбатова в бок и, хитро подмигнув, прошептал:
– Кажется, пошло, а?
– Кажется, – таким же шепотом ответил Курбатов.
– Только докладчик-то у тебя… Всю игру испортит. Давай-ка сам.
Курбатов выступил после Карпыча. Он повторил все то же, что говорил тот, только более связно. Его слушали внимательно; тихо было в холодном помещении депо, и Курбатов даже вздрогнул, когда из задних рядов донесся громкий голос:
– Я же говорил – свой парень.
На того зашикали, кто-то рассмеялся. Яшка увидел, что ребята выпихивают к столу президиума какого-то человека, а он упирается и отмахивается.
– Вы что, говорить хотите? – спросил он, мучительно вспоминая, где видел этот плотный широкий рот и вздернутый нос с широкими насмешливыми ноздрями.
– Хочет! – кричали из задних рядов. – У него идея есть. – Но тот так и не вышел.
Он подошел к Курбатову после собрания и, хлопнув по плечу, сказал:
– Здоро́во, братишка. Что смотришь на меня? Не узнал? Помнишь военмора Ивана Рябова с крейсера «Чесма»? Мы с тобой на этой станции познакомились. Я уже два года как демобилизовался.
Яшка, наконец, вспомнил и обрадованно схватил его за руки.
– Так ты что – здесь теперь?
– Да, здесь и якорь бросил. Я, брат, теперь к этому месту просмоленным концом пришвартован. Женился, работаю смазчиком. А по вечерам все больше с молодежью треплюсь, все еще не постарел и к спокою меня не тянет. Уж за это и жинка меня пилит, но ничего…
Он перевел дыхание, оглянулся и, оттащив Курбатова в угол, быстро зашептал:
– Давно у меня, секретарь, одна морская идейка есть. Здесь кругом воды много; можно бы нашу братву морскому делу обучать. Ведь черт его знает, может, и пойдет кто-нибудь из них на флот; так надо, чтоб он не сопливым салажонком приходил, а хоть на шлюпке ходить мог. Я здесь и мастера нашел – берется шлюпки сделать. За одним дело – денег нет. Каждая – восемьдесят рубликов. Не шутка на новые-то деньги. На нашу братву штук пять надо иметь, да весла, да уключины, а это, почитай, полтысячи рублей.
Курбатов благодарно взглянул на него.
– Мы твое предложение на бюро райкома обсудим, ты и доклад сделаешь, – сказал он.
– Нет уж, уволь! – испугался Рябов. – Какой я докладчик! Я лучше дома палубу буду драить и в камбузе за жену управляться, чем доклад делать. Не могу я и не умею. Тебе все расскажу, а ты как знаешь.
Курбатов словно не расслышал его. Все в нем пело сейчас. Все складывалось к лучшему и, главное, шло не от него самого, а от ребят. Сейчас зима – ну так что ж; действительно это было бы здорово: спустить весной на озеро шлюпки. Рябов показался ему – как и Карпыч несколько дней назад – самым родным на земле человеком.
– На бюро-то я приду, – продолжал Рябов, – а уж доклад о шлюпках ты сам сделай. Ладно? Спортом я тоже заниматься буду и своего штурмана захвачу. Это я жену штурманом зову, потому как она курс моей жизни теперь прокладывает.
Ему надо было домой; они простились. Яков, шагая к райкому, прислушивался, как хрустит под ногами сухой снег, и внезапно вспомнил слова Лукьянова: «Кажется, пошло».
* * *
В конце месяца неожиданно ударили сильные морозы. Ветер сдувал и гнал сухую порошу, обнажая голую твердую землю. В ночной тишине оглушительно, подобно выстрелам, трещали деревья, и люди старались пересидеть этот мороз в теплых домах.
Конечно, нечего было и думать о каком-либо спорте. В райкоме тоже стоял мороз, хотя печки каждый день топились до белого каления. Из старого здания тепло уходило на улицу, и опять по углам проступал иней. Курбатов (он все еще ночевал в райкоме), просыпаясь, боялся вылезти из-под тулупа. Как-то утром, протянув руку к стакану с водой, он нащупал осколки: стакан разорвало льдом.
Но надо было вставать, одеваться, мыться, идти на улицу. Он и не предполагал, что сразу же начнется «текучка» – множество на первый взгляд мелких, но всегда неотложных дел. В райком уже приносили заявления и жалобы; приходилось во всем разбираться самому. Лукьянов, особенно внимательно присматривавшийся к Курбатову, как-то вызвал его к себе в кабинет и, растирая красные от холода руки, сказал, будто бы обращаясь к ним, а не к Курбатову.
– У тебя сколько жил?
Курбатов промолчал, понимая, что секретарь райкома партии вызвал его не зря, но не мог понять, куда тот клонит.
– Почему ты все хочешь делать сам? А где актив? На одном спорте и даже шлюпках далеко не уедешь. А деревней кто будет заниматься? Думаешь, тебя в деревнях не ждут? Еще как ждут. Вот подумай-ка на досуге об активе…
Но «досуга» у Курбатова как раз и не было.
Его разбудили этой же ночью. Закрывшись тулупом с головой, он не сразу расслышал стук, а когда зажег свет, увидел, что дверь ходуном ходит от ударов.
– Кто там?
– Да ты замерз, что ли? – крикнули из-за дверей. – Скорее одевайся, беда!..
Он не почувствовал, как его обожгло морозом, когда вместе с Алешей Поповым выскочил из райкома. Попов бежал задыхаясь и сбивчиво объясняя, что произошло. Яков понял только половину, об остальном приходилось догадываться.
Станция и поселок снабжались водой от водокачки, которая подавала ее из озера. От водокачки до озера на десять километров тянулись уложенные в траншею трубы. Снега было немного, земля не грела, и километрах в восьми отсюда трубы лопнули. «Как стакан с водой», – на ходу подумал Курбатов. А Попов кричал сзади, что станция осталась без воды, что нельзя менять паровозы и скорый из Москвы уже стоит два часа…
Курбатов бежал к депо и только на полдороге подумал: а почему именно туда? Он ясно представил себе растерянных ребят, замерзшие паровозы и мысленно ответил: да, надо туда…
Лукьянов был уже на станции, когда Курбатов, запыхавшийся, красный, ворвался к начальнику тяги, впустив в комнату огромное белое облако морозного пара. Начальник сидел, обхватив голову руками, глубоко запустив пальцы в спутавшиеся волосы, и столько немого отчаяния было в этой неподвижной фигуре, что Курбатов поначалу опешил.
– Что случилось?
Начальник тяги поднял мутные глаза.
– Что случилось? – истерически крикнул он. – Да только то, что через сутки все здесь полетит к чертям. Что я – колдун? Куда я буду ставить составы? Где я возьму воду?
– Да замолчите вы!.. – оборвал его Лукьянов. Курбатов подошел к секретарю райкомпарта и тихо, словно бы не желая, чтобы его кто-нибудь еще слышал, спросил:
– Что же делать?
Лукьянов ответил не сразу. Крупное, темное, в глубоких и резких морщинах лицо было напряжено, он морщился будто от боли и глядел куда-то в сторону.
– Несколько дней пробьемся, – наконец глухо ответил он. – Будем возить воду для паровозов из пруда.
– А потом? – снова закричал начальник тяги. – А потом что?
Лукьянов подошел к столу, поглядел на этого растерявшегося, обмякшего, готового зареветь человека и, перегнувшись, сказал почти шепотом:
– А потом… Потом я отдам вас под суд за панику. Вы поняли меня?
Взяв Курбатова под руку, он кивнул на дверь: пошли. Уже на улице, морщась и поглядывая на небо, густо, как снежинками, усеянное звездами, Лукьянов проговорил в раздумье:
– В самом деле, – что же потом?
– Надо ребят поднять. Большой участок промерз?
– А кто его знает! Трубы придется менять – это факт. Сумеешь комсомол на это дело поднять?
– Надо… – тоже посмотрев на звезды, ответил Курбатов.
Алеша Попов ждал его в депо: приплясывая, он грелся возле большого кузнечного горна. Курбатов велел ему бежать и разбудить двух комсомольцев. Те пусть разбудят четырех, четверо – восьмерых… Сбор в школе.
Когда он подходил к школе, ему показалось, что мороз спадает… Нет, ему просто было жарко сейчас: рукавица, на которую он дул, чтобы согреть пальцы, сразу же пристала к медной дверной ручке, едва только он взялся за нее, чтобы открыть дверь…
В школе уже было человек двадцать – двадцать пять. Курбатов знал не всех и поэтому поздоровался сразу со всеми. Ему ответил нестройный хор голосов; где-то в углу раздался и словно замер негромкий смешок. Курбатов безошибочно понял: все ждут, что он скажет.
Он не торопясь стянул рукавицы и поднес пальцы к губам. Сразу же в них появилась острая, колющая боль. «Неужели успел обморозить?» – испугался Курбатов, с трудом сгибая и разгибая непослушные, одеревеневшие суставы.
– Ты потри их, – тихо посоветовали из темного угла. Наконец незаметно в школе собралось около двухсот человек. Курбатов, сидевший на низенькой неудобной парте рядом с деповскими комсомольцами, с удивлением увидел, что в большом классе – полным-полно; все разговаривали тихо, вполголоса; многие пришли сюда, еще не опомнившись: их разбудили, и теперь кое-кто из ребят пристраивался поудобнее, чтобы вздремнуть и доглядеть оборванные сны.
Можно было начинать. Но Курбатов не спешил. Сердце у него бешено колотилось. «Пришли, пришли… В мороз пришли… Какое же это голое место?»
Алеша Попов ткнул его в бок: ну, чего же ты? Яков поднялся на скамейку, так, чтобы его было видно отовсюду. В классе было светло, горело несколько керосиновых ламп, и огромные тени так и заходили по стенам, где были развешаны таблицы умножения.
В какую-то долю секунды Яков остро почувствовал, как невидимые глазом ниточки протянулись к нему со всех сторон. Здесь, в Няндоме, он еще не испытывал таких ощущений. Это было впервые. Раздумывать над тем, что же произошло в эту долю секунды, было некогда, и он скорее догадался, чем понял, что это и есть та особая, ни с какой другой не сравнимая связь, которая возникает между людьми в трудные минуты.
Ребята уже знали, чем вызван этот ночной аврал. Курбатов не мог ничего добавить к тому, что было известно. Но, когда он сказал, что райком партии и райком комсомола решили поднять комсомольцев чинить трубопровод, – словно ветерок прошел по классу.
– Пойдем, конечно…
– Да чего там митинговать!
– Домой только забежать надо…
– Эх, все едино, ребята!..
Он прислушивался к разрозненным голосам, пытался уловить хоть одну нотку недовольства и услышал ее. Она была такая слабенькая, так тонула в других голосах, что Яков отвернулся, будто ее и не было. Он поднял руку, и снова в классе стало тихо, только кто-то кашлял, закрывая варежкой рот.
– Будет трудно, – хмурясь, сказал он. – Морозец, сами знаете… Надо будет вскрыть полтора километра траншеи, а земля промерзшая. Жилья кругом нет… Так что одевайтесь потеплее. У кого есть лопаты, ломы, топоры – брать с собой. Соберемся мы все через час возле депо. Все ясно или будут прения?
– Не будем «преть», – буркнул Карпыч. – Чего там!.. Давай, секретарь, кончай агитацию.
Очевидно, вспомнив свою недавнюю беседу с Курбатовым, он смолк и покраснел: вот ведь язык! Опять занесло в сторону, как телегу на скользкой дороге.
– Тогда давайте выбирать штаб по руководству работами. Есть предложение – пять человек. Кто «за» – голосую.
Ребята поднимали руки и сразу же выкрикивали фамилии:
– Уткина.
– Попова Лешку.
– Карпыча.
– Курбатова.
– Семенову…
– Как будем голосовать: списком или персонально?
– Да чего ты кота за хвост тянешь! – раздался сердитый голос. – Голосуй списком.
Когда по промерзлым доскам простучали шаги выходящих из класса, Курбатов снова сел на парту. В райкоме ему нечего было делать. Через час – сбор, а надо еще пойти в депо, узнать, погрузили ли железнодорожники инструмент, где трубы, которые надо уложить взамен старых.
Но когда все разбрелись по домам и он остался вдвоем с Карпычем, то почувствовал, что ему немного страшно сейчас: страшно идти на этот лютый мороз, в лес, за восемь километров, страшно пробыть на улице черт его знает сколько часов, страшно потому, что неизвестно, чем все кончится.
Он подавил в себе этот страх каким-то необычайным, даже, пожалуй, злым чувством: «Какого дьявола!.. Раскисаешь, как барышня… Когда завод горел – ничего, не струсил, а теперь…» Он поднялся, глубже запахивая полу кисло пахнущего овчиной полушубка. Карпыч поднялся за ним.
– Как ты думаешь, все придут? – спросил Курбатов.
– Кто его знает, – пожал плечами Карпыч. – Может, найдется подлая душа.
Курбатов долго смотрел на некрасивое, безбровое, будто сделанное из каких-то отдельных кусочков лицо Карпыча и, неожиданно улыбнувшись, шутливо стукнул его по черному, перемазанному в мазуте, рукаву ватника.
– А найдется – посмотрим…
9. Подлая душа
Подлая душа нашлась.
Когда все построились на площади перед депо (собственно, строя никакого не было: все приплясывали и кутались), Курбатов, вскарабкавшись на сани, крикнул:
– Если кто не хочет работать, будет хныкать, – выходи. Нам хлюпиков не надо.
Никто не вышел. Все по-прежнему приплясывали, переглядывались; кто-то в задних рядах затеял возню – грелся. Казалось, никто и не расслышал того, что кричал Курбатов. Алеша Попов тронул его сзади за полу: «Да что ты все речи произносишь? Пошли!» В это-то время и отделилась от строя закутанная в женский платок неповоротливая фигура. Человек подошел к саням, и Попов успел только шепнуть Якову:
– Счетовод из потребиловки… Васька-интеллигент. Ясное дело.
Из рядов донесся смех, улюлюканье; Васька, словно подгоняемый им, почти бежал. Прямо перед собою Курбатов увидел удивительно красивые, какие-то не мужские глаза и услышал заикающийся, идущий из-под платка голос:
– Я нне ммогу… У мменя ммать заболела, ддома лежит… Нне ммогу…
– Чего он там брешет? Не слышно, – донеслось из рядов.
Внезапно Алеша Попов подскочил к Ваське и толкнул его так, что вся нелепая, закутанная фигура, медленно качнувшись, осела на сани. Курбатов, нагнувшись, схватил Попова за руку.
– Ты что? Не смей!
Попов вырвал руку. В морозном, жгучем воздухе его голос буквально прозвенел; казалось, вот-вот он оборвется где-то на недосягаемой высоте.
– Врет он, ребята!.. Он вчера до ночи на вечерухе гулял. Выходит, мать не болела?
– Она утром заболела! – зло крикнул Васька.
– Врешь. Сегодня же к нам приходила – керосину одалживать.
Строя уже не было. Все толпились вокруг саней; задние напирали на передних, и покрытая инеем лошадь беспокойно вскидывала морду. Тут-то и крикнули из толпы:
– Гнать его из комсомола!
Очевидно, это было уже наболевшим; Ваську в Няндоме не любили, но Курбатов, человек новый, не знал этого. Но он снова, как и час назад, в школе, почувствовал незримые нити, тянущиеся к нему от замотанных в шарфы и шали ребят, от недобрых их глаз, от неповоротливых на морозе губ, и крикнул, стараясь перекричать всех:
– Пусть уходит! Выгоним на бюро райкома!
– Сейчас! – требовал задыхающийся от волнения Попов. Он уже стоял на санях и дышал Курбатову прямо в лицо. – Слышишь? Сейчас. Голосуй, или я сам…
Курбатов еще раз обвел взглядом лица. Было ясно, что все выскажутся за исключение. Но нельзя, – и он это понял подсознательно, – нельзя было распускать страсти.
– Хорошо, – нахмурился Курбатов. – Будем голосовать. Но при одном условии: окончательное решение за райкомом.
– Голосуй!
Руки уже были подняты.
Васька-интеллигент медленно выпрямился и варежкой сдвинул с лица платок. Все увидели кривую, немного растерянную, но все же усмешку. Зубами стянув варежку, Васька сунул руку за борт полушубка и вытащил комсомольский билет. Маленькая книжечка упала к ногам Курбатова.
– На, возьми! По нему денег не дают. И подите вы все…
Он подошел к первым рядам. Ребята – те, кто слышал, были настолько ошеломлены, что Ваське никто не сказал ни слова. Ряды раздвинулись. Белая фигура прошла мимо них. Сверху, с саней, Курбатов видел огромную от шерстяного платка голову; он провожал ее глазами, но вдруг голова куда-то исчезла, и оттуда, с той стороны, где она исчезла, донеслись глухие удары.
– Эй, ребята, что там!..
Он хотел было спрыгнуть, догадавшись, но Карпыч заступил ему дорогу. На Курбатова укоризненно глядели небесно-голубые лукавые глаза.
– А ты не ходи. Ты свое дело сделал – и точка. А мы уж теперь его по-своему проводим.
