Текст книги "Последний поединок"

Автор книги: Петр Северов

Соавторы: Наум Халемский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Умелец!

Так, занятые воспоминаниями, они свернули на улицу Франко. Иштвана в столовой не оказалось. Молоденький венгерский офицер, знакомый Русевичу и Климко, кое-как объяснил им, что Иштван уже пообедал и отправился играть на биллиарде.

Объясняясь мимикой и жестами, он велел им подождать в сквере и скрылся за поворотом улицы.

Они присели на скамью. Алексей взглянул по привычке на руку, вздохнул и смущенно одернул рукав.

– Сколько на твоих часах? – насмешливо спросил Николай.

– Можешь справиться, Коля, у полицая в Борисполе… Хорошие были часы. Я беспокоюсь, как бы нас тут, в сквере, комендантский час не застукал.

– Подождем еще.

– Знаешь, что меня удивляет? – помолчав, сказал Климко. – Иштван хорошо знает русский язык. Откуда ему знать? Может, он «специально» изучал? Тогда это опасный экземпляр.

Николай одобрительно улыбнулся.

– Молодец, Алеша. Ты стал продумывать каждый шаг. Помню тебя совсем беззаботным пареньком. Но в отношении Иштвана у меня пока что не было сомнений. По-моему, этот человек не знает и не хочет знать ничего, кроме спорта. Что его к нам на завод привело? А что касается языка – особенно удивляться не приходится. Был у меня в Одессе хороший знакомый, моряк Дальнего плавания, штурман. Каких только стран он не повидал! Был в Уругвае, и в Гренландии, на Аляске и на Мадагаскаре, в Бразилии, в портах Европы и на Гаваях – и везде, говорит, доводилось слышать родную русскую речь. Лучше, говорит, музыки нет на свете, как слово родное русское услышать на чужбине, за тридевять земель от наших берегов. Мы ведь не капелька в море, Алеша, не горстка – махина! И сколько людей с семнадцатого года повернулись к нам лицом!

Климко настороженно прикоснулся к его руке:

– Кажется, Иштван и тот офицер…

На углу квартала, у столовой, остановились двое военных. По стройной фигуре Николай сразу узнал Иштвана. Капитан венгров похлопал маленького офицера по плечу и зашагал к скверу.

– Очень приятный встреч! – крикнул он издали, споткнувшись на ровной аллейке. – Я снова хотел прийти на завод, прощаться.

Он крепко потряс каждому из них руку, отряхнул китель, перепачканный пеплом сигареты, тяжело опустился на скамью. От него пахло вином и какими-то терпкими духами.

– Почему прощаться? – спросил Русевич. – Вы собираетесь уезжать?

Иштван вздохнул и опустил голову.

– Да, поскорее. Здесь тяжело. Почему – не знаю. Наверное, потому, что так Киев очень красивый. Вы бывал в музей? Представьте – прекрасная картина. Это – сам Рафаэль… Вдруг, представьте, по этой картина кто-то раз – топором! Зачем говорить… Лавра… Они взорвать собор, такой собор! Я имею возможность уехать.

– Мы только что говорили о вас, – сказал Климко. – Вы хорошо знаете русский.

Иштван встряхнулся и закивал головой:

– О, да! Предлагали стать переводчиком при штаб. Высокий карьера! Но я – спортсмен. Я учился говорить по-русски, когда был совсем маленький. Мой отец бывал в России, в плену. Это во время Австро-Венгерская империя, такой усатый, сердитый старичок Франц-Иосиф – император… Он послал моего отца воевать. Когда кончился плен, отец привез из Россия хороший, душевный песня. Он больше ничего не привез. Он полюбил Россия.

– Мы хотели видеть вас, капитан, чтобы рассказать о своем большом горе, – сказал Русевич. – Были у нас два маленьких друга. Это друзья всей команды, ну как бы приемные сыновья…

Смуглое лицо Иштвана стало серьезным и строгим, он сразу протрезвел.

Николай подробно рассказал о маленьких «завхозах» команды, о горе их матерей.

– Мы пришли к вам в трудную минуту, капитан. Где нам искать их? Дайте совет.

Иштван долго молчал, глядя на пустынную улицу и хмуря брови. Вдруг он закашлялся и вытер платком лицо:

– Вы называете это «трудная минута»? Вы, русские, умеет видеть чужое горе. Почему вы не подумайт о себе?

Резко поднявшись со скамьи, он спросил уже суховато:

– Где я могу видеть вас? Да, сегодня. Пусть это будет поздно вечером.

Климко дал ему свой адрес. Иштван повторил его, а потом записал в блокнот.

– Хорошо. Идете домой. У футболист, вы знаете сами, много знакомые. В Будапеште меня знает каждый дворник и каждый генерал… Здесь тоже. Ждите.

Возвращаясь на квартиру Григория, они зашли к Вере Кондратьевне домой. Мальчуган дома не появлялся. Дважды сюда приходила мать маленького Котьки – о нем тоже не было никаких вестей.

Забравшись к Григорию на антресоли, Алеша и Русевич попробовали было сыграть партию в шахматы, но игра не клеилась. Старые ходики на стене как-то особенно четко отсчитывали секунды. В квартире было так грустно и тихо, как бывает всегда, когда кого-нибудь безнадежно ждут. Вот ходики пробили девять часов. Потом, шумно вздохнув, ударили десять.

Иштван явился после одиннадцати, когда его уже не ждали, попросил воды, выпил не отрываясь большую кружку и устало сел на диван. В этот вечер ему пришлось основательно побегать, пока он не выяснил кое-что. Мальчики скоро будут дома. Их действительно задержали, так как стало известно, что один из них пробрался на крышу раздевалки и, возможно, подслушивал, о чем говорилось на совещании команды «Люфтваффе». Ничего толкового, впрочем, от сорванцов добиться не удалось, хотя их порядочно секли, особенно старшего.

– Мальчики скоро возвращаться, – заверил он. – Теперь, я думай, нужно заботиться о взрослые.

– Когда же они возвратятся? – допытывался Климко.

Иштван досадливо нахмурил брови:

– Два дня, три дня… Вам нужно думай о себе.

Он привстал с дивана, глянул на двери, на окна.

– Нас никто не подслушивает, – сказал Николай. – Все спят.

Иштван решительно тряхнул головой, вытянул руки, сжал кулаки:

– Русский говорят: двум смертям не бывай. Правильно! Однако печально… Вы говорят и так: береженого бог сторожит. Очень умно! Помните, я однажды говорить вам, что готов отправиться с такой команда, как ваша, ехать очень далеко. Эти слова сами явились, потом я много думать об эти свои слова. У меня в авиация есть большие друзья. Я могу отвезти вас в Будапешт! После Париж это лучший город в мире!

Русевич и Климко переглянулись: почему этот славный малый вдруг вздумал шутить? Но Иштван не улыбался.

– Я один из организатор венгерский футбол. Я веду переговор на самой деловой нога! У нас, в Венгрия, хороший футболист больше знаменитый, чем средний премьер-министр. Вас примут в наш лучший команд. Я доставляю вас в Будапешт, одеваю в элегантный костюм, плачу вам деньга. Американцы говорят «бизнес». Мы называем по-русски – «дело». Будем делать дело, иначе… Вы понимайт? Я не хочу это слово произносить.

– Сначала я подумал, господин Иштван, что вы шутите, – заметил Алексей.

Иштван разжал кулаки и протянул Русевичу руку:

– Решено?

– Я видел Париж, – сказал Русевич. – Допускаю, что Будапешт не менее красив. Но Киев – это Киев! Его не заменишь ни Парижем, ни Будапештом. – Николай приложил руку к груди. – Он здесь, понимаете, Иштван? А здесь ничего не заменишь…

Иштван не мог скрыть разочарования, вздохнул и развел руками:

– Правильно. Да. Все понятно.

Уже переступая порог, он обернулся и заговорил быстро, в волнении не находя точных слов:

– Не хочу гавкать, как черный ворон, но вы, русский и украинц, очень упрям. Скоро я лететь в Будапешт – или с вами, или без вами. Без вас – печально. Почему печально? Не только «бизнес»… Потому мог выручать – не сделал…

Русевич шагнул к двери и взял его руку.

– Мы будем помнить вас, Иштван…

– Долго ли? – чуть слышно проговорил Иштван. – Однако прощайте…

На лестничной площадке он еще помедлил две-три секунды, потом решительно прикрыл дверь – и шаги его застучали по лестнице.

Над городом уже спустилась синяя ночь, по цинковой крыше соседнего дома текли и струились звезды.

* * *

Утром Климко и Русевич встретились с Дреминым, как было условлено, у почтамта. Вид у Дремина был свежий и бодрый; по-видимому, он хорошо отоспался, не утруждая себя томительными сомнениями.

Весело поздоровавшись, он сказал:

– Итак, Алеша, мы отправляемся добывать пожарный шланг. Нужно же как-то оправдаться перед шефом. А ты, Николай, топай к моему другу – дяде Семену. Возможно, мне сообщат что-нибудь новое. Запомни адрес, только не вздумай записывать.

Николай трижды повторил название глухого переулка на Подоле, номер дома, фамилию хозяйки.

– Все сохраняй в памяти, – тихонько поучал Дремин. – У старушки на шее серенький, в кубиках, платок, на груди – крестик. Сказать ей нужно шесть слов: «Мать, привет вам от тети Дуни». Она спросит: «Ее не трясет малярия?» Ты ответишь: «Пока благополучно». Старушка очень гостеприимна, она нальет тебе горячего кипятку, конечно без сахару, даст один сухарь и, лишь когда ты закончишь подкрепляться, спросит, кого тебе. Скажи ей: «Малец послал меня к дяде Семену». Когда он выйдет к тебе и скажет: «Здоров, племянничек!» – можешь назвать себя и рассказать все подробно.

– Ну, в добрый час! – ласково сказал Дремин, отвечая на пожатие руки Николая. – Алешу я отправлю со шлангом на завод, а с тобой встречусь около почтамта. Даю два часа времени. Думаю, что этого вполне достаточно.

Русевич кивнул Алексею и зашагал знакомой дорогой в сторону Днепра.

Однако в назначенное время к почтамту он не явился.

Дремин успел прочитать на стенке газету, постоял в очереди за конвертом, купил зачем-то в киоске сапожный крем. У него было немного денег, но он не знал, что бы ему купить. Просто бродить у почтамта без дела становилось неприятно. Его не особенно беспокоило длительное отсутствие Русевича: если Николай обсуждал план побега, для этого нужно было время.

Но Русевич задержался на Подоле не потому, что пришлось вырабатывать различные варианты бегства из города. Все было обдумано и предусмотрено без него. Он задержался из-за Васьки.

Возвращаясь с Подола, он свернул на стадион и там увидел мальчика, стремительно бежавшего ему навстречу. Василий еще издали узнал Русевича и теперь от радости не помнил себя. Он схватил руку Николая и крепко прижался к ней лицом. Русевич не сразу узнал своего маленького друга; пытаясь поднять его голову и заглянуть в лицо, он ощутил на руке горячую слезу. Мальчик плакал. Он весь содрогался от рыданий и все крепче прижимался к Николаю. Наконец Русевичу удалось взглянуть ему в лицо – как он не узнал с первого взгляда эти светлые вихры волос, этот вздернутый носик, эту выгоревшую на солнце, упрямую бровь. У Николая было такое ощущение, словно в самое сердце ему плеснули кипятком.

– Васенька… Ты вернулся? А мама знает об этом?

Высвобождаясь из его рук и утирая слезы, Василий ответил тихо:

– Ее нету дома. Куда-то ушла. Я и подался на стадион. Сегодня же у вас должна быть тренировка. Только почему-то никого нет. Может, запретили?

Они поднялись по каменной лестнице в сквер, присели на скамейку.

– Тренировки сегодня не будет, – сказал Русевич, вглядываясь в исхудалое, бледное лицо мальчика. – Когда тебя выпустили, утром?

Васька еще раз шмыгнул носом, вытер ладонью глаза.

– Утречком… Высекли и выпустили, падлюки. А где дядя Кузенко?

– На заводе. Все на заводе.

Васька закусил губу, сосредоточенно сдвинул брови.

– Значит, гестапо что-то плохое задумало. Я думаю так, что вам надо бы убегать. Всей команде спрятаться надо бы…

– Почему? – удивленно спросил Русевич.

– Когда Котьку ремнем секли, он выл там, как наш Каштанка… А в это время вошел офицер важный и стал отчитывать полицая. По-русски говорил: чего вы, мол, шпингалетов схватили? Может, у вас на большее ума нет? Грудными младенцами занимаетесь, а красные агитаторы на свободе ходят – и снова будут устраивать на стадионе бунты…

Мальчик торопливо завернул рубашку и повернулся к Русевичу спиной. Николай увидел на худой костлявой спине кровавые полосы, – следы резиновой плети.

– А все-таки я не плакал… – говорил Василий, тяжело дыша. – Котька тот кричал как сумасшедший. А я показал им дулю, но, конечно, чтоб не заметили… Самое страшное было, когда они маму привели. Я голый перед следователем стоял – так мне стыдно было, а у мамы губы побелели…

– Когда же они привели маму? – изумился Русевич. – Я видел ее вчера.

– Утром она сама пришла. Допросилась…

Он снова заплакал, припав головой к спинке скамьи. Плакал он беззвучно, только резко проступавшие лопатки его то поднимались, то опускались.

Русевич положил руки на его щуплые плечи.

– Скажи мне, Васенька, ты знаешь, где твой отец?

– Маме сообщили – он погиб в Борщах. Это когда окружили Киев.

– Тогда считай теперь, что я твой отец. Ладно?

Васька быстро обернулся и растерянно посмотрел в лицо Русевичу широко открытыми глазами. Лицо его засияло улыбкой.

* * *

На завод Русевич и Дремин возвратились в полдень. У ворот сторож Евдоким поманил Русевича пальцем и, оглянувшись, сказал таинственно:

– За фравой машина приходила.

– Ну и что же? – спросил Русевич. – По просьбе шефа могли прислать.

Сторож нетерпеливо тряхнул рукой, снова оглянулся и зашептал будто с опаской:

– Главный интерес не в машине… Приметил я на заднем сидении – офицер. Гестаповец, видно, чин высокий. Сам знаешь, какие они, эти архаровцы – каждому тычут в морду пистолет. А тут, перед фравой, этаким чертенком заплясал… «Будем знакомы, – говорит. – Я очень рад, что вы позвонили». А дальше по-немецки забалакали. Я все думаю: почему это она позвонила ему? Куда это она с офицером помчалась?

– Спасибо, Евдоким, – сказал Русевич. – Правильно ты думаешь. Хорошего от нее не жди.

На заводском дворе бригада Свиридова разгружала семитонную машину. Русевич тоже набросил на плечи мешковину и взял пятипудовый куль муки. Он едва дотащил его до штабеля и, сбросив, облегченно вздохнул. Рядом с ним остановился Кузенко.

– Отойдем, Коля, в сторонку, перекурим… Между прочим, шеф вашей прогулкой доволен. Алеша притащил длиннейший шланг.

– «Инспектор» все может! – улыбнулся Русевич. – Если нужно, он и слона приведет из зоопарка!

Они отошли от машины, присели на бревно.

– Новости? – спросил Кузенко нетерпеливо. – Ты был у наших?

– Нас ждут этой ночью, – сказал Николай. – Уйдем двумя группами. Медлить больше нельзя.

Впервые за долгие месяцы плена Кузенко видел Николая таким оживленным.

– Значит, надежные ребята? – спросил он.

Русевич радостно улыбнулся.

– Народ правильный! Но посмотри на «инспектора»… Зачем это он собирает в кучу все пожарные бочки? А, понимаю, он скажет шефу, что теперь они не нужны. Он ведь обещал доставить помпу.

Их разговор прервался: в воротах показалась Неля. Вскинув голову с пышной, модной прической, она торжественно и неторопливо двигалась через двор.

Русевич невольно подумал: какие у нее мысли? Способна ли она взглянуть на себя со стороны?

Будто угадывая, о чем думает Николай, Кузенко сказал негромко:

– Золоченый орешек, да гнилой.

Они не знали, что «золоченый орешек» успел побывать у самого Эрлингера и что сегодня она была особенно довольна собой…

* * *

Перед обеденным перерывом в бригаде грузчиков был объявлен аврал. Откуда-то издалека прибыла семитонная машина, загруженная до предела, и шеф приказал немедленно ее разгрузить. Шофер и его помощник сердито покрикивали на рабочих: «Шнель-шнель!»

Баланда и Тюрин стояли на горе мешков и взваливали их на плечи товарищей. Свиридов, Корж, Птицын, Русевич, Кузенко, Климко, Макаренко тащили мешки к складу, где постепенно вырастали новые штабели.

Перерыв был объявлен позже обычного – в три часа. Баланда и Птицын пошли в цех и, пока другие умывались, принесли две буханки хлеба и четвертушку подсолнечного масла. Однако позавтракать им не удалось – из конторы послышался грудной голос Нели:

– Свиридова и Русевича в кабинет к шефу!

– Опять, небось, чем-то недоволен, – проворчал Свиридов.

– Наверное, меня будет допрашивать, что в городе делал, – предположил Николай.

Они прошли через двор и, войдя в контору, сняли фуражки. Шеф сидел на подоконнике, приветливо улыбаясь, в выражении его лица был оттенок веселой таинственности. Можно было подумать, что он приготовил своим рабочим какой-то потешный сюрприз.

– Я думаю, – сказал он Неле по-немецки, – целесообразней поговорить сразу со всеми.

Неприятно поразил Русевича Нелин взгляд. Она взглянула на него вызывающе и надменно, и, казалось, какое-то оскорбительное слово готово было сорваться с ее губ. Резко оттолкнув стул, она прошла в коридор; оттуда донесся ее певучий голос:

– Всю дворовую бригаду к шефу!

Русевич успокоился: очевидно, шеф снова хотел их отчитать за хищение подсолнечного масла. Стоя лицом к столу, Николай слышал, как на лестнице застучали шаги, – и бригада заполнила комнату. Он обернулся, чтобы посмотреть, возвратилась ли и Неля, и в ту же минуту увидел двух гестаповских офицеров с пистолетами в руках. Вслед за ними в кабинет ворвались четыре солдата с овчарками на туго натянутых ремнях.

– Руки вверх! Повернуться к стене! – крикнул по-русски один из офицеров.

Пока солдаты производили обыск, Николай пытался собраться с мыслями, правильно оценить происшедшее. Наконец он понял. «Опоздали, – подумал Николай с горечью. – Слишком долго собирались… Что же предпримет сейчас Дремин? Предчувствовал ли он беду?»

Теперь удивляться было нечему, всего этого следовало ожидать. Разве гестаповцам нужно искать оправдания для ареста футбольной команды! Ведь они не ищут оправдания своим бесчисленным, куда более страшным преступлениям… Интересно, что бы подумал далекий знакомый Русевича, такой красноречивый Ив Вильжье, если бы видел эту сцену, какие доводы привел бы он в защиту пресловутой теории аполитичности спорта. Не один Ив Вильжье, спортивный комментатор и журналист, но и большинство футболистов «Ред Стара», да и тысячи других спортсменов, а больше – спортивных руководителей буржуазных стран утверждали, что политика стоит вне их спорта, что футбол к политической идеологии никакого отношения не имеет.

– Разве для того, чтобы без промаху бить по воротам, нужно быть коммунистом или радикалом, – горячился Вильжье. – Мяч – особый снаряд. Он поражает лишь честолюбие игроков и надежды болельщиков. На поле любой страны, коммунистической или буржуазной, он остается только футбольным мячом. В агитаторы он не годится.

…Резкий голос гестаповца прервал мысли Николая.

– Кто посмеет сделать шаг в сторону или оглянуться, – угрожающе говорил офицер, – будет расстрелян на месте. Смотреть только под ноги. Герр директор… Фрейлен… Ауфвидерзейн!

По лестнице спускались по одному. Русевич шел первым. У дверей стояла черная гестаповская машина. Два дюжих солдата схватили Николая под руки и швырнули в черную пустоту. Он больно ударился головой о скамейку. Вслед за ним в машину бросили Свиридова, Коржа, Тюрина, затем Кузенко и всех остальных. Когда дверь захлопнулась и два охранника заняли свои места в заднем отсеке за маленьким окошком, Русевич подумал: «Куда же девался Дремин?»

Машина тронулась, тяжело раскачиваясь на выбоинах. Было три часа дня. Августовское солнце ярко сияло над городом, а в черной машине царила ночь…

После ареста

Когда Неля вызвала к шефу всю дворовую бригаду, Николай Дремин тоже направился к подъезду конторы. Он подумал, что грузчиков ждет очередной разнос. Подыскивать для этого причину хозяину не приходилось: Климко рассказывал Дремину, что господин Шмидт распекал их по настроению, без причин. Николай решил, что сейчас очень кстати доложить шефу о своих поисках, о том, что пожарная помпа найдена и утром будет доставлена на завод. Это, пожалуй, могло смягчить настроение господина Шмидта.

Ваня Кузенко замешкался на заводском дворе, торопливо убирая пустые мешки, чтобы не вызвать нареканий со стороны хозяина. Поджидая его на крылечке, Дремин расслышал шум автомобильного мотора. Он оглянулся и увидел у ворот черную гестаповскую машину.

Николай метнулся вниз по крутым ступеням крыльца, пытаясь схватить Кузенко за руку и увлечь за собою.

– Спрячемся, Ваня… Полундра!

Но Кузенко не понял.

– Зачем же прятаться? Все к шефу пошли…

Дремин не имел возможности объясниться подробней: едва лишь он вбежал в полутемное помещение сарая и прижался к стене у запыленного окошка, в ворота вошли гестаповцы. Они остановились неподалеку от проходной и вытащили пистолеты.

Николай понял: план побега, который еще минуту назад казался ему таким легкоисполнимым и простым, – рухнул. «Не в связи ли с этим налетом, – подумал он, – к Неле приезжал офицер гестапо? Возможно, она поторопила арест. Но что она могла заметить подозрительного в поведении грузчиков? Корж!.. Почему она вызывала Коржа?» Вопросы возникали один за другим и не находили ответа.

Из окошка был виден весь заводской двор: машина уже въехала на широкую асфальтированную площадку и круто развернулась у самого гаража. Трое гестаповцев неторопливо выбрались из кузова, о чем-то разговаривая и посмеиваясь.

– Сколько же их прибыло? – удивился Николай. – Верно, не менее десятка.

Рука его невольно опустилась в карман, стиснула холодноватую рукоять пистолета. Успеет ли он уложить всех троих? Пожалуй, успеет. Но те, что прошли в контору, тоже отлично вооружены. Допустим, ему даже удастся бежать. Но своим нападением он подпишет приговор всей команде. Нет, нельзя горячиться – следует взвешивать каждый шаг, именно сейчас, в решающие минуты…

Прижимаясь к стене, он отодвинулся от окна и стал пробираться узкими извилистыми проходами между штабелями в дальний угол. Здесь, прильнув к щели в дощатой стене, он видел, как один за другим, подгоняемые гестаповцами, к машине прошли Русевич, Тюрин, Кузенко, Баланда, Свиридов, Климко… Приземистый гестаповец обернулся и посмотрел на открытую дверь сарая. Казалось, он собирался осмотреть склад. Николай вспрыгнул на высокий штабель мешков, лег и медленно вытащил из кармана пистолет.

Гестаповец не появился; команда была захвачена в полном составе, а шеф, по-видимому, не знал, что Дремин уже вернулся на завод.

«Как же случилось, что я не явился к шефу? – невольно спросил себя Николай. – Собирался сразу явиться к нему – и не пошел, все откладывая эту встречу с минуты на минуту. Предчувствие? Нет, он занялся сначала пожарными бочками, потом разматывал принесенный Алексеем шланг, потом отвлекся разговором с охранником». Где же охранник? Он тоже прошел в контору, и он обязательно скажет о Дремине! Кажется, неизбежно быть бою. Хорошо, что у Николая имеется еще и запасная обойма.

Дремин напряженно ждал, и тишина, наполнявшая склад, казалась ему звенящей.

Гестаповец не появлялся. Вскоре послышалось приглушенное урчание мотора – машина прошла вдоль стены сарая, и от ее тяжкого рокота в узких полосках света, проникавшего сквозь щели, густо зароилась мучная пыль.

Дремин приблизился к окну: двор был пуст, на разостланных мешках лежали две буханки хлеба и стояло блюдечко с подсолнечным маслом – нетронутый обед бригады. У входа в контору он заметил серую кепку – эту кепку уронил Русевич, и, когда хотел наклониться и поднять, гестаповец отшвырнул ее ногой.

Куда же все-таки девался охранник? Почему он задерживался в конторе? Неужели он не сказал о Николае?

Плотно прикрытая дверь конторы открылась, и на крылечке показалась Неля, вслед за нею вышел шеф. Некоторое время они смотрели с крыльца на опустевший двор, потом господин Шмидт спустился по ступеням и остановился перед буханками хлеба, лежавшими на разостланных мешках. Он сдвинул их небрежным движением ноги и с усмешкой оглянулся на Нелю.

– Подумать только! Они опять брали масло. Но ворованный продукт впрок не идет. Гестапо помешало их завтраку. Какая жалость! В хорошую минуту пришло гестапо и совершенно испортило аппетит!..

Он засмеялся, поднял холстину и бережно накрыл ею хлеб и блюдечко с маслом.

Неля сбежала с крыльца и, словно подавая сигнал, украдкой толкнула шефа под бок.

– К нам опять Эдуард Карлович. Но, кажется, он чем-то недоволен…

Она заторопилась навстречу гостю.

– Что случилось, господин Кухар? У вас такое расстроенное лицо…

Кухар остановился посреди двора, осмотрелся, тихонько свистнул.

– О, дорогой гость! – закричал шеф. – Вы снова оказываете нам честь!

Но гость не обратил внимание на приветствие хозяина. Он заметил на асфальте кепку – она его заинтересовала. Наклонясь, он внимательно осмотрел ее, даже перевернул ногой.

– Кепка Русевича. Он больше не нуждается в головном уборе? Что ж, потерявший голову по кепке не плачет…

– Они сами виноваты, – зло выговорила Неля. – Слишком уж зазнались, теперь им покажут, как нужно себя вести…

Кухар громко засмеялся:

– Да, уроки приличного поведения им не помешают. Кажется, и вы по мере сил проявили заботу об их воспитании?

Неля обиделась.

– Откуда вы взяли? Я никогда не вмешиваюсь в мужские дела.

Дремин плохо знал немецкий язык, но все же общий смысл разговора доходил до него.

В этот момент во двор вбежал босоногий вихрастый мальчонка.

– Тетя Неля! – крикнул он издали, показывая какую-то бумажку. – В городе ваши фотографии расклеены… Очень много! Вот, я одну принес. Из газеты вырезанная…

Неля взяла из его руки клочок газетной бумаги. Мальчонка сразу же отступил на несколько шагов.

– Ай-яй-яй! Что там написано, тетя Неля! «Предательница… Плюньте ей в морду!..»

– Молчать! – яростно закричал Кухар и затопал ногами. Мальчик в мгновение очутился за воротами.

Неля изорвала газетную вырезку; Николай видел, как лицо ее перекосил страх.

– Удивительно, как много расплодилось в этом городе малолетних преступников, – со злостью сказал Кухар. – Жаль, успел убежать оборванец – я заставил бы его замолчать…

Проходили минуты, но никто из троих не вспоминал о Дремине. Похоже было, что в суете ареста о нем позабыли. Приблизительно через час Николай выглянул во двор и, убедившись, что поблизости никого нет, прошел в ворота.

Охранник и сторож сидели рядом на скамье. Оба они вскочили, изумленно глядя на Дремина. Он засмеялся.

– Вольно! Что это вы тянетесь передо мной, как перед генералом?

– Где ты находился? – растерянно спросил охранник, окончательно сбитый с толку беззаботным смехом Николая. – А… ты прятался в гараже…

– Прятался? – удивился Дремин. – Ну нет. Я разговаривал с шофером «черной машины». Потом осматривал печи. А сейчас был у шефа и скоро опять вернусь.

Сторож поежился, глубоко вздохнул, но не сказал ни слова. Николай заметил в его глазах затаенный испуг.

– До встречи, папаша! На, закури…

Он отсыпал сторожу из кисета горстку самосада, закурил и сам. Дремин медленно зашагал по переулку, направляясь к бульвару. Там он свернул в сторону Глубочицы, а потом на Подол.