Текст книги "Ветер душ (СИ)"

Автор книги: Петр Драгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

  К осени вечерами темнеет раньше. Когда заканчивается лето, закачивается что-то в твоей жизни. И хоть мы собираемся каждую неделю вместе, смеемся, танцуем, поем, балагурим – время не уступает нам.

  Я бегаю длинные кроссы в среду, пятницу и воскресенье перед скалами. Иногда бегаю кроссы сам, просто так. Немыслимое расстояние уходит из-под ног за одну маленькую неделю – шестьдесят, а то и более километров.

  Ведь и на обыкновенной тренировке мы бежим не менее пяти – семи. И самое трудное в среду. Самое приятное в среду. Мы добавляем и добавляем километраж. Мы доведены до сумасшествия. За одну тренировку – тридцать километров кросса!

  Горбунов по капелькам вдавливает в нас силовую выносливость. Начитался какого-то венгра – гиганта десятиборья – и сходит с ума на наших шкурах. Сам-то не очень бегает. Через раз.

  У меня два конкурента. Квашнин и Якунин. Один двигает костылями, делая шаги в два раза больше моих. Другой дышит исключительно носом и производит впечатление парового механизма, коему усталость неведома в принципе.

  И мы мотаем, мотаем круги по периметру равнодушного, серого стадиона. Мелькают окна, удивленно оглядываются прохожие, и день сменяет следующий, и неделя – неделю. Это самое трудное для меня. Не выношу монотонность.

  Квашнин медик. Он говорит, что такие нагрузки не доведут до добра. Горбунов усмехается, отвечает, что сам бегал марафон два раза в неделю. И это не такая уж трудная штука. Организм, он не дурак. Он сам выключится, когда придет время. Он не даст пробежать лишнего и нарушить баланс.

  Горбунов читал и лично пробовал это, мы верим. Но выключаются мужики, не ходят на тренировки тетки. Даже Амир пошел на понижение объемов. А остальные не пробегают и половины. Но не наша троица.

   Я работаю над педаляжем. Смотрю, как бегают профессиональные легкоатлеты. Учусь не делать ни одного лишнего движения на дистанции. Старшие говорят, что сила в человека приходит через нос. Учусь дышать только носом, как Витюля. И терплю, стиснув зубы.

   Но вот и баня, в эту же среду. Благодать Божья. Костыляем на негнущихся ногах через весь город, а потом еще стоим в очередь. Горбунов машет запаренным веничком – и вот уже и парилка. Благодать. Тепло треплет мои мышцы. Тепло забирается вовнутрь тела и влажной волной истомы снимает усталость, превращая ее несгибаемость в недвижимость.

   Я растекаюсь по полатям как студень, растворяюсь в воде бассейна, не хочется даже дышать. Я кожей впитываю изгнанную кроссом из тела влагу. Я пропитываюсь, наполняюсь ею и прихожу в себя. А потом мы паримся до умопомраченья.

  Развалились на лавочках, завернутые в белые простыни, счастливые, как сытые поросюки. Мы обмякли, мы снова готовы внимать нашему тренеру. Он, розовый в красное пятнышко, достает термос с чаем и счастливо таращит на нас голубые близорукие глазки.

  – Вот кабан, – указывает он на Витюлю. – Ахиллес. Где вы еще видели человека с таким телом?

  Витюля и правда сложен великолепно. Он сух, но могуч. Его плечи в два раза шире чем талия. Пожалуй, он немного большеват для скал. Маленьким лазать легче. Но труд замещает и большее, чем плохие данные.

  – Через год, два, – обещают нам, – вы будете такими как Витюля. Все без исключения. Сила и легкость, помноженные на гибкость и координацию.

  И я мысленно представляю эту картину, мне нравятся славные перспективы. А Горбунов рассказывает нам о правильной работе ног на скале. Объясняет доталкивающий момент ступни, важность перетекания движений из одного в другое. Он весь в движении, он живет силой движения словно сомнамбула.

  Наконец, разговор сворачивает на что-то обыденное. Квашнин рассказывает, как он гонялся за подглядывальщиком:

  – Бегу круг, – стоит у окна в женскую раздевалку. Бегу второй, – стоит, таращится. Я как заору – иди сюда гад. Он как полетит, будто блин ошпаренный (в Квашнине роста метр девяносто и голос как у педагога). Ну, я пробежал кругов десять, разогретый значит. Мужичишка виляет накоротке, меж кустов, но сдох быстро. Упал – лапки к верху, трясет губенками. Я ему говорю: еще раз увижу, спущу шкуру.

   Хохочем долго, с расчетливым наслаждением. Приятно отдыхать, не торопясь. После бани пьем кефир – алкогольный напиток, целых два градуса, холодненький и резкий.

   10.

  В тесной комнатенке тени отделились от предметов, их породивших. Тусклая лампочка под грязным абажуром не справляется с густеющей темнотой. Притихшие и удивленные мы глотаем слова и убиваем надежды. Наша компания дала дуба. Факт очевиден, но в худшее еще не верится. Большинство из нас хочет добиться многого, слишком многого. И выбор вроде один – наша секция.

  Мы живем спортом, мы пропитаны стремлением вперед до самых кончиков пальцев. Мы как семья, мы сжились по-настоящему. И все же наша компания дала дуба. В ней плотно стоит завеса недоверия, и похоже, ее не пробить.

  Буча началась и катится в мою сторону, словно лавина серости. Я краснею от стыда за несделанное, виню в чужих грехах только себя. Маленькая комнатенка переполнена нашей компанией. И каждому хочется вылить накопившиеся обиды. Почему именно сейчас? Откуда у нас столько злости друг к другу? Почему мы хотим все сломать чертовой матери!? Плевал я на недокупленные карабины и веревки, пусть носят долбанную пуховку медведи в Арктике! Ккак можно предать нашу общую цель!? Мы 'Спартак', мы команда!

  Но привычное обаяние Володиных слов вдруг не срабатывает, разбивается о непреложный, случившийся факт. Одни хотят уйти в другие общества, другие вообще вникуда. И попытки отшутиться, замять ситуацию проваливаются одна за другой. Я замечаю, как у моего тренера слегка подергивается нижняя губа. Неужели он проиграл?! Каждый из нас часть его надежды, часть его самого. И это уходит. Словно песок сквозь пальцы.

  Время неуемных, нерастраченных надежд. Его ахиллесовы тела, его думающие головы. Общее неостановимое движение вперед. Я знаю, он начнет сначала. Он подберет оставшиеся крохи эфемерной атмосферы удивительной целеустремленности, самоотдачи, искренних, взаимных симпатий. Он вырастит новое дерево, но оно уже не будет таким направленным в небо, таким удивительно размашистым и ветвистым.

  В нем не будет нас, мы станем лишними. У меня оборвалось внутри, когда Игорек Трусилов сказал, что завязывает. Наверное только я знаю, что для него значит завязать с горами. Спорт не часть его жизни – часть его внутренней сущности.

  Мучительно, когда умирает собственное 'я', и у тебя не остается надежд. Зачем? Напряженно сжимает руки Юрка Горбунов. Он победитель, но что дальше? Кому нужен впавший в амбиции младший братец? Кому, кроме собственной семьи. Я, к сожалению, никогда не прощу ему этой победы.

  Искренне расстроен Витюля. Ему некуда идти, но и невозможно остаться. Для многих из нас со спортом уже покончено. Не будет его для Татьяны, Фаины, Веруньи. Исчезнет Якно, уйдет в медицину принципиальный Квашнин. Яркого, вихревого праздника стремлений и побед уже не случиться никогда.

  Компания валится, словно карточный домик, сбитый беспощадным порывом ветра. Умом я сознаю многое, но сердце рвется оставить прошлое на своих местах. Унылые, будто жернова пьяной мельницы разговоры. Они не действие, они шаги в пустоту. Доказательства взаимных притязаний. И все-таки, я остаюсь у Володи.

  Упрямое самолюбие претендует на роль лидера в новых условиях. Оно верит, что тренер поставит мир в строгие, правильные рамки. Оно расчерчивает жизнь на белое и черное. Оно определенно знает, кто прав. Тренер будет работать надо мной, чтобы доказать остальным их неправоту.

  Почти ушла суровая зима в бегах на выживание. Я выжил! Это они не вынесли нагрузок и сдались. Они слишком хотят дешевой славы, поездок, регалий. Им надоел необустроенный, навеки доморощенный 'Спартак'. Мужики уходят в архимогущественный 'Енбек'. Саня Мархлевский, Юрка Горбунов и перспективный Минбаев.

  Они автоматически попадают в сборную Республики. У них будут звания, выезды на всесоюзные соревнования, снаряжение, спортивные костюмы. В славном спортивном обществе не надо думать, как достать веревку, рюкзак, карабины. Их ждут там молодых, перспективных. Что может дать будущим чемпионам Володя? Какие-то крохи, да и те из засаленного кармана.

  Мы распадаемся. Осколками былой компании идем в кино на не интересующий нас фильм. Часть садится рядом с Володей, уходящие – демонстративно в другом, чужом месте кинозала. Закрепляем противостояние.

  Они опять пытаются меня убедить, что тренер уже не нужен. И только? А как же наши мечты? Куда делись наши победы и поражения? Я по капелькам выдавил из себя жир, нарастил мышцу, сажусь на продольный шпагат, подтягиваюсь больше тридцати раз запросто. Мениск на левой ноге изводит меня болью. Спина ноет, тянет на радикулит, но я не хромаю и гнусь в рандате. Я выжил. Ради чего? Пуховка или покрытый эмалью карабин? Ради подачек?

  Секция кончена. Володя перенесет в другие места тайники со скудным, обшарпанным снаряжением. Через несколько дней перестанут ходить на тренировки почти все тетки. Действие потеряет для них солоноватый привкус напряжения и борьбы. Взамен нас появятся угловатые, неловкие новички.

  И я буду объяснять пришедшим, как вешать веревки, как ставить ноги на скале. Буду веселить их засаленными горбуновскими шутками. А Володя молча стоит в стороне, опустив руки. Да разве это сравнится с тем, что было? И он начнет тренироваться на скале сам, чтобы хоть как-то уменьшить привкус поражения. А у меня ничего путного не получается.

  Я слишком много хочу, слишком нервничаю. Мои старшие товарищи находят меня после тренировок и еще раз, и еще – объясняют, как я не прав. Моя фигура становится средоточием правоты или неправоты, обретает неожиданно огромную, мнимую значимость.

  Да, я великолепно готов физически, но я по-прежнему новичок в скалах и никакой не конкурент им. Мои друзья превращаются в источник мучений, а тренер прибавляет дыму в скользкой словесной суете.

  Скучные, бесцветные поездки на скалы и непрекращающиеся бега вокруг стадиона. Даже не ощущаю приближения весны. Горбунов старший окончательно запутался в личных делах. Как снег на голову пришло известие о его разводе с Любой Дробышевой. Он так любит свою дочку.

  Я приезжаю к ним вместо него. Странно, но Люба говорит, что ей от развода только легче. Ведь все эти годы именно Люба, работая массажисткой, кормила и содержала обоих бьющих балду братцев.

  Юрча только начинал взрослеть и становиться на собственные ноги, а Володя и впрямь почти не работал. Чуть подкалымливал время от времени. Он фанатически захвачен скалолазанием. И ничто ни совесть, ни безденежье, ни дрязги не могут оторвать его от настоящего дела. Может, он подлец. Но мне трудно судить, я не беспристрастный наблюдатель.

  Однажды Володя скажет мне, что Люба изменяет ему с Трусиловым. Что ж, если это так, то не ее винить мне. Я понимаю, как тяжко было ей работать в двух местах и возиться с Аришкой в маленьком, не обремененном удобствами частном домике. Как можно жить терпеливо, серо и буднично, когда рядом кипят настоящие страсти, когда ходят настоящие, красивые горы, лазают такие маршруты?! Почему они никогда не брали ее с собой?

  Не оправдает их наша дальнейшая жизнь, но и не осудит. Она будет течь долго, наполняясь своими подъемами и спадами, надеждами и полной их потерей. А пока, взбаламошенный мечтами 'Спартака', шатаюсь от одной скалы к другой, лазая в одиночестве. От одной души к другой, но они пусты и заняты собственными переживаниями.

  Слишком много, слишком многое вобрала эта зима. Я доказывал и тренировался слишком много. У меня шалит сердце. Перенапруга. Диагноз подтверждает обследование в физкультурном диспансере. Врачи говорят – организм на пределе.

  Новый козырь появляется в руках противников моего тренера. То, что прошло бы нормально при других обстоятельствах, не проходит сейчас. Все не так, это ясно даже фанатику Горбунову. Ушедшие сумели стать правыми. Чаша весов склоняется в противоположную сторону.

  Тем временем начинаются долгожданные весенние старты. Мне опять советуют уходить. Молчит лишь нейтральный Витюля. Его подобрали армейцы. Он не распространяется о своем положении, но и Енбек его не прельщает. Меня тоже целят в Спортивный Клуб Армии. Это и есть место для второсортных. Да и вообще, кому я нужен с третьим взрослым разрядом? Ан нет. Я ведь еще и юниор. На пару лет младше Минбаева. Очки, баллы, впервые слышу о них. Борьба различных спортивных обществ за место под солнцем.

  Открытие сезона на Лесничестве. 'Енбек', 'СКА-12', 'Буревестник', 'Локомотив', 'Спартак', 'Политех' – они все здесь. Холодно без солнышка, еще зима. Чай в дышащих паром термосах. Лиц великое множество. И мы явно не в лидерах.

  'Енбек' выставляет откровенно слабый второй состав, но и в нем плотная конкуренция. Горбунов младший лезет как личник, даже не попал в команду. А советует, куда мне идти, срывая горло. И я поддаюсь влиянию друзей, со старшим Горбуновым уже не разговариваю принципиально.

  Руки дрожали. Левая скальная стенка стала за зиму еще отрицательней и холодней. Я повисел для приличия, но не вылез. Только посрывал ногти на пальцах. Без разминки недолго. И вот тогда появилась женщина с азиатскими чертами лица и не менее азиатскими повадками. Как ни странно, она родом из Красноярска. И это тоже в ней удивительно.

   Маленькая, но исполненная собственной важности, Давыдова безапелляционно пакует меня в армейскую пуховку сразу же после неудачного старта. На руках золотых колец больше, чем я видел за всю жизнь. Глаза темные, лицо властное, губы яркой помадой крашеные. Она сама находит множество слов в мое оправдание и утешение. Я и пуховку-то до этого никогда не надевал, а эта – не простая абалаковская, будто импортная яркая, болоневая. Замерз? На, погрейся, не жалко.

   Ирина Петровна чарует меня материнским подходом к делу. Народ так и называет ее – Мать. Я уже не чувствую былого падения. Так захвачен новыми людьми, их оттенками, что выдохнуть некогда. Мне растирают забитые, вспученные венами руки, говорят, что в этой неудаче ничего страшного. Просто дело случая и плохой разминки.

   Горбунов тут же, не отходя от кассы делает развод по-английски. Без шума, суеты и размахиваний руками. Отбирает обвязку и карабин. Удивительно – это все, нажитое за годы имущество. Но тренер проигрывает еще раз.

   Как легко, как изящно скользил Володя по соревновательному маршруту. Он знал его наизусть, до единой зацепы. Но он только второй. Рыжий, кучерявый гигант из того же Красноярска наказал его на несколько секунд, стал первым.

   Дюков тоже Володя. Он на две головы выше меня. Могуч похлеще Витюли. Разминается – пар валит со спины клубами. Прибыл для прохождения срочной службы в 'СКА-12'. Будем тренироваться вместе. Солидно.

   Смотрел соревнования теток. Слабую половину дернула Ирина Петровна Давыдова. Петровна лазит быстрее и четче, чем я сам. Без проблем, мастерски, совсем не по-женски. А ведь в соревнованиях не участвовали сильнейшие енбековцы. Они в Крыму на сборах. Да, будет чему и у кого поучиться.

  Еду в автобусе, окруженный новыми друзьями и заботами. Жизнь делает крутой и благоприятный вираж.

  11.

  Вываливаюсь из переполненного двадцать девятого автобуса. Уже тепло, можно ходить в пиджаке. В пять часов вечера темнота не заглядывает в окна домов, не заставляет их щериться желтыми электрическими лампочками.

   И прохожие расслабленно пропускают себя через приятный, совсем не холодный вечер. Подставляют лицо рыжему, мягкому солнышку. Они подробно объясняют, как пройти к СКА-12. Там гаражи, можно и заплутаться.

   У КПП солдат, застегнутый в белый парадный ремень. Наглухо застроченные ворота, и приказ не пущать. Жду, но вот и Витюля. Он напыщен и серьезен до безобразия. Всем своим видом и весомой, неторопливой манерой разговора старший товарищ призывает меня стать таким же.

  Нарядился в свой старенький костюм. Как галстук забыл надеть? Будто не тренировка, а банкет. Туфли на ногах блестят лакированные. Короткие волосы на пробор в стрижку. На проходной нас расспрашивали кто мы и куда мы. Вот это организация. Хоть стой, хоть падай.

  – Твои телячьи нежности здесь никому на фиг не нужны, – неназойливо, но несколько раз предупреждает Витюля.

  Его бронзовое лицо спокойно и отрешенно. Он не удивляется ничему и даже более.

  Что ж, так оно и получилось. Разве что Петровна относится ко мне как к дошколенку, а прочие не обращают никакого внимания. Они мастера, им собой заниматься необходимо. Делай как другие. Беги на Кок-Тюбе в начале тренировки. Не прыгай без надобности в поролоновую яму. Если кто поправляет, значит, так надо.

  Где привычная горбуновская опека? Где его планы, расписания? Кому я на фиг здесь нужен?! Но это одна сторона. С другой стороны, в такой недетской компании я будто старше года на два и целеустремленнее на три. А Витюля разговаривает со мной в крайней необходимости, почти на вы.

  Солидная организация, я полностью захвачен широкой армейской волной обустроенности и налаженности. Господи, каким кустарным мне кажется наше предыдущее. Потуги с обшарпанными зальчиками в средних школах. Мы ютились и переодевались в коморках под лестницами центрального стадиона. Собирали куцую денежку на покупку снаряжения. Воровали веревки у других богатеньких обществ. Это смешно вспоминать.

  Теперь меня ждет прекрасный гимнастический зал с батутом, поролоновой ямой, кучей турников, кольцами, пружинистой дорожкой для рандатов. Обо всем новом и приятном не рассказать, еще и раздевалки с горячим душем. Так то.

   СКА-12 огромен. Летом, говорят, будем плавать в собственном бассейне. Стадион с трибуной и беговыми дорожками. Я очень много бегаю, потом пробую вышеперечисленные и еще не перечисленные спортивные инструменты. И до одури растягиваюсь, растягиваюсь, нынче мода такая.

  Ирина Петровна здоровенная баба (хоть и махонькая ростком как шпендик). На турнике может подтянуться раз двадцать. Рассказывают и такое. Зашли как-то в зал борцы, подразмяться. Здоровенные, важные. Плечи навыкат, грудь на вкат. Во главе с командиром – супертяжем.

   Тот вообще как культурист. Давай мужики над тетками и прочими прикалываться. Пупки не надорвите, мол. Чего, мол, под ногами путаетесь, шли бы по стенкам ползали. С Петровной бугаи поспорили – сколько бы она на турнике подтянется, они в два раза больше. А если нет, борцы уходят из зала. Так тяж ихний и сказал. Петровна подтянулась двадцать пять раз. Они даже не досмотрели, встали и ушли. Больше не появлялись в нашем зале. Я по крайней мере не видел.

   Интересный парень Серега Самойлов. Оказывается, я живу почти рядом с ним. В детстве били рожу если не друг другу, то точно, очень близким соседям. Учились в соседних школах. У него улица Виноградова – там одни шишки живут. Важные такие. Вот с их сыночками и схлестывались. У них белая кость, у нас черная. Они с ножами, мы с дубинами. Но Серега среди своих дворовых такой же изгой, как и я. Тоже не здоровается за ручку с блатными пацанами. Да и отца у Сергея не было. Умер давно.

  Зато сын показывал мне с гордостью медали отца. Серебро на чемпионате республики. Беговые лыжи. Мощный, наверное, мужчина был Сергеев отец. Сильный.

  Сам Сергей унаследовал от родителя широкую кость да удивительно могутные ноги. Раньше он плавал, имел первый разряд. Теперь вот увлекся горами. Лицо его немного не пропорционально, но удивительно живо. Сократовский лоб мыслителя, мясистый большой нос и маленький, скомканный подбородок.

  Сергей подчеркнуто ироничен по отношению к другим. С легкостью вышучивает окружающих. Пропитан таким количеством историй и анекдотов, что через несколько тренировок я ему в рот только и смотрел. Мы сблизились.

  Стали тренироваться в двойке на скалах. Он лезет размашисто, быстро, но тяжеловат маленько, хотя это не его вина – конституция от природы. Серега выше меня почти на целую голову.

  В подвале его дома находится секционный склад снаряжения. Я никогда не видел такого количества добра. Не подвал, а сокровищница. На удивление легко, у меня оказалось несколько карабинов, пара обвязок, сорок метров веревки, чтобы я мог сам ездить на ближние скалы.

   А еще мне выдали спальник, каску, почти новый абалаковский рюкзак и штормовку с иголочки. Я оторопел от щедрот свыше. Но даже сейчас, ухоженный и сытый, я чувствовал ностальгию по нашей горбуновской компании. Как-то там роднее, привычнее и проще.

  Прошлое не повторялось. У меня опять есть друг, но где наша разбитная компания? Разбрелись по остальным спортивным обществам, и все?

  Пришла пора ехать на сборы в составе новой секции. Мне дали солидное освобождение от занятий в школе. Подумать только, меня требуют к себе сами Вооруженные Силы СССР. В школе учителя попадают на пол. Не попадали, но освободили. Учился я, как ни странно, намного лучше чем раньше.

  Поразительно количество вещей, которые мы брали с собой. Загружали сразу два Газ-66. Не одну машину, а две, и еще не все влезло. Тетки брали по два рюкзака шмоток. Они там что, жить собираются? Мне здешний комфорт внове.

  Мало того, что я в первый раз не платил за проезд на Или, нас наградили такой продуктовой массой, что съесть их за время сборов немыслимо. Грузили вчетвером – я, Самойлов, Витюля и Андрюха. Забавный мужик Андрюха, Серегины шуточки принимает на веру. Тот и старается. Смехом чуть до слез меня не довели.

  На долгие собирушки приходил посмотреть сам Эрванд Ильинский. Его наши Шефом называют. Есть от чего. Серьезный мужчина. Взгляд колючий, резкий. Говорит лаконично, всегда по делу. Раздает указания. На правой руке не хватает пальцев. Самойлов говорит, это они на пике Ленина поморозились. Я о таких вещах читал в книгах. А в принципе Шеф руководитель заботливый – беспокоился, хватит ли нам продуктов. Еще как хватит. Это ж халява.

  Однако выехали в два часа дня. Он сумрачный, солнце кое-как проглядывает через ровную серую занавесь облаков. Пасмурно, но тепло почти по-летнему. Чем ближе Или, тем скорее хочется раздеться и подставить тело мягкому весеннему воздуху. Как оно соскучилось по нему за зиму, понимаешь только сейчас.

  Полулежим в кузове 66-го. Мягко, удобно, шмоток хоть отбавляй. Кое-кто, не стесняясь, дрыхнет в сумраке под тентом. Проехали автостанцию на Капчагае, даже не остановились. Обидно как-то, место родное. Сколько раз здесь выходили из маршрутного автобуса, меняли кожу. Дальше автостоп, и мы становились внецивилизованными бродягами с рюкзаками, что и попросить, и улыбнуться чужому сумеют, уговорят подвезти.

  Вспоминаю, как тетки наши солдат уболтали до самого места добросить, а потом горе служивые выбраться из ущелья никак не могли. Там ведь не по всякой дороге проедешь. Вот им в части влетело наверное.

   А тут Серега рассказывает о команде скалолазов СКА-12. Она молодая, но люди в основном пришлые, да опытные. Дело в Шефе. Это он решил заиметь себе скалолазов. У него альпинисты чуть ли не сильнейшие в Союзе. Его компания золотые медали в высотно-техническом классе в прошлом году выиграла.

  Там у него такие асы, хаживали такие горы. Мне даже нереальным кажется. Какие к лешему третьи разряды?! Выписал себе мастера спорта из Красноярска – Ирину Петровну Давыдову. Из Красноярска и Володя Дюков приехал, служить в спорт роту.

  У Шефа размах широкий. Не на пустом месте строит дом. Люди в команду идут сами. Петровна один раз новичков набирала: Самойлов, да еще кое-кто из теток. Больше оказалось не нужно. Остальные пришли и попросились.

  Вот Сергей в этом году поступил в спортивный институт. Он мужик с головой, а плечами с Витюлей потягается. Как Серега кроссы бегает, я почувствовал еще на первых тренировках. С ним самое время поупираться.

  На скалы Или попали ближе к вечеру. Воздух плотный, вязкий. Наполнен ароматом едва проснувшейся зелени. Но пока не до нее. Распахиваем задний тент машины и начинаем извлекать наши богатства: палатка-шатер для кухни, палатка-шатер для продуктов, колья, стойки, кувалды, топоры, котлы величиной со спартаковскую палатку, большая газовая печь, малая газовая печь...

  Жилых палаток штук двадцать, это не для одних нас. Могут приехать альпиноиды, и мы терпеливо устанавливаем палатки для возможных жителей. Как положено в армии, есть еда, но есть и обязанности.

  Но все, даже долгое, кончается, и мы во главе с Витюлей идем вешать веревки. Это наше право и неотъемлемая обязанность. Хоть в лагере и командует женщина, за безопасность страховки отвечают мужики.

  Так рано весной я здесь не бывал. Земля чуть сыровата, но уже дышит, полнится жизнью. Вокруг колышется призрачное море алых тюльпанов. Оно растворяется в гранях дня и ночи, и оттого кажется нереальным. Красное царит на земле, только редкие островки желтых альбиносов перемежают весеннее тело полупустыни. Она просыпается, отряхивается от зимы необыкновенно ярким ковром непрерывного цветения.

  Тетки насобирали цветы в букеты попозировать перед фотокамерой. Слайд получится неплохой – цветник в цветнике. Вода в реке чистая и непривычно холодная. Ее пока можно пить прямо так – сырую. Чабаны еще не пригнали сюда бесчисленные отары овец, которые замутят, загадят ее, делая пригодной только для кипячения.

  Я стою на самом лезвии Броненосца и вспоминаю, как недозрело-зеленым новичком попал сюда впервые. Смешно это. Да и сама стена, после суровости Большой Бутаковки, не кажется страшной и крутой.

  Это ведь мои первые, родные скалы. Беговуха, Лева... Гомон галок и ворон говорит о весне, о свитых наново гнездах. Он будил меня зимними ночами, заставлял просыпаться в воспоминаниях о встречах.

   Лазать без грудной обвязки в беседке с поясом мне уже приходилось. Но когда Серега полез без каски на пятидесятиметровый маршрут Города, волосенки на моей голове слегка вздыбились. Я отлично понимал, что и маленький камешек, сброшенный с высоты нашей же страховкой, войдет в голову будто нож в масло.

  Дисциплины и опеки в давыдовской компании оказалось на порядок меньше. Мне никто не говорил, как и где я должен лазать. Никто не работал над элементами техники – мотали метраж. Единственная метода для Ирины Петровны – больше лазай. Но может, так надо?

  Получаю животное удовольствие от движения на скале. Спускаемся вниз парашютиком, это когда страховщик прицеплен ко второму концу веревки и не выбирает веревку, а отходит вниз, по мере продвижения напарника наверх.

  Веревки трутся, аж пух летит, зато спуск – одно удовольствие. Сидишь в удобной беседке, отдыхаешь и осматриваешь окрестности. Под тобой провал и синяя лента реки, а в обе стороны тянется пустынная бесконечность.

  Иногда полупустыня прозрачна и далека, иногда завешана почти призрачным пологом пыли. Она растворяется в неизвестном, и нет предела в ее течении.

  Пот ест глаза, перетекая через брови. Я утираюсь сырым рукавом и начинаю новый подъем. Мне надо не отставать от Сереги, а до этого еще очень много скальных метров. У нас график. Три дня лазанья, четвертый день отдыха. Но это так, отдыхать разве что на кухне. А чем прочим заняться? Купаться рановато. Хоть и жара с десяти до вечера, вода очень холодная. Мужики с уханьем кидаются туда, если увидят серебряные плавнички плывущей вверх брюхом глушенной на плотине рыбы.

  Но сие удовольствие явно не по мне. Уху попробовать, – завсегда рядом. А чтобы ничком в ледяную воду, ну никак. Брожу по пригоркам, окрестности обследую. Чудно здесь. Скалы будто волны из камня. Они пропитаны собственной древностью и силой по самые макушки. Иногда мне кажется, что скалы по-настоящему живые. Но это, конечно же, глупость. Я разговариваю не с ними, а с извечно меняющимся пространством.

  Оно выглядит то строгим и крутым, то закругляется, образуя чаши с бесчисленными желобками высохших водопадиков, рябью застывшего бело-серого движения.

   Скалы слагаются в скульптуры, фигуры, непонятные циклопические сооружения. А их тени? Они определенно живы. Даже вода не сравнится с их движением и изменчивостью. Лабиринты каньонов будто созданы волнами ушедшего во тьму тысячелетий моря. Я теряюсь в них и в собственном одиночестве. Серега не хочет бродить со мной. Он давно взрослый для пешего развлечения.

   И снова подъемы, и метраж. Устаю до опупения. Хоть переходи на двухдневку. В день мотаем по 700-800 метров, довольно достаточно, надо сказать, достаточно. Подушечки пальцев болят неимоверно. Ноги и руки в ссадинах и ушибах. Но болят не только они, все тело ноет и просит о настоящем отдыхе с горячей ванной, баней и холодным кваском для желудка.

   Хоть бы водички из под крана. Я согласен на самую малость. Этот чай, он горло в тошнотики вгоняет. Днем жарища за тридцать, ночью холод. Губы потрескались, лицо шершавое, обветренное. На зубах скрипит пыль, ее не счистить даже зубной пастой.

   Но с благословения Шефа ели сытно и спали мягко. Так что жалобы мои к себе и на себя – на собственную непрочность и пониженную жаростойкость.

  Петровна – женщина взбалмошная, подкидывает нам разные хохмочки. Когда в лагере заправляют тетки, поводов для конфликтов предостаточно. Мужики, как их хозяйственные придатки. Дамы распоряжаются направо и налево, а мы тихо сопим в тряпочку. А потом случлось откровенное чудо. Давыдова золото с пальцев и с шеи растеряла по всему Или. Утром хватилась в голос, бегом от палатки до скал и обратно. Глаза зареванные. Половину богатства не нашли, но два дня вышагивали словно страусы, попом кверху. Квадратами прочесывали, кто найдет, тому поцелуй.

  Я в счастливчиках не числился и благословения не получал. Не обнаружил ничего. Может, искал плохо?

  Потом приехали другие общества, и стало веселее. Тюльпаны отцвели, но степь засветилась многоцветьем палаток. Гоняли в футбол команда на команду. Народ горячий до безобразия. По ногам съездит и не чихнет. Но я участвовал почти во всех баталиях.

  Приехал и Горбунов с вновь набранными парнями – пружинами. Я к спартаковской стоянке не подходил близко. Так, смотрел издали. Обидно, столько камней переворочали, и кому? Горбунову передряги житейские хоть бы хны. Ржет как обычно, даже еще голосистее. А впрочем, откуда я знаю, что у него на душе.

  Прибыли и наши альпиноиды. Они тоже лазали, но значительно меньше нас. Отдыхали, резались в карты и нарды, играли в мальчики – девочки с давыдовскими тетками. Потом, ближе к обеду, кто-нибудь с диким воем разгонялся под горку и кидался в холодную реку. Ему вторили придурошные, вода кипела.

   Но мне не до их шалостей. Я занят, у меня начало получаться. Лазанье втянуло мое тело в какие-то новые, неизведанные ощущения. Скала становилась родной, она притягивала к себе и завораживала движением. Даже не зная маршрута, я отгадывал руками следующую зацепу. Только ноги еще маленько не успевали.