Текст книги "Ветер душ (СИ)"

Автор книги: Петр Драгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

   День начался очень рано. Утро свежее, пронизанное еще слабыми лучами Солнца. Поели, попили. Рысью с ведрами сбегали вниз к ручью по тропинке. Без проблем, чай не ночь. Торопимся на первое в истории восхождение. Мы выходим на него без разрешения спасотряда, под чутким руководством начальника Трусилова.

   Тяньшанские ели становятся редки сразу за домиком. Высотный барьер. Склоны заселены нежной растительностью с мохнатыми, почти пушистыми стебельками. Это защита от вездесущего холода. Такие вот южные альпийские луга.

   Выше 2800 м над уровнем моря тяньшанская ель не забирается. Недалеко от нас, прямо по курсу ровная, лысая каменистая гора – пик Профсоюзов. Один "Б" категория сложности для зимы, но это не так важно. Настоящая альпинистская гора.

   Шагается почти легко. Рюкзаки оставили в домике-ночлежке. Отсюда он похож на крытую ржавым железом полубочку. Но и на том спасибо.

   Блеклый мох, венчики эдельвейсов, мшистые осколки флоры. Остальное – суровая безжизненность скал, коварность осыпи, бронзовые фигуры отдельных камней. Слева от нас постепенно вырастает из-за скрывавших его склонов пик Талгар.

   Талгар – самая высокая вершина Заилийского Алатау. Его мощное тело вздымается над тяжестью прочих гор. Пять тысяч метров над уровнем моря. А у нас подъем сменяется подъемом и, кажется, не закончится никогда. Но вот земля как-то сужается и выполаживается под нашими дрожащими от усталости ногами. Мы на вершине, но она потеряла свою величественность и высоту.

   Район Талгара нависает над нами первозданной белизной. Справа широкая, темная полоса – хребет Бутаковский. А прямо, близко как на ладони пик Комсомола ослепительно блестит зеркалами ледников. Остроконечная, в небо летящая вершина. Легкая проседь скальных стен, на которых и снег удержаться не в силах.

   Мы перекусываем перед спуском. Запиваем снедь водой из фляжек. Какие здесь сладкие конфеты. Я не люблю карамель там внизу. Игорь опять лечит зубы дымом чуть в стороне, почти не таясь от нас. Но это его дело, хотя я и не согласен.

   Вниз тоже не легко, но гораздо быстрее. Перекусываем в полубочке и дальше до дому. С каждым шагом прибавляется сил, теряется ощущение высоты. Оживаем. Тепло, лицо жжет то ли от нагрузки, то ли от быстрой смены температур. Или просто загорело там, наверху.

   Груз продуктов из рюкзаков перекочевал в животы. Но мы же облегчились в конце концов. Иду, зависая ногами в воздухе.

   6.

  Приятная неожиданность – нам можно попасть в настоящий альплагерь Талгар к Володе. Они не слабо прижились рядом с местной пекарней и зовут нас – огородников к себе в гости. Мы новичками и собрались.

  Руководили поездкой невесть откуда взявшиеся тетки. Как на тренировки, так они ни ногой, а тут самые главные. Нашли грузовую машину за червонец. Тщедушный газик-головастик стонал и хрипел от тяжести нашей поклажи.

  Я попытался заснуть, но водитель ругался так, что слышно даже в кузове. А когда у него вылетело заднее колесо, причем пулей обогнало саму машину метров на 60, шофер на дерьмо извелся. Но починили и благополучно доехали до перевалочной базы.

  На перевалочной базе удивительный бардак, но душевно. Каждый занят только собой, копошатся вразнобой, как жучки навозные. Но чаем угостили, пели песни. Ночевать улеглись общим скопом, на полу, поверх спальников. Мужики бородатые из России откуда нас знают? Да и знают ли? А привечали и устроили в общей куче без вопросов.

  Район Талгара сильно отличается от уже виденного мной. Он строже, напряженней. Мне кажется, здесь всегда царит дождевая погода. Дождь или сейчас закончился, или вот-вот начнется. А то без особых выкрутасов идет себе целые сутки подряд. Пропитанная влагой трава подымается в человеческий рост. Мох, словно утробная губка, вобравшая в себя океан влаги. Ели по-особенному мохнатые, мощные и широколапые.

  Топали от базы до лагеря четыре битых часа. Тропа скользкая, земля жирная до черноты. Перенасыщенные запахи перемежает свежесть. Сумрак. Белые клочья тумана прикрывают определенность. Только монотонная вереница тропы вверх.

  Нас нагрузили лагерными продуктами, медикаментами. Пропуск, так сказать. Лагерь стоит на левом склоне ущелья. Домишки с шиферными крышами как скворечники. Никакой основательности. Там вместо стекла фанера. Тут стена как клетчатая рубашка.

  А ярких плакатов с прикольными надписями вполне достаточно. Шутят, а что же им делать? На горы почти не ходят – дожди-с. Жрут, песни орут, да хохочут. Мальчики, девочки за тридцать лет. А мы работаем постоянно.

  Пилим и таскаем уйму дров – будто готовим на зиму. Камнями отсыпали целую тропу к пекарне. Все дни в заботах ударной стройки. Вечерами внизу, под нами, угрожающе тяжелым потоком со взвесью земли и каменьями грохочет река Талгар. Она прихватывает с собой все, что под руку попадется – ветки, валуганы. Того гляди щас поплывут сами горы.

   Сидишь за запотевшим квадратиком оконного стекла и смотришь, как они проплывают – река, нахохлившиеся на ночь ели, горы и весь унылый, оставшийся в дожде мир. Отрезанность и отрешенность, безличность и пустота.

  А Горбунов старший выглядит как новобрачный поросенок. Он отъелся и слегка разжирел на лагерных харчах. Рожица его, розовая и довольная, поблескивает веселыми голубыми глазками. В пуховичке красного цвета, поверх еще и лагерная черная штормовка, тренер ходит вразвалочку, носки абалаковских новых вибрамов разбрасывает по бокам наружу. Нам холеным пальчиком указывает на работу.

   В секции, похоже назревает бунт. Младший братец потихоньку вскрывает перед нами не вполне приличные вещи. Почему старший тренер собирает деньги в секционную кассу, а потом тратит их не оглядываясь на себя? Где новые веревки, которые на них обещал приобрести?

   Володя утверждает, что купил две пуховки на команду. Хорошо, но одну носит сам, а другую отдал во владение личной подруге Татьяне. Мне тоже не нравится вкалывать на дядю, таскать полные носилки, собирать бумажки вокруг личного бунгало. Злюсь выше меры.

   Мужики, что работают вместе с ним в пекарне, жалятся на тренера. Володя использует их как наемную, но бесплатную, хозработную силу, а сам ходит гору за горой. Толпа гудит как линии высоковольтного напряжения.

   В последний вечер пекли хлеб. Специалисты буквально все. Чем смазывать формы, сколько. Как тесто должно подойти. Печь русская с раскаленным, пышущим жаром полукруглым зевом.

   Когда запах свежего хлеба превращается в нечто осязаемое, мы превращаемся в специалистов по советам. А хлеб парит, разламывается руками и со сладким чаем утверждается в моем вечно пустующем желудке. Но и это чудо не остановило бучу.

   Первыми в бочку полезли Квашнин и Якунин. Оба принципиальные, аж жуть. У доктора Квашнина небритый кадык дергается, голос от волнения переходит на сип. Витюля злой в дрободан, бурчит и хозяйственные вопросы изводит на рык. Глаза маленькие, колючие.

   А мудрый младший братец почти не высовывался из-за чужих спин. Так, следил за борьбой и подкидывал вопросы проблемные. Работал за подающего. Борьба секции с тренером проходила с переменным успехом. Веревки вроде нашлись, на пуховку установили списочную очередь ношения. Мне точно не дождаться.

   Володя – великий мастер игры со словом, умелец превращений черного в белое, неприятного в необходимое. Под его магнетическими движениями гнет толпы опадает, становится нереальным.

   Вот уже все, во всяком случае я, заворожено слушаем нескончаемое повествование, в котором главным героем удачливый друг Володи Рауль. Он так велик этот Рауль, что Алдар Косе просто смешон с ним рядом.

   Рауль путешествовал, гордо подняв голову и наказывая обидчиков по альплагерям и базам, по необъятному Союзу. Он был в далеком сибирском городе Красноярске. Там есть чудная, почти сказочная страна – Столбы. Они знамениты тем, что именно там Рауль надсмехался над Абреками, водил их за нос и бил рожи сразу пятерым за раз.

   7.

  Наступала осень. Я снова отправился в школу, но какой непривычной она мне показалась. Каким непривычным оказался я для нее. Ощущались перемены, происшедшие за это лето. Толстоватый и вечно мучаемый собой тюфячок бесследно растаял с последней каплей рыхлого жира. Я больше не влачил бесцельное, ожидающее дальнейшего существование, а торопился жить.

  Мое дочерна загорелое лицо, уверенность и резкость движений произвели на одноклассниц и одноклассников должное впечатление. Меня почти не узнавали. Впрочем, изменился и весь класс. Возраст. Каждый приобрел новые черты или по крайней мере усугубил старые.

  Нас выстроили на первую линейку, причем наш класс стоял на одну ступень ниже выпускного. Да и стал он совсем другим. Бесследно растаяла та компания, что скопом крушила мое правдолюбие год назад. Вот только Илья. Остальных выплюнули в жизнь, в ПТУ там и прочее. Ну да это не так страшно.

  Не обошлось и без огорчений. Переехал на другую квартиру и ушел из класса мой друг Ник-Дил. Зато с Журбиным мы уселись за одну парту. Этот оригинал вымахал за лето сантиметров на десять, и более не нуждался ни в моей, ни в чьей-либо опеке. Довольно часто бываю у него в доме. Гоняем в шахматы с переменным успехом и смотрим книжки Битструпа. Забавная штука его карикатурные ряды. Жизнь в движении.

  А еще в его библиотеке я нашел Джека Лондона. То же самое, что и в горах – костры, походы, люди и быт на природе. Много общего и притягательного.

  Когда проигрываю Журбину в шахматы, скачу за ним с шахматной доской на предмет одевания ее ему на голову. А он травит меня дворовой собакой. Необычайно весело.

  Однажды, выйдя на переменку, я увидел прошлогоднего заводилу классных разгильдяев Саломахина. Он сделался ростом выше меня и более не выглядел беззащитным. Его физиономия приобрела надменно-нагловатый оттенок, а губы уголками опустились вниз, слегка обрюзгли.

  Около Салы волчком крутился Илья. У нас намечались трения. Братан нуждался в уважении и видно призвал помощника. Мне приказали не задирать нос и прочие конечности, грозили короткой расправой. Недвусмысленно давали понять, что честной драки теперь не будет.

  За их спинами в прозрачной тени скрывались люди, куда как поширше и постарше. А у меня подрастерялось желание играть в их дурацкие игры и амбиции. Я ответил, что понял, чуть вызывающе помахал ручкой и отвалил.

  В общем-то правильно, как оказалось. Илья учился убого. Ему хватало и собственных проколов и неудач. Главное, чтобы списывать не мешали. А дела класса так ... Улица всосала его вместе с ботинками. Он стоял на колесах (глотал таблетки, крутил дела). Ему не до учебы.

  А мне до тренировок. Они ведут меня за собой, отнимают массу усилий и времени. Даже в школе моим любимым уроком стала физкультура. Круче и спортивнее меня в классе только Славка Бузауф. Он поимел первый разряд по самбо и накачал мышцу до лопанья кожи.

  Есть еще переросток Деливер, могучий с пышными усами, старше нас на три года. Я с ним как-то подрался. Хлестать по щекам эту неповоротливую глыбу одно удовольствие. Но когда он меня поймал и принялся стучать об пол сразу всем телом... Мое безжизненное реноме едва успели вырвать.

  Но соревнования, опять соревнования. Правда, для меня будто в бирюльки играют. Я за новичков на Лесничестве, а Амир за разрядников на Азиатской. На Лесничестве судьи улыбаются, сюсюкают, на старте одергивают дюльферки у участников. Толпа посматривает наверх, туда, за повороты ущелья, где облачно. Там-то по-настоящему, без дураков, там парни хваткие.

  Новичков много, как грибов. Разминочная стенка в веревках, словно отвес в паутине. Траверс лазают прямо в вибрамах. Ловкие такие, смешно смотреть. Полное впечатление, будто половина из них скалу в первый раз щупает. Но важные, как разогретые самовары. Не зря Горбунов говорит, чтобы мы поменьше с ними общались – чайники.

   Старики с Амиром там, наверху. Мы готовимся к старту вкупе с Маликовым, Мархлевский руководит. Его наверх не допустили почему-то. Разминались серьезно, на прочих не смотрели. А пришлые устраивались компаниями где попало, даже на нашем отхожем месте.

   Стартанул по привычному. Потому и не дергался особо. На этой скале меня удивить чем-либо довольно проблематично. Трасса по стандартным карнизам, половина новичков внизу попадала. Но сегодня я на коне. Что для них трасса, для нас рабочее состояние.

   Я стал лидером среди наших и не желаю считаться с мнениями других обществ. У меня есть законная, красная спартаковская майка и белая дюльферка расчерчена следами от спусков вниз по веревке. К трассе готов.

   Она идется, успевай смотреть под ноги и перебирай руками. Легкий мандраж. Я возбужден и почти не ощущаю собственных усилий. Только не забывать про ноги, не прихватываться руками за скалу слишком сильно, не висеть на руках.

   Но вот и конец маршрута. Красный флажок, касаюсь рукой. Теперь спуск. Лихорадочно набрасываю дюльферную веревку на плечо. Пошел. Отрываюсь от скалы и лечу, расправив крылья.

   И все-таки есть соперники. Некто Витя Барановский. Тренируется у братьев Архиповых. Он обскакал меня на две с половиной секунды. Плевать, я счастлив. Вы скажете – подумаешь, третий взрослый? Но мне от роду на скалах, ровно четыре месяца. А я второй в городе, правда, среди безразрядников. Нас даже сфотографировали, как призеров.

   Закрытие спортивно – соревновательного сезона наша компания справляла в кафе 'Аку-Аку'. Это там, в сквере у старой площади. Неглубокий, ухоженный пруд, да парочка островков посредине.

   Ивы сиротливо опускают усыпанные мелкими листьями ветви прямо в черную, прохладную воду. Летом здесь плавают белые, гордые лебеди с подрезанными (дабы не улетели) крыльями. Сюда бросают монетки на счастье или чтобы снова побывать в моем городе.

   Взрослые не позволяли нам малышам-голышам доставать монеты себе на мороженное. Гоняли со свистом. Я ходил в промокших от плавок шортах. Ныряли во все лужи в городе. Давно ли это было?

   А наша толпа преобразилась. Витюля в пиджачке – костюмчике. Тетки с дамскими сумочками, в юбках, на каблучках. Прячут исцарапанные руки со сломанными ногтями. Ну цивильные... Костюм принуждает Витюлю быть галантным со слабым полом. Они с Квашниным пошли заказывать, что поесть и что выпить.

   Серега скоро закончит что-то там медицинское и будет доктором. Кадык на худой шее галстуком прикрыть, станет интеллигентом. В винах с дядей Витей разбираются. Подайте эту, а скажите, сколько в той сахара, и чье производство?

   А тренеру одинаково. Столы сдвинул в кучу, чтобы компания стала теплее. Громко хохочет, хорохорится, рассказывает анекдоты. Принесли (вот неожиданность) две бутыли вина из-за стойки. 'Монастырская изба' называется. Зрелая, тягучая жидкость смотрится по крайней мере благородно.

   Бокалы тонкого стекла имеют золотые ободки и бренчат словно хрусталь. Я ем мороженое и нисколько от этого не страдаю. Обидно, что не участвую в общем священнодействии. Вроде как младшенький, но ведь разрядник же?

   Компании не доставало привычного уюта. Сели на автобус и поехали домой к Верунье. Тут уж было весело. Никто не пил вино, зато ели как на сборах – в две руки и в четыре глотки.

   Всеобщее переедание оказалось столь велико, что повергло компанию во всеобще – лихорадочное веселье. Мы топали ногами под пластинки, мы надрывали голоса под гитары. А невозмутимый, солидный Витюля упрямо поглощал остатки в многочисленных банках из-под сока, доедал никак не кончавшиеся тортики. Его ненасытная утроба вызвала новый взрыв безудержного смеха. Мы почти любили Витюлю за его ненасытную пропасть – утробу. Мы были так сыты сами, что героические движения чужого чрева вызывали в нас неподдельное восхищение.

   Под ручки скитаемся по гулким, пустынным в ночи улицам. Постепенно теряем нашу общую численность. Провожаем девчонок до дверей их домов. Еще долго будет тепло. Еще впереди бабье лето. И холодные ветра впереди. Мы не заглядываем в будущее, потому что счастливы в настоящем. Потому что нет в нем обид, претензий и ссор. Они вне нас, вне времени, не в настоящем.

   8.

  Нам необходимы новые скалы. Мы должны наращивать не только объемы движения, но и разнообразить их. Скалы на реке Или далеко. Иссык и Тургень – тоже поездочки не на день и не на два. А Лесничество и Азиатская скалы – массивы маленькие, изученные до последней зацепы.

  Еще летом, частично предоставленный сам себе, я бурно взялся выполнить сию задачу. Но, видно, многие пытались сделать это и до меня. Результат путешествий получался почти нулевой – убогие, маленькие скалки с пологими стенками.

  Нужна же была не простая скала – тренировочная. И я не сдавался. Так хотелось сделать хоть что-то, что не удалось прочим. Хотелось, чтобы другие, лазая на новой скале, помнили, кто ее нашел для общего пользования.

  Еще во времена наших детских хождений с Ольгой в горы, мой одноклассник Борька показал нам настоящий водопад. Я не помню деталей. Мы с большим трудом добрались до места. Несколько раз готовы были повернуть обратно, перессорились.

   Но зрелище стоило того. Водопад оказался очень высок и окружен еще более величественными скалами. И вот я отправился на его поиски. Пара бутербродов с сыром и фляжка с чаем составили мое снаряжение.

   Жара. В будничный день на Медео не оказалось почти никого. 'Шестерка' шла совершенно пустая. Тогда с одноклассниками мы шли через Бутаковку. Но сейчас я разбирался в горном рельефе гораздо лучше и выходил через стадион.

   А может наше путешествие в Ким-Асар сильно сместило угол зрения, и я воспринимал горы теперь только через него. Скитался целый день. Оголодал. Нашел заброшенные яблочные сады, нажрался от пуза кислятины, до дыр стоптал кроссовки и сгорел под палящим солнцем довольно ощутимо.

   Но не безрезультатно. Все-таки нашел водопад. К сожалению стена оказалась небольшой – метров двадцать пять-тридцать, да крутая, и находилась она значительно дальше, чем я предполагал. Но досадные обстоятельства не смущали ни сколько. Дойдем за часа четыре ходу, как не за три. Не весь же день добираться, как на Или?! Я настойчиво призывал секцию на новые скалы.

  В это путешествие мне удалось прихватить с собой друга и одноклассника Журбина. Он склонен откликаться на каждое заразное увлечение. Но спорт, совмещенный с громадным количеством пахоты на тренировках, энтузиазма у него не вызывал. Приводы в секцию новичков поощрялись тренером, и я отчаянно старался, воздействуя красноречием не только на него, но и на его родителей.

  А они у него были бывшие геологи-поисковики, и отпустили сына в экспедицию с одним условием. Условием оказался геологический спальник, более похожий на двойной матрас и абсолютно нетранспортабельный.

  О его почтенном весе и говорить не стоит. Словом, дорога оказалась дольше, чем я предполагал. Когда я вытащил не только язык набекрень, но и спальник, и его счастливого обладателя Серегу на площадку у водопада... Мужики сидели у костра и смеялись надо мной и моей романтикой. Дурная голова ногам покоя не дает – шутили они. И это скала? – вопрошали потребители. Во-первых, высоко и далеко. Во-вторых, сыпучая и площадь не большая. Я краснел и кашлял, заведовал костром и ужом елозил перед разгневанными прогулкой тетками.

  Но пили чай у костра и играли на гитаре. Никто особенно не драматизировал, и скоро согрелись и я, и друг мой Серега, и спальник геологический. Ночь прошла отлично, спать в спальнике вдвоем тепло и мягко. Хоть на это он годился. С утра мы общипанные, но не побежденные отправились вниз по тропинке. Возвращались другой дорогой.

  Володя решил, что можно существенно сократить расстояние, если не повторять мои петли, а идти так, как ходят в горах прочие, берегущие силы. Благо, со мной был мой друг Серега. Он шумел всю обратную дорогу – не тот, я тебе говорю, не тот. Я тоже засомневался и принялся озираться по сторонам.

  Компания остановилась у небольшого ответвления от ущелья, и тут вспомнилось. Кое-как удалось уговорить остальных подождать еще раз. Не ходить, а просто подождать нас. Нашлись добровольцы.

  Мы перешли мелководную речушку по скользким камням, раздвинули заросли высокой, пахучей по-осеннему травы и ринулись в перспективный боковой проход. Метров через сто нас с Серегой пытались остановить, но поздно. Мы оба вспомнили окончательно. Это была настоящая удача.

  Замкнутый цирк с крутыми, покрытыми елями склонами. Ущелье обрывалось неожиданно резко и безоговорочно. Но как... Мрачная, темная стена метров под восемьдесят заслоняла полнеба широким и мощным сводом.

  В правой части она разрывалась плотным потоком воды. Нечто среднее между речкой и обыкновенным ручьем, но вода падала буквально с неба. Метров с сорока, а то и выше. Феерия брызг и красок, выхваченная из обыденности яркой речью солнца. Сталагмиты изо мха, свисающие зеленью вниз с уступов. Справа от водопада вторая стена, правда меньше чуть более пятидесяти метров, но все же больше, чем на Или.

  Мы скакали от восторга, как бешеные. Скалы, да еще какие, принадлежащие не всем обществам, а одним нам. Наши скалы. У нашей секции есть не новый зал, не вагон снаряжения, а настоящие, никому не ведомые скалы. Плацдарм для разбега в будущее.

  Даже Горбунов вышел из невозмутимо-насмешливого равновесия. Он светился огнем, он мечтал. Мы построим настоящий скалодром, – утверждал тренер. Не просто лагерь. Очистим скалы ото мха. Наладим нормальную страховку. Выроем площадки под стоянки. Целый город воображения.

  Там в нашей мечте, толпы новичков благоустраивали горный быт и выполняли тренировочные задания. Мы назовем эти скалы АС – альпинизм, скалолазание (Алма-атинский Спартак для посвященных). И уже виделось новое, сильное. Оно маячило нескончаемой чередой побед и спортивных достижений.

  Большая Бутаковка... В ту осень все наши субботы и воскресенья остались под ее серыми стенами. Мы трудились, чистя, облагораживая скалу. Строили стоянки, заплетали страховочные тросы, вбивали крючья в пункты для верхней страховки. И сразу же начали лазать.

  Она оказалась не простой стеной. Она не торопилась отблагодарить первооткрывателей. Да и были ли мы ими? Говорят, когда-то раньше, ее пытался освоить Буревестник, во главе с легендарным Олегом Космачевым. Но и эта мощная команда отступили перед величавым, холодным безмолвием этой скалы.

  А Юрка чуть не лишился правого глаза. Тащил в руках бревно для стоянки и напоролся мордой на острую, коварную ветку. Веко порвал. Кровище хлещет, Татьяна вокруг него суетится. Старший братец кривит губы. Но обошлось.

  Высокие, глухо отрицательные стены с мрачным налетом черного мха хранили тайну. Холодные ночи и вечера в извечно ветреном, как труба пылесоса ущелье, могли отпугнуть многих, абсолютное большинство. Я видел ночами сны, как срываюсь с ее стен и лечу без страховки.

  Я побаивался скалы. Может и другие, но не наш тренер Володя, с его непотопляемым энтузиазмом. Он сам работал больше всех. По локоть в земле рыл места для стоянок. Часами висел на веревке, очищая широкие плиты от заскорузлого, черного мха.

  Надвигалась зима. В одну из холодных ночевок Горбунов-младший с Якуниным примерзли к земле спальником. Хорошо, хоть не голыми задницами. И откуда под ними жидкость?

  Уже никого не удивлял лед в ведре с оставленным на ночь чаем. Освободилась от листвы чахлая тополиная рощица на одном из нижних склонов. Желтели, сохли травы и кустарники.

  Мы собирали подножный корм – шиповник и прочую лебеду для чая. Как-то набухали в котелок откровенного лишку, и потом вся компания судорожно хватала ледяную воду и просила валидольчика у доктора Квашнина.

  Но природа вокруг смолкла, и наша суетливость на фоне столь мрачной определенности казалась неуместной и глупой. Мы сидим у костра на дне чаши с гигантским природным рефрактором, развернутым к небу. Полярники завернуты в почти зимние одежды и тянут задубелые руки к огоньку. Рассказывают обычные в ночные часы жуткие горные истории про непонятное, но страшное.

  Многим и сейчас не по себе. Что только не увидишь под кристальным ночным небом, заглядывающим глазами – звездами прямо в душу.

  Володя сразу же обыграет момент. Он подцепляет компанию чем-то веселым, и она безудержно хохочет над ночными страхами. Дольше всех темпераментная, темноглазая словно цыганка Фаина. Ее раскатистый, глубокий хохот вдруг обретает самостоятельную многоголосость в эхе от черных, настроенных на иное стен.

  Смех отрывается от непутевой хозяйки, дробится на невообразимые оттенки в чуждой человеческому жизни. И эхо смеется над нами, а мы молчим. Но не Володя. Тренер предлагает протянуть трос от скалы к противоположному склону, прицепить к ней ступу, загрузить в агрегат Фаину с метлой и ее смехом. А внизу туристы. Целый слет маленьких, туго напуганных туристиков. Звезды, темнота и колдовская вакханалия. Во полет, во картина.

  Но воспитанники молчат. Они заворожены неподдельной магией окружающего – мшистых осыпей, чахлых на горной высоте березок. Всего того, что с неуемной, глуховатой силой стремится выжить здесь, среди надвигающегося безмолвия. И глупая шутка кажется естественным продолжением безумия, реальностью, выходящей за рамки человеческой, а от того ужасной.

  Скала наказала меня. В тот самый момент, когда, кажется, уже смирилась с участью быть покоренной. Горбунов командует нами как партией военных десантников. Мы челноками снуем по привычным маршрутам, и только высота сказывается на дыхании.

  Это приказ, и мы работаем по три подъема на скорость до полного изнеможения. У меня трескается грудная клетка от судорог и недостатка кислорода. Высота – она пьянит, ослабляет бдительность, и я двигаюсь как автомат с заранее предсказанной целью.

  Я больше не могу, но лезу трубу с ее отрицательностью напряженностью, невозможностью для ослабленного высотой тела и срываюсь. Веревка заклиниваются узлом в путанице карабинов. Мне кричат снизу, чтобы я попытался прилепиться к стене, но сил нет. Я смирился. Окружающее кажется холодным, мрачным сном.

  Бесполезно, я не муха, чтобы сесть с разбега на потолок. Грудная обвязка петлей напряжения стягивает легкие. Я задыхаюсь. Я не могу подтянуться на поданном мне дюльфере. Я пас, и это навсегда. Радужные, красные блики.

   Мне помог Амир. Он подлез под меня, поймал безжизненное тело дюльферной веревкой и подтянул к себе. Потом невообразимым трюком усадил меня на свои плечи и сделал шаг вверх.

   Один лишь шаг. Так, чтобы ослабла веревка и освободила легкие. Один шаг, чтобы прощелкнули узел, и я мог спуститься на землю. Он спас меня и долгое остальное.

   9.

  Последний поход нашей секции к Большой Бутаковке. Последний и самый славный. Надвигался вечер. Конечная 'шестерки' на Медео удивительно пустынна и одинока.

  Конец смены. Водитель нацелен вниз домой, немногие пассажиры-работяги, обслуживающие высокогорный каток, тоже торопятся. Они удивленно оглядываются на нас. А як же... Местный колорит – люди с большими зелеными рюкзачищами.

  Скоро пойдет дождь. Мрачные, черные тучи напрочь облепили прилежащие вершины. Ели сразу посерьезнели, набрались из тяжелого, плотного холодом воздуха серости и угрюмости. Они целиком в зиме, они к ней готовы.

  А нам плевать. Мы перекидываемся язвительными шуточками и рвемся в бой. Наши ноги зудят в предвкушении нагрузки. Спины самостоятельно подбрасывают рюкзаки, располагая их поудобнее. Мы одеты легко, в маечки с коротким рукавом и джинсики, но наше снаряжение за плечами в рюкзаках на уровне и в полном серьезе.

  Вот и дождь. Его холодные мелкие капли нисколько не смущают толпу. Идем с Олегом Маликовым передовой группой, на шаг быстрее остальных маломощных. Там с ними тетки, а женщинам по прибытии под скалу и костерчик необходим, и палаточка установленная, дабы переодеться. Вот и поторапливаемся нога за ногу.

  Темнеет удивительно быстро даже для гор. Еще не успели спуститься с перевала Ким – Асар, а уже не различишь, что с тропой, только лыжи разъезжаются. Дождик незаметно превратился в мокрый снег, и склоны вокруг стали бы белыми, если бы не темнота. Чуть журчат ручейки и речушки. Они буквально везде, и башмаки промокли давненько и насквозь.

  Но ноги не самое противное. За лето в пояс поднялась трава, обрамляющая тропу. Она набухла снегом, как колосья зерном и жжет будто крапива. Снег мокрый, холодный, я плыву в нем с каждым шагом, будто ледокол 'Ленин' в Арктике. Вечная, обжигающая мерзлота. Переодеться бы потеплее. Боже мой, разве это возможно? Вот так, посреди тропы? Там наверху сделаем костер, тогда...

  Спуск траверсом с перевала закончен. Мы в Бутаковке. Олег скрипит зубами, хочет что-то сказать. Я понял, я иду первым, топчу тропу. И вот уже не его спина маячит передо мной, а наоборот. Одежда, как ледяной панцирь, острыми чешуйками карябает тело. Снег кончился. Воздух обжигает легкие. Накатывает бездна усталости. Сейчас бы лечь. Темно, спотыкаемся через шаг, но надо дойти. Им нужен костер на стоянке.

  Не выдерживают боли, стекленеют и хрустом трескаются пальцы. Я начинаю орать фальцетом какую-то песню. Мы орем что есть мочи ее вместе. Губы лопнули от холода, соленый вкус крови. Лицо будто покрыто ледяной панцирной коркой. Рот не открывается, сводит скулы. Кажется, что трещит кожа.

   Я не могу идти, я падаю. Но останавливаться нельзя. С ужасом понимаю, что нахожусь на самой грани. Остановиться – значит замерзнуть. Мороз, настоящий мороз выстудил все живое вокруг нас. И он же сковал нашу поверхность – одежду, склеил губы, резью заморозил глаза. Положение почти безвыходно. И тут нас кто-то догоняет.

  Он с фонариком. Одет тепло, весь в шерсти. Луч света выхватывает горы пара вокруг фигуры. Это Витюля. Он насильно вливает в нас что-то горячее, может, спиртное, и мы поворачиваем назад. Он спешит.

  Вниз не вверх, и силы заново приходят в тело. Мы согреваемся. Только усталость и боль отходящих от мороза конечностей. Это вполне нормальное состояние. Я знаю. Топаем ножками у перевала. Внизу расцвечены ночными огнями домики на Медео. Там теплая автостанция с лавочками, на которых можно полежать. Но здесь еще теплее, даже жарко с одной стороны. Горит большой, яркий костер. Нас кутают в одеяла. Нас ждут. Над нами смеются и хлопают по оттянутым грузом плечам.

  Страшная, казавшаяся неотвратимой пелена уходит. Мы вместе, нас так просто не возьмешь. Вот так и учишься ждать других, думать о других. Идти к ним на помощь и побеждать.

  Побеждать вместе с ними, а если надо, то и за них. Горы не признают равнодушия, они мстят за него со всей возможной силой. Горы не прощают нерасчетливости малодушия – они могут убить вас за фальшь. Такая здесь мудрость. Нужно понять ее голос.