Текст книги "Ветер душ (СИ)"

Автор книги: Петр Драгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

  Помню, как еще молодой отец таскал меня на плотину Медео прямо на своем загривке. Он почти каждое воскресенье отправлялся купаться в сероводородном источнике. Место рядом с Горельником, далековато... Зато силы укрепляет, дарует вторую молодость.

  Помню, как взрывали гору Мохнатку, перегораживали селевой плотиной ущелье. Огромное облако пыли было видно прямо с нашего балкона, а там километров двадцать, не меньше. Во рванули! Даже наш дом затрясся, впрочем, как и весь город.

   Алма-Ату от селя оберегали, но в 1973 году, когда случилось несчастье в урочище Медео, плотина едва выдержала удар. Вода и грязь перехлестывали через край, еще немного – и был бы вообще швах, но век двадцатый... Самосвалы досыпали плотину прямо с колес, была задействована почти вся техника города. Напряжение жуткое, но катастрофы не произошло. Так что СЛАВА СОВЕТСКИМ СЕЛЕЗАЩИТНИКАМ!

   25.

  Мы шагаем по дну ущелья, лавируя через бесконечный лабиринт из булыжников и валуганов. Сель лежит у нас под ногами. Мы попираем его. Остатки озера Иссык – небольшая воронка – лужа, метров пятьдесят в диаметре. Даже не вериться, что такой объем может быть заполнен в какие-то секунды.

  Огромные двухсотметровые стены Кремлевки. Вот так скала! Целый каменный пояс. Но особенно красив основной массив. Кроваво-красный, изрезанный вертикальными трещинами, местами небольшими пещерами. Нереальная высота, до самого неба. Вот бы полазать. От одной мысли сводит пальцы на руках и потеют ладони. Я почти чувствую пропасть, разверзнутую под моим брюхом.

  Ущелье резко сжалось. Темными, выщербленными краями над нами повисли прораны съеденных потоком склонов. Идем у самой кромки воды, вверх по течению Дракона, вверх к его логову. Иногда, спрессованная земля провисает над головой карнизами. Страшно, это же не скала, а вдавленный неимоверной силой грунт. Но ведь двадцать лет прошло, вдруг что отвалится? Преодолеваем такие участки по одному, бегом. Все было будто вчера, и эти стены еще хранят эхо бурного потока. Ничто не прошло, пока есть эхо, беда еще длится...

  Слава Богу, выбрались наружу из этой мрачной колыбели. Свернули влево, и ущелье, и река Иссык позади. Только полноводный ручей – один из его многочисленных притоков. Самое время пообедать. Полдень, жара, рюкзаки сняты с плеч.

  – За водой! – кричит чему-то радостный Сергей Маркович.

  – Кто?

  – А ты и сходи. Вон в ту лощину.

  Топаю вверх по ручейку. Надо почерпнуть где поглубже, чтобы полные. Не два же раза пробиваться. Вон там озерцо, метров пять-шесть, воды наберу, куда уж.

  Заворожило. Как заколдованный смотрю на его дно. Оно переливается золотом, блесками, радугой. Это отголоски давних турпоходов с безвременно разрушенной турбазы. Тысячи консервных банок горят желтизной через кристально-чистый слой воды. Раньше консервные банки покрывали латунью, вот они и не гниют, отполировались за ...надцать лет.

  Сколько же их было, походов, ночевок, ужинов у костра? Сколько лет понадобилось для того, чтобы природа сделала захоронение таким чистым, даже красивым? Баночки как на подбор из магазина ювелирных украшений.

  У меня и мысли нет, что здесь брать воду нельзя, а ведь когда-то это место было просто помойкой. Через сколько лет исчезнет след твой, человек?

  Удобная поляна, вся в яркой, девственной зелени. Можно повалиться на спину и поболтать ногами. В конце концов, мы заслужили это. Сегодня протопали в гору никак не меньше 25 км. Завтра подъем по моренам и безжизненным осыпям. Завтра нас ждут перевалы.

  Дежурные будто сонные мухи неторопливо суетятся у костра, ставят чай, варево. А мне хочется опустить ноги в холодную воду и сидеть, сидеть. Мы так далеко от липких прелестей цивилизации, приятно ощущать это всей кожей.

  Еще есть время до вечера понежиться на солнышке, размять оттянутые поклажей плечи. Популярен массаж ног, особенно у мальчиков для девочек и наоборот. Но вот отблески костра становятся красными, замолчала гитара, успокоились сытые желудки; и опять горные истории. Куда без них.

  В те самые шестидесятые, а, может, и раньше, нашей мирной стране очень потребовался уран из таблицы Менделеева. Это элемент такой радиоактивный, для бомбы применяется. И отправились гонцы во все стороны Советского Союза искать чего нужно, совершенно секретно.

  В наше высокогорье их забрасывали вертолетами к истокам ущелий. И шли они вниз, снаряженные рациями и счетчиками Гейгера. Тогда их было пятеро и одна женщина.

  Там, где женщина одна, как водится, за нее соперничают. Компания не оказалась исключением. Два сильных мужика – Василий и Анатолий – недолюбливали друг друга именно по этой причине.

  Но притерпелись и почти половину маршрута отмантурили без существенных происшествий. Так, пару раз чуть не сцепились прилюдно. Ну ведь чуть не считается?

  Туманная непогодь отстала, с утра прояснилось. Тень от елей дышала свежестью, а солнышко припекало спины и сушило сырые рюкзаки. До этого двигались по стахановски – чем дальше, тем лучше. А сегодня народ возжелал расслабухи и порешили идти до обеда к месту, которое приглянется. Там отдохнуть почетче, мозоли подлечить и связаться с базой. Доложить обстановочку.

  Пока разложились, обставились, скашеварили. Вечер пришел быстро, сумерки ахом мелькнули, а там и ночь. Но обустроились по полной программе – намаялись, еще и дождь опять заморочил. Вроде неоткуда, да спустилось с вершины белое облако, затуманило и прямо на лагерь геологов легло.

  Темная ночь. Чуть в отдалении шебуршит река. Разлапистые кроны елей скрадывают звуки, наполняют воздух душистым запахом хвои, свежести и тишиной. Туманная сырость замочила полог палатки, но внутрь не проникала. Даже уютно. По брезентовой крыше монотонно барабанил дождь. Да вот не спалось.

  Емельян Тимофеевич, в простонародье Емеля, ворочался с боку на бок, чертыхался в тряпочку и с завистью думал о мирно дрыхнущих подчиненных. Им то что, свое оттопали и на боковую. А маршрут-то, похоже, пустой. Ну, не получат трудяги премиальных за удачу, получат за досрочное прохождение маршрута. А у начальника год жизни пропал. Какое на фиг повышение, когда отрицательный результат? А хлопот сколько – снаряжение, продовольствие, доставка, облет сверху, согласование с местными властями. Да всего не перечислишь... А ответственность?

   У двух лбов руки чешутся друг на друга, а ему сглаживать обстановку. Одна коза хвостом виляет, а Емеле запрещать. Что ей запретишь, коль девка на выданье? Дней бы ясных поболе, да троп пробитых. А то среди валуганов и кустов шиповника за день не прошагаешь больше десяти км. Маршрута еще на пятнадцать дней, а продукты тают, как мыло в хорошей бане. Эх, счас бы в баню...

  – Кто это там ходит!? Кому не спится? – громким от неожиданности фальцетом проорал Емеля.

  Народ повскакивал.

  – Ты что начальник, с ума сбрендил, наши все на месте.

  – Но ходит кто-то вокруг палатки?!

  – Зверье что ли?

  – Да нет, вроде как человек ногами шаркает.

  – Счас посмотрю, – неожиданно согласился радист. – Мне все одно до ветру.

  – Давай, давай азбука Морзе. Только с испуга штаны не промочи, – хохотнул Василий и под общий шумок подвинулся к Ирине поближе. Анатолий обиженно засопел.

  Неторопливый и основательный в мелочах Федор вылез из спальника, подобрал карабин от греха подальше и вывалился из палатки.

  – Ну что там? – Вопросил Емеля.

  – Да нормально. Но кто-то был.

  – Кто?

  – А-а!!!

  Дикий, нечеловеческий крик прорезал тишину. Через секунду в палатку вошел Федор.

  – Что?

  Радист молчал и не обращал на сотоварищей никакого внимания. Он быстро, нервно собирал свои шмотки и как попало набивал ими рюкзак.

  – Да что там? Не тяни.

  Федор зачем-то поднял рацию, осмотрел ее с боку на бок так, будто видел в первый раз, поднял повыше и неожиданно, с силой треснул грешную о земляной пол.

  – Ты что?!

  Но поздно, взгляд Федора безвозвратно изменился. По телу пробежала быстрая судорога. Он изогнулся в мучительном спазме, будто пытаясь протолкнуть нечто вполне осязаемое из своего живота наружу. На губах появилась черная пена, комом задергался небритый кадык и рваные, булькающие звуки раздернули рот.

  Он говорил, мельнично размахивая длинными руками, пытаясь объяснить нечто исключительно важное, на неведомом людям наречии. Клокоча слюной, вываливая нереально длинный белый язык, Федор взахлеб рассказывал оцепеневшим товарищам что-то, тыкая пальцем в пустоту. Потом замер, оглядел всех и рассмеялся жутким, воющим смехом бешеного зверя.

  Через несколько часов жестокого, схожего с эпилепсией припадка, Федор скончался от удушья, подавившись собственным языком. Но даже после смерти жуткие конвульсии не покинули его тела. Стянутые в узлы сухожилия вывернули его наизнанку, свернули в нереально маленький кокон плоти. Наступил серый, муторный рассвет нового дня.

  Кто-то сварил суп. Ели с трудом. Липкий запах блевотины не отступал от горла, и после полной простирки всех вещей. Начальник Емеля возился с битой рацией. Аппарат шипел, но треснутое стекло ламп надежд не оставляло.

  – Уходить надо... – голос начальника осип, наполнился хрипотой и усталостью.

  – Сам и иди, мы с этой сволочью поквитаться решили.

  Вечные соперники Василий и Анатолий неожиданно сгруппировались вместе.

  – Мы ему ночью засаду устроим, с винторезами, разберемся как надо. Вы в палатке посидите, тихонечко, со свечкой. А мы все сделаем сами. Он позарится на огонек, а мы с заду, и кранты.

  – Вот оно как. Самосуд, значит. Щенки телячьи. Пороху не нюхали, а туда же. А кто отвечать будет? Я в сорок первом таких навидался, с берданкой наедине герои, а как немец выйдет, так сразу в штаны.

  – Не трави Емеля, начальник то ты, но случай особый, Федора жаль. Нас не переломишь, и говорить не о чем.

  Мужики подобрали растерянную было уверенность. Соорудили два логова в ветвях елей рядом с палаткой, смазали стволы ружей, наметили цели, в общем, как на учениях. А тут и вечер подоспел.

  Нет ничего томительней такого ожидания. Жгли свечку за свечкой. Ирина подобралась в спальнике, свернулась комочком и вздрагивала на каждый шорох. Серый как пепел Емеля, не выпускал из рук винтореза и через раз поправлял огромный охотничий нож. То вынет, то обратно в кожух засунет.

  Где-то ближе к утру послышались неторопливые, шаркающие шаги. Емеля передернул затвор, мельком взглянул на побелевшую Анну и приготовился к броску.

  Дробно грянули два выстрела. Вспоров бок палатки, Емеля выплеснулся наружу и заложил вкруговую всю обойму. Низом, чтобы своих не задеть.

  – Вася, Толя, что вы там!? Видели!?

  Но ни Вася, ни Анатолий не видели больше ничего. Одному пуля пробила лоб, у другого вышла через грудину. Застрелили мужики сами себя. Со снайперской, невероятной в темноте точностью застрелили.

  Захоронив тела, живые бегом устремились вниз, прочь от этого злого места. Бросив снаряжение, продукты, в три дня отметелили остаток расстояния. Еле пробились, вышли к людям голодные, оборванные. Но кто им поверит?

  Комиссию на дознание забросили вертолетом. Необъяснимых аномалий она не нашла. А что радист помер от неизвестной ранее болезни? Да кто знает, где он ее подхватил. Двое самцов на почве ревности друг друга кончили, что в этом нового? Емеля несуразнь несет? Да в его положении только и надейся на помощь нечистой силы. Как бы сам кого не стрельнул, да пули не его, баллистика показала. Девка? По уши замарана, нечего было крутить юбкой. Может и обошлось бы, как бы не она.

  Уран в том кусте так и не обнаружили. Население местное, туда не забредало. Так что сказки сказками и остались, и говорить не о чем. Через пяток лет история превратилась в легенду. Для любителей ночного бдения у костра вещь полезная, но не более. А горных туристов к тому времени развелось пруд пруди.

  Двойка ленинградцев сделала первопрохождение маршрута пятой категории сложности в отдаленном районе Заилийского Алатау. Веером промотались сложными ледовыми перевалами и вот, дохаживали маршрут вниз, к людям.

  Им, спортсменам, вниз дотопывать, что щелкать семечки. Выбравшись живыми из хитросплетения пропастей, морен, ледников и скальных склонов, мужики расслабились откровенно.

  Когда подвернулось такое классное место для роздыха, и думать не стали. Откопали со дна энзэшную фляжечку, набрали грибков на соседней полянке, – и разморило.

  Песни пели, жаль, что без гитарки. А когда облачко туманом на ночь залегло, упали спать и ничего такого в голове не держали. Может и прошло бы все пучком, да одного из них гидробудильник среди ночи прижал. Вышел он до ветру...

  Второй проснулся от дикого, нечеловеческого крика товарища. Когда обезумевший друг ввалился в палатку и стал собирать вещи, он вспомнил все. Да опять же поздно. К утру было кончено.

  Захоронив товарища, он сделал белую затесь на ближайшей ели. Написал громадными буквами: «БУДЬ ПРОКЛЯТО ЭТО МЕСТО, НЕ ОСТАНАВЛИВАЙТЕСЬ ЗДЕСЬ!!!» и двинулся вниз к людям. Больше в это ущелье не захаживал никто и никогда.

   Мы протопали два перевала высотой более четырех тысяч метров. Десятки разнообразных озер попадались нам на пути. Мелкие, глубокие, иссиня-черные, белые как парное молоко, холодные, суровые, уходящие в толщу ледников, теплые среди знойного разнотравья – они притягательны каждое по-своему. Были и такие, от которых уже ничего не осталось. И только белая бугристая масса соли указывала на их прошлое существование.

  Наши глаза просто не могли вместить бесконечной череды образов, так легко вызванных к существованию дикой природой. Горные отроги, цирки, хребты сплетались в запутанный, бесконечный клубок. Но наш тренер уверенно и привычно выводил компанию из каменного лабиринта, находил места переправ, роздыхов, ночевок. Настоящий мастер спорта в своей туристической стихии.

  Остановились на дневку у реки Чон-Кемин. Полноводный, бурлящий поток делит надвое Заилийский и Кунгей Ала-Тау. Здесь особенный, абсолютно неповторимый мир, непохожий на все видимое мной ранее.

  Зеленое травное царство мириадов кузнечиков и тысяч сурков. С каждым шагом, из-под ноги выпархивают тысячи усатых прыгунов. Их так много, что кажется, они сидят на любой травинке.

  А в каждой ложбинке есть свой сурок с лично отстроенной системой норок. Будто маленькие фигурки божков, зверьки сидят в отдалении и провожают нас испуганными, настороженными взглядами.

  Мы не вписываемся в их мир, а они в наш. Зачем они стоят часами, наблюдая за окружающим? Пищи хватает, вода рядом. На солнышке не понежишься – слишком жарко, а то и пернатые в гнездо могут утащить, тогда каюк. Зачем высовываются?

  У последнего перед Иссык-кулем перевала натолкнулись на юрту семьи чабанов. Встретили нас радушно, как видно, человек здесь редкий гость, а нас столько и мы такие непонятные, под рюкзаками, премся черти куда.

  Хозяин улыбался во всю необъятную широту бронзового лица, пробовал накормить нас шурпой из сто лет немытого казана, но мы не соглашались. Тогда появился холодный, свежий айран – кефир в конском исполнении. Изголодавшись по прочим кроме чая и воды напиткам, я приналег и выдул целую бездну. Это меня и подвело.

  Мы преодолели перевал, когда мой до сих пор мирный желудок, нежданно объявил революцию. Глаза застелила поволока боли, и я шагал вниз скорее по инерции, чем в сознании. Взгляд сузился до тоннеля с ногами впереди идущего. Очень боялся отстать.

  Переходили вброд какой-то ручей, когда небо вдруг оказалось у меня под ногами. Я перевернулся через рюкзак и не смог встать. И вот тогда боль прихватила меня по настоящему.

  Наутро было все еще очень плохо, но не так фатально, как казалось в начале. Ведро марганцовки, так гадко входившее в меня, вышло замечательно во все имеющиеся дырки, за исключением ушей. Желудок пуст, вернее, накачан одним воздухом. Сдуваюсь в стороне от прочих, но под чутким контролем кого-нибудь из пацанов. Съел килограмм активированного угля, сделал дерьмо черным, не помогает. Заснул в отдельной палатке, подальше от людей, и это было благом.

  Но горы кончились, если бы не мое отравление, мы были бы на Иссык– Куле на день раньше. Ничего не ел целых два дня, Архипов поит меня таблетками и жидким бульоном. Ему смешно, а мне не очень. Но оклемался, отлежался и начал входить во вполне праздную, сутолочную жизнь отдыхающего на море. Такой вот бесславный конец похода.

   26.

  Делать, в общем-то, нечего. Безнадежно жужжат родители. Приводят благочестивые примеры труда однокашников. Ирина конкретно готовится к экзаменам, чего-то суетится в политех друг Журбин. Ты – просто трус, утверждают сестра и предки. А вот не хочется. Ну никак.

  Бегать по поликлиникам и собирать кипы справок о телесном и душевном здоровье. Объяснять про рабочий стаж или отсутствие такового в собесе и домоуправлении. Вымаливать в школе у Сапога характеристики для поступления в вуз. Зачем унижаться без крайней необходимости? Выламываться, подпрыгивать для будущей хорошей жизни.

  Хочу делать то, что у меня получается – лазать. Все-таки какая гадость эти экзамены. Собраться плотной, важной кучкой преподавателей, чтобы поймать нас на тупости и незнании. И куда лезут эти поступающие? Рылом то вышли? Таких, как я, там не ждут.

  Телефонный звонок, как черта поперек жизни. Так бывает, заверещит аппарат, и течение событий сворачивает на девяносто градусов. Звонил Архипов:

  – Ты отдохнуть на турбазе Алма-Тау не желаешь? Потренируешься, еще раз в горы сходишь, да и совершенно бесплатно.

  Случай. В республиканском управлении горели две путевки в школу инструкторов горного туризма. Смешно спрашивать, что мне делать в дышащем зноем каменном городе? Задохнуться легче, чем прожить. А тут и дел-то, сходить в тур. клуб, забрать путевку и вписать в нее родное Ф.И.О. Поехали.

  Месяц прошел как калейдоскоп улыбок. Мы опять стали самыми маленькими в компании бородачей и бывалых теток. Наши вожатые к тому же знали, что мы неплохо лазаем по скалам, и запускали нас вперед, на соответствующих тренировках. Даже начальники видели в нас свое продолжение. А уж с ними нам точно повезло.

  Командиром школы оказался знаменитый дедушка Зимин. Ему за восемьдесят лет, но разве скажешь? Он попал в горы еще до Отечественной войны. У дедушки отличная память. И помнит он так много, что не успевает рассказывать.

  Ходили на самые настоящие лекции. Куча дел, о которых я и не подозревал. Как себя вести в экстремальной ситуации, когда ближайшие люди за сто километров? Как сделать повязку на перелом голени из подручных материалов? А если у туристочки шок? А если запор или понос?

  В горах с Зиминым одно удовольствие. Неприметная кучка камней обрастает своей историей, каждый перевал – рассказом о людях, впервые его преодолевших. Он обучал военных егерей перед отправкой на фронты Отечественной. Он знал, кто и почему назвал речку Моховой или Светлой, а вон то дальнее озерцо Отдыхом.

  И книг-то об этом почти не написано, и помнящих почти не осталось. А жаль... Жаль, что мы не знаем о них, о тех, кто носил пеньковые канаты толщиной с руку, вместо наших удобных и легких сороковок. О тех, кто вбивал кованные крюки весом в кг, а перед этим тащил железо на горбу двадцать км без троп и переправ.

  Тогда, когда каждая гора была целой экспедицией, каждый маршрут – первопрохождением, каждый выход в горы – почти подвигом. Жаль.

  Второй начальник школы инструкторов довольно немногословен, но знаменит среди всех альпинистов СССР особой славой. Несгибаемый жизненный феномен – Урал Усенов. Непосредственное наше знакомство, началось с того, что он обозвал меня скалогрызом. Я страховочную веревку держал так, как привык, как удобнее.

  – Ты думаешь, я не знаю, что ты КМС по скалолазанию!? – кричал архисвирепый начальник, – я тебе это еще припомню!

  И не подозреваю, чем ему так насолили мои собратья? Но ничего он мне не припомнил, наоборот, поправлял, учил беспрестанно всяким мелочам, от которых зависит наша собственная жизнь в горах.

  А в целом Усенов весьма оригинален, колоритен. Выделяется средь других словно красная майка на белом фоне. Тот самый Усенов, единственный выживший в команде Казахстана на Альпиниаде пика Победы. Самой трагической альпиниаде на самый суровый семитысячник СССР.

  До сих пор эта гора ведет отсчет тех страшных событий. До сих пор количество взошедших на нее не сравнялось с количеством погибших при ее покорении.

  В ту давнюю непогодь погибло одиннадцать человек. Команда Казахстана навечно осталась на склонах коварной горы почти в полном составе. А Усенов выжил, выжил чудом, при самых невероятных обстоятельствах.

  Единственный, кто еще имел силы и мужество двигаться, он шел к спасателям за помощью. Неожиданно тонкая ледяная кромка лопнула прямо под его ногами. Усенов провалился в вертикальную, десятиметровую трещину, заполненную снизу водой. Он был совсем рядом с базовым лагерем, единственный дошедший.

  Двадцать шесть часов Урал Усенов провел в трещине с ледяной водой и не давал себе замерзнуть! В диком холоде, одиночестве, темноте, без всякой надежды на жизнь. Но он должен был помочь остальным, умирать альпинист не имел права. И он дождался пришедших на помощь, вышел победителем из невозможной ситуации! Даже не верится в такую тягу к жизни, такое мужество.

  Но это было очень давно. А сейчас мы хорошей, доброй компанией побродили по тянь-шаньским тропам. Сделали кружок в полторы сотни километров и чуть подале. Насмотрелся всякой всячины по самые уши, хорошенько прогрел душу у вечернего костра, увидел людей ярких, самобытных, с удивительными судьбами. Кого здесь только не было, с нами оказался даже бывший священнослужитель. Мне казалось, что такие судьбы случаются только в книах. Неплохие мужики эти туристы, весело с ними, интересно.

  Есть в ущелье Талгар место, с которым связана грустная история, наполненная удивительной преданностью и глубиной. В общем-то она проста, почти банальна, но что-то, стоящее вплотную к ней, делает ее незабываемой.

  Усенов показал нам простенькую траурную доску с надписью о гибели в этом месте двух человек и собаки. Пса звали Дружный.

  Влюбиться в горах проще всего. Когда твои чувства раскрыты к небу, а рядом красивая женщина, невозможно оставаться равнодушным. Они работали на метеостанции, а жизнь на ней отрезана от внешнего мира так же, как на Северном полюсе.

  Но двое отделили себя от остальных, и жизнь их потекла совсем по-другому. Надо только дождаться вечера. Пройти суетливые будни, и когда покраснеет солнце и небо нальется закатом, уйти вдвоем.

  Был праздник, хлопнула пробка шампанского, наполнились до краев кружки, и сладкая нега потекла по их телам. Небольшая пещерка надежно скрывала их любовь от докучливых окружающих. Теплота тел и спальника защищала от струй холодного воздуха высокогорья. Страсть мимолетна, пришли усталость и сонливость.

  Тишина. Чуть светлая, желтая полоска неба на западе и мириады ярких, мерцающих звезд прямо над головой. Их загадочность, зовет к себе, заставляет забыть о серой повседневной суете, раскрывает сладкое эхо бесконечности. Звездное небо втягивает души в себя, наполняет их осознанностью предназначения, уводит в даль.

  Они задремали. Оторопь истомы позволила холоду сковать их тела. Хищная сущность высоты вошла в них так осторожно, почти незаметно, что не дала им не единого шанса проснуться.

  Почуяв неладное, хозяина разыскал его четвероногий друг. Большой, сильный зверь пытался разбудить человека, вытащил волоком из пещеры, но камни преграждали путь. Тогда собака искусала хозяину руки и даже лицо. Но поздно, он не пробуждался. Верный хозяину Дружный улегся рядом с телом человека и тоже заснул навсегда.

  Горы диктуют нам свои законы жестко, непоколебимо. Для них мы лишь гости, нарушающие тишину. Их зов притягателен, их мир величав и первозданен. Но только здесь начинаешь понимать нагость и беззащитность человека перед природой. Острота лезвия выживания в столь суровых условиях рассекает твою душу надвое.

   27.

  Осенью на Или свои прелести. Фаланги раскармливаются до отвратительных размеров и чуть не лопаются с жиру. Желтенькие, гладенькие, гаденькие. Скорпионы обретают прозрачность и, кажется, светятся янтарем изнутри. Не дай вам Бог попасть в их ласковые объятья.

  От плотной, тягучей духоты, как там поется: 'и не спрятаться, не скрыться'. Вечером лучше укладываться за полночь, а утром лучше вставать до утра. Каламбур конечно, но спать ох как хочется. Ну и спи себе в полдень, где-нибудь в тени, завернутый от мух словно мумия в простыню.

  Витюля вот спал в родной палатке, да и перевернулся на правый бок. А рядом с ним пригрелся извечно мерзлявый, хладнокровный скорпион. Ему же 'подвинься' не скажешь. Паучка помяли, и он разобиделся жутко. Четыре кинжальных удара слились в один, вот скорость! Витюля взревел, как раненый вепрь, и выбыл из соревновательной гонки в кабине ГАЗ-66 прямо до любимого города, в больницу. Хорошо хоть больно, да не смертельно.

  Соревнования прошли средне. Место в десятке уже не красило, но еще не принижало. Юниоров кроме меня, там не наблюдалось, а это плюс.

  Зато походной веселухи хоть отбавляй. Архипов с Давыдовой собачатся, да на людях, грешно даже хихикнуть. И что мир их не берет? На парных гонках, народ воевал со змеей. Как участник к скале походит, так встает из кустов змеюка на дыбы. Гнездо, видать, с гадюшонками у нее. А народ простой, кто с матом, а кто с визгом, но слушать приятно.

  Ну, а на связках... Ах да, для неспециалистов, есть такое дело – связки называются. Скалолазание, понимаете ли, придумали альпинисты. И тем из них, кому лазать быстро оказалось не с руки, учредили связки.

  Когда альпинисты на гору идут, они меж собой веревкой для страху связываются. А тут скала, двое скалолазов на вертикали, и промеж них болтается связочная веревка. Но веревка то одна, а вдруг перережет? Тогда порешили, пусть себе и судейские веревки будут – это уже три, да еще и дюльфер свой – связочный, оттяжки для налаживания промежуточных пунктов страховки и прочее, прочее, прочее...

  Если навскидку, то связки – это цирк такой, где клоуны работают на верхотуре и коконы из снаряжения вьют, иногда получается и вокруг шеи. Так мало им, судейские всяких сложностей накрутили – и участники должны меняться, и крюк не пропусти, руки близко к карабину не подноси. Да попробуй от связочной веревки отцепись – сразу разрыв связки, и долой с маршрута!

   Вот и выходят на старт два клоуна. Их к судейским веревкам пристегнули, каски проверили и вопрошают, как положено:

  – Связка к старту готова?

  – Готова! – отвечают друзья.

  – Так я старт даю?

  – Давай, – отвечают друзья.

  И даже не насторожились. Один клоун на другого посмотрел: и что этому кретину судье надо? Снаряга на месте, трусы тоже.

  – Внимание, марш!

  Первый пошел, веревочка у второго выбирается, он ее через рукавички вытравливает, как положено. Первый до промежуточного пункта долез, страховку наладил, давай, говорит, второму. А второй себе под ноги посмотрел, а он без калош. Его, так сказать, скальная обувь метров на пять по склону ниже. Забыл грешный с собой ее к старту взять!

  Он к ней шмыг, а связочная веревочка не пускает, и не расщелкнись! Тут казахский цирк и начался. Верхний матом кроет, нижний глаза выпучил, на удавке давится, дотянуться пытается. Народ наблюдает, от смеха держится за животы. Потом нижний палку выломал и ну ей удить калоши. Тут меня чуть кондрат не хватил.

  Но более прочих нас развеселил приехавший с гор Серега Самойлов. Свежий, худой, радостный. У него горы идут лучше, чем скалы.

  – Тройки – фигня, – резонно отмечал Серега, – четверку ходили, тоже фигня, один скальный крюк на всем маршруте и вбили. Что ты скалолазанием занимался, лучше не говорить горным инструкторам. (Серега в книжке альпиниста не отметил свои спортивные разряды). Махом заклюют.

  Инструкторы сами лазать не умеют, так отыгрываются на всех подряд. Красноярам за технику лазания ставят три балла. Говорят не то у них количество точек опоры. А стены... Высота давит, но лазание архипростое – полки, карманы с два локтя. Вертикаль метров двести, а шагаешь как по тротуару.

  Хотелось Сереге после гор да постылой лагерной тушенки чегой-нибудь вкусного из фруктов. Арбузов например. Если бы знали те придурки корейцы, где и рядом с кем они по весне обустроили бахчу... От их грядок километра два до скал и вечно голодной братии. Ну да осенью семечки пересаживать не будешь.

  Ходили на бахчу еженощно, почти как на работу. Хозяевам заветной агрокультуры дремать не приходилось. Вспыхивали прожектора, иногда гремели выстрелы, и соль рассыпалась солидными порциями. Но Самойлова сие обстоятельство не пугало нисколько. Собрался отряд, вышли в полночь.

  Слева река. Она слабо мерцает в кромешной темноте позднего августа. Легкий теплый бриз несет запахи воды и речного ила. Все одно, как-то зябко.

  Уже подошли, когда напоролись на стену заграждения из подсолнухов и кукурузы. Хитрые гады, опытные! Контрольная полоса, ломанешься, шороху наделаешь столько, что стреляй сразу на звук. Лезем внутрь ползком, по-партизански.

  Трава какая-то колкая. Но вот и они, теплые, тяжелые мячики арбузов. Снимаем рюкзаки и рассредоточиваемся в почти бесшумных поисках.

  Через пять минут поклажа заполнена, и дело о"кей, но проверить-то надо? А вдруг зеленые? Роковая ошибка. Дележ у нас никогда не получался бесшумным. Дай мне, дай мне... Сторож проснулся, а у него фонарик словно маленький, но очень яркий прожектор. Пристроен как оптический прицел прямо на двустволке – что вижу, в то стреляю.

  – Выходи! – кричит.

   Ага, счас. Залегли, окопались, а он прожектором над головами шарит, война термоядерная. Я к разбитому арбузу оказался ближе всех. Ем напоследок и думаю о возможных нелегких последствиях. В этот напряженнейший момент Серега как рявкнет казенным голосом:

  – Амир!

  – М-М-М!

  – Доставай пистолет!

  – Какой? – проблеял Амир.

  – Доставай пистолет! – еще оглушительнее проорал Серега.

   И фонарик потух. На всякий случай, стреляют же. Ну мы и ноги в руки. Разобрались по палаткам, рюкзак с арбузами спрятали, и ночь прошла без всяких осложнений.

  Утром пришла бабка, жалостливая такая. Ходила к тренерам, те хором пустыми руками разводили. Ладно, – говорит им бабка, – арбузы поворовали. Ладно, грядки потоптали, но зачем же прямо на грядках гадить?

  Разбор полетов среди участников был просто гомерический. Ну никто вину брать на себя не хочет! Да и потом – надо же умудриться с такой скоростью. Я только и успел, что арбуз дважды надкусить.