Текст книги "Ветер душ (СИ)"

Автор книги: Петр Драгунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

  Но и трасса не слаба. На двух или трех ключах Космачев аж кряхтел от напряжения. Это вам не бегалки, а настоящий финал. Под конец мастер аккордно напрягся и более простой верх сделал на одном вздохе. Метров семь-восемь он летел как на крыльях. По флажку стукнул, мы вздрогнули хором. Сила.

  Следом стартовали енбеки. На удивление здорово лез Стас. Он частил, суетился, но двигался легко, почти без заминок. Одно время казалось, что 9.15 мастера на секундомере не устоят. Мы заверещали, заулюлюкали, но Стас попал в глупый клинч, простоял минуту и чуть не свалился.

   Шура упал, Паша шагал тяжело и медленно, а прочих я не смотрел. Тем более, что наши линяли, как груши с деревьев. Хотя и со смехом. Страховке работы хватало, и поводы для приколов находились.

  Я разминался на траверсе, когда вдруг увидел, как лезет мой друг Витька Барановский. Его движения плавны до несуразности. Его медленность просто нереальна. Он не шагает, он перетекает телом с зацепа на зацеп. Как больно ему поднимать руки. Как больно, задрав голову, смотреть наверх и искать следующий карман. Но он и не делает этого. Он течет вверх, отрицая привычное земное притяжение.

  Вязкость его движения захватывает меня. Я вижу трассу. Вижу ее слабость, силу, единственно верную нить правильных устремлений, ее естественное течение. Боясь потерять столь необычное состояние, мигом улепетываю разминаться. Растянутая оторопь движения поглощает мое тело. Я успокаиваюсь и лезу, лезу. Скала опьяняет меня.

   Скоро старт. Подходит напыщенный Архипов на предмет дачи ценных указаний.

  – Как полезешь трассу ?

  – Семь минут до флажка.

   Лицо моего тренера растягивается в широкой улыбке. Он не верит. Он убеждает просто сконцентрироваться, забыть о времени и хотя бы пролезть. Время у Барановского 14 минут. Но он лазает сложное лучше. Разве я могу объяснить, что понял, как Виктор делает трассы. Я понял.

   Цепляюсь на страховку. Все. Марш. Неторопливая волна уверенности прокатывается сквозь тело. Еще секунду медлю и чувствую спиной удивленные взгляды других. Вторая волна прокатывается вязко, плавно. Она уносит прочь все, что осталось там, за моими озябшими плечами.

   Скала возвышается надо мной, растет вверх прохладной тенью. Росчерки полок, трещин, карнизов собирают восприятие в точечный пунктир, и я беру первый зацеп. За спиной расширяется пропасть. Что-то поднимает меня над землей, вжимает в шершавость и дарует движение. Я не знаю о нем ничего. Просто живу им так, как воздухом полнятся мои легкие, как влагой живут уста. Оно естественно.

   Карнизы, стенки, сколы подставляют себя, предлагают потрогать шершавость, гладкость, колкость. Иллюзион разнообразия крутится в замедленной пленке. Пахнет острой зеленью чабреца, сыростью чернозема, забившегося в трещины. Но я прохожу мимо.

   С удивлением взираю на приклеенный к скале красный флажок. Автоматически хлопаю по нему ладонью и повисаю на страховке. Вниз, вниз. В уши врываются чуждые звуки, тишина исчезает. Ко мне торопятся друзья.

   – 8.20 ! – кричит Архипов. – Ну ты даешь!

  Из-под насупленных бровей оценивающе, с интересом на меня смотрит сам Космачев. Подошел и пожал руку. Я чуть не вскрикнул от боли. Он улыбнулся.

  Наталья трассу не прошла. Не женское это дело. Зато Бутримова! Что творила на скале Бутримова. Она сорвалась, но не желала спускаться. Она плакала от боли и разочарования. Цирк да и только. Единственно, что ругалась не матерно.

  Более всех досталось даже не страховщикам, а лично чемпиону Союза Владу Смирнову. Девчонка орала именно на него. Архипов хихикал, Влад краснел вареным раком. А мы засобирались вниз.

  Неожиданно, прямо в конце августа, кончилось лето. Темная туча вечера принесла с собой мокрый, тихий, разлапистый снег и застелила белым еще не готовую к осени, сочную зелень. А Космачев собирал своих отпрысков до дому. Быстро, судорожно, почти в две минуты.

   Интересно, куда он все время торопится? Прощания не вышло. Я отдал Наталье яркую шерстяную шапочку, связанную моей сестрой. Зачем? Будто у этой истории может быть продолжение. Она написала свой телефон. Как я ей позвоню?

  Взмах руки из вьюжной темноты и одиночества ночи. Уже насовсем. Я один. Ее нет. Мокрые хлопья снега да непроглядность непогодной дали. Я надолго один.

  Боже мой, зато как хорошо в школе. Пообчистившись от шелухи, наш класс вступил в пору золотого века. Исчезло напряжение, поводы для мелких ссор. Мы сдружились, мы притерлись, приклеились друг к другу. И от этого, необычно удобного ощущения, мы взбесились в припадке нереализованных сил – нам весело.

  Довольно часто приходит дружище Ник-Дил. Я не пойму, где он учится, там или здесь? Вечно обитает в нашей компании.

  Прямо у парка Горького есть домик. В нем живет наш славный друг Ярещ. С родителями и братом, но им до нас никакого дела. Свобода для праздника и приключений. Мужики винцо попивают, а мне и так ничего. Дошло до того, что наш класс поставили на учет в милицию. За драчки в основном. Мы же никогда первыми не начинали?

  Военрук довел нас, а мы до поноса его фронтовое самолюбие. Мужики хором постриглись налысо назло врагам, и теперь мы смотрелись, как юные уголовники на малине. А как-то ехали с Вовкой в переполненном автобусе. Давка, духота. Стоим и лысинами потеем. В военных, защитных рубашках, как призывники на гулянье.

  Вид у нас жалобный. А вокруг толпа локтями работает, пробирается к выходу. Ну, и толкнули кого. А мужиков двое, здоровые, животастые, лет под тридцать. А мы лысые и щуплые. Вовке как врежут бильярдного леща по башке, у него аж слезы брызнули.

  Вовка обиделся, но молчит. Оба мужика выше нас на голову и вкупе весят более чем за два центнера. Дядькам же наша вежливая неразговорчивость откровенно понравилась. Выволокли как пацанов за шкворни из автобуса, на предмет расправы короткой.

  И с рук бы им сошло, и мы бы свое получили, молча в тряпочку. Куда супротив горы мяса полезешь? Да вот в сумке у двух поросюков оказалось больше десятка кухонных ножей. Везли, видать для заточки.

  Улица малолюдная, вечер. У них ножи в руках. Глаза как блюдца.

  – На колени! – орут. – Сукины дети, на колени!

  Меня взяло. Лбы здоровенные, да еще с ножами. Явно перебор. Нагнулся, подобрал кирпич и метнул в одного что есть мочи. А дядек ловкий попался, успел развернуться. Кирпич в ребра со спины и вошел.

  Как они бежали. Как лихо бежали... Побросали ножи, орали, что убивают, милиция. Но мы не преследовали, так бросили пару-тройку камней вдогонку по спине. Ножи выбросили в строительный котлован, плюнули и пошли.

  И опять события торопят дни. Иногда кажется, я свидетель, а не участник этого безудержного потока. Щепка в волнах... Неожиданно для себя, прямо посреди обычного урока физики, я подозрительно заинтересовался девичьей спиной.

  Мы два года сидим в одном классе, и как я ее не замечал? Ирина пришла к нам из другой школы. Какая она притягательная, сильная, стройная, яркая. Ее подружка Света делает загадочные намеки. Сама Ирина подчеркнуто сторонится нашей компании. А ведь мой лучший друг Серега положил на нее глаз. Черт подери, я буду сдерживаться.

  Но как назло, у Сереги день рождения. Мы собираемся всем классом. Разве здесь сдержишься? Именинник бегает в костюмчике с фотовспышкой и снимает что ни попадя. Махонький Вовка отхватил необъятную Елену и выплясывает бравого гопака. Духотища, нас так много, что не протолкнешься.

  Кто-то поставил белый танец, и приличия летят в тартарары. Серега щелкает фотовспышкой, а мы кружимся в вальсе. И через секунду, нам не до прочих.

  Какое у нее удивительное лицо. Огромные глаза, чуть припухлые губы. От нее так и веет свежестью. Иссиня-черные волосы и голубые глаза – как необычно. Ей смешна моя оторопелость. Она разглядывает меня в упор и прижимается все теснее.

  – У меня жмут туфли.

  – Что?

  – У меня жмут туфли, – доверительно сообщает Ирина.

   Она сдергивает ненужную обувь с ног и наступает ступнями на мои. И мы не видим никого кроме друг друга.

   Кто-то придумал УПК – учебно-производственный комбинат. Мужиков делят ровно на три весовые кучки. Я выбрал вторую по престижности. Хотя можно было настаивать на первой, но лень. Права водителя профессионала той настойчивости стоят, но мужики и так переругались в дым. Отдельные индивиды и их родители стояли насмерть, как под Москвой. А мы с Серегой решили учиться на ремонтников вычислительной техники.

  Мы же здраво рассуждаем, жать на газульку может каждый, а ремонтировать ЭВМ, нам кается даже почетно. Но до настоящих ЭВМов дело не дошло. Печатные машинки разные да ссудокалькуляторы весом в тридцать кило. Настоящее чудо техники. Уму нерастяжимо, как можно умножать или делить посредством гнутиков. Только немцы могут изобрести механическое чудо.

   Каждую пятницу ездим в Малую Станицу. Район боевой. Нам инструктаж провели, чтоб до местных не дергались. Милиция предупреждает, что возить нас на учебу в бронированных машинах не намерен никто. Тут такая дикая смесь населения, национальностей... И уголовниками через двор разбавлено. Бобик постовой дежурит у здания УПК напролет.

   Занятия заканчиваются в час, а то и в десять утра, халява, но прихожу домой вечером. Поел – и сразу на тренировку. Пока Ирину до дома проводишь, пока она меня проводит, и так по кругу.

  А однажды я зашел к ней в дом, да так и остался. У Ирины добрая мама, она молчит, улыбается и не тревожит нас. У нее в доме мы почти одни.

  19.

  У нас прекрасный тренировочный зал в строительном техникуме. В нем как положено: и расписание тренировок на лобном месте висит, и с семи до полдесятого зал за скалолазами. Я почти отвык от горбуновской неприкаянности.

  Братья Марковичи притащили высокий деревянный щит, обклеенный пятнышками наждачной бумаги. Тренажер называется. Ставим разный наклон и ходим вверх без рук. Отрабатываем скальное равновесие без скалы. Много растягивания и мало силовых упражнений. Точно, маловато. Зато есть баскетбол.

  Тайком хожу на тренировки к Давыдовой. А Маркович ругается. Два тренера за баллы воюют, а я-то тут причем? Жизнь не стоит на месте, народ перемещается по кругу и попадает в разные ворота. В компании СКА появились младший Горбунов и Мархлевский. Конкуренции с Минбаевым не выдержали? Поездок и сборов не хватает?

  В 'Енбеке' и так тесно. Тройка – Паша, Шура и Стас лишних не терпит. А Амиру на них плевать. Он на голову сильнее. Мест у них в сборной три, а мужиков выше крыши.

  Юру Горбунова никогда спинной мозг не подводил. Загодя чует, к чему клонится дело. Им по девятнадцать, никакой техникум не поможет. Пора в армию, а куковать в военной части на Сахалине – занятие не из радостных. И вот Юрча (так тетки его обзывают, ласково) под широким крылом у Матери и в списках призывников СКА-12 на весну.

  В секции появилось два клоуна, работающих в паре. Валера и Андрюха. Один черный, другой белый. Один язвит и хохмит, другой плачется в жилетку. А без Валеры Андрюха – душа парень, правда чуть тронутый на альпинизме. Ему кроссы нравятся, и мне он симпатичен.

  Самойлов конфликтует с Юрчей, а Мархлевский для него вообще не мужик. Бывшие спартаки на него шумят, но от Сереги можно схлопотать по мордам. Горбунов младший уговаривает перейти в СКА Амирку, но тот не слушается. Его сюда и так возьмут – он чемпион Республики.

  Хлопоты к Новому году дело приятное. А если его на Туюк-Су отмечать? То-то и оно, что вспотеешь. Гулять буду у Архиповых, но продукты таскал и для старшаков. Два дня угробили, вот сколько съедим.

   Хотел завести в компанию (хоть на два дня) Ирину, да так и не понял, то ли она постеснялась, то ли Архипов не разрешил. 'Сборы, – говорит начальник, – для спортсменов'. А я что – не спортсмен?

  За последние полгода Туюк-Су обрел вполне домашний вид. Окольными путями народ понастроил кучку домиков и домишек для горно-спортивных нужд.

  Эрванд Ильинский окончательно пробил вопрос о передаче развалин альплагеря Туюк-Су альпинистам СКА-12. Архиповы выбрали бывшую баню. Она неплохо сохранилась, да мы подработали. Живи и не кашляй, тепло круглый год.

  Для альпинистов подняли из руин аж три дома. Кустарно, аляповато, в основном из подсобных материалов, но каждой компании по комнатенке. А тут и киношники подкатили. Чуть выше лагеря, на площадке поворота выстроили «Отель погибшего альпиниста». Замечательное название, для фильма конечно.

  По ночам светились прожекторы, доносилась ругань по мегафону. Белые лучи прорезали тьму и выхватывали куски заиндевелых скал, нахмуренных сосен. В этой праздничной суете есть что-то нереальное, лишнее, но она притягательна.

   Походы по гостям, катания на санках, лыжах, самокатах в общей куче расцвечивают время непрерывной чередой встреч, общения, новизны. Я будто заново перезнакомился с целой толпой народа. Отсутствие соревновательной гонки неуловимо меняет моих друзей. Расслабленность предполагает откровение. Исчезновение рангов и разрядов заставляет оценивать друг друга по иному, проще и четче.

   Четыреховатое движение в горной высоте распирает легкие, заставляет дышать полной грудью, жить на все сто. Любая работа как тренировка, а тренировки – игра взахлеб, наперегонки.

  В самый момент кульминации, вечером тридцать первого, Космачев привез Наталью. Вот так неожиданность. Она будет с нами оставшиеся десять дней.

  Наталья неуловимо изменилась. Будто разом стала старше, спокойнее, притягательней. Какая-то мягкая нотка печали подкрашивает каждое ее слово, поступок, взгляд. В ней все совершенно, она как высота, до которой не добраться, а можно, задрав голову, смотреть, смотреть и смотреть.

  Мы поздоровались даже не коснувшись друг друга рукой. А потом начался праздник, и время смешалось, закружило нас в общем хороводе, который развеял лед встречи, как дым.

  Кружась в танце новогодней ночи, в темноте, подсвеченной искорками елочных огней, я вдруг поцеловал ее в губы. И она ответила мне. Из ее карих глаз разом вылился весь поток безысходности, так наглухо разделивший нас. Мы стали одним целым. Все та же, четыреховатая череда захватила время в свои мягкие лапы, сжала нас в тесноте, завертела в вихре.

  Мы опять очутились в нашем мире, интерес стал общим, дыхание одним. Я не отхожу от нее ни на шаг, да и Маркович ставит нас в двойку, пару, одну команду.

  На тренировках Наталья выкладывается на двести процентов. С ней в связке работать, еще пожалеешь. Мне же наоборот, от резкости уходить надо. Холодной головы не хватает, завожусь слишком быстро. Вот и дергаемся, как два попугайчика на пружинках. Кто кого перекричит. Но не ссоримся, я не могу.

  И станет тайное явным. Так оно и есть. Когда в зал, где тренируются дети, приходит мужчина, секрет его появления скоро становится притчей во языцех.

  Влад Смирнов невысок ростом, предельно подвижен и довольно говорлив. Он здорово отличается от неторопливости и основательности остальных альпинистов. Впрочем, откуда мне знать, какие они в деле? Я с ними на горы не ходил.

  В компании пацанов Влада недолюбливали. Его вечно-соревновательный пыл достает нас каждую секунду тренировки. И тут он лучше, и там не слабже.

   Приходится тягаться с ним не только на скалах, но и на футбольном поле, на каждом косогоре, перекладине. Его феноменальное здоровье, легкость, уверенность щелкают по нашим носам весьма болезненно.

   Аккуратность Влада не знает предела. Застежки, крючки, карманчики, лыжные палочки, ветровочка в рюкзачке. Он напихан удобствами походного быта, как фокусник голубями из рукава и зайцами из-за пазухи.

   По идее, мне нечего с ним делить. Влад ухаживает за Бутримовой. Здесь, как и во всем прочем, он настойчив, предупредителен и аккуратен. Иринка девчонка сложная, ей трудно жить.

   В чем они с ней едины, так это в упрямстве до одури. Сколько раз мы видели ее плачущей, а его в роли утешителя и объяснятеля. Каждый старт, каждая прикидка должны нести ей победу, иначе срыв, вопли, слезы. Хотя получается у нее явно лучше, чем у других.

   Влад знает великое множество горных историй. Рассказывает их легко, со вкусом, не сбивая дыхания. Ходить с ним в далеко, одно удовольствие. Каких стран он не видел, где не побывал? Но я уступать не люблю, вот и воюем потихоньку, наперегонки доказывая, кто сильней.

   20.

  По физике ничего, даже весело. По математике так себе, даже скучно. По остальным – где лучше, где хуже, а по химии полный завал.

   Преподаватель физики – Валерий Петрович, личность известная, главным образом за многочисленные эксперименты над своими родными учениками. Однажды кино затеял на перемене показывать, поединок боксеров. Включаем (мы с Борькой в физическом кружке), а на экране негр белого мочит.

   Народ радуется, болеет за угнетенных чернокожих. А у нас лента вкруговую, метров тридцать. На пятом кругу тупая пенка доходит до самых наблюдательных, зарождается буча. На седьмом кругу они ломятся в подсобку, но мы не можем, в лежку – уже восемь повторений. Как животы не надорвали?

  Я к электричеству приобщился. Электронный экзаменатор собирали на Выставку достижений народного хозяйства. Медаль он там получил, грят, двоек обалдуям наставил. Они кнопки давят, он листает и ставит двойки. Кол мы не предусмотрели.

  А электронный он, потому как электродвигатель там имелся. А к двигателю такому требуется стартер. У меня в руках проводочки, у Журбина коробочки, а у Борьки электродвигатель. И тут интерес разобрал, а что будет, если соединить красный проводочек с зеленым?! В.П. сказал, что в таком случае завянут мои уши, но преподавателю я не поверил. Тупо так соединяю, медленно.

   Смотрю, а мы скачком улетели в соседнюю комнату, в руках теми же самые проводочки. Их заварило намертво. А в глазах белый-пребелый шар, ослепительный, яркий. А в противоположном углу В.П., тоже белый – белый, но не очень ослепительный, жалобный какой-то.

  Ну и ругался он тогда, как гладко ругался... А ему намедни кабинет спасли от пожара. Знали бы, что он такой говорливый, не делали бы добра. Борька Макошин в том месяце устроил пожар. Он же деятельный, важный такой. Все знает. Взялся девкам объяснять, как трансформатор работает. Учебный трансформатор, кгов так пять, не меньше. Борька, разгильдяй, вход с выходом попутал. Двенадцать вольт сунул в двести двадцать, на выходе у трансформатора молния от к.з., а по периметру комнаты взорвалась электропроводка праздничным фейерверком и бенгальскими огнями.

  Пленка в нашем киноаппарате старого образца. Горючая до полыхания. Но мы же ловкие до техники безобразия. Я пленку чьей-то хламидой кислорода лишил, Борька деревяшкой вилку из розетки выудил, а Журбин успел добежать до рубильника. Но дыма, вони набралось по полной программе. Потом за неделю кабинет в порядок привели, повесили новые шторки...

  По математике – конфликт с классной руководительницей. Теорему Пифагора по своему доказал, а она доказала мне, что я умник и неуч. Тройки иногда ставила, четверки по праздникам. Как тут не взъерепениться?!

  О химии говорить сложно. Хорошо, взялась за меня Ирина. Светило два балла в четверти. А она лучше всех. Мы до этого занимались с мужиками вулканами, бертолетовой солью, солями серебра и натрия. Никакой теории, зато воняло и бабахало так, что захватывало дух. Она меня научила писать формулы реакций, заставила зазубрить таблицу Менделеева.

  У нас с Ирой долгие вечера. Она с букварями, я заглядываю в них изредко через плечо. Кое-что запомнил. Сидим за одной партой, она на меня отвлеклась, ну меня и спросили. Десять формул кислот. Ну написал. Ирина в ладони смеется. А завуч без комплексов, двоечнику пять баллов в журнал и четыре за четверть. Ей тоже моя подружка нравилась.

  О нашей дружбе знает вся школа. Даже директор знает, что мы не расстаемся вечерами. Плевать, сейчас не до этого. В жизни самое страшное будничность. Ее нельзя поправить, она самостоятельна и безысходна.

  Шел урок химии, меня вызвали к директору. Сначала завуча, а потом и меня. Сказали, только что, от сердечного приступа, у Ирины умерла мать. Я должен сам ей сообщить об этом. Мне страшно, но я вошел в кабинет химии...

  Она почти висела на мне. Который час мы шатаемся по серым, унылым улицам Алма-Аты. Близится вечер. Суетливые прохожие маятниками снуют от остановок к магазинам, от магазинов к остановкам или подъездным дверям.

  Идти вникуда... Наше несчастье всегда и везде с нами. Сонная, скрученная в комок нервов нелепость. Мир обрастает тенями, стаи ворон карканьем заполонили небо. Мутно. Герои этого мира – люди из сна. Они приходили из ниоткуда, исчезали в никуда. Они давали расплывчатые советы голосами из пепельного тумана. Их взгляды терялись во мгле.

  Не помню их. Помню Ирину. Траурную кайму ее глаз. Помню тихую радость, когда мои нелепые, дурацкие выходки выводят ее из темноты оцепенения. Наверное, больше ничего и не было. Мы перестали ходить в школу. И ничего. Иногда заявлялись друзья, неловко, угловато, боязливо. Прошли похороны, прошло все. Но мы не желали проходить мимо друг друга.

  Однажды, в один из безликих, темных вечеров, она предложила остаться с ней навсегда, и пришла ночь. Мы были первыми друг у друга. Как смешна и нелепа наша угловатость. Но чувство сильнее ее. Оно не проходит, оно ведет за собой.

  Бешеная жажда сжала тела в одно, и боль растворилась. Глаза моей маленькой женщины стали бездонными. Я терялся в них словно в омуте, я растворялся в блаженстве каждой клеточкой тела.

  Можно часами смотреть на наготу любимого тела. Каждый изгиб его кажется открытием и совершенством, каждое движение законченной грацией, от которой сойдешь с ума. Мои руки не желали отрываться от нее. Я живу прикосновением. И дни тянулись невыносимо долго, они жаждали новой ночи, и она приходила.

   21.

  А на Лесничестве меня вздули старички. Попал где-то в десятку. Так далеко, что и не рассчитывал. Тяму не хватило. Но огорчения ни капли. Двоеборье – соревнования с альпинистским уклоном. Кроме лазания, бег в гору на время. Из пункта А в пункт Б. Как альпиноид, гожусь. Время в гору четвертое. Оказался среди группы лосей со стальными легкими. Я доволен.

  Непогода на скале прихватила, вот беда. На старте туман, изморозь, а полез, посыпались хлопья снега. Отморозил кончики пальцев. Еле-еле вылез трассу. Спустился, а ног и рук не чувствую. Фаланги пальцев белые, почти мертвые. Посмотрю на них, больно аж тошнит. Страшно, будто уже не мои. Как больно, когда они отходят. Господи, как больно. Лучше не вспоминать.

  Почти год, как развалился наш 'Спартак'. У всех хоть что-нибудь, да получилось. Даже Маркхлевский лезет под КМСа. Витюля, Юрча попали в сборную. Об Амире и говорить стыдно. Он всех дует, без разбора. Честно сказать, я ему до сих пор завидую. Умеет выкладываться без остатка, абрек горный.

  Веселый янычар. Глаз вороной. С ним легко, он уверен, что делает дело правильно. Если сомневаешься – попробуй, потягайся. Хочет доктором стать как Квашнин. Отслужу, грит, в армии и поступать буду в медицинский.

   Да что там говорить, мужики уже выросли в кого-то. Они оперялись, обрастали амбициями. Юрча, наконец, оторвался от старых обид и стал мягче. Он опекает меня, и я не встаю в позу. Мы друзья.

  Витюля продолжает наращивать свою основательность. Надежен до безобразия. Может в скалах у него не так получается, зато в быту, в горах, он самый лучший. У них с Юрчей классная связка. Они дополняют друг друга, расторопно, спокойно, без мелочной суеты.

  А Ирина болеет за меня. Ей очень хочется, чтобы получилось. Она так уверена во мне. Она говорит – я отлично сложен. При моем бараньем весе в 59 кг. меня обзывают культуристом. Жира нет совершенно, а мышца отточена до предела. На межшкольных соревнованиях я подтянулся больше всех в городе. А что толку?

  Люблю тепло. На Азиатской почти жара. Загораю в одних трусах. Архипов ругается слегка, а мне смешно. Теплая, родная скала. Прошлым летом я так мучительно привыкал к ней. Сколько ссадин, ушибов пришлось от нее претерпеть.

  Постоянная, непроходящая неудобность, всегда чего-то недоставало. В самый неподходящий момент бьешься макушкой о карниз, в самый отчаянный – теряешь равновесие. Был, правда, один маршрут любимый – Тура. Я на ней Маркхлевского наказал...

  Теперь по другому. Почти каждый маршрут мой любимый. Ноги складываются и распрямляются сами. Не спрашивая, как и зачем, руки берут зацеп за зацепом. Исключительно ловко уворачиваясь, откидываясь, зашагивая, мое тело торопится вверх. Автоматизм – вещь великая, но приходит тяжело.

  Снизу, с земли, есть стенка слегка отрицательная, Гном называется. Метров пять – шесть. Копейки, а разговоров о ней. Там так тяжко, что в пиковом положении, почти на одной руке подтягиваешься. А иначе никак.

  Серега Самойлов при мне из мужика за нее выдавил бутыль шампанского. Тот не верил, а Серега вылез. Мужик, видать, из бывших скалолазов, аж рот раскрыл настежь.

  – Полезешь? – спрашивает Архипов.

  – Ага.

  – Давай на время?

  – Можно.

   Подшагивание, откид, вис на левой, перехват правой и рывок на ней же вверх. А дальше врубаю автомат и пошло, поехало. 37 секунд до карабина. Архипову аж кнопка секундомера понравилась.

  Один маршрут, второй, любой из сорока секунд выхожу. Тепло, мышцы тянутся как резиновые. Кайф.

  – Если так на соревнованиях пройдешь, приз Кудерина наш будет, – утверждает тренер.

  А что? Главное, чтоб настроение и солнышко.

  Шоссе черное и мокрое. По его краям, играя блестками, текут ручьи талой, весенней воды. Жмурюсь – больно смотреть. Начало весны, а день хоть куда. Девчонки рассыпались по окрестным склонам и собирают подснежники. Нежные, дикие, им плохо в человеческих руках. Зачем рвать цветы? Они вянут и умирают почти мгновенно.

   Хорошо нашей малышне. Почти никто не стартует. Как обычно, заняты своим детством. Гоняют с ним в догонялки. По приказу Архипова иду разминаться.

   – Бегом! – кричит.

   Бегу подальше за угол, отлить лишнего. Какая тут разминка? Чутка траверса, растягивание – и все дела. Веревку никуда не повесишь, скала закрыта. Соревнования. Она ж маленькая. Разминаешься, а в десяти метрах красные тряпочки ограничений. Так не бывает.

  Построили участников. Ох и толпища. Вышел кто-то, пожал кому-то руку. Меня поставили в сборную СКА-12, номер два. Великая честь. В команду номер один рылом не вышел. А номер два означает, что мы лазаем ровно в два раза хуже первых. Зато с Самойловым в одной команде.

  Надо рассказать, что такое деление по группам. Итак, есть трасса, есть участники, есть команды. Жеребьевка ведется по трем группам, группы делят тренеры. Участники, что в первой, выступают в первых номерах, а последним торопиться сам Бог велел. Они выучивают трассу снизу. Они запоминают все подряд: зацепы, ключи, направление движений. Но главное, они разгадывают темп трассы, они привыкают к ее скорости еще на земле.

  Мы отлично знаем, кто и с какой силой лезет. Какой он обладает техникой и физической подготовкой. По сути, мы начинаем соревноваться еще лежа на камешках с биноклями в руках. Вот и получается, что последние лезут чуть не вдвое быстрее, лучше, чем первые, хотя поставь рядом, они равны.

  Трудно претендовать на группу сильнейших, Маркхлевский выглядит гораздо солидней, старше. Но Самойлов мне вторую группу уступил добровольно. Дружище. Будем довольны – раньше сядешь, раньше выйдешь. Отстреляюсь и смотаю удочки к Ирине.

  Трасса оказалась на прохождение – срываются два из трех. Выступает человек шестьдесят, а я сорок третий. Время поглазеть есть. Начало довольно сложное. Отрицательная стенка метров двенадцать. Тут и виснут граждане гроздьями. Дальше спуск, который в прошлом году Юрча показывал, а потом скачки лошадиные. Там и прорвемся.

  Ну и полез. Ощущение неторопливости, слава Богу, пришло. С толком, с чувством, с расстановкой. На первой стенке есть что и под ноги, и под руки. Зачем линяют?

  Маленький момент на равновесие, но и не такое делали. Вниз почти плавно, но без остановок, на полном автомате – знакомо. Встал на заботливо подстеленные по земле деревяшки, ноги отираю о трико. На земельку где-то на полке заступил. Что орут то, как бешеные? Пожар что ли?

  – Что орете? – повернулся к толпе вполбока.

  – Давай! Что стоишь, у тебя время лучшее!

   Я аж напугался и дунул, как на тренировке. Нога за ногу, зацеп в зацеп. Контрольное время 35 сек., не больше. И дюльфер как положено.

  Придти в себя – это одно, тут другое. Чудеса, оказывается, и в спорте имеются. Только что был никому не нужным, ничем не примечательным второразрядником, ребеночком. Теперь все тыкают пальцами в сторону моей персоны, жмут руки, дружески шлепают по плечу.

  Круговоротом, по очереди подходят наши бывшие спартаковцы, говорят хорошее. Советуют не задаваться. Попробую... Принимает поздравления и Сергей Маркович. Светится как эмалированный чайник. Я у него первая ласточка. Второе место на первенстве города. Никто из наших малышей так не попадал.

  Проиграл только Стасу из «Енбека». Две секунды. Протоптался на дощечках. Сам виноват. Да не жалко. Можно опьянеть от значительной, новой роли в этом мире. Перспективы заманчивы запредельно. Будто приоткрыл дверь, заглянул, а там что-то пока не знакомое, но очень приятное. Буквально все останавливают меня, здороваются, поздравляют. Можно потеряться среди новых знакомств. На автобус, вниз и домой. Там разберемся.

  Белоснежная пелена раннего утра. Зима следом за весною, явно не моя погода. И как сегодня выступать? Сплошная невезуха. А если по правде, то зачем? Стать первым на городе и в Казахстане? Вряд ли, слишком круто. Бесцельность. Цель так долго маячила перед носом, но отодвигалась, отодвигалась. Я хотел быть большим спортсменом, вот и стал.

  У нас в республике десятка кэмэсов не наберется. И два мастера спорта, только не действующих. Космачев в году так шестидесятом, да Денисенко, которого я не видел никогда. Есть еще Спицина, но она вообще на уровне легенды. Говорят, уж лет пять, как эта женщина стала таксистом – одна на весь город. А скалы? Наверное, они ей теперь не нужны.

  Денисенко бросил спорт, когда достиг своего пика – выполнил норматив мастера спорта. Может и мне бросить? Нет, скучно, аж сводит скулы. Куда мне без веселой компании? Я думал, КМС – человек особенный. У него в жизни по-особенному. И другие к нему тянутся, и сборные разные, поездки, снаряжение. Он важный такой, все может. А что я могу? Да ничего.

  Ирина обрадовалась. Тортик спекла, как на день рождения. Для нее я точно особенный, без сомнений. Архипов говорит, что теперь выступать будет еще сложнее. Нужно бороться за место в первой сборной СКА-12, еще и в третьей группе.