Текст книги "Производственный роман"

Автор книги: Петер Эстерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

⁵⁷То, как он в силу необходимости протягивает руку к перу, может произойти и происходит тысячью способов. И все же ощутима растерянность, когда это «происходит» благодаря случайности,что, вероятно, не соответствует ожиданиям.Мы можем это увидеть на месте. Чаша переполнилась (во второй раз), когда после срочно произведенного после взволнованного сообщения звонка произошло новое протягивание руки.«Друг мой, – вспылил он с искренним чувством ущемленности, – это ужасно. Становится толще, чем…» Он даже выговорить это не посмел. [105]105
  Не будем таить: он имел в виду книгу господина Гезы. (Он ее периодически перечитывает, чтобы знать, «откуда ветер дует».)


[Закрыть]В другой раз он с привычным ребяческим легкомыслием пояснил то же самое: «Эх. Мор Йокаи в нас не погиб». (И на небесах, и в аду они как дома!) Однако после телефонного разговора произнес: «Видите, друг мой, все возможно! Роман, который пишется сам собой. – Он задумался. – В самом деле, где проходит грань между сплетней и философией?»

⁵⁸Дорогой mon ami,

воспользуюсь приятным случаем и расскажу о заинтересовавших вас приемах, математичности и т. д. Я, по своей привычной манере, углубляюсь в подробности. (Природная музыкальность, мог бы прогундеть я.) Да и теперь меня принуждает к этому лишь необходимость; однако я не пожаловаться хочу, а дать принципиальное обоснование. Пардон. То, что последует, является не «признанием», а «настроением момента».

То, что я скажу, к сожалению, справедливо и для шедевров. (Обязательно: так что…) «То же самое» можно создать так жехорошо тысячей способов. От «буйства случайности» я намеревался защититься тем, что позволил ему уноситься на собственных волнах, настроению «личного дня» формировать, а рукописи писаться. Это в самом деле решает проблему «позиции» (ого, это немало! да еще как), по не воплощения в жизнь. Мир должен соответствовать имеющимся о нем описаниям, как я слышал в последний раз именно от господина Имре. Но я вновь возвращаюсь к описанию.

Естественно, всегда было очевидно – если у человека хватало ума, – что речь может идти исключительно о вариантах,и я со своим проклятым чувством языка могу засесть на слове и писать до слепоты в глазах, как (пишет) мой ученый друг, господин Якоб, и заменять одно слово другим, и оно будет или лучше, или хуже, точнее не лучше. Там – до сих пор, включая и эту книгу – проблему «позиции» решало то, что можно было надеяться на «самоформулирование», возникновение тишины(и т. д., и т. п.), которая – промчавшись по тексту – задним числом делает расположение одного-двух слов более-менее несущественным.

В ином же случае (поэтому я и говорю, что то, что я говорю, не «правда», а миндальничанье) по причине свободы остается раздражение; поскольку это придает – миру (не мне даже!) нежелательную безответственность. Как произошло теперь. Так вот, на данный момент я вижу решение в «колодках», «дорогой сердцу функции» (которая нашла бы соответствие между определенным набором слов и точно определенной тотальностью». То, что я рассказал, для меня – практика. (В смысле: не теория, и: в смысле: станет ею). (Все это без сомнений не «форма», в смыслe, если она есть, «и содержание».) Отмечу, ситуация с наростом не так тревожна: сердце, несмотря ни на что, все-таки хочет надеяться.

Обнимаю вас: петер.

P.S. 1. Видите, я даже это могу напечатать, чтобы можно было приложить в качестве подлинного документа.

2. Кабы соизволили писать аккуратно, я не поседел бы так рано.

3. Прилагаю здесь [106]106
  Он изволил взять и послать письмо в двух конвертах. В одном письмо, в другом отрывок. «Ой». Что за ощущение наблюдать за собственным, независимым миром, который, как некий прекрасный шар, у тебя на глазах постепенно приобретает форму и делается круглым», пишет N.


[Закрыть]отрывок из книги.

⁵⁹Легко узнать окрестности,где предстоит провести матч. Постепенное стягивание черных людей – потому что с определенного расстояния они черны. «Замедленный снегопад; нет, правда!» Речь, конечно, идет не о последних минутах непосредственно перед ним, не о беготне с толкотней! Нет, скорее о второй половине первого тайма предварительной игры! Прогуливаться, глотнуть нивка, переброситься словцом с вышедшим к калитке знакомым, посвистеть вслед восточным немкам у купальни, показывать ребенку овчарок и барашковые облака. «Вот, заяц, это – барашковое облако… Вот ты и с соломорезкой познакомился».

Мастер, чтобы присоединением к вялому шествию увильнуть от выпавшей на его долю посвященности,пустился бежать длинным, «певучим» шагом. На углу перед ним какой-то незнакомец поднял руку в приветствии. Он тоже поднял в ответ раскрытую ладонь. Но таким образом поприветствованный не сдвинулся с места (в четырех направлениях: вперед к стадиону, назад к электричке, от мастера и к нему); это означало, что незнакомец – знакомый (!) и ждет мастера.

То был Левый Защитник. «Привет, Пепе». – «Здорово, сынок». Они пожали друг другу руки, крепко, по-мужски. Левый Защитник был чрезвычайно церемонным парнем, при рукопожатии его лицо напрягалось, смуглая кожа, можно сказать, празднично сияла. И он всегда всем жал руку. Серьезный человек был, с железной хваткой. (Назначен судья, много матчей у них провел. «Гад». Отмечу, его самого часто спрашивали, зачем он жал руку конкретному товарищу судье. Он просто говорил: «Так надо». [Он – капитан команды. ] Возвращаясь теперь к данному судье, на церемонии перед выбором поля мастер подметил, какое вялое у упомянутого лица рукопожатие. «Как плавленый сыр. У меня, приятель, с руки капало после рукопожатия». А после встречи, когда о судействе сформировалось негативное мнение, мастер особенно взъелся на то, что: «Со мной одних лет, друг мой, а знаете, как разговаривал… так разговаривал, как будто… а ведь одних со мной лет», так вотмастер изобрел адский план. Он послал к судье Левого Защитника, объяснив ему даже, зачем. Это нужно было видеть! «Спасибо», – кивнул Левый Защитник, и железные объятия – клац! – сжались. Судья чуть ли не визжал, извивался, краснел, а они смотрели. «Спасибо товарищу судье». И, что характерно, бутылку с пивом он потом держал в другой руке, первая безжизненно свисала. Но его тогда уже занимало, зачем этомудали пива; он был против, и остальные тоже.)

У Левого Защитника только что родился сын. Отцы горделиво обменивались впечатлениями! В таких случаях защитник громко смеялся, заметно обнажая широкие десны, и хлопал себя по бедру. А один раз они вместе отвозили Комариного Жеребца в больницу. Мастер подбадривал левшу-нападающего. «Ты был прав, старик, прирожденномунападающему нужно было вмешаться!» Да и было, отчего подбадривать: нос его теперь располагался чуть в стороне,как будто был подвешен к правому глазу. Мастер с особым сочувствием следил за перемещениями носа. Это было понятно. Подбадривал, но сохраняя элементы искренности. «Да, несомненно: прирожденный наподдающий. – Он изволил покачивать головой. – Однако, ива, головой-то надо соображать!» Левый Защитник хлопал себя по коленке. Орловский скакун был хорошо навьючен. На нем сидела даже жена Левого Защитника. Когда мастер смотрел из седла в зеркало заднего вида, мерцающие передвижения на дороге были, без сомнения, последним, что удавалось углядеть. А что же удавалось? В основном, это было не что иное, как рожица жены Левого Защитника! «Гм, – сказал он, задумчиво моргнув, – какое хорошее зеркало сегодня! Такое классное изображение у него редко бывает. Мастер – просто кавалер; в этой связи он изволит заявлять, что является типом мужа! Но жена Левого Защитника начала хихикать. Мастер быстро спросил: «Больно?» Комариный Жеребец кивнул – – он стоял перед матчем, опершись локтями о перила, зрители уже собирались, играла запаска, и его то и дело спрашивали: «Петике, выиграете?» – «Не могу делать заявлений для общественности», – шутливо и небрежно отвечал он; все на всех надеялись; взглянув в лицо господину Чучу, слоняющемуся поблизости, ковыряющему жесткую железную трубу, он обнаружил там то же напряжение, что и у себя самого, и мягко произнес: «Чучу, скажи, тебе здесь так же, как и мне, давит?!» – и показал куда-то между сердцем и ложечкой. Господин Чучу тихонько рассмеялся, тихонько.

⁶⁰«Какого хрена, для нас что, уже нет ничего святого?!»

⁶¹«У меня так тяжело на сердце». – «Давай послушаем матушку Джоплин». – «Тебе не кажется, что эта матушкаджоплиниана то же самое, что и проклятая аттиловщина?!» Жестикуляция. «Нечего руками махать. Тоже еще Караян». (??)

⁶²Спустилась тьма. Мастер чувствовал себя как-то «опущенно». Оттуда, снизу, ему казалось, что у тополей напротив нет объема, как будто они вырезаныиз бумаги. У их подножия вытянулась заводская стена, длинно, бело, тихо. Тишина по случаю воскресенья. Надпись на стене была не видна, но он знал, что там написано: а здравствует абочий клас. Затем он увидел на деревьях гигантские метелки. «Кому такие большие понадобились?» – не мог представить он. Болели седалищные мышцы.

По правую руку показался кабак, и он – как будто торопясь успеть еще до прибытия на место – сказал плетущемуся рядом Либеро: «Глянь, как здесь пусто, аж дух захватывает». И даже показал. Либеро в свою очередь кивнул уже в дверях. «Ива».

Они уселись за столик на две персоны, пиво так и пошло, бутылка за бутылкой, как будто отмечалась победа. Он безмолвно сидел; но чтобы никто об этом не спрашивал, иногда что-нибудь говорил. Например: «Кто старше, бобиорр или филеспозито?» Но и это примерно в три присеста. «Пойду я, – сказал он через 1 час, – Митич надо купать». Он уже стоял в пальто, прижимая подбородком, точн., двойным подбородком, накинутый крест-накрест шарф, когда кто-то спросил, не скажет ли мастер, как проверять, хороша ли вода для купания? Он, не дрогнув лицом, продемонстрировал руку, а затем под гром аплодисментов пробрался между стульями и отправился домой.

«Ну, и несет же от тебя кабаком», – мило потянула носом воздух дома Фрау Гитти. «Оставь меня в покое», – сказал он свирепо. (Вот сколько сил успел накопить! Скажу я вам!) Мадам Гитти с пониманием замолчала. Шагнула к мужу, с большим сочувствием и готовностью помочь погладила лоб мужчины. «Знаете, друг мой, это было чересчур. Сюсюканья всякие». В сильной ярости он сгреб номер журнала «НАДЬВИЛАГ» – почему-то жертвой становится всегда он, – затем без слов выбежал из квартиры, сел на улице на холодные перила и уставился оттуда на небо. Затем бесшумно вернулся назад. «Не сердись», – сказал один из них – – «Гиттушка, – сказал он в ходе бесчинств в кухне, подразумевая курицу по-южному, – это не бифштекс!»

⁶³Мастер в унылом состоянии духа сидел на скамейке запасных. Он к ней прирос; во всяком случае, ничто не указывало на то, что он с нее встанет. Матч давно закончился, несколько человек стояли за пивом и ругали весь свет. Грязное весеннее пальто – в эту плохую осень – он подоткнул под себя! Еще никто и никогда не видел его поправляющим под собой пальто! Скамейка запасных! Черт! Как-то раз, уходя от защитника, [107]107
Три ангела хранят меня,От головы – один.От ног – другой,А третий душу мою грешную ждет. (Из песенок мастера в районе 16-метровой; во взрывной форме!)

[Закрыть]он бросил взгляд на скамейку, где запасные ели горький хлеб запасных, и вызывающе поблескивающие на солнце желтые тренировочные костюмы, и без того блестящие искусственным волокном трусы – покорили его. А когда ему было разрешено играть в желтоймайке и синихштанах – хорошо ли, плохо ли – он несколько минут радовался как дитя. «В желтом с синим?» – спросил после обеда отец мастера и тонко улыбнулся (зубной камень).

Он смотрел в землю, из руки свисала бутылка пива. Лицо осунулось, кожа обтянула скулы, щеки впали. От этого уголки рта немного опустились. Эта трагичность его красит. (Господин Петер как-то сделал его снимок – и не один! Это был великий день. Он притворно бранил «фотографа с узким объективом», однако тот в самом деле снимал. Фото доставило потом мастеру большую радость [см. снимок на сл. стр.]. «Распятое лицо», – сказал господин Ваша; он любит сильные христианские сравнения.)

Он тряхнул головой, как бы разговаривая сам с собой и как раз себе противореча. (Воробушком – сейчас можно было назвать и его.) «Mehr Licht!» [108]108
  Больше света! (Нем.)


[Закрыть]На головокружительные изгибы его кудрявых от природы волос и своевольные образования волосков – подвижные обычно пряди навалилась какая-то тяжесть, трудно определимое нечто, которое нельзя назвать грязью; не то чтобы они были чистыми – спустядве недели об этом не может быть и речи; однако жесткость волосков, печальные секущиеся концы, боязливость слипающихся кудрей, проглядывающее таким образом ухо – «нет ничего более запущенного, друг мой, чем выглядывающая из зарослей волосголая ушная раковина!» – насколько все это неуловимо! Так же как и запутавшийся в волосах ветер – не лохматость, а прикосновение! Нередко случалось, что они с господином Чучу стояли где-нибудь недалеко от яростно развевающегося флажка аута, и, в зависимости от того, зрителями являлись или игроками, он стягивал на себе майку, захватив ее в горсть и немного подтянув вверх, к шее, или поднимал воротник поношенного пальто, и когда они съеживались на завывающем ветру, растянув, можно даже сказать, в оскале, рты, мастер проводил рукой по волосам, затем многозначительно подносил ладонь к глазам, принадлежащие ей пальцы («собственные пальцы, друг мой, собственные пальцы»), оттопырившись, бугрились на ладони, и говорил: «Дует ветер». Вот вам и доказательство.

Он ощущал сырость подгнившего сиденья. «Сырость, сырость». Непроизвольно ковыряющаяся рука «отделила» кусочек древесины. Он рассыпался между шевелящимися пальцами. К пальцу прилип «кусочек краски»; он его растер. В это время по бутылке с пивом начала скользить этикетка. Ее тоже долой: 10,5 В° 0,5 л ГОСТ 8761 розничная цена: 5.20. Не пастеризовано. Срок годности: 8 дней.

Ему не хотелось возвращаться к постройкам, но, с другой стороны, надо было. Он не шел, а чуть плелся. Остановился на куче глины, спиной к котлу. Здесь был произведен нижний снимок. (Я, естественно, не хочу устраивать музей, где, возможно, будет закусывать салом музейный смотритель, а жирные руки вытирать о теплые, толстые брюки из фланели, мастера я воспринимаю как человека и воспроизвожу для других во всем несовершенстве и колоссальности; прилагаю усилия, работаю локтями, отступаю, захватываю территории, проявляю бдительность, держусь!

Простите: опять я о себе! Прямо как господин Бабич. [109]109
  Михай Бабич (1883–1941) – выдающийся венгерский писатель.


[Закрыть]На изображении мы видим мастера держащим пиво «Кэбаньаи Светлое», на заднем плане – футбольное поле – «мерзкий прямоугольник!», по правую руку – хорошо знакомая по укрепляющим разминкам гора. Большой Поворот! «Знаете, друг мой, суть укрепляющей разминки в том, чтобы выполняемое задание было как раз тебе не под силу». Не приведи Господь Большому Повороту присниться мастеру во сне. Взгляните на его лицо! Горные вершины спят во тьме ночной… [110]110
  Перевод М. Ю. Лермонтова.


[Закрыть]После 90 минут такой разминки он еще был в состоянии блеснуть былым задором! Рядом с ним – разбитый господин Пек.

⁶⁴Ему нужно было позвонить матери, потому что та – вследствие полученного из известного места телефонного звонка нейтрального содержания («Пожалуйста, скажите Петеру, пусть он перезвонит. По возможности, еще сегодня») – начала активно и конкретно беспокоиться за своего сына. Он долго теребил рычаг, рукоятку и диск. И при этом шествие на гору автобусов, кранов, зилов! Пока он таким образом хитрил с порядком цифр, на периферии его взгляда(выражение господина Арманда) появилась женщина. Большие и проницательные глаза мастера поднялись от тускло-черной, пропахшей сигаретами, влажной трубки, и размашистыми, условными жестами он спросил: вы позвонить хотите? Женщина с тихой деликатностью кивнула, как бы не желая мешать, а ведь и линия-то не работала. Затем заработала, и, набрав цифры и ожидая, пока вызванный номер ответит, – «не знаю, друг мой, замечали вы уже, что этомгновение так безответственно!» – сказал: «Ни за что бы не догадался, что вам нужен телефон. Вы так, – в этот момент начались гудки, и он заторопился, – вы так скромно стоите. Здесь. – Лицо женщины осталось непроницаемым. – Знаете, я немного близорук, так что не видел…» На этом месте мать мастера ответила: «Да!» «Это я, погоди секундочку, старушка, – и еще поспешно шепнул женщине: – так что по вашим глазам я прочесть не мог!».

В телефонный разговор с понятным волнением вступил отец. Но тот, кто думает, что мастер был намного спокойней, – ошибается. Он сказал что-то вроде того, что ему хватает своих опасений и никаких семейных опасений ему не нужно. Отец мастера, верный старческой привычке, обиделся, сказав, что это за разговоры, может, лучше им вообще не волноваться: может, так лучше будет? «Дай мать», – сказал он далеко не примирительным тоном. «Да», – сказала мать полным предубеждения, холодным тоном. (Она, без сомнений, слышала предшествовавшую перебранку.) Мастера внезапно переполнило теплое чувство, как после кровотечения из носа. «Тихо, мамуля, ни звука, – ибо он изволил понимать, что мать начнет возражать, – ничего не случилось, вот что я хотел сказать. Целую, целую, целую». – «Счастливо, сын», – сказала мать, и сдержанно, и одновременно смягчившись.

– – – – —

Он с жаром молчал. Судья просвистел уже во второй раз, поторапливая. «Друг мой, чего вы пятитесь неизвестно откуда, под прямым углом к себе и остальным? Не простирайте надо мной предостерегающей руки! – Его взор затуманился. – Послушайте, mon ami, я брался писать правду. За это мне государство деньги платит… – Он поправил гетры, которые никогда не мог нормально «надеть»: подтянул, как рейтузы, а подвязку затянул пониже резинки. Ну… У него немного побелели губы. Мастер – товарищ жизнерадостный, но иногда бледнеет. – И за тот страх, который вы видите в глазах моей матери, в зеленовато-серых чудесных глазах, даже сейчас, друг мой, в эту секунду, когда я показываю вам эти строки, та эпоха не заслуживает никакой пощады! Никакой, даже от меня. – Я бы хотел сказать, что… – Нет!» Он вышел в дверь малюсенькой раздевалки, инстинктивно наклонив голову – если кто-то однажды здесь ударится, здание рухнет, – при его выходе грянуло воодушевленное, хилое «Давай!», а отец Либеро отнял пиво ото рта, сказал: «Петике, хряпните парочку, а потом можете идти домой. К маме».

⁶⁵Либеро как раз рассказывал мастеру, что у него в Пече такая девчонка – лучше не найдешь. «Скажу одно: черный лифчик носит. – Мастер молча шел рядом. – Ждет меня на вокзале с «Жигуленком». И за все платит». – «Ага». Затем мастер – прошу прощения – заржал. «А у твоей жены все в порядке?» Но желаемый эффект достигнут не был, потому что парень обалдело посмотрел на мастера, чего, мол, «веселого» в том, что жена его больна. «К сожалению, нет. У Марики не все в порядке. Почки». – «Да, я знаю». Он знал это потому, что мать мастера помогла Либеро раздобыть заграничных лекарств. Мастера, по сути дела, интересовала эта баба в Пече, и, помолчав для приличия, он спросил: «Ну и как?» – «Так», – показал Либеро руку, сжатую в кулак, оставался, значит, на той же волне. «Знаешь, Пепе, люблю я зрелыхженщин». Он держал нарастающее неудовольствие в ежовых рукавицах шутки. «Словом, старая она». Мастеру вспомнилось лицо жены Либеро: младенческое личико, двойной подбородочек – «расплываться начинает» – гладкая кожа и усталые глаза. «Девчушка с глазами как у взрослой». «Бедняжка», – сказал он вполголоса. Либеро смеялся над «словом, старая», так что не услышал про «бедняжку»; дело бы усложнилось без всяких перспектив на примирение.

Они шли вдоль длинной заводской стены. На оштукатуренной стене были написаны красным выцветшие буквы, обрывки чего-то. С такого близкого расстояния прочесть их было невозможно. Другой вопрос, что изначальнаянадпись была мастеру известна.

«Да я всегда любил женщин постарше!» – сказал с вызовом Либеро. Обе руки он вытянул вперед, будто вцепившись во что-то. «Вы не замечали, друг мой, – сказал он на более поздней стадии, – какое бесконечное чудо – ладони? Не думаю, чтобы существовал женский зад, великодушные ягодицы, чьи выпуклости они бы не смогли охватить!»

Раньше он, может, и согласился бы – под некоторым давлением – на пошловатую консервацию (это к вопросу о позитивных сторонах женщин в возрасте), но по мере того, как «становился радикален» в других вопросах, у него появилось желание переубедить народ в этом, да и вообще. Это и так касается их обоих. (Современный венгерский писатель, вероятно, смотрит на сегодняшний день с высот будущего: везде он видит величие, непобедимую силу нового. Так с какой же страстью должен он вступить в бой со всякими пережитками за это запланированное будущее. «И т. д. и т. п.») Так что у входа в кабак он тихо сказал: «Я принимаю сторону жен». – «Да ну, кончай базарить», – сказал Либеро. «Что есть, то есть, приятель», – сказал он скромно.

Они сели за стол, точнее сначала составили два стола, а потом сели. Руки доброго господина Дьердя, огромные лопаты, с тектоническими трещинами, обхватили по кружке и уже звякнули ими на столе: «Нате». Немного погодя появились остальные, Правый Крайний отпросился, «у него была стрелка». Пиво, кружка за кружкой, как во времена больших пирушек. Постепенно разбегались предложения и жесты, Либеро рассказывал, как в пятницу «подцепил с корешем двух телок», но «приятель сделал ноги», напрасно искал Либеро собутыльника, «приятель слинял», а он остался с двумя бабами и без всякого успеха просил одну отослать другую домой, ни та, ни другая на приманку не поддались, обе остались на иве (у него на шее), но потом 2-я «растаяла без следа», «моя половая жизнь была как в водевиле (слова и музыка народные): гоп-ца, дри-ца, гоп-ца-ца – а потом все закручинились» (что за стиль, невообразимо!); в одном из углов раздался печальный напев, господин Арманд гундел себе под нос то же, что обычно. (Мокрое место… от некоторых команд надо оставлять мокрое место!, [111]111
  Он прав. Но для того, чтобы я мог убедиться в справедливости его заявления, мне нужно знать, кто противник. «Ну, кто?!» «Будайский Кирпичный завод». «Мы, к собственному удовольствию, путаемся в простых шутках».


[Закрыть]и у мастера уже лопнулонесколько жилокна глазах, и внимание его было более рассеянно, тогда он повернулся к господину Арманду и с надеждой спросил: «А теперь что?» Господин Арманд взглянул на мастера. Тот вращал кружку. «А что может быть». – – А теперь что? Что может быть. А теперь что? Что может быть. А теперь что? Что может быть. – – Перед тем как отправиться домой – купание! – его остановил господин Дьердь и подмигнул. «Ты только послушай! – Перекрикивая гул, он воскликнул: – Папаша!.. Вы! Вы! Вы только послушайте, папаша! На том, что вы, папаша, выпили за свою жизнь, небольшая водяная мельница могла бы работать?!» Из-за спин поднялся старик. «А, дядя Фаркаш», – «Дьюрика, да что там водяная мельница, большая русская баржабы развернуться могла». – «Да ладно, папаша», – замахал шинкарь руками на происходящее; мастер поблагодарил младшего брата за выступление, а господин Дьердь дружески похлопал мастера по плечу: «Я его специально для тебя спровоцировал». – «Спасибочки». – «Ты даже можешь этим воспользоваться». (Потому на тот момент мастер заразил уже всех.)

⁶⁶ Мастер вместо подушки положил под затылок руки. «Гиттушка, – засопел он, – я сегодня столько классных женщин видел». – «Это хорошо, старый ловелас», – похвалила женщина мужчину и с этими словами – чмок! пощечина прямо! – поцеловала его в губы. Мастера – всего до мельчайших подробностей! – захлестнул знакомый, горячий прилив крови. Он стремительно повернулся к женщине, и они фронтально столкнулись, нет, кроме шуток, их тела действительно шлепнулись друг о друга, и они были этим глубоко потрясены. На мгновение, как при послеаварийном шоке, их тела неподвижно сплелись, но лишь для того, чтобы потом все стало еще более извилистым.

Ноги женщины внезапно получили свободу, особенно явственно ощущалась линия сильных, упругих бедер, потому что мастеру, после прижатия их, с хрустом, к талии и даже немного к ребрам, перестало хватать воздуха; он хотел было с яростью высвободиться – но к тому времени уже было некуда: вместо этого «кто-то» вцепился мастеру в плечи (конечно, это была мадам Гитти), задыхаясь, пыхтя в шею. И т. д. и т. п., вы себе представляете.

О, эта тесная близость! В эпоху совместного дыхания и обжигающей жары, набегов, отступлений, неистовствований, проникновений, растяжений, уходов, подъемов, удалений и изгибов, округлений и судорогообразных выпрямлений! И усталый, болезненный провал в сон, похожий на обморок. «Шеф, я тебя люблю, – сказал он спящей жене. – Люблю, потому что ты удивительная, умная такая, а задница у тебя пр-росто клас-с-с». (Ай-й! Здесь я не смог в знак протеста спрятаться перед лицом верности под юбку справедливости, где кромешная тьма, и даже между ног солнце не просвечивает!)

Свежая елка темновато подрагивала. «Рождество – крайний срок».Одна шоколадная конфета завертелась вокруг собственной оси. Мастер подложил одну руку под затылок, потому что вторую сжимали жаркие бедра, но не напряжением, а собственным весом. Однажды, в ранний утренний час, он изволил уже стоять в пальто, готовый отправиться в путь, когда невольно услышал, как в соседней квартире сказали: «Боже, вот что ты здесь тихаришь?»Мастер чрезвычайно любил подслушивать. Основным полем деятельности для него была Консерватория. Он изволит подкрадываться на цыпочках, держа бутерброд с лососем в руке. И когда земля уже горит под ногами, потому что каждый член взятой под наблюдение компании уже не только окинул его через плечо изучающим взглядом, но даже началось стесненное перешептывание, в этот момент он очень скромно, но с немалой долей элементаризма – конечно: всем и никому – произносит: ребята, думаю, поль мариа без ума от такой музыки.

Он изволил шагнуть из квартиры, одновременно с соседом, муж устремился вперед, а за ним высоко и элегантно следовала жена; ее лицо оттеняла большая, зеленая шляпа.(«Она модный парикмахер». – «Модный, модный», – махала на это рукой Фрау Гитти). Он как-то раз изволил поцеловать ей руку, долгое время удерживал в своей руке женскую, не слишком нахально, но легонько сжимая, а потом выдохнул на душистую руку горячий и комический поцелуй. Однако женщина покраснела, и как только взглянула на него из-под длинных, мохнатых ресниц, ему стало холодно или жарко, и мастер испугался – подумал, что лишком очевидно. А если и женщина пошутила? «Ага, – изволил он размышлять, – и правда. Возможно, и правда, что она приняла это всерьез только вшутку». Впрочем, этот поцелуй благодарности (или сак мне его назвать) не просто так повис в воздухе, на то была причина. Ибо мастер – «поскольку после достопамятной ночки сломалась кровать» – попросил у соседей молоток. Семья мастера не может похвастаться наличием инструментов. Был у них т. н. молоток для забивания гвоздей под картины, которым, как известно, мадам Гитти закрепляет на стене «подлинные репродукции Чонтвари». [112]112
  Костка Тивадар Чонтвари (1853–1919) – венгерский живописец.


[Закрыть](После той самой пассерованной ухи мастер и Кº» стояли у воды. Зеркало воды чуть шевелилось, он и капитан Андраш вызвали в нем некоторое волнение. В парной дали раскинулась панорама… В этот момент он вне всякого контекста сказал: «Я знаешь что раздобуду, Андраш, сынок?» Высокий человек выпрямился. «Ну?» – «Огромный портрет Джеймса Джойса. – А потом сделал как господин Марци, когда тот показывает усы: – Вум-м! Во всю стену!» Капитан Андраш кивнул, а затем бросил взглядспециалиста на подпрыгивающую рыбу. «Амур, это амур». – «Черенки у тростника ест, неспа?» [113]113
  Не так ли? (Искаж. фр.)


[Закрыть]– сказал мастер, как ребенок. «Да», – любезно кивал головой капитан. Он изволил любить в нем способность радоваться, когда кто-то немножко прав. «Вместо того чтобы есть тину. Жиреет только… Но мясо чрезвычайно вкусное».)

Возвращаясь к молоточку, когда тот не выдержал испытания делом, – а ведь, думаю, не будет кощунством сказать, что дело – пробный камень для всякого молотка, – и настоящий, слегка заржавленный, но прямой гвоздь в кроватной доске даже не шевельнулся, мастер, приведя себя т. н. биением в грудь в состояние требуемого экстаза, швырнул на пол здоровенный инструмент, и тот сломался. (По сей день можно увидеть головку молотка с коротким обломком рукоятки, которая, наподобие кристалла, образовала на изломе красивые щепочки. Настоящий кактус!)

Парикмахерша возилась с ключом, одним глазом следя за мастером, встречи с которым явно хотела избежать. Рванувший из квартиры мужчина уже покидал лестницу, где его настигло приветствие мастера и откуда последовал ответ, но самого соседа там уже не было. Женщина осталась одна. И после картинно взбудораженного удаления мужчины – «независимо от того, друг мой, кто был, если вообще был! прав в споре» – женщина осталась терпеть поражение, брошенная на произвол судьбы! Как полагает моя вскормленная на литературе фантазия: женщина чувствовала себя несколькообнаженной.

Он же «ключничал» еще дольше и пропустил супружескую чету вперед. «Знаете, друг мой, мне доставляет редкую радость, когда утром кто-то подходит к гаражу передо мной и не мне нужно онемелыми пальцами теребитьключ замка и наваливаться на раздвижные двери… Хотя раздвижные двери еще не самое страшное». Такая же простодушная радость охватывает его, когда дарят литературный журнал. Это бывает не часто, но иногда тот или иной редактор из забывчивой вежливости дарит. В таких случаях он становится невыносим, и надолго! «Друг мой! Бесплатно! Послушай, бесплатно! – и потрясает кулаками. – Потому что, к сожалению, это я бы и таккупил!»

Во время внутрикарманного запрятывания ключа он поднял глаза, женщина в тот момент отходила от садовой калитки: сбоку было заметно сильно накрашенное веко («Профи!») и свисающий, как второйпрофиль, край шляпы.По виду женщины было заметно, что она нарочно не оглядывается. «Глупость. Как будто смотреть в ту сторону и специально в ту сторону не смотреть не одно и то же». После исчезновения статно-красивой фигуры ему пришло в голову: «Неужели это она тихарит?» И он энергично закачал головой.

Но он напрасно спешил; ибо источник совершенной радости – «выехать из гаража перед носом у пропущенного вперед лица, поскольку тому еще надо разогреть снабженный водоконденсатором автомобиль с четырьмя скоростями». Мастер все же добродушно помахал направляющейся из гаража на улицу супружеской чете; накрашенные глаза и скорость как бы сливались в одну линию! «Полет накрашенных глаз».

Когда он подошел к стойлу верного коня и конь лениво потянулся за горстью сена, мастер не поверил глазам. «Друг мой, зажигание было не выключено». Этому, конечно, ни один скакун не обрадуется. «Даже с места не сдвинулся, скотина». Он изволил пожать разок плечами и направить стопы к автобусу. Однако повезло ему не очень (в техническом отношении), потому что водитель автобуса как раз починял машину.

А тут еще одна типичная мадам Сюзан, только в благородном обличье! «Кубышка, друг мой. И все-таки…» Да, так вот:поскольку женщина была крупногабаритная, но статная!из-под легкого,зеленого зимнего пальто с глубоким разрезом сверкала мощная линия икр и затем, чуть выше, исчезала в совместных покровах выглядывающей юбки и лениво колышущегося пальто, целеустремленно, решительно, как стрела. «Друг мой: указывая путь заблудшим и усомнившимся!» Поражали не размеры, а ведь могли бы: какие ягодицы! а впереди – разлив! не только пышное барокко линий, но и «достоинство, mon ami, да-да»! «И то, что пальтооблегало тело так же плотно, как блузка или юбка». Сильное она производила впечатление.